Текст книги "Запертое сердце"
Автор книги: Барбара Картленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
Сирилла задрожала, когда услышала эти слова, сказанные низким голосом, и в глубине ее души возникла молитва, в которой она просила помочь ей стать достойной его и завоевать его любовь.
И сейчас она напомнила себе, что, как только оставшиеся гости разъедутся, они останутся вдвоем и смогут поговорить друг с другом.
Дойдя до центральной части замка, она выглянула в окно и увидела, что у дверей осталось всего три экипажа. Она собралась было направиться в свою комнату, которая называлась «Спальней королевы»и соединялась со «Спальней короля», где теперь жил герцог, но внезапно услышала голоса.
Сирилла огляделась и увидела, что стоит возле Парадного зала, где гости оставляли свои шали и накидки. Сообразив, что в зале находятся две дамы, она спросила себя, будет ли вежливо с ее стороны зайти к ним и попрощаться.
Секунду Сирилла колебалась, но тут одна из женщин сказала:
– Да, герцог сильно изменился после той ужасной трагедии. Я слышала, как говорили, что он стал совсем другим.
– А что же произошло? – раздался голос второй женщины.
– Не может быть, чтобы вы не слышали об этом, – ответила первая, – хотя нет, тогда вы были совсем ребенком. Уверяю вас, это оказалось самой настоящей сенсацией!
– Так что же произошло?
– Возлюбленная герцога, женщина, на которой, как все считали, он собирался жениться, была задушена!
– Задушена? Кем?
– Человеком по имени Астрид.
– Но почему?
– Из ревности!
– А кем она была?
– Балериной, и звали ее Зивана Межлански. В те времена, когда герцог по уши влюбился в нее, она была очень хорошо известна в Париже, создав себе довольно громкое имя на театральной сцене.
– Так он, что, влюбился в балерину? Сомневаюсь, чтобы это обрадовало его мать!
– В те годы Зивана Межлански была великолепной танцовщицей, а герцог в свои двадцать один, естественно, отличался присущей молодости импульсивностью!
– Вы сказали, что ее задушили?
– Это было страшное преступление. Должно быть, герцог ужасно переживал, но говорят… – Дама понизила голос, и Сирилле удалось расслышать только конец фразы:
– ., теперь женщины для него ничего не значат!
Не вполне сознавая, что она делает, Сирилла стояла и слушала их разговор. Она повернулась, чтобы уйти, но тут до нее донеслись слова старшей дамы – Где-то здесь, в доме, есть комната, своего рода Святилище, в котором он хранит все вещи той танцовщицы, даже пуанты. И всем, кроме него, запрещено заходить туда.
– Вы серьезно?
– Абсолютно. Сначала это было предметом всевозможных пересудов, но со временем, как всегда бывает с подобными сенсациями, об этом позабыли.
– Должна заметить, – со смехом проговорила более молодая женщина, – что по виду герцога никогда не скажешь, будто и он обо всем забыл. Создается впечатление, что он еще тоскует по своей ушедшей любви. Я никогда не представляла, чтобы такой красивый мужчина был столь печален на своей собственной свадьбе!
– Я подумала о том же, – согласилась ее собеседница. – Ну ладно, пора ехать. Мы, должно быть, последние.
Сообразив, что, если женщины выйдут из зала, они увидят ее, Сирилла вздрогнула. Приподняв немного юбку, она побежала по коридору. Она быстро проскочила открытый участок и спряталась в своей спальне, уверенная, что ее не заметили.
Закрыв за собой дверь, она подошла к изумительному резному туалетному столику, на котором стояло поддерживаемое двумя купидонами позолоченное зеркало.
Теперь она начинала понимать, однако ее удивило, что она оказалась такой тупой, не обратив внимания на совершенно очевидное.
Почему до этого ей не приходило в голову, спрашивала она себя, что в нежелании герцога видеть ее до свадьбы и в том, что всеми приготовлениями к церемонии занималась его мать, было нечто странное?
Она, должно быть, страшно глупа, если во время первой встречи с герцогиней не догадалась, как страстно та мечтает увидеть своего сына женатым. Герцогиня показала Сирилле портреты герцога, на которых был запечатлен чуть ли не каждый год его жизни с самого рождения. Неужели трудно было понять, что больше всего на свете герцогиня хочет увидеть детей своего сына.
Она несколько раз повторила Сирилле, что замок слишком велик для одного ребенка.
– Когда Аристид был маленьким, мне часто казалось, что ему очень одиноко в этом огромном особняке, – задумчиво говорила герцогиня. – Мыс его отцом делали все, что могли. Приглашали местных мальчиков заниматься с ним уроками, у нас гостили дети знакомых. Но это совсем не то, что иметь братьев и сестер.
– Да, конечно, – согласилась с ней Сирилла.
