Текст книги "Гордая бедная княжна"
Автор книги: Барбара Картленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
Барбара Картленд
Гордая бедная княжна
ОТ АВТОРА
В этом романе я описала Константинополь таким, каким увидела его в 1928 году. Никогда еще я не видела столь жалкого зрелища, как тогдашние горожане на улицах. Падал снег, было ужасно холодно, но бледное солнце блестело на стройных минаретах и огромных куполах, которые придавали городу великолепный вид со стороны Мраморного моря.
Подавляющее большинство населения города было безграмотным; дети ходили босиком; изнуренные голодом люди с гноящимися язвами на теле; убогие хижины, грязные кучи мусора и ветхие стены – все это красноречиво говорило само за себя.
Туристы тогда только начинали посещать Турцию, и в трогательной попытке обслужить стали открываться второразрядные рестораны и низкопробные кабаре. Бутылка шампанского стоила четыре английских фунта, пища была неудобоваримой. Официантами и официантками в основном работали русские эмигранты из того огромного потока беженцев из революционной России, которые остались в живых и не сумели перебраться в Европу.
Аристократичные натянуто-бледные лица официантов выражали беспомощность. Они сновали взад и вперед с полными подносами, которые, казалось, были для них тяжкой ношей.
Когда я вновь посетила Турцию в 1970 году, все выглядело совершенно иначе. Город, переименованный в Стамбул, был прекрасным, процветающим и комфортабельным. Меня шумно приветствовали как любимого автора теперь уже хорошо образованные турки, и единственное, что омрачило мой визит, было легкое землетрясение.
Я глубоко благодарна за факты о зверском убийстве царя и его семьи блестящему историку и моей подруге Вирджинии Коулес, написавшей книгу «Последние из Романовых».
Глава 1
1924 год
Герцог Бакминстерский сидел в салоне своей яхты и читал г английскую газету почти недельной давности.
Вошедший в салон сэр Гарольд Нантон взглянул на него с удивлением.
– Я думал, что ты на палубе. Бак, – сказал он, – ; наслаждаешься красотой шпилей и куполов Константинополя., – Я видел их до войны, Гарри, – ответил герцог, – и не думаю, что они сильно изменились с тех пор.
Гарри Нантон рассмеялся.
– В Турции, наверное, только они и не изменились, – сказал он. – Я слышал, что Мустафа Кемаль перевернул здесь все с, мог на голову, особенно стремясь освободить женщин от традиционных оков ислама.
– Это, без сомнения, будет настоящей революцией.
В голосе герцога слышалось равнодушие, и Гарри Нантон уселся рядом с ним в глубокое удобное кресло – чувствовалось, что хозяин яхты любит комфортную и роскошную мебель.
– В чем дело. Бак? – спросил он. – Ты вроде не в духе последние дни.
Герцог помолчал секунду, затем отбросил свою «Тайме» на пол.
– Да нет. Ничего серьезного, – сказал он. – Просто после всех военных перипетий жизнь кажется довольно тусклой.
Гарри Нантона его слова не удивили.
Герцог больше чем кто-либо мог считать свою войну волнующе романтичной. Он возглавлял подразделение бронеавтомобилей и аэропланов в составе Королевских Военно-Морских Сил и участвовал в действиях войск Британской империи в Западной пустыне.
Бронированные «роллс-ройсы» герцога принимали участие в самых фантастических и рискованных операциях во время войны. Они освобождали пленных, доведенных до измождения от голода и сурового обращения с ними вражеских шейхов, а также содействовали в качестве подкрепления небольшим войсковым группам, оторванным от главных армейских частей.
Солдаты подразделения герцога сражались столь доблестно, что Уайтхолл очень заинтересовался экспериментом с этими формированиями, к которому многие генералы вначале относились весьма скептически.
После блестящего руководства герцогом этими подвижными подразделениями в ходе военных действий, когда ему и его Офицерам пришлось несколько лет рисковать своими жизнями в бронеавтомобилях, катерах и аэропланах, правительство обнаружило, что подобные мобильные средства способны в критической ситуации оказывать незаменимую поддержку традиционным методам ведения войны.
