Текст книги "Ах, Париж!"
Автор книги: Барбара Картленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)
Она совершенно забыла, что вещи доставили в другую комнату. Гардения открыла дверь. Два лакея втащили чемодан, поставили его в ногах кровати, развязали выношенные ремни и с поклонами вышли.
– Спокойной ночи, мадемуазель, – обернулись они на пороге.
– Спокойной ночи и спасибо, – ответила Гардения.
Когда дверь за ними закрылась, она встала и заперлась на ключ. Она никогда в жизни этого не делала. Но теперь закрыла себя в этой комнате, чтобы отгородиться от того, что находилось снаружи. Только с запертой дверью она чувствовала себя в безопасности. Только с ключом, крепко зажатым в дрожащем кулачке, она знала, что этот хохот и шум не навалятся на нее, не вторгнутся к ней в комнату!
Глава вторая
– Так вот куда ты перебрался, – сказал Бертрам Каннингэм, входя в большую, залитую солнцем комнату в здании британского посольства, в дальнем углу которой сидел лорд Харткорт.
– Я забыл рассказать тебе, что получил повышение, – ответил лорд Харткорт.
Высокородный Бертрам Каннингэм примостился на краю стола и принялся постукивать кожаным хлыстом, который держал в обтянутой перчаткой руке, по своим вычищенным до зеркального блеска сапогам для верховой езды.
– Тебе придется быть очень аккуратным, мой мальчик, – весело проговорил он. – В Итоне ты всегда был зубрилой. Если ты окажешься недостаточно осторожен, они обязательно сделают тебя послом или чем-нибудь в этом роде!
– Мне это не угрожает, – сказал лорд Харткорт. – Чарльз Лавингтон заболел и решил сложить оружие, вот я и занял его место.
– Если хочешь знать, – наставительно произнес Бертрам Каннингэм, – его болезнь была результатом слишком большой дозы «Максима» и расходов на эту малютку, которую он по утрам возил к Картье.
– Меня это не удивляет, – довольно раздраженно проговорил лорд Харткорт.
Он не любил, когда разговор опускался до уровня сплетен. Подобные вещи его никогда не интересовали, и он очень редко принимал участие в таких беседах.
– Уж если мы заговорили о красотках, – продолжал трещать Бертрам Каннингэм, – что за историю рассказал мне Андре де Гренель? В чем там дело? Я встретил его верхом в Булонском лесу. Он все еще был под впечатлением захватывающего происшествия вчера вечером у Лили Мабийон.
– Никогда не слушай, что говорит этот граф, – ледяным тоном произнес лорд Харткорт. – Все его россказни всегда неточны, если не полностью вымышлены.
– Да не будь ты таким щепетильным, Вейн, – сказал Бертрам Каннингэм. – Должен же в этом быть какой-то смысл. Послушай, де Гренель рассказал мне, что герцогиня выписала из «Мулен-Руж» новую актрису, которая похожа на монашку или на школьницу. Но прежде чем она смогла предстать перед зрителями наверху, она упала в обморок; ты ее подхватил на руки, отнес в комнату и запер дверь!
Лорд Харткорт издал короткий смешок, в котором не чувствовалось ни капли веселья.
– Ну, так это правда? – настаивал Бертрам Каннингэм. – Не могу поверить, чтобы Гренель все это выдумал.
– В этом есть только доля правды, которая щедро расцвечена воображением де Гренеля, – сухо сказал лорд Харткорт. – Имей в виду, Гренель нравится мне, но до определенного предела. Он забавен, когда немного выпьет. Но на следующее утро с ним смертельно скучно! Я избегаю его и советую тебе поступать так же.
– Прекрати мне зубы заговаривать! – воскликнул Бертрам Каннингэм, швырнув хлыст на полированный стол. – Я хочу знать, что произошло, и клянусь богом, ты, Вейн, все мне расскажешь!
– А если нет? – поинтересовался лорд Харткорт.
– Тогда я немедленно отправлюсь туда, потребую проводить меня к ее светлости и выясню, что же было на самом деле.