– Возможно, это… сделало его… немного замкнутым, – неуверенно промолвила герцогиня. – Возможно, из-за этого он не так общителен и… эмоционален, как большинство французов.
В тот момент Сирилла не придала особого значения ее словам. Она с удовольствием разглядывала портреты мужчины, которому суждено стать ее мужем. Ее до глубины души тронуло, что герцогиня подарила ей один из его портретов.
Сирилла по-своему объясняла то, как выглядел и что мог чувствовать герцог, и вот теперь…
Она ощутила неуверенность; радость, которую она испытывала с того дня, когда в замок Монсо приехал кардинал и она узнала, что выходит замуж за герцога, померкла.
Герцог вошел в замок через распахнутую стеклянную дверь и с удовлетворением отметил, что все гости уже уехали.
Зная, что слуги убирают бальный и банкетный залы, он направился в другое крыло, где располагалась огромная библиотека, в которой любил проводить время его отец.
Эта комната была обставлена не только книжными шкафами, но и великолепными комодами и письменными столами тончайшей работы, мягкими диванами и глубокими креслами. Опустившись в одно из них, герцог с облегчением подумал о том, что завтра он сможет вернуться в Париж.
Он выполнил просьбу матери и всей душой надеялся, что она довольна.
Покинув замок после своей встречи с матерью, во время которой он дал согласие жениться, о чем она так страстно мечтала, герцог направился в город. Его не покидало ощущение, будто его заманили в ловушку.
Даже несмотря на болезненный вид матери, он все равно не мог поверить, что она действительно так слаба, как пыталась показать. Когда к герцогу в его парижский особняк приехал кардинал, у него возникли подозрения, что именно кардинала следует благодарить за ту ситуацию, в которой он сейчас оказался.
– Твоя невеста очень красива, мой дорогой мальчик, – сказал его высокопреосвященство.
Губы герцога скривились в презрительной усмешке.
Он был абсолютно уверен, что у него с кардиналом различные представления о красоте. К тому же в Париже и так полно красавиц, тем более что большинство из них бывает в его доме.
Но оставался один вопрос, который вызвал у герцога любопытство.
– Скажите, ваше высокопреосвященство, – спросил он, – почему вы выбрали для меня невесту именно из семьи де Монсо? Мне казалось, что гораздо больше подойдет дочь герцога де Фуко-Флери. Несколько веков назад между нашими семьями уже был заключен один брак.
– Единственная оставшаяся не замужем дочь герцога уже помолвлена, – ответил кардинал.
– Серьезно? Тогда дайте подумать, кто еще в этой невежественной провинции подошел бы мне. Да там навалом достаточно известных фамилий, на которых вы вполне могли бы остановить свой выбор!
Презрение, звучавшее в голосе герцога, заставило кардинала выложить ему всю правду.
– О помолвке дочери виконта де Буланкура было сообщено в газетах за неделю до моего визита к нему, – сказал он. – А маркиз д'Урвилль встретил мое предложение категорическим отказом, заявив, что он с большим удовольствием увидит свою дочь мертвой, чем твоей женой!
Если его высокопреосвященство надеялся, что эти слова шокируют герцога, то он жестоко просчитался. Тот просто закинул голову и весело расхохотался. Казалось, он на мгновение даже позабыл о своей напускной томности и циничном равнодушии.
– Молодец д'Урвилль! – воскликнул герцог. – Он хоть, по крайней мере, был честен. Думаю, что граф де Монсо испытывает точно такие же чувства, однако герцогский титул оказался слишком лакомым кусочком, чтобы у него хватило сил отказаться.
– Напротив, – проговорил кардинал. – Ни моему другу графу де Монсо, ни его дочери ничего не известно о том, какова твоя репутация. – Герцог скептически взглянул на него, поэтому кардинал добавил:
– Это действительно так, уверяю тебя. Граф живет настоящим отшельником, а его дочь не имеет ни малейшего представления о мире, который лежит за пределами их деревушки.
– Это просто замечательно! – усмехнулся герцог. – Наверняка его дочь – обычная тупая девчонка, мысли которой заняты только огородом. Да и воняет от нее, по всей видимости, как от самой настоящей грязнули!
Кровь бросилась кардиналу в голову, его охватило страстное желание нарушить все христианские законы и одним ударом кулака смести эту отвратительную ухмылку с лица герцога. Но внутренний голос, который многократно выручал его в трудных ситуациях, и на этот раз подсказал мудрую мысль: сидеть и не двигаться.
Пусть герцог своими глазами увидит, что представляет собой Сирилла. Как же, «тупая девчонка»! Вскоре он убедится в своей ошибке!
Вспомнив, что он пропустил обед, герцог ощутил голод и жажду. Он встал, дернул за шнурок звонка и опять вернулся в свое кресло.
Вошедший в комнату слуга несказанно удивился, увидев герцога.