– Из всех, кто заслужил награду за отвагу, – сказал Гарри Нантону после войны генерал, командовавший вооруженными силами в пустыне, – я бы, несомненно, назвал в первую очередь Бакминстера. Он не знает, что такое отступление, такого слова просто не существует в его лексиконе.
Уж Гарри Нантон знал об этом лучше всех. В то же время он понимал, что хотя война стала для герцога временным стимулом и дала ему ту жизненную энергию, которой так недоставало в его прежней роскошной, но праздной жизни, теперь, после окончания войны, он словно чувствовал себя судном» лишенным руля.
Один из богатейших людей Англии мог бы обременить себя разве что заботой об огромных поместьях и мыслью о наследнике для продолжения древнего рода и сохранения своего титула.
Исторически герцогство было сравнительно молодым. Этот титул был пожалован его деду королевой Викторией за службу на благо империи.
Но фамильные титулы графов Министерских существовали уже в XVI столетии, и их имена тесно переплетены с историей Великобритании.
В настоящее время герцогу Бакминстерскому выпала лишь участь быть современником правительства, оказавшегося в руках недалеких политиков и в котором не было места для герцога с его умом и заслугами.
Так что герцогу ничего не оставалось, как вновь погрузиться в жизнь светского общества, в центре внимания которого он был до 1914 года. Он вновь стал устраивать приемы, вечера и балы с той же пышностью, в те же сезоны и по тем же поводам, в духе прежних обычаев, унаследованных вместе со своим титулом в возрасте двадцати одного года.
Перемены в послевоенные годы коснулись только женщин.
Он искал новых увлечений, поскольку прежние его пассии теперь постарели.
Тридцатипятилетний герцог обнаружил, что ему наскучили смазливые барышни, их звонкие, как колокольчики, голоса, их болтовня – ничто не тешило его тщеславия и казалось однообразным.
Женщин привлекал в нем не только его титул.
Более шести футов ростом, красивый, широкоплечий, герцог, по мнению друзей, был бы неотразим и без своего высокого сана.
Однако богатство и знатное происхождение обеспечили ему лидирующее положение в лондонском свете, а его имя не сходило из газетных светских хроник.
Естественно, что Круг Бакминстера – как называли фешенебельное общество герцога – пробуждал огромный интерес у тех, кто с нетерпением следил за популярными газетами, чтобы почерпнуть там сведения о высшем свете.
Как говорил лорд Нортклиф своим издателям, «пусть в газете будет побольше имен, и чем они аристократичнее, тем лучше!»
Посему не проходило почти и дня, чтобы имя герцога Бакминстерского не появлялось в прессе, а его фото – хотя бы в одном из журналов.
Гарри Нантон видел, как заметнее становятся на его лице появившиеся еще до войны морщины, на которых явственнее проступала тень сарказма.
В голосе герцога тоже все чаще слышались сухие, насмешливые нотки, ставшие почти постоянной его интонацией. Гарри печалило еще и то, что в серых глазах герцога уже не было той искренней живости, какой светился его взгляд во время войны.
Гарри Нантон на три года был старше герцога, и в течение всех четырех военных лет почти никогда с ним не разлучался.
Они переносили вместе тяготы войны, тревоги и опасности испытывали одинаковое чувство ужаса при виде жестокостей германцев по отношению к их пленным товарищам. Турки также не щадили своих врагов, что не удивляло его. Поскольку они оба с отвращением относились к безжалостному обращению с пленными, Гарри был удивлен, что герцог согласился посетить Константинополь, ведь связанные с Турцией неприятные впечатления были еще свежи в их памяти.
Но Долли захотела, чтобы яхта герцога зашла в Мраморное море и доставила их в эту столицу, которую называли Жемчужиной Востока.
Гарри никогда не посещал Константинополь и был совершенно уверен, что город не оправдает своей славы. Долли же оказалась непреклонна, и поскольку герцог все еще находил ее очаровательной (хотя Гарри казалось, что он начинает немного охладевать к ней), уступил ее настояниям.
– Я хочу побывать в Константинополе, – откровенно признавалась она, – чтобы попытаться купить там великолепные русские собольи меха или шикарные украшения. Я слышала, что их продают на базарах те, кому удалось убежать от большевиков.
Она, конечно? надеялась, что герцог купит ей все, что она захочет. Гарри знал цену украшениям, которые герцог уже подарил ей, и иронично спросил:
– Все еще коллекционируешь, Долли? А я думал, что ты уже с лихвой обеспечена украшениями.
Она не обиделась его наглому тону и рассмеялась.
– Какая женщина скажет, что у нее уже достаточно украшений? – спросила она. – Ты же знаешь. Бак может позволить мне это.
Гарри не стал бы спорить, что драгоценности ей идут.
Долли была блистательна, ее красота пришлась бы по вкусу модернистам и имела мало общего с величественными красавицами, подобными Юноне.
Долли с ее пушистыми белокурыми волосами, большими голубыми глазами и розовато-белой кожей воплощала собой ту красавицу, о которой грезили в окопах мужчины, молившиеся о том, чтобы выжить и встретить такую женщину.
Природная веселость Долли придавала ее словам и поступкам шарм милой шутки.
У нее были изящные ножки танцовщицы и тонкая стройная фигурка. Долли олицетворяла собой женственность во всем и могла заставить мужчину заплатить больше и больше за свою благосклонность. Она была уверена, хотя и не высказывала этого, что мужчины способны оценить по достоинству лишь то, что дорого и труднодоступно.
Ее амбициозная матушка устроила дочери блестящее замужество в восемнадцать лет, и, став графиней Чатхэм, Долли в двадцать четыре года главенствовала в кругу респектабельных молодых замужних женщин, украшавших ночные клубы Лондона и Парижа.
Когда она привлекла к себе внимание герцога Бакминстерского, то этот ее триумф стал объектом восхищения и зависти среди английской знати. Вдовы, сохранившие еще какие-то понятия о благопристойности, укоризненно покачивали головами.
«Долли Чатхэм и Бакминстер, – неодобрительно говорили они друг другу. – Ничего хорошего из этого не получится!»
Через полгода они задавались вопросом, а что думает Роберт, позволяя своей жене быть объектом таких скандальных пересудов.
Графа же, казалось, это не особенно интересовало.
Похоже, что его, как и герцога, одолевала скука мирного времени, да и постоянно сопровождать красавицу жену на званые ужины и в ночные клубы, где она неизменно танцевала с другими мужчинами, не очень-то ему было по душе.
Лишившись возможности сражаться с германцами, он отправился в Африку охотиться на крупную дичь, и если он и знал о бесконечных сплетнях о его жене и герцоге, то не придавал этому особого значения.
Возможно, жажда новых украшений заставила Долли предложить герцогу круиз на яхте, начав его в Пасху, а может быть, как и Гарри, она почувствовала, что интерес к ней Бака ослабевает, и, чтобы удержать его, решила как-то развлечь.
Герцог не возражал против того, чтобы покинуть Лондон и отправиться в солнечные края.
Ему хотелось также испытать свою новую яхту, которая была самой большой из построенных после войны. Он потратил на нее много времени, улучшая ее конструкцию и добавляя к ней много приспособлений, изобретенных им самим.
Ее назвали «Сирена», и в светской хронике газетчики высказывали множество догадок о том, какая женщина подразумевалась под этим названием. Кого бы герцог ни имел в виду, во всяком случае, Долли, несомненно, отождествляла себя с этим именем так же, как и чувствовала себя хозяйкой круиза.
Она тщательно подбирала гостей для вояжа.
Лорд и леди Рэдсток были друзьями герцога, а Нэнси Рэдсток – ближайшей подругой Долли, по крайней мере насколько Долли вообще могла бы дружить с женщиной.
Долли ценила в Нэнси то, что она не способна была соперничать с ней в красоте. Тем не менее герцог всегда привечал Нэнси, поскольку ему было с ней весело.
Нэнси заставляла его смеяться и своим остроумием обычно могла сгладить какую-либо неловкую ситуацию.
Она не смущаясь заявляла, что не прочь была бы всю свою жизнь провести рядом с герцогом хоть на краю света, потому что роскошь ей больше по душе, чем те жалкие потуги, которые она делает, чтобы создать видимость приличной жизни «на доходы бедного Джорджа».
«Я недостаточно хороша, чтобы быть золотодобытчицей, – говорила она с обезоруживающей откровенностью, – поэтому мне приходится быть приживалкой. Ты ведь не возражаешь, правда, Бак, дорогой?»
Герцог от души смеялся над ее прямотой и иногда делал ей небольшие подарки, которые она принимала, осыпая его благодарностями, а будучи женщиной неглупой, не ревновала к тем ценностям, которые доставались Долли.
Друзья герцога знали, что он был довольно разборчив в своей щедрости и, как правило, отличался прижимистостью.
Гарри всегда думал, что герцог подозревает каждого в стремлении как-то обвести его вокруг пальца, чтобы воспользоваться его богатством.
Герцога возмущало, что он должен за все платить больше, чем другие.
Еще в юном возрасте он решил никому не позволить одурачить себя, потому он тщательно проверял каждый присылаемый ему счет. Ходили слухи, что он увольнял любого служащего, пытавшегося хоть как-то провести его, пусть даже в малом.
Его настороженность была понятна, когда он только вступал во владение наследством, но потом это превратилось в навязчивую привычку, и Гарри начинал думать, что его жесткость и подозрительность портят ему характер, лишая прежнего обаяния.
Но Гарри был слишком деликатен, чтобы сказать об этом прямо, и чувствовал, что герцог уже недоволен настойчивостью Долли, желавшей заставить его заплатить за драгоценности гораздо больше, чем того требовали приличия и сложившиеся между ними взаимоотношения.
– Колесо истории невозможно повернуть вспять. Бак, – сказал ему Гарри, – вот увидишь, когда в стране все утрясется после войны, ты найдешь интересное для тебя дело.
– Уже шесть лет, как война окончилась, – ответил герцог, – а вокруг все еще царит хаос.
– А иначе и не может быть, – сказал Гарри. – Миллион мужчин убито, и слишком многие лишились работы. Наши фабрики устарели, а без зарубежных заказов, которые восстановили бы производство, хорошие времена наступят еще не скоро.
– Я устал от политики, – недовольно произнес герцог.
Он был настроен скептически, потому что политики не желали прислушиваться к нему, и оказался не у дел во время восстановления страны.
Чтобы сменить разговор, Гарри заметил:
– Мне интересно увидеть, что происходит в Турции. Я всегда думал, что одно дело – отделаться от султана, но совсем другое – изменить всю систему управления.
Герцог знал, что Гарри прав.
Мустафа Кемаль, военный гений, пытавшийся создать Республику Турция, понимал, что султанат не имеет будущего, но будет трудно заменить его чем-то новым.
Холодным ноябрьским днем султан со своими евнухами, личными слугами и драгоценностями, уложенными в тяжелые чемоданы, выскользнул из Иилдиз Киоска и взошел на борт военного британского корабля, который доставил его на Мальту.
Но султан не увез с собой всех проблем Турции, и в конституцию этой страны предстояло внести еще много коренных изменений, помимо устранения султанского правления.
Гарри очень хотелось бы поговорить об этом с герцогом, но тот мрачно молчал, откинувшись в своем кресле, и Гарри решил, что будет разумнее поговорить о чем-нибудь другом.
– Да, кстати»– сказал он, – капитан предупредил меня, что если в каком-либо порту мы намерены сойти на берег, то должны быть осторожны с едой. Я понял так, что нам вообще разумнее всего питаться на яхте.
– Я и не собираюсь поступать иначе! – буркнул герцог. – Если Долли думает, что я буду таскаться за ней по этим лабиринтам базаров в поисках драгоценностей, в существовании которых здесь я сильно сомневаюсь, то она ошибается!
– Она будет разочарована, – сказал с улыбкой Гарри.
Ему показалось, что герцог с безразличием пожал плечами, и подумал, что жадность Долли берет верх над трезвой дальновидностью.
Гарри подумал было, а не предупредить ли ее, но потом решил, что это не его забота.
Он был свидетелем многих романов герцога, и все они рано или поздно заканчивались: одна женщина в его жизни сменялась другой.
Мысли о ней словно заставили Долли, как джинна, вызванного своим господином, ворваться в салон.
Она выглядела очень привлекательной в дорогой меховой шубе, подаренной герцогом, в маленькой шляпке из того же меха, из-под которой, как тогда было модно, выбивались с боков ее пушистые белокурые волосы.
Губы Долли были соблазнительно малиновыми, ее кожа – ослепительно белой с легким румянцем, а голубые глаза, казалось, впитали в себя бирюзу склонившегося над палубой неба.
– Бак! – воскликнула она, впорхнув к нему, подобно свежему бризу, проносившемуся над Турцией со снежных равнин России. – Я ждала тебя наверху! Пойдем полюбуемся на город! Какое очаровательное зрелище!
В свете была распространена возвышенно-экзальтированная манера разговора, а Долли была модницей во всем.
– Там слишком холодно! – ответил герцог. – Не понимаю, почему мы не остались в Монте-Карло, там по крайней мере теплее.
– Но не так прекрасно, как здесь! – сказала Долли. – Во всяком случае, теперь мы сможем посетить дворец султана и даже увидеть его гарем!
Коротко рассмеявшись, она опустилась на подлокотник кресла, в котором сидел герцог, и сказала:
– Тебе, конечно, будет жаль, что там нет теперь пленительных хбури, но ведь интересно же посмотреть место, где они когда-то обитали. Хотела бы я знать секрет их привлекательности!
– На этот вопрос нетрудно ответить, – рассмеялся Гарри.
– Не думаю, – сказала Долли. – Джордж читал книги о Константинополе и говорил, что каждая новенькая, прибывающая в гарем, должна была пройти так называемую «школу любви», прежде чем быть представленной султану. Хотела бы я знать, что они там постигали.
– Сомневаюсь, что тебе бы это очень понравилось, – холодно сказал герцог. – Между прочим, в наказание за нерадивое обучение тебе могли привязать свинец к ногам и бросить в Босфор. Для этого содержали специальных слуг.
– Не собираешься ли ты поступить со мной точно так же, когда я надоем тебе? – спросила Долли. – Поскольку я не умею плавать, тебе не обязательно привязывать груз к моим ногам, Достаточно столкнуть меня за борт!
Говоря это, она, кажется, ждала от герцога бурных протестов и уверений, что ей ничего такого не грозит. Но вместо этого он сказал:
– Это довольно неплохой способ освободиться от вещей, которые больше не нужны в плавании!
– Ты сегодня ужасно противный, – запротестовала Долли, – и я не хочу больше тратить время на разговоры.
Лучше любоваться минаретами и куполами, и если ты не будешь рассказывать мне, каким мечетям они принадлежат, то я найду кого-нибудь, кто поможет мне в этом!
Она вновь не добилась желаемой реакции герцога, который опять уклонился от приманки. Он только сказал:
– Попроси об этом капитана. Он хорошо знает здешние края, и вообще он – кладезь информации.
Долли надула свои алые губки.
– Ты что-то не в духе, мой любимый, и у меня от этого портится настроение, так что я возвращаюсь на палубу. Присоединяйся к нам, когда будешь чуть повеселее.
Говоря это, Долли дотронулась до руки герцога, но поскольку он не спешил отреагировать на ее жест, она встала и, пройдя через салон мимо Гарри Нантона, одарила его ослепительной улыбкой.
Она, несомненно, была прелестна, но уже не в первый раз Гарри подумал, что в Долли чего-то не хватает и это делает ее чуть простоватой, в то время как ей хочется видеть в себе натуру неординарную.
Герцог вновь взял газету, лежавшую рядом с ним на полу, и Гарри почувствовал, что он хочет остаться один, поэтому тоже покинул салон и, надев теплое пальто, вышел на палубу.
Долли с Нэнси и Джорджем Рэдстоками стояли, облокотившись о поручень, и глядели на мечеть Сулеймана Величественного: очертания четырех остроконечных минаретов живописно вырисовывались на фоне голубого неба.
С палубы действительно открывался великолепный вид.
Волны в бухте Золотой Рог переливались на солнце и отражали голубизну неба, Все же было довольно холодно, Долли и Нэнси кутались в меховые шубы и, чтобы согреть ножки в шелковых чулках, время от времени ударяли их друг о друга.
– Как только мы причалим, я сойду на берег, – сказала Долли.
– К тому времени будет уже слишком поздно, – заметил Джордж Рэдсток. – Придется подождать до завтра. Думаю, что базары не очень подходящее место для вечерней прогулки.
– Да и найдем ли мы там украшения? – сказала Долли.
– А есть ли они вообще здесь? – ответил Джордж Рэдсток. – Признаться, мне кажется, что мы опоздали.
– Опоздали?
– Революция в России произошла в 1917 году, семь лет назад, – объяснил Джордж. – Очевидно, что не все аристократы сразу покинули Россию, те, кто спасся от большевиков, должны были прибыть в Константинополь не позднее двух или трех лет после этого. Так что, они наверняка уже продали свои драгоценности.
– Вы расстраиваете меня, – сказала Сердито Долли. – Знакомые в Лондоне говорили мне, что видели недавно в продаже фантастические ожерелья, диадемы и броши, но у них не было столько денег, чтобы купить их.
– Ну, если Бак пожелает, у тебя такой проблемы не будет, – сказал Гарри с легкой иронией.
– Конечно, он купит мне то, что я захочу, – ответила Долли, может быть, слишком поспешно, чтобы казаться вполне уверенной.
– Только убедись, что покупаешь подлинные вещи, – предупредил Гарри. – Бак не любит, когда его одурачивают.
Долли посмотрела на него, широко раскрыв глаза.
– Ты хочешь сказать, что здесь могут продавать подделки?
– А почему бы и нет? Восточный мастер – персона очень хитрая. Он вполне может всучить тебе изумруд, выточенный из зеленого стекла, или хрусталь под видом бриллианта.
– Надо быть крайне осторожными, – сказала Долли озабоченным голосом. – Ничто не расстроит Бака так, как подсунутая ему фальшивка!
– Если хочешь послушать моего совета, – сказал Гарри, – обратись к солидному ювелиру. Пусть тебе придется чуточку переплатить, но по крайней мере ты будешь уверена, что покупаешь подлинные изделия.
Долли протестующе вскрикнула:
– Но это же вовсе не интересно – выгодно приобрести вещицу, некогда принадлежавшую русским аристократам, в какой-либо дешевой лавке, хозяин которой не имеет даже представления об ее истинной ценности.
– Так, значит, ты хочешь, – резко сказал Гарри, – найти драгоценности, выторгованные у какой-то несчастной женщины, бежавшей сюда, спасая свою жизнь, и вынужденной продать их за бесценок, чтобы избежать голодной смерти.
В его словах слышался сарказм, и у Нэнси Рэдсток вырвался слабый вскрик ужаса:
– Кто же захочет покупать такую вещь? Я уверена, что это принесет несчастье. Говорят, что украшения сохраняют на себе переживания тех, кто носил их, и я никогда, никогда не захочу носить то, что могло бы передать мне чужое горе!
– Ерунда! – отрезала Долли. – Гарри просто пытается напугать нас. Лично мне бриллианты, жемчуга и изумруды всегда приносили лишь везение, хотя бы по той причине, что Бак готов дарить их мне!