Лорд Харткорт опять засмеялся:
– В столь ранний час с тобой разберутся очень быстро. Кроме того, не могу представить ничего более удручающего, чем тот разгром, который всегда бывает после вечеринок у Мабийон!
– Тогда кто же эта прелестница? Андре так красочно описал ее. Светлые волосы, серые глаза, овальное личико с острым подбородком – и все это дополняется видом полной невинности! Звучит интригующе.
– Де Гренель был пьян! – заметил лорд Харткорт.
– Думаю, вы оба были хороши, – поддел Бертрам Каннингэм. – Как же мне не повезло, что, когда происходили все эти волнующие события, мне пришлось сопровождать жену посла на прием. Там было очень скучно. Ты не поверишь – мы сидели на позолоченных стульях целых два часа и слушали, как какой-то длинноволосый поляк играет на рояле, а потом мы танцевали. Там не было ни одной женщины моложе пятидесяти!
На этот раз лорд Харткорт рассмеялся от души. Он встал из-за стола и положил руку своему кузену на плечо.
– Бедный Берти, – сказал он. – В таких ситуациях ты действительно отрабатываешь те деньги, которые тебе платят!
– Я не побоюсь сказать тебе, – запальчиво проговорил Бертрам, – если еще раз возникнут подобные ситуации, я подам в отставку. Я всем этим сыт по горло. Если бы не ты и еще парочка приятелей, я бы уже давно вернулся в Лондон. В конце концов, через несколько недель в Эскоте состоятся скачки.
Лорд Харткорт подошел к окну, которое выходило в сад посольства. Цвели лилии и магнолии. Тюльпаны пламенели под золотом ракитника.
– Англия всегда так прекрасна в это время года, – тихо проговорил он. – Возможно, мы глупо поступаем, что тратим свое время и деньги в чужой стране – даже в Париже.
– У тебя сложности с Генриеттой? – с внезапным сочувствием спросил Бертрам.
– О нет! – ответил лорд Харткорт. – Она, как всегда, очаровательна. Только временами, Бертрам, все мне кажется таким искусственным. Слишком много вечеринок, слишком много выпивки, слишком много людей, подобных графу, делающих из ничего целый спектакль.
– Ты так и не рассказал мне, что значит это «ничего», – напомнил Бертрам Каннингэм.
Лорд Харткорт вернулся к столу.
– Да и рассказывать-то нечего, – ответил он. – Когда мы с графом собирались уходить, мы увидели девушку, которая сидела в холле. Это была англичанка, растрепанная, вымотанная дальней дорогой, по всей видимости, чувствующая себя не в своей тарелке, и когда граф попытался поцеловать ее, она стала сопротивляться. Мне пришлось прийти ей на помощь. Потом она упала в обморок, но от голода, а вовсе не от страха перед истинно французскими ухаживаниями графа.
– Так он мне сказал правду! – воскликнул Бертрам Каннингэм. – А она действительно неправдоподобно красива? Андре так расхваливал ее красоту.
– Я даже не заметил, – ответил лорд Харткорт, в его голосе слышалось раздражение. – Я приказал слугам принести ей поесть, дал ей совет, которому она даже и не думала следовать, и уехал.
– И ты оставил ее после всех этих волнений? – изумился Бертрам Каннингэм.
– Да не было особых волнений. – Лицо лорда Харткорта исказила гримаса. – Девушка очень устала. Она была в дороге с раннего утра, а деревянные скамейки во французских поездах, полагаю, не очень-то удобны!
– Но кто же она? Ты выяснил? – поинтересовался Бертрам Каннингэм.
– Она говорит, что племянница герцогини.
– Племянница! – вскричал Бертрам. – В таком случае, Андре, вероятно, прав: яблочко от яблони недалеко падает! Без сомнения, ты испортил ее сольное выступление или что там еще. Если верить Андре, она должна была забраться в чемодан в своем дорожном платье, а вылезти оттуда почти голой, за исключением нескольких блесток.
– Де Гренель болтает всякую чушь, – сказал лорд Харткорт. – У меня ни на секунду не возникло сомнения, что она действительно с дороги. Ну а что касается того, что она племянница герцогини, – кто знает? – Он пожал плечами и принялся раскладывать бумаги на столе. – Что ты собираешься делать, Берти? – спросил он. – Давай пообедаем в «Тревеллерс-клаб». Там у них новый шеф-повар, он готовит лучший ростбиф из тех, что я когда-либо пробовал за пределами Англии.
– Отлично, – согласился Бертрам. – Послушай, Вейн, а что, если мы по дороге заедем к Лили и посмотрим, что собой представляет ее новая протеже? На нее стоит взглянуть. Будет здорово, если мы опередим Андре и других ребят. Он клянется, что никакая сила не помешает ему нагрянуть сегодня вечером к Лили, но его маман устраивает прием, на котором должен присутствовать весь дипломатический корпус, поэтому я не представляю, как ему удастся улизнуть оттуда.
– Терпеть не могу встречаться с герцогиней и ей подобными при дневном свете, – попытался было замять обсуждение лорд Харткорт.
– Но послушай, Вейн! Ведь старушка не так уж плоха! Мой отец говорит, что тридцать пять лет назад она была самой красивой девушкой, которую он когда-либо видел. А мой папа, уверяю тебя, в свои годы был довольно опытным судьей в таких делах!
– Серьезно? – воскликнул лорд Харткорт, и на секунду могло показаться, что он действительно заинтересовался. – Между прочим, кем она была? Я всегда думал, что ее титул фиктивный.
– Отнюдь! Ты ошибаешься, – ответил Бертрам Каннингэм. – Герцог действительно существовал. Много лет назад, когда я был еще мальчишкой, я сам видел его собственными глазами. Я хорошо помню тот день. Я приехал в Париж, на каникулы. В то время мой отец был первым секретарем и изредка брал меня с собой пообедать в «Ритце». «Тебе следует посмотреть на высший свет столицы, мой мальчик, – говорил он мне. – Это сослужит тебе службу, когда ты сам будешь работать в министерстве иностранных дел».
Бертрам замолчал, воспоминания нахлынули на него: он снова оказался в Париже и впервые увидел ставший впоследствии любимым город.
– Ну, продолжай, – сказал лорд Харткорт. – Ты рассказывал мне о герцоге.
– А, да, конечно, – воскликнул Бертрам. – Герцог сидел за столом около двери и был очень похож на черепаху: шея подперта воротничком, лицо изборождено глубокими морщинами, а на голове – ни волоска. Отец показал мне его. «Это герцог де Мабийон», – сказал он, и я уставился на этого мужчину. В этот момент в ресторан вошла женщина, и взгляды всех присутствующих устремились на нее. Это, конечно же, была Лили, но я был слишком мал, чтобы обращать внимание на женщин. Я продолжал смотреть на герцога и думать, что он ни в коей мере не соответствует моему представлению о том, как должен выглядеть французский герцог.
– Так он действительно существовал! – с удивлением произнес лорд Харткорт.
– Да, именно так и было! – ответил Бертрам. – Через несколько лет, когда я опять приехал в Париж, отец рассказал мне всю историю. Оказывается, Лили была замужем за другим французом, каким-то отвратительным типом, падким на титулы, в котором благородной крови хватало только для того, чтобы лишь боком прикоснуться к их щепетильному и самодовольному обществу. Как бы то ни было, он женился на Лили в Англии, привез ее сюда, и каким-то образом они встретились с герцогом. Этому старику, дважды овдовевшему, хватило одного взгляда на мадам Рейнбард – и он взял их обоих под свое крылышко.
– Грязный старикашка! – вскричал лорд Харткорт.
– Но, как утверждал мой отец, великий ценитель красивых вещей, и Лили, без сомнения, была самой красивой вещью, которую он когда-либо видел. Эта троица стала неразлучной. Естественно, герцог уплатил все долги Рейнбарда, снял для них квартиру, намного лучше, чем тот мог себе позволить, и в конечном счете здорово облегчил ему жизнь – особенно в том, что касалось его жены.
– Ты хорошо рассказываешь, – улыбнулся лорд Харткорт. – Если ты потеряешь осторожность, в один прекрасный день ты обнаружишь себя за написанием романа о неотразимой Лили.
Бертрам рассмеялся:
– Я знаю все это по словам отца, и, уверяю тебя, если кто и знал правду о Лили Мабийон, так только он. Очевидно, одно время он сам был ею околдован. – Как я понимаю, то же самое можно было бы сказать о половине мужчин Парижа, – сухо заметил лорд Харткорт. – Девяностые годы, по всей видимости, были очень веселыми!
– Клянусь богом, ты прав! – согласился Бертрам. – Мне кажется, Лили питала слабость к моему старику. Как бы то ни было, Лили часто рассказывала ему о себе: что она родилась в приличной английской семье и что она никогда бы не вышла за Рейнбарда, если бы не бедность. И, конечно же, перспектива жизни в Париже выглядела очень заманчиво.
– Все ее усилия окупились сторицей, – цинично заметил лорд Харткорт.
– Только после смерти Рейнбарда, – сказал Бертрам. – Он очень много пил и однажды, в холодную зиму, подхватил воспаление легких. Враги Лили, естественно, все время повторяли, что она была слишком занята развлечением герцога, чтобы послать за доктором. В чем бы ни заключалась причина, он умер – и можно было поставить сто к одному, что герцог на ней никогда не женится.
– А он взял да и женился, – произнес лорд Харткорт, откинувшись на спинку кресла.
Все время, что он слушал рассказ своего кузена, глаза его светились недобрым огнем, рот кривила циничная усмешка, как будто он не собирался верить всей этой истории, несмотря на то что уделял ей некоторое внимание.
– О, Лили позаботилась о том, чтобы он женился на ней по всем правилам, – продолжал Бертрам. – В то время появился один из русских великих князей – я забыл, который из них, – но точно так же, как живущие сейчас здесь Борис и вот этот второй, он сорил деньгами, подманивая к себе всех самых красивых женщин, устраивая приемы и раздавая подарки, по пышности которых с ним никто не мог сравниться. Мой отец всегда говорил, что Лили дала герцогу ровно двадцать четыре часа на размышление.
– По поводу того, собирается ли он жениться на ней? – уточнил лорд Харткорт.
– Вот именно! – подтвердил Бертрам. – Или обручальное кольцо, или русские рубли. Великий князь предложил ей замок на окраине Парижа. У нее уже была подаренная им нитка жемчуга, которую она имела дерзость надеть к своему подвенечному платью.
– Так вот как Лили стала герцогиней, – проговорил лорд Харткорт. Он встал и подошел к двери. – Очень поучительный пример для всех молодых женщин, которые стремятся преуспеть в жизни. Пошли, Берти, я проголодался.
– Черт тебя подери, не будь неблагодарным! – воскликнул Бертрам Каннингэм, вставая со стола. – Я тут распинаюсь перед тобой, рассказывая самую интересную историю, когда-либо происходившую в Париже, а у тебя все мысли заняты своим желудком!
– На самом деле я забочусь о своей голове, – возразил лорд Харткорт. – Шампанское, которое я вчера выпил, было действительно отменного качества, но его оказалось слишком много.
– По всей видимости, вечеринка удалась на славу, – тоскливо заметил Бертрам Каннингэм. – Только никак не могу понять, почему ты так рано уехал.
– Я тебе все расскажу, – говорил лорд Харткорт, спускаясь вместе с Бертрамом по широкой мраморной лестнице в холл посольства. – Начиналось разнузданное веселье. Таранс поливала девчонок содовой из сифона, а визгливые крики Мадлен – или как там ее зовут? – стали действовать мне на нервы.
– Великий князь Борис, кажется, заинтересовался ею.
– Насколько мне известно, он может получить ее в любой момент!
– Ну, во всяком случае, никто из них не сравнится с Генриеттой, – весело заметил Бертрам. – Хочу отдать тебе должное, Вейн: твой вкус в лошадях и в женщинах безупречен.
– Именно так я всегда и считал, – заявил лорд Харткорт, – но я все равно благодарен тебе за то, что ты согласился со мной.
– Дьявол! Я всегда соглашаюсь с тобой, разве не так? – спросил Бертрам. – В этом вся беда. Если бы я увидел Генриетту раньше тебя, я бы наверняка предложил бы ей свое покровительство.
Лорд Харткорт улыбнулся:
– Бедный Берти, я обставил тебя у самого финиша, да? Я утешу тебя тем, что скажу: ты недостаточно богат – недостаточно богат для Генриетты.
– Я и с этим готов согласиться, – смирился Бертрам. – Но должен тебе сказать: если в скором времени я не найду себе девчушку, я на весь Париж прослыву эксцентричным. Все щеголи, подобные тебе, уже обзавелись постоянными связями. Мне просто не везет. Ты помнишь того проклятого немецкого принца, который увел у меня Лулу? Я же не могу соперничать с виллой в Монте-Карло и с яхтой. А она почти разорила меня тем, что потребовала машину. Чертова машина! Она постоянно ломалась. Все машины такие. Лучше иметь хорошую лошадь.
Они прошли в дверь посольства и вышли во двор.
– А, вспомнил, – продолжал Бертрам, – я думал о покупке новой скаковой лошади. Хотелось бы узнать твое мнение. Она из конюшен Лабризе.
– Можешь больше ничего не говорить, – ответил лорд Харткорт. – Мой ответ – нет! Лабризе – один из самых крупных обманщиков на французских ипподромах. Я бы не притронулся к тому, что он предлагает, даже если бы это был осел.
Бертрам изменился в лице.
– Черт тебя побери, Вейн, ты кому угодно можешь испортить настроение, – проворчал он.
– В том, что касается тебя, – сказал лорд Харткорт, – ты можешь выбросить деньги более легким и приятным способом – на женщин.
– Может, ты и прав. – Лицо Бертрама прояснилось. – Давай поедем и посмотрим на эту монашку, Вейн. Возможно, она подойдет мне, кто знает?
Лорд Харткорт не ответил, и его приятелю показалось, что этот вопрос совершенно его не интересует.
@STARS1 = * * *
Все утро Гардения с некоторым волнением ожидала встречи со своей тетушкой. Гардения проснулась поздно – гораздо позже, чем собиралась, – и увидела, что яркое солнце уже пробивается через тяжелые портьеры на окнах. Девушка выбралась из кровати, резко раздвинула их, и ее взору открылось огромное серое поле парижских крыш, которое, казалось, простиралось в бесконечность. В ясном небе летали голуби, в воздухе витало нечто такое, что заставило Гардению распахнуть окно и высунуться, с восторгом вдыхая благоухание и свежесть парижской весны.
Сомнения, тревога и страхи, мучившие ее всю ночь, улетучились. Было утро, светило солнце, и она уже начинала влюбляться в Париж! Она оглядела комнату, не зная, чем бы заняться. Может, позвонить, чтобы принесли завтрак? Или самой поискать что-нибудь поесть? Пока она раздумывала, раздался осторожный стук в дверь. Гардения быстро запахнула старенький халат и только потом повернула ключ, чтобы посмотреть, кто стучит.
– Ваш завтрак, мадемуазель, – проговорил по-французски юный голос, когда Гардения выглянула.
Она шире открыла дверь, чтобы пропустить дерзкого вида горничную-француженку в белом чепчике, в темных глазах которой так и прыгали чертики. Она поставила поднос на столик у кровати.
– Экономка сказала, что я должна распаковать ваши веши, мадемуазель, – объявила она. – Она также сказала, что вы сегодня переедете в другую комнату, поэтому на самом деле не стоит и начинать, не правда ли?
– Нет, не надо, – ответила Гардения на медленном, очень правильном французском. Ей было немножко сложно следить за быстрой речью горничной. Одно дело говорить на великолепном французском в Англии, и совсем другое – слушать местное наречие из уст девушки, которая трещит в два раза быстрее, чем те, с кем Гардении приходилось общаться. – Нет, – повторила она через некоторое время. – Вы правы. Я оденусь, а потом, думаю, можно перенести мой чемодан в другую комнату, и я буду вам очень благодарна, если вы там и займетесь моими вещами.
– Хорошо, мадемуазель.
Когда горничная выходила из комнаты, Гардения заметила ее косой взгляд, который в какой-то степени смутил ее. Что в слугах этого дома было такого, что заставляло их казаться странными? Но аромат свежего кофе и вид теплых хрустящих рогаликов напомнил ей, что, несмотря на ночную еду, она очень голодна.
Рогалики были изумительны, хотя масло имело странный вкус. Оно совершенно не походило на масло из Джерси, которое она с таким аппетитом ела в деревне, где жила с самого детства. А вот такого вкусного кофе она в жизни не пробовала. Она выпила еще одну чашку и только после этого начала умываться и приводить себя в порядок.
Прежде всего ей нужно произвести хорошее впечатление на тетушку. «Первое впечатление всегда очень важно», – звучал у нее в голове голос матери, и на мгновение глаза наполнились слезами.
Платье, которое было на ней прошлой ночью, сейчас висело в шкафу. Гардения посмотрела на него и теперь в свете весеннего солнца поняла, как оно выношено. Оно принадлежало еще ее матери. Это было единственное в доме черное платье, а все остальные вещи в ее чемодане были цветными, хотя и не менее изношенными. Гардения отыскала платьевую щетку и почистила юбку. Грязь, налипшая на нее, когда девушка выходила из поезда, теперь высохла и легко счищалась. Но ничто не могло скрыть убогости залоснившейся одежды с вытертыми манжетами, хотя Гардения перед путешествием приложила максимум усилий, чтобы привести ее в приличный вид. Все ее попытки освежить щеткой жакет и юбку не принесли желаемого результата. Охваченная отчаянием, она оделась и принялась как можно более аккуратно укладывать волосы.
Она выглядела очень молоденькой и очаровательной, но вряд ли понимала это, когда подавленно оглядывала себя в зеркале перед тем, как направиться к двери. Она была невысокой и слишком тонкой, что было немодно, но она гордо несла голову. Ее светлые волосы, упрямо завивавшиеся в колечки, четко очерчивали белый лоб и обрамляли изящное личико с острым подбородком, темными серыми глазами и пухлым чувственным ртом.
Сердце Гардении бешено колотилось, когда она вышла из комнаты, которая ночью казалась ей убежищем, и двинулась по коридору, застеленному толстым ковром, к главной лестнице. После шума и неразберихи, которые встретили ее по приезде, в доме стояла тишина. Но запах вчерашнего веселья все еще чувствовался. Он усилился, когда Гардения спустилась на этаж ниже: дым от выкуренных сигар, благоухание увядающих цветов, аромат экзотических духов и то, что поначалу она не распознала, – запах винного перегара.
Этот этаж был погружен во тьму: свет в коридоре потушили, а портьеры на окнах еще не подняли. Гардения догадалась, что тетушка спала именно на этом этаже, и продолжила свое путешествие вниз по лестнице.
Она спустилась на второй этаж, пересекла широкую, очень красиво обставленную лестничную площадку и остановилась перед двустворчатой дверью, ведущей в комнату, которая, по ее мнению, была главной гостиной. Изумленная, она не могла оторвать глаз от того, что предстало перед ней!
Это была огромная, во всю длину дома, комната, очень экстравагантно отделанная. Портьеры из розовой парчи с золотой ниткой, увенчанные резными позолоченными карнизами, очень подходили к шелковым панелям, встроенным в белые с золотом стены. Комнату украшали зеркала в резных позолоченных рамах и отделанная мрамором инкрустированная мебель. Но больше всего при беглом осмотре внимание Гардении привлекли расставленные по всей гостиной и обтянутые зеленым сукном столики, которые она, хотя ни разу в жизни не видела, сразу же узнала. Так, значит, вчера здесь играли в карты, подумала она. Но почему тогда был такой шум?
Среди всякого мусора на полу валялись осколки фужеров для шампанского, опрокинутая ваза для оранжерейных цветов, дрезденский фарфор с отколотыми купидонами. В дальнем конце комнаты стоял большой сервировочный стол, застеленный льняной скатертью, на которой четко выделялись следы вчерашнего пиршества, и уставленный грязной посудой и пустыми бутылками.
Гардения даже не могла представить, что это был за прием. В передней части комнаты она заметила подиум, где вчера сидели музыканты. Но зачем же была нужна музыка, если люди хотели, сидя на резных, позолоченных, обтянутых гобеленом стульях, проигрывать деньги за этими столами? Потом она вспомнила, что находится во Франции. Она слышала разговоры об азартных играх в Монте-Карло и Остенде, куда люди, перебравшись через Ла-Манш, специально приезжали, чтобы испытать судьбу. Но она не могла предположить, что обнаружит игорный дом в Париже, и тем более в доме своей тетушки!
«Что бы сказала моя мама», – думала Гардения, знавшая, как та неодобрительно относилась к азартным играм в любом виде и яростно протестовала, когда отец собирался делать ставки на скачках.
Несмотря на изумительную обстановку и художественно расписанный потолок, в комнате царила неприятная атмосфера. Однако запах объедков и прокуренный воздух не имели к этому никакого отношения. Подобную атмосферу создавало что-то более глубокое и основательное. Озадаченная своими впечатлениями, Гардения быстро вышла из гостиной, спустилась по лестнице в холл и направилась в комнату, в которую отнес ее лорд Харткорт вчера вечером. Кто-то уже поднял шторы, но большой серебряный поднос с едой все еще стоял на столике у дивана, а диванные подушки хранили отпечаток ее головы.
Как теперь видела Гардения, комната была красиво и дорого обставлена. Но в ней не чувствовалось дома, в ней не было уюта, спокойствия – в ней не было души. Гардения поежилась. Она не знала почему – просто эта уверенность жила в ней, и она не пыталась облечь ее в слова, – но дом тетушки не соответствовал ее представлениям об уютном домашнем очаге, о месте, где она мечтала бы жить. И именно это ей и предстояло выяснить!
Она бросила взгляд на каминные часы, которые, как оказалось, стояли, и с удивлением подумала, почему никто в этом шикарном доме не замечает таких вещей. Чернила в чернильнице, заготовленные ручки для тех, кто желал что-то написать, заведенные часы, питьевая вода у кроватей – это были те самые незаметные мелочи, о которых так часто напоминала мама. «Женская работа, доченька, заключается в том, чтобы следить за подобными мелочами, – обычно говорила она. – Именно мелочи создают уют в доме, а каждый мужчина любит уют, беден он или богат, стар или молод».
«Возможно, мне удастся помочь тете Лили следить за такими мелочами!» – сказала себе Гардения, но вспомнила, что ее тетушка вдова.
– Доброе утро, мадемуазель! – раздался голос, и Гардения подскочила.
Она обернулась и увидела очень элегантную девушку с острыми чертами лица, в черном платье и изящном, на удивление крохотном кружевном передничке.
– О, доброе утро, – ответила Гардения, слегка озадаченная проницательным взглядом девушки, который, казалось, подметил все детали ее жалкого туалета.
– Я камеристка ее светлости, – сказала девушка. – Ее светлость уже проснулась, и я рассказала ей о вашем приезде. Она хочет видеть вас.
В отрывистых словах камеристки было нечто такое, что заставило Гардению заволноваться. Может быть, она слишком чувствительна, но у нее сложилось впечатление, что тетушка не очень обрадовалась этому сообщению. Как бы то ни было, времени на раздумья не оставалось.
– Я горю желанием встретиться с тетушкой, – проговорила Гардения.
Выражение крайней надменности не исчезло с лица камеристки.
– Соблаговолите следовать за мной, мадемуазель, – бросила она и направилась через холл к лестнице.
С замирающим сердцем Гардения последовала за ней. Возможно, не будет никакой радостной встречи родственниц, как она ожидала. В глубине души она не могла не согласиться с лордом Харткортом: было бы гораздо хуже, если бы она отправилась в путешествие по этим лестницам вчера вечером и бросилась бы обнимать тетушку среди всего этого сумбура за зелеными карточными столами в богато украшенной гостиной.
Камеристка поднялась на третий этаж, небрежно постучала, открыла дверь красного дерева и пропустила Гардению. Какое-то время ей понадобилось, чтобы привыкнуть к полумраку, который создавали гардины на окнах. Хотя шторы и были подняты, солнечный свет едва освещал комнату и стоявшую в алькове большую кровать, украшенную огромной раковиной, вырезанной из перламутра.
Тут из кровати раздался голос, хриплый и слабый:
– Кто это? Неужели это ты, Гардения?
При звуке голоса замешательство и волнение Гардении улетучились.
– О, тетя Лили, дорогая тетя Лили! Это я, Гардения. Я приехала вчера вечером. Я надеюсь, что вы не сердитесь. Мне больше ничего не оставалось, абсолютно ничего, только приехать к вам.
Среди подушек произошло движение, и к Гардении протянулась рука, к которой она с благодарностью припала.
– Гардения, деточка моя. Я никогда в жизни так не удивлялась. Я думала, что Ивонна, должно быть, что-то напутала, когда сообщила, что здесь моя единственная племянница. Почему же ты не написала?
– Я не могла, тетя Лили. Мне нужно было уезжать немедленно. Понимаете, мама умерла.
– Умерла? – Герцогиня села, и даже в призрачном полумраке комнаты Гардения видела выражение ее лица. – Не может быть! Твоя мама умерла! Бедная дорогая Эмили. В последний раз, когда она писала мне – это было после несчастья с твоим отцом, – она была такой бодрой, полна энергии, решимости воспитывать тебя и поддерживать дом.
– Она очень старалась так и делать, – сказала Гардения. – Но это было выше ее сил!
– Подожди минутку, детка! – воскликнула герцогиня. – Ты должна немедленно рассказать мне все с самого начала. О, моя бедная голова! Она сейчас расколется. Ивонна, принеси мои порошки и немного подтяни гардины, мне хочется посмотреть, что собой представляет моя племянница. Прошло много лет, да, много лет с тех пор, как я ее видела в последний раз.
– Как минимум семь лет, тетя Лили, – уточнила Гардения. – Но я никогда не забуду, как красивы вы были, когда приехали к нам и привезли огромный пакет гостинцев: и коробочки с крохотными черносливами, и печеночный паштет для папы, и изумительный кружевной пеньюар для мамы. Вы мне казались феей из сказки!
– Дорогая девочка! Так приятно, что ты все помнишь, – проговорила герцогиня. Она хотела было погладить Гардению по плечу, но застонала. – Моя голова, я не могу шевельнуться! Побыстрее, Ивонна!
Со своей камеристкой она говорила по-французски, а с Гарденией – по-английски, и девушку приводила в крайнее изумление та легкость, с которой тетушка перескакивала с одного языка на другой. Когда же Ивонна приоткрыла окна и свет ворвался в комнату, Гардения с трудом сдержала возглас удивления, увидев лицо тетушки!
Она помнила ее отливающей золотом блондинкой, от красоты которой захватывало дух, с фигурой, как у Юноны, с нежной кожей и голубыми глазами, что заставляло всех называть ее английской розой.
«Тебя неправильно окрестили, – вспоминала Гардения, как папа галантно говорил тетушке. – Лилия – это бледный, суровый, довольно холодный цветок. А ты теплая, и пылкая, и красивая, как моя «Слава Дижона», что растет у крыльца».
«Генри, ты поэт», – отвечала тетушка, стрельнув в его сторону глазами и мило надув губки, что, несмотря на то что Гардения была еще очень мала, показалось чрезвычайно привлекательным. Теперь же на подушках перед ней лежала бледная тень английской розы, однажды как бы по мановению волшебной палочки появившейся в их маленькой деревушке и произведшей сенсацию среди жителей, никогда не видевших «безлошадных экипажей», как тогда называли столь широко обсуждаемый и внушавший страх автомобиль.
«Я настояла, чтобы мой муж поехал в Англию и купил «Роллс-Ройс», – рассказывала всем Лили. – Французские машины не такие красивые и изысканные. Я собиралась повидать вас, пока мы здесь, вот я и решила съездить к вам».