– Вы звонили, господин герцог?
– Я хочу есть, и принеси бутылку лучшего вина.
Слуга поспешил выполнять приказание. Герцог обвел глазами библиотеку, и ему вспомнилось одно событие, которое произошло именно в этой комнате. В тот день отец сидел за столом, а мать – на диване.
Как бы сквозь годы герцогу слышался свой голос, когда он рассказывал родителям о девушке, которую встретил в Париже.
– Она так красива, мама! Она прекрасна! Она – балерина, но на самом деле она дочь русского дворянина.
– Тогда почему она выступает в театре? – не поворачивая головы спросил отец.
– Только потому, что обладает уникальным талантом и ее родители разрешили ей танцевать в труппе Русского Императорского балета. Как тебе известно, в России танцовщики имеют несколько иной статус, чем у нас.
– Она действительно так красива? – поинтересовалась мать.
– Мне очень хотелось бы, чтобы ты увидела ее, мама. Можно, я привезу ее сюда? Сейчас она очень занята, они репетируют новый балет, но, возможно, мне удастся уговорить ее приехать в Савинь на субботу и воскресенье.
Герцогиня почти не колеблясь ответила:
– Конечно, мой дорогой Аристид. Мы всегда рады твоим друзьям.
Он предполагал, что между ним и родителями возникнет спор по поводу приглашения, однако он получил то, что желал, и, поцеловав мать, выбежал в сад.
Каждый цветок, каждое неуловимое движение листвы, слабо колышащейся на ветру, напоминало ему о Зиване. Ему казалось, что на земле не существует другой женщины, обладающей такой непередаваемой грацией и очарованием, способными околдовывать его.
– Она пленила не только мое сердце, но и воображение, – сказал он себе.
Лишь построенный из серого камня величественный замок Савинь, принадлежавший его предкам, да два озера, в которых отражались шпили, башенки и украшавшие крышу статуи, могли служить достойным обрамлением для ее красоты.
– О Боже, я счастлив! – воскликнул он, когда Зивана и его дом слились в его воображении в единое целое. Он подумал, что еще ни одному мужчине так не везло.
Его воспоминания были прерваны слугами, которые внесли огромные подносы и принялись расставлять блюда на столе. Однако сейчас голод уже не мучил герцога.
– Налей вина, – сказал он, – и передай госпоже герцогине, что я хотел бы видеть ее.
Слуга поклонился. Герцог залпом осушил стакан. Он предполагал, что чем быстрее он выполнит свои обязанности, тем скорее у него появится возможность вернуться к избранному им и хорошо знакомому образу жизни.
Внезапно он сообразил, что даже не имеет представления, как выглядит его невеста. Когда он вчера приехал в замок, мать сказала ему, что среди прочих подарков графа есть ее портрет, но тогда у герцога не было ни малейшего желания разглядывать его.
– Какая разница, как она выглядит? – спросил он себя. – Завтра же утром меня здесь не будет.
Только одна женщина имела для него значение, но она…
Его губы плотно сжались, на лицо набежала тень. Он отпил еще один большой глоток из своего стакана.
Переживания прошлого очертили темные круги под глазами, а лицо герцога приобрело выражение циничного презрения, отчего стало казаться злым.
Он поднялся и внезапно увидел себя в зеркале, висевшем на противоположной стене. Ухмыльнувшись своему отражению, он поднял стакан.
– За потомство! – глумливо проговорил он. – За будущего герцога и за его имя, которому я придам еще большую славу!
Он не успел поднести стакан к губам, так как дверь позади него открылась. Немного помедлив, он повернулся – и решил, что ошибся, потому что перед ним стояла не жена, которую он ожидал увидеть, а молоденькая девушка, почти девочка.
Она продолжала смотреть на него, а он недоверчиво разглядывал светлые волосы, в которых, казалось, запутался солнечный лучик; синие глаза и нежную, жемчужно-белую кожу, которая казалась прозрачной.
На мгновение их глаза встретились. И тут Сирилла, поддавшись какому-то непонятному порыву, двинулась к герцогу.
Будучи большим знатоком женской красоты, герцог сразу же обратил внимание на грацию ее стройного тела, на изящный изгиб шейки, на гордый поворот головы.
Она присела в глубоком реверансе.
– Монсеньер! – проговорила она. – Мне очень хотелось бы поговорить с вами!
Герцог изумленно уставился на нее.
– Как… как ты назвала меня?
Ее щеки покрыл легкий румянец, и она ответила:
– Мои… монсеньер.
– Это обращение скорее применимо к высшему духовенству или к принцам королевской крови.
– Я знаю… но именно этим словом… я всегда называла вас… в своих мыслях.
– Всегда? – переспросил он.
– С тех пор, как увидела вас. Герцог удивленно приподнял брови.
– Не помню, чтобы мы встречались. Сирилла рассмеялась.
– И не пытайтесь вспомнить, вам это не удастся. Я видела вас. И это действительно так, но я сомневаюсь, чтобы вы заметили меня в многотысячной толпе.
Герцог рукой указал ей на диван.
– Может, присядешь и расскажешь мне об этом? – предложил он.
Сириллатак и сделала, а герцог опустился в свое кресло. Его глаза продолжали внимательно наблюдать за Сириллой.
«Кардинал был прав, – подумал он, – она на самом деле необыкновенно красива. Но только Богу известно, что у меня может быть общего с этим ребенком».
Однако нет смысла задумываться над подобным вопросом, так как завтра он возвращается в Париж.
– И что же ты собираешься рассказать мне? – напомнил герцог молчавшей Сирилле.
– Я вот сейчас думала, что вы выглядите точно так же, как девять лет назад… нет… это не правда. В вашем взгляде затаилась печаль, которой тогда не было… и я… догадываюсь о ваших чувствах.
– Я не совсем понимаю тебя, – сказал герцог. – Расскажи мне, когда ты впервые увидела меня.
– Я думала, что вы уже догадались, – ответила Сирилла. – На турнире, устроенном в замке в честь вашего дня рождения, когда вам исполнился двадцать один год!
– Ну, конечно же! – воскликнул он. – Я совсем забыл об этом. Моя родители возродили к жизни средневековые рыцарские поединки.
– А вы были рыцарем… Белым рыцарем, – еле слышно проговорила Сирилла.
То, как она произнесла эти слова, и выражение, промелькнувшее в ее глазах, подтвердили догадку герцога, что его появление в сверкающих на солнце доспехах, которые принадлежали его предкам, потрясло ее.
Турнир был организован с большим знанием дела. Действия участников поединков тщательно отрабатывались.
Его противником был Черный рыцарь, который, победив в нескольких предыдущих поединках, бросил вызов ему, Белому рыцарю. И он одолел своего противника в том театрализованном представлении – Добро восторжествовало над Злом.
Герцог отлично помнил, как под гром аплодисментов и радостные возгласы зрителей, съехавшихся со всех уголков Турена, чтобы принять участие в таком замечательном празднике, он спустился с трибуны.
Толпа шумела и веселилась, пиво и сидр, которые текли рекой, в немалой степени способствовали добродушному настроению всех гостей. А на трибуне расположились самые красивые в провинции женщины, одетые в средневековые костюмы.
Герцог помнил, что перед турниром одна дама в знак своей благосклонности торжественно вручила ему талисман, но, будучи в те годы романтически настроенным юношей, он считал, что истинным талисманом для него является крохотный портрет Зиваны, который он носил на груди.
Возможно, потому, что во время того поединка герцог представлял, будто сражается за любимую, он, стремительно атакуя противника, создал образ того романтического юноши, которого хотели видеть все зрители.
– Девять лет назад, – задумчиво, как бы разговаривая с самим собой, промолвил он.
– Мне тогда было девять лет, – сказала Сирилла. – Я навсегда запомнила, как вы выглядели… что вы… своим видом вдохновляли других.
– Это был всего лишь спектакль.
Наступила пауза. Наконец Сирилла проговорила:
– Можно я скажу вам… кое о чем, монсеньер, раз мы… одни?
– Да, конечно, – ответил герцог. – До настоящей минуты у нас не было возможности поговорить.
– Я не знала… я только недавно поняла, что вы… чувствовали.
Герцог был озадачен. Он не мог представить, чтобы его мать рассказала этой девочке, каковы его намерения в отношении своей жены и их семейной жизни, о чем он ясно дал понять герцогине вчера вечером, когда она принялась рассуждать так, будто он проживет в замке какое-то время.
– Я подчинился твоим желаниям, мама, – жестко сказал он. – Я отказался от своей свободы только потому, что ты меня об этом попросила. Я приложу все усилия, чтобы дать тебе внуков, о которых ты так страстно мечтаешь. Но на этом моя миссия заканчивается! – Помолчав, он добавил:
– Мы с тобой заключили сделку, и с моей стороны не будет никаких нарушений взятых на себя обязательств.
– Что ты имеешь в виду, Аристид? – спросила герцогиня.
– Я имею в виду, что в мои намерения входит уехать в Париж и оставаться там.
– И как долго? – прерывающимся голосом промолвила она.
– Столько, сколько мне захочется, – ответил герцог. – Моя жена может жить здесь, ты имеешь возможность наслаждаться ее обществом, но я не допущу, чтобы она каким-то образом вмешивалась в мою жизнь. Я настаиваю, чтобы наше с ней общение ограничилось теми рамками, которые установлю я.
– Но. – Аристид! – вскрикнула герцогиня.
– Вопрос исчерпан, мама, – перебил ее герