Текст книги "Древний Египет. Храмы, гробницы, иероглифы"

Автор книги: Барбара Мертц

Глава 3
Добрый пастырь

Картуш Сенусерта

1. ОТЧАЯНИЕ И ИЗБАВЛЕНИЕ

Оглядываясь на первые шесть династий Древнего Египта, мы смотрим на десять столетий его истории. Мы не можем избежать символа пирамиды, которая возвышается над пустыней, как культура Века пирамид возвышается над глинобитными лачугами варваров додинастического Египта. Сколько бы мы ни хмурились на власть фараонов, мы не можем смотреть на крах цивилизации, такой плодоносной, как цивилизация Древнего царства, без сожаления – сожаления не только о ее художественных и интеллектуальных ценностях, но о страданиях, которые социальный хаос должен был принести людям, которые пережили его.

«Земля повернулась подобно колесу горшечника; благородные дамы подбирают колосья и вельможи в работном доме, но тот, кто никогда не спал и на доске, теперь владеет кроватью; тот, кто никогда не ткал для себя, теперь владелец тонкого белья».

Для египтянина распад священного социального порядка был уже достаточно плох. Но беды зашли еще дальше.

«Я покажу тебе сына как злодея, брата как врага. И человека, убивающего своего отца. Дикие звери пустыни будут пить из рек Египта и бродить на свободе. Мужчины возьмут оружие войны. Страна будет жить в запустении».

Эти цитаты взяты из двух великих жалоб, составленных пророками Ипувером и Неферроху. Как ветхозаветные пророки, эти люди приходили к царю и вещали о горестях земли египетской. В языке и структуре обеих композиций есть некоторая искусственность. Не похоже, чтобы они были составлены в условиях стресса и агонии, которые в них описаны. И действительно, мы знаем, что одна из жалоб была задумана как похвала более позднему царю, который восстановил порядок из хаоса, согласно содержанию текста. Но хаос был достаточно реален. Страна распалась на маленькие государства, воевавшие друг с другом. Насилие всех видов сделалось обычным делом; грабители нападали на мертвых и живых одинаково.

Естественно, египтяне искали козла отпущения и не преминули отметить присутствие вторгшихся азиатов. Но эти народы просачивались в плодородную долину Нила всегда, когда могли обойти пограничную стражу. Они были результатом катастрофы, а не ее причиной. Источник трудностей скрывался в самом государстве и поднялся из неудач централизованного правительства.

Трагедия обычно влияет на характер человека, изменяя его к добру или к худу, и она должна была повлиять на египтян. Я лично смотрю с подозрением на любые попытки характеризовать национальный дух, – если таковой вообще существует. Однако письменные документы этого катастрофического периода сильно отличаются от надписей предшествовавших стабильных эпох; один вид простого мудрого человека, поносящего божественного царя, заставил бы египтянина времени IV династии онеметь от шока. Разочарование и мужественные обличения пророческих текстов представляют только один из способов, которыми люди этого несчастного века выражали свою реакцию на катастрофу. Один из самых любопытных текстов данного периода представляет собой обширную поэму, в которой человек обсуждает со своей душой проблему самоубийства. Жизнь сделалась невыносимой; «камни и стрелы разъяренной судьбы» губят поэта, и только смерть кажется ему сладкой. Сперва его душа пытается разубедить его, указывая, как принцу Датскому, что смерть может таить ужасы, худшие, чем любое зло жизни. Но в конце аргументы мизантропа берут верх; душа соглашается сопровождать поэта, куда бы он ни отправился, даже в страну теней. Смерть – единственное избавление от боли и разочарований во времена бедствий.

Вот другой образчик истинной в своей лаконичности поэзии:

 
Боги, которые жили прежде, покоились в их пирамидах;
Обожествленные мертвые также похоронены в их пирамидах;
И те, кто построил дома,
Которых больше нет.
 
 
Я слышал рассуждения Имхотепа и Хордедефа,
Словами которых так часто говорят люди.
Где их место теперь?
Их стены развалились, и домов их больше нет,
Как если бы их никогда не было.
 

Посмотрите, к чему ведет нас автор, – тщета мирской власти не менее велика, чем тщета интеллектуальных достижений; даже мудрость не может спасти знаменитых мудрецов прошлого от забвения. Вывод? Ешь, пей, веселись…

Менестрели, развлекавшие вельможу на его праздниках, распевали эту песню; некоторые из слушателей начертали ее слова на стенах своих гробниц, где они стали исповеданием веры. Некоторые вельможи копировали другую песню арфиста, выражающую иной подход к жизни и смерти.

 
Я слышал те песни, что в древних гробницах,
И что они говорят,
Восхваляя жизнь на земле и принижая область мертвых.
Хорошо ли они делают, говоря так о стране вечности,
Честной и справедливой,
Где нет ужасов?
Ссоры отвратительны ей; никто не насмехается над своим собратом.
Это страна, против которой никто не может восстать.
Вся наши родня покоится там с начала времен.
Потомство миллионов приходит туда, каждый человек.
Ибо никто не может остаться в земле Египта;
Нет ни одного, кто бы не ушел.
 
 
Протяженность всего земного – только сон,
Но добром встречают того, кто достиг Запада.
 

Любая из этих красивых и грустных песен прозвучала бы странно в гробнице вельможи Древнего царства, в которой выражались наивные ожидания материальных благ будущей жизни. В эпоху IV династии вельможи хвастались своими деяниями и повышениями по службе. «Я получил за это великие похвалы; никогда не совершал подобного ни один вельможа передо мной». Биографические надписи I Переходного периода тоже говорят о великих делах. «Я спас мой город, – ядовито замечает один вельможа, – от ужасов царского дома». («Ну, знаете ли!» – воскликнул бы Хуфу.) Но в текстах этого периода есть нечто новое – почти тревожное утверждение других деяний и иных достижений, резко противостоящих бахвальству карьерой или богатством.

«Я давал хлеб голодным, воду жаждущим и одежду раздетым. Я хоронил стариков. Я был отцом сироте, мужем вдове. Я не делал зла народу, ибо это ненавидит бог. Я отправлял правосудие, как желал царь…» – таков взятый из многих надписей перечень добродетелей, притязания на которые характеризуют этот период.

Было бы цинизмом говорить, что некоторые из людей с такими притязаниями были безнадежными грешниками. Важен факт, что эти притязания высказывались. Стремление к бессмертию, вероятно, вещь такая же древняя, как сам человек. Даже неандертальские охотники хоронили своих мертвых с орудиями, которые понадобились бы тем в будущей жизни, с запасом пищи для самого длинного из путешествий. По мере того как общество становится более сложным, а жизнь – более приятной и желанной, человек ищет все новые средства продления удовольствий – роскошные гробницы, запасы пищи и прочих нужных вещей, сложные методы сохранения тела, золото, драгоценности и высокое положение. Но человек никогда не был уверен в том, что его золото является подходящим средством обмена в раю. Социальный распад и физические разрушения I Переходного периода придали сомнениям египтян большую остроту. В течение всего этого периода мы видим, наряду с цинизмом и гедонизмом, попытку заменить ценности, оказавшиеся неадекватными, другими, которые, будучи невидимыми и неосязаемыми, не подвержены распаду.

Смутные ссылки на суд над мертвыми встречаются уже в «Текстах пирамид», но ясную картину концепции мы получаем только после краха Древнего царства. Судья – это Ра, солнечный бог, и создание, которое стоит пред лицом правосудия, – это человеческая душа. «Ошибки твои будут изглажены и вины твои стерты взвешиванием на весах в день рассмотрения твоих качеств, и позволено будет тебе присоединиться к тем, кто в солнечной ладье». Образ весов правосудия не требует комментариев. На весах взвешиваются грехи и добродетели умершего человека, и только добрые дела могут обеспечить вечную жизнь.

Вопросы, которые задавали люди того смутного, трудного времени в таком отдаленном прошлом, отнюдь не уникальны. Это универсальные вопросы, которые задавали все когда-либо размышлявшие над трагедией жизни и тайной смерти. Но никогда ни прежде, ни после, пока еврейские пророки не начали свои долгие дебаты с Богом, люди не выражали эти вопросы столь ясно и столь красноречиво, как египтяне I Переходного периода. Со всем почтением к закону объективности в истории, я не могу не чувствовать в этих вопросах и в ответах, которые нашли египтяне, что они достигли высочайшей точки своего духовного и философского развития.

В течение двух поколений после окончания царствования VI династии мы знаем очень мало о фактических событиях. Клубы пыли, поднятой падением такого могучего сооружения, как Древнее царство, затемняют события и людей; из тумана слышны только стенания пророков, говорящих о катастрофе. Манефон дает списки фараонов VII и VIII династий, но исследование показывает, что они могли продержаться всего четверть столетия и эфемерные фараоны почти не оставили современных надписей. Вместо них появляются имена и титулы местной знати, в гробницах и в каменоломнях.

Около 2150 г. до н. э. облака начинают редеть, по крайней мере в одной области. Эта область называлась Фаюмской – великий озерный оазис к югу от Дельты. Здесь, в городе Гераклеополе, могущественная семья захватила контроль и установила порядок на собственной территории. Властители Гераклеополя вскоре заключили союз с другим благородным домом, правившим в Ассиуте, в Среднем Египте. Они установили контроль над значительной частью страны, и правители Ассиута сообщали: «Каждый чиновник был на своем месте, и никто не сражался. Не мучили ни ребенка рядом с его матерью, ни горожанина рядом с его женой».

Если это правда, то эти достижения должны были значительно облегчить участь угнетенного народа, а имя Ахтоя, номарха Гераклеополя, должно было поминаться с благодарностью. Наследники Ахтоя сохраняли его имя, и единственный способ, которым мы можем отличить одного от другого, – это через посредство чередующихся обращений друг к другу. Манефон отводит им две династии, IX и X. О первой дюжине царей из Гераклеополя мы знаем очень мало, но к середине Х династии мы попадаем на более прочные основания. Ахтой IV, третий царь этой династии, был хорошим правителем и чувствовал себя вправе давать советы своему сыну, который должен был наследовать трон. Текст называется «Поучение Гераклеополъского царя Ахтоя своему сыну Мерикара»и является одной из наиболее известных египетских литературных работ. Текст принадлежит к так называемой «литературе мудрости» и состоит из полезных указаний юноше из уст старшего, более искушенного человека.

Ахтой был фараоном, так что его поучения предназначены для молодого человека, на которого будет возложена ответственность высочайшего поста. Здесь нет прозаических замечаний о манерах, которые забавляют нас в других поучениях, написанных простыми людьми для простых людей. «Если ты окажешься среди тех, кто сидит за столом человека более великого, чем ты, бери, что он дает тебе, когда оно положено тебе под нос. Смейся, когда он смеется, и это будет приятно его сердцу…» – таковы, например, советы Птахотепа, визиря V династии.

В тексте «Поучения» такие банальности отсутствуют. Ахтой начинает с разумных предписаний по воспитанию характера: «Не будь злым; терпение – благо. Будь мастером в речи своей, ибо язык есть меч для человека и речь ценнее, чем битва». После ряда веских замечаний о государственном управлении и обращении с чиновниками царственный автор поднимается до подлинных высот чувства и выразительности, когда говорит о суде сердца на Западе, в стране мертвых.

«Суд, который судит нечестивого, – знай, что он не будет снисходителен в этот день суда над несчастным. Человек остается после смерти, и дела его кладут рядом с ним грудами. Существование там – для вечности; и тот, кто жалуется на него, – дурак. Но тот, кто достигает вечности без злых дел, будет существовать там, как бог, выступая свободно, как Повелители Вечности. Более приемлем человек, прямой сердцем, чем скот, который жертвуют злые».

К несчастью для Мерикары, его отец был поэтом лучшим, чем правителем. Старый царь говорит о внутреннем положении страны, предупреждая сына об опасности со стороны гнусных азиатов Севера и уверяя, что «в Южной области все хорошо». Мы не можем винить царя за то, что он не умел предвидеть будущее, но он мог бы вспомнить прошлое. Когда-то пришел завоеватель, шагая вниз по Нилу, чтобы объединить Две Земли. Он пришел с Юга.

Это один из тех случаев, которые почти заставляют нас думать, что история повторяется. Ибо три тысячелетия должно было просуществовать Нильское царство, и время от времени единство его нарушалось внутренней борьбой и иностранными вторжениями. И с самого начала, с Менеса-объединителя, сила обновленного единства приходила с Юга. Почему? Мы не знаем. Фактически, если бы мы пытались предсказывать, откуда придет завоеватель, мы должны бы в большинстве случаев выбрать Север. Успех Верхнего Египта в начале династического периода, при Менесе, был бы необъясним, если бы Север был действительно более совершенен, более высоко развит. То же самое можно сказать о ситуации, возникшей после первой великой катастрофы в конце Древнего царства. Гераклеополь в период X династии был самым сильным из всех городов-государств разделенной страны и, казалось, стоял на пути к тому, чтобы возглавить новое объединение. В искусстве и военной мощи он опережал своих современников, в литературе он дал произведения исключительно высокого качества. Однако – еще раз – завоеватель пришел с Юга.

В 450 милях к югу от Мемфиса обрыв плато отступает от берега реки, оставляя широкую и плодородную долину. В конце Древнего царства на этой равнине было всего несколько мелких поселений. Местные жители поклонялись Монту – военному богу (многозначительный выбор, если учитывать то, что последовало). Там мог быть даже храм (маленький и незаметный), посвященный местному, фиванскому богу Амону (местный вариант бога плодородия Мина). Из этих скудных начал возник феномен – стовратные Фивы и их бог-покровитель Амон-Ра.

Подъем Фив можно проследить примерно к 2250 г. до н. э., когда некая дама по имени Икуи в одной из деревень на фиванской равнине имела счастье произвести на свет сына, которого она назвала Интеф. Он был князь и наместник, и его непосредственные потомки сохранили этот титул.

Примерно через столетие после рождения Интефа, сына Икуи, коварный воздух юга воспламенил честолюбие одного из его потомков. В это время царский дом Гераклеополя переживал трудности. Детали их нам неизвестны, но о них свидетельствует начало в этом городе новой, X династии. Князь Интеф из Фив ухватился за эту возможность. Он поднял на юге восстание, захватил контроль над пятью самыми южными номами и провозгласил себя царем Верхнего и Нижнего Египта. Такой титул был в лучшем случае вежливой фикцией, и монарх Интеф втихомолку признавал этот факт, показываясь без двойной короны на голове. Тем не менее он считался основателем XI династии, и это событие датируется 2134 г. до н. э. Дата получена путем сложных вычислений, основанных на датах XII династии и оценке продолжительности правления ее царей.

Интеф I правил южными номами всего несколько лет. Его сыном был другой Интеф, которого мы назовем именем Гора – Ваханх, чтобы избежать путаницы. Этот юноша был столь же честолюбив, как и его отец. Большую часть своего правления он провоевал, и на стеле в его гробнице начертано, что он добавил шестой ном к пяти унаследованным от отца. Стела, установленная в гробнице Ваханха в Фивах, отмечена в папирусе периода XII династии, где записаны результаты инспекции царских гробниц. Расхитители гробниц становились все смелее, и следственная комиссия сообщала, что пирамида Интефа, которая была, вероятно, маленьким кирпичным строением, «снесена» – приятный глагол, – но что стела еще на месте и фигура царя стоит на этой стеле с любимой борзой по имени Бехек. Через 3 тысячи лет после инспекции, в 1860 г. н. э., О. Мариетт, тогда инспектор древностей, нашел нижнюю часть этой стелы еще нетронутой. Он оставил ее на месте (так и слышишь замечания Питри по поводу подобной небрежности), и случилось неизбежное. Когда Масперо, преемник Мариетта, вновь нашел ее в 1882 г., она лежала в обломках. Куски были наконец собраны и доставлены в Каирский музей. Царь был настоящим собачником, он высек на своей стеле не одну, а пятерых любимых борзых, чтобы они могли войти в «Западный рай» вместе с ним.

Благодаря союзу с храбрыми князьями Ассиута правители Гераклеополя какое-то время сдерживали агрессивные Фивы. Затем в 2051 г. до н. э. новый человек взошел на трон южного города. Его имя было Ментухотеп, и он был величайшим воителем. За десять лет он завоевал весь остальной Египет. Его противником в Гераклеополе был Мерикара, который нашел, что отцовская философия – плохое утешение при поражении.

Мы, конечно, хотели бы иметь хоть какие-то сведения об этой войне, но ничего не было найдено. Есть косвенное свидетельство уникального характера, имеющее отношение к последней великой битве, осаде Гераклеополя. Свидетельство открыл Х.Э. Уинлок, работавший в Дейр-эль-Бахри для нью-йоркского Метрополитен-музея.

Дейр-эль-Бахри является частью огромного западного фиванского некрополя, включающего такие чудеса, как Долина царей, большая группа гробниц вельмож Нового царства и огромные погребальные храмы Рамзеса. В самом Дейр-эль-Бахри находится прекрасный храм царицы Хатшепсут, несомненно самый красивый и изящный памятник архитектуры во всем Египте. На этом самом месте был более ранний храм, построенный завоевателем Ментухотепом. Уинлок заслуживает похвалы за раскопки этого храма, который был в очень плохом состоянии; сегодня едва ли можно различить что-нибудь, кроме очертаний на песке. Но когда храм был построен, он, вероятно, представлял собой внушительное зрелище. Обнесенная стенами аллея вела к большому двору в форме щита перед храмом с колоннами, который был увенчан маленькой пирамидой. Царь расположил свою гробницу под этим монументом и похоронил свою семью в других гробницах поблизости. Уинлок нашел более 20 захоронений в самом храме, включая захоронение главной жены Ментухотепа.

Но самая интересная из всех гробниц принадлежала не придворному или царственной даме. Построенная на почетном месте, близ гробницы самого царя, эта гробница содержала массовое захоронение 60 вооруженных солдат. Они были простые люди, мы даже не знаем их имен. Из характера ранений Уинлок сделал вывод, что солдаты погибли в атаке на город или укрепленное место. Некоторые умерли сразу. Другие, раненные защитниками на стенах, очевидно, были оставлены, когда их товарищи отступили перед контратакой осажденного гарнизона. Контратака увенчалась временным успехом, раненые были «подняты за их кустистые волосы» и забиты до смерти палицами защитников крепости. Тела их пролежали на поле битвы достаточно долго, чтобы их повредили птицы-стервятники; затем финальная атака на замок принесла победу их товарищам, которые собрали искалеченные тела погибших и похоронили их.

Эта мрачная и удивительно живая картина была воссоздана из группы неидентифицированных мумий. Но самое интересное состоит в том, что Ментухотеп почтил этих неизвестных солдат, похоронив их рядом с собственной гробницей, в близости, обычно резервируемой для членов царской семьи и высших вельмож. Именно финальная осада вражеской столицы, говорит Уинлок, могла заслужить такую честь, и это кажется разумным заключением. Дополнительное обстоятельство не менее удивительно: всего 60 человек погибли в решающей битве великой войны! Эти люди, конечно, могли быть отобраны среди погибших за свою выдающуюся храбрость; но мы должны помнить, что в древние времена война убивала людей менее эффективно, чем сегодня.

Воины шли в битву незащищенными, если не считать «кустистых волос», отмеченных Уинлоком. Тщательно культивируемая грива в верхней части черепа, быть может, и защищала от удара палицей или дубиной, которые часто делались просто из дерева. У египетских солдат этого периода были также топоры и кинжалы. Бумеранги, найденные при раскопках, использовались, вероятно, скорее для охоты, чем для войны; мы имеем образцы для правой и левой руки, и на испытаниях один из образцов работал именно так, как бумеранги обычно работают. Самым распространенным оружием были простой лук и стрелы с наконечниками из кремня или черного дерева – египтяне додинастического периода были такими неискушенными в военном искусстве, что даже не пользовались бронзовыми наконечниками для стрел. Впрочем, наконечники для стрел из кремня или дерева могли убивать так же хорошо, как металлические; один из погибших солдат был поражен в спину стрелой, которая торчала из его груди на восемь дюймов.

О снаряжении солдат этого периода мы знаем на основании изучения двух источников: захоронений ветеранов и статуэток воинов-телохранителей, найденных в гробницах. Самый привлекательный пример последних дошел до нас из Ассиута и состоит из двух рот, человек по сорок в каждой. Это удивительные модели, способные заставить любого мальчишку затрястись от зависти. Солдаты одной группы окрашены в красно-коричневый цвет, обычный для цвета кожи египтян; они вооружены длинными копьями и щитами, украшенными различными символами. Другая рота черная (очевидно, нубийские вспомогательные войска); каждый солдат вооружен луком в одной руке и пучками стрел в другой. Отдельные фигурки относительно грубы, но мастер схватил военную осанку и решительный шаг военного человека; вельможа из Ассиута мог начинать свое путешествие через неизведанные опасности загробного мира, чувствуя себя в безопасности с такими солдатами. Эти симпатичные воители и теперь живут в Каирском музее; если бы я могла надеяться ограбить это восхитительное учреждение безнаказанно, я бы, безусловно, засунула их в свой грузовик.

То было время моделей в гробницах, и американцам повезло в том, что им не обязательно ехать в Каирский музей, чтобы увидеть некоторые из лучших. Они дошли до нас из эпохи XI династии, из фиванской гробницы Мекетра, и Метрополитен-музею, который вел раскопки, было позволено оставить себе большинство из них. Они воспроизводят, в точной миниатюре, поместье богатого вельможи. Собственно, поместье – это небольшая деревня, содержащая многочисленные лавки или мастерские, в которых выполнялись различные специализированные работы. Мы можем видеть маленьких крестьян и ремесленников за работой; некоторых в пекарне-пивоварне (хлеб и пиво проходили один и тот же начальный процесс ферментации), некоторых в мясной лавке, где забивают брыкающийся скот, других – в конюшне или ткацкой мастерской. Вельможа должен был иметь постоянный лодочный флот, поэтому здесь воссозданы лодки нескольких типов, включая последнюю барку – барку мертвых, на которой позолоченная и пропитанная смолистыми маслами мумия благородного господина совершала паломничество в Абидос, дом Осириса. Путешествие могло быть чисто символическим, но с моделью в гробнице вельможа мог притязать на свершение этого полезного ритуального акта.

Эти миниатюрные модели сделаны так мастерски, что мы рассматриваем их с таким же удовольствием, как изящные игрушки. Конечно, для их владельцев они были больше чем игрушки. Модель символизировала реальность, и наличие миниатюр в гробнице убеждало владельца, что в следующем мире он будет иметь реальные вещи. Модели были эквивалентами росписи на стенах гробницы или списков жертвоприношений.

Гробницы XI династии дали нам много материала, но величайшая из всех гробниц оказалась пустой. Алебастровый саркофаг Ментухотепа был найден в его погребальной камере под храмом, но опытные воры древних Фив нашли его задолго до этого. Не оказалось мумии Ментухотепа и среди царских мумий, перезахороненных жрецами. Вероятно, она была уничтожена грабителями.

Ментухотеп правил около 50 лет, и его преемник был уже немолодым человеком, когда взошел на трон. Летописи этого фараона – это летописи мира; старая борьба с Гераклеополем была, очевидно, окончена. Но спокойная передача власти, на которую мог надеяться старый царь, так и не состоялась. Его официальный наследник не потребовал себе трон, и наследовал ему другой Ментухотеп, который не был в родстве с царской семьей, разве что собезьянничал царское имя. Однако самое интересное в карьере этого последнего Ментухотепа, которого мы обычно называем именем Гора – Небтави, не то, как он приобрел трон, а то, как он потерял его.

Надписи в каменоломнях Вади-Хаммамата относятся еще к эпохе Древнего царства. Каменоломни расположены на кратчайшей дороге от Нила к Красному морю, дороге, оставляющей реку на большом восточном изгибе русла чуть ниже Фив, и многие посещали каменоломни в поисках камня или просто по дороге к морю, оставив там надписи. Царь Небтави послал в Вади-Хаммамат экспедицию за камнем для своего саркофага, и командир воинского отряда приказал высечь на скале длинную надпись, рассказывающую о чудесном событии, случившемся с ними. Беременная газель пришла к ним через пустыню и остановилась рожать как раз на том самом камне, который был предназначен для крышки саркофага. Джентльмены из экспедиции отблагодарили газель за чудо, перерезав ей горло. Что стало с детенышем, надпись не отмечает.

Командира отряда звали Аменемхет. Он эффективно выполнил свою задачу, приведя отряд назад и не потеряв даже осла. Любопытны в этом человеке, однако, не его таланты слуги, а то, что он недолго оставался слугой. Через несколько лет после возвращения из похода он закончил дело, которое начал, поместив тело царя в саркофаг, за изготовлением которого наблюдал, и затем забрал трон Египта себе.

2. ОБЪЕДИНИТЕЛЬ ДВУХ ЗЕМЕЛЬ

Признаем сразу же: доказательств, что Аменемхет столкнул старого царя за порог вечности, нет. Он был, без сомнения, узурпатором, но он был достоин царского венца за свои таланты, если не по праву рождения, а Ментухотеп, которому он наследовал, имел не больше прав, чем он сам. Его считают основателем XII династии, и с него начинается долгая линия Аменемхетов и Сенусертов, которые восстановили славу Египта в эпоху так называемого Среднего царства.

Одним из первых актов нового правителя было перенесение столицы на север. Менес в свое время сделал то же самое и, возможно, по той же причине: так было легче контролировать князей Дельты и Северного Египта. Столица фараонов XII династии была не в Мемфисе, хотя город сохранил свою важность; она находилась к северу от Фаюма и называлась Иттауи («Владение Двумя Землями»). Египетские названия были красноречивыми и не особенно эзотерическими.

Первой задачей Аменемхета было восстановление в Египте должного порядка. Ураган I Переходного периода оставил после себя массу обломков, и нужно было больше, чем несколько лет правления XI династии, чтобы указать независимым князькам подобающее им место. Урегулирование внутренних дел отняло у Аменемхета немного времени, и вскоре он смог обратиться к другим проблемам. Одним из проектов было покорение Нубии. Он начал также новую серию пирамид, довольно жалких по сравнению с роскошью Гизы. Они толпятся вокруг старой столицы Иттауи на трех кладбищах, известных теперь как Лишт, Хавара и Лахун, а также в Дахшуре, близ больших пирамид Снофру. Пирамида Аменемхета I была построена из известняка, но камень брали не с холмов Каира, а из монументов Гизы и Саккары. Пирамида сильно разрушена, и мы можем видеть, что внутренние блоки включают скульптуру из долинных храмов Хуфу и Хафра и других источников. Некоторые археологи предлагали разобрать пирамиду; в своем нынешнем виде она немногого стоит, и если мы сможем добраться до внутренних блоков, целиком взятых из храмов и гробниц Древнего царства, то сможем узнать много нового.

Аменемхет имел время закончить свою пирамиду и храмы, но времени оставалось мало. Может быть, у него было предчувствие, ибо в течение последних лет своего правления он сделал своего сына Сенусерта соправителем. Совместное правление было общепринятой практикой в Древнем Египте, но оно сильно путало хронологию. Каждый царь датировал события по своим собственным годам правления, и редко можно встретить надписи, где даются одновременные даты для обоих царей и мы можем узнать, сколько лет продолжалось совместное правление и было ли оно вообще.

Через 30 лет после захвата власти Аменемхет послал своего сына в поход, чтобы «наказать» (точнее, «выпороть с целью исправления» – любимое словечко египтян) ливийцев Западной пустыни. В отсутствие молодого царя разразилась катастрофа. Планировалось, вероятно, воспользоваться отсутствием молодого, более мужественного правителя – Аменемхет был стар. Маловероятно, что заговор с целью покушения на жизнь царя мог созреть втайне в дни его расцвета.

Ворвавшись среди ночи в царскую опочивальню, заговорщики бросились на беспомощного полусонного царя. Хотя он сражался за свою жизнь врукопашную против зловещих теней ночи, в конце концов он пал под ударами кинжалов врагов. Но сторонники царя послали быстрых гонцов к Сенусерту. Он к тому времени уже завершил кампанию и возвращался домой. Новость достигла его вечером, когда он остановился лагерем где-то в пустыне. Заставив гонца поклясться в молчании, молодой царь дождался наступления темноты и затем помчался со всей возможной скоростью в столицу. Он достиг царской резиденции так быстро и так неожиданно, что смог задушить заговор в самом зародыше и взошел на трон без дальнейших затруднений. Без сомнения, его быстрые и решительные действия обеспечили в тот день победу царскому дому.

История эта известна нам не из исторических документов, а из двух литературных текстов. Та, что рассказывает о цареубийстве, называется «Поучения Аменемхета» и выглядит как ряд советов царя своему сыну. В словах Аменемхета чувствуется горечь: он давал нищему и кормил сироту, но те, кому он доверял, восстали против него и те, кому он подавал руку, пришли в ночи, чтобы убить его. «Не полагайся на брата, – заключает он, – не знай друга, не заводи доверенных лиц. Когда ты спишь, сам принимай меры предосторожности, ибо нет у человека друзей во дни зла».

Нам может показаться неожиданным, что эти рассуждения написаны от первого лица, от лица убитого царя, и это заставило некоторых ученых думать, что Аменемхет не был убит заговорщиками, а выжил. Однако поэтическая вольность позволяет голосам из могилы звучать даже в нашей собственной литературе. Убийство царя совпадает также со второй половиной истории, ибо вряд ли, если бы Аменемхет мирно умер в собственной постели, его сын был бы так встревожен новостями или бросил армию, чтобы завладеть троном…