– Как ты говоришь, ты очень, очень счастлива оттого что он – с тобой, – сказала Нэнси, – вот и не рискуй потерять все это, купив то, что может причинить тебе, зло.
– Вам всем просто завидно, – заявила Долли. – Что бы вы ни говорили, я пойду искать сокровища на базарах, и когда найду их, вы наконец-то прикусите язык!
Гарри оказался прав: когда они причалили, было уже очень поздно сходить на берег, и Долли захотела сыграть в маджонг.
Герцог отказался от игры, и Гарри пришлось сесть за стол, хотя он и знал, что Долли будет повышать ставки до такой степени, что ни он, ни Джордж не потянут.
Герцог ушел к себе в кабинет, в свою святая святых, где он уединялся от своих гостей.
«Сирена» была такой большой и хорошо спланированной, что могла бы принять на борт гораздо большую компанию, если бы Долли не настояла на узком круге друзей.
Теперь герцог подумал, что не надо было так ограничивать число гостей. Ему хотелось поговорить с Гарри, но тогда бы остальные не смогли сыграть в маджонг.
Поскольку он не успел еще просмотреть газеты, то уселся в обитое красной кожей кресло, чтобы почитать, .
«
Он включил лампу, которую смастерил сам таким образом, что она оставалась наклоненной под нужным углом даже в штормовую погоду.
Он приступил к чтению редакционной статьи в» Морнинг пост «, когда к нему в каюту вошел стюард.
– Извините меня, ваша светлость. Там – женщина, которая говорит, что у нее письмо, которое она вручит лишь в собственные руки вашей светлости.
Герцог в изумлении поднял голову:
– Почему она так настаивает?
– Я не знаю, ваша светлость, но она отказывается отдать письмо кому-либо другому и говорит, что не уйдет, пока ваша светлость не получит его.
– Это что, новый способ попрошайничества? – спросил герцог.
– Я не знаю, ваша светлость. Мне описывали здешних нищих. – Он задержался на секунду и добавил:
– Но эта женщина говорит как образованная, ваша светлость, хотя плохо одета, и мне показалось, что ей не помешало бы хорошенько поесть.
Герцог заинтересовался.
– Так, говоришь, она хочет вручить письмо именно мне?
– Она пререкалась со мной, ваша светлость, почти пятнадцать минут. Я говорю ей, в нашей стране слуги относят такие письма господину. Но она и слушать не хочет, что я ей говорю!
Стюард, давно уже служивший у герцога, говорил таким удрученным тоном, что тот невольно рассмеялся.
– Очень хорошо, Стивенс. Приведи эту женщину и позаботься, чтобы она ничего не стащила по пути.
– Можете не беспокоиться, ваша светлость!
Стивенс вышел, и герцог, слабо улыбаясь, отложил газету и направился к своему рабочему столу.
Он подумал, что, может быть, совершает ошибку, позволяя этой женщине подняться на борт. Но вместе с тем ему любопытно было узнать, что содержалось в письме.
» Наверное, это приглашение посетить какой-нибудь ресторан или ночной клуб, – думал он, – или, может быть, это просто хитроумная реклама какого-то магазина «.
Но он тут же сообразил, что в таком случае вряд ли к нему послали бы плохо одетого человека, да еще и женщину.
Несмотря на разговоры об освобождении женщин, в Турции по-прежнему всем заправляли мужчины, и поражение оттоманов в войне, может, и унизительное для солдат, тем не менее не сделало их мужчин менее агрессивными.
Герцог ждал. Затем услышал шаги, и дверь отворилась.
– Женщина, ваша светлость! – доложил стюард.
Герцог с любопытством поднял голову.
Женщина, вошедшая в каюту, действительно была одета плохо.
На ней было бесформенное грубое одеяние крестьянки, юбка доходила почти до пят, голову покрывал широкий шерстяной шарф, концы которого были закинуты за плечи.
Уже смеркалось, а герцог не включил других ламп в каюте, поэтому не мог четко разглядеть ее лицо, над которым к тому же был сильно приспущен шарф.
Ничего не говоря, она подошла к столу и протянула ему белый конверт.
Герцог взял у нее письмо.
– Благодарю вас, – сказал он. – Насколько я понимаю, вы говорите по-английски?
– Да, ваша светлость.
Голос был довольно низкий и, как ему показалось, певучий.
– Вы отказались передать письмо через моего слугу. У вас есть на то какие-то причины?
– Письмо от человека, которого вы когда-то знали, ваша светлость, и оно конфиденциально. Вы поймете мою осторожность, когда прочтете его.
Женщина, видно, образованная, подумал герцог. Она говорила почти на совершенном английском языке, только с легким, довольно приятным акцентом.
Однако ее манера говорить поразила герцога какой-то холодной странной отстраненностью.
Он почему-то ожидал увидеть в ней старательную исполнительницу доверенного ей поручения, но она держалась как-то необычно.
Герцог чувствовал в ней странную отрешенность от всего вокруг.
Он внимательнее вгляделся в нее: женщина показалась очень уж тощей, а рука, только что державшая письмо, была испещрена голубыми просвечивающими венами.
Он обратил внимание на исхудавшее запястье и белизну руки, из чего заключил, что незнакомка явно была не турчанкой.
Он неожиданно решил предложить ей:
– Присядьте, пожалуйста, пока я читаю это письмо. Позвольте предложить вам чего-нибудь освежающего.
– В этом нет необходимости, ваша светлость. Я всего лишь посыльная, доставившая вам письмо в сохранности.
Герцог все же поднялся и прошел через каюту.
В леднике, как обычно, стояла открытая бутылка шампанского, оставленная здесь после вечернего чая на случай, если он или кто-либо из мужчин захочет выпить.
Вместе с выпивкой Стивенс всегда приносил подсоленные орешки, маслины и тарелку с маленькими, тонко нарезанными сандвичами с паштетом.
Герцог перенес тарелку с сандвичами туда, где сидела женщина.
– Надеюсь, вы выпьете со мной бокал шампанского, – сказал он, – и позвольте предложить вам сандвичи.
Он подумал вначале, что она откажется. Однако, пробормотав что-то невнятное, женщина взяла с тарелки один сандвич. Но брала настолько медленно, что герцог почти не сомневался, что она сдерживает себя, чтобы не проделать это гораздо быстрее.
Оставив тарелку на краю стола, он налил два бокала шампанского и, пройдя через каюту, опустил один бокал рядом с тарелкой сандвичей, а другой взял с собой и сед за свой стол напротив женщины.
Проделывая все это, он бросил на женщину взгляд и увидел, как медленно она ест свой сандвич, откусывая очень маленькие кусочки. Он был уверен, что она старается растянуть удовольствие как можно дольше.
Герцог вспомнил освобожденных в пустыне мужчин, которые в плену были доведены голодом почти до смерти и после освобождения ели точно так же, как эта женщина.
Казалось, они должны были бы наброситься на еду. Однако долгожданная еда была слишком дорога, и они наслаждались каждым ее кусочком.
Взяв золотой ножичек для распечатывания писем, герцог вскрыл конверт и, вынув из него листок бумаги, стал читать.
На это не потребовалось много времени, поскольку письмо было коротким. Затем он спросил женщину:
– Вы знаете о содержании письма?
– Да, ваша светлость.
– Я помню князя Ивана Керенского. Как он пишет, мы встречались в Санкт-Петербурге, когда я был там в 1913 году.
Женщина молчала, но герцогу показалось, что ее глаза под опущенным шарфом смотрят на него с напряженным вниманием.
– Князь пишет мне, что у него есть сокровище чрезвычайной важности, которое, по его мнению, заинтересует меня.
Надеюсь, вы приведете меня туда, где оно скрыто?
– Да, – односложно ответила она. , .; – Вы хотите сказать, что для князя опасно прийти ко мне?
– у Женщина медленно кивнула.
– Но почему? Я не могу понять. Ведь он уже в Константинополе и большевики больше не представляют для него опасности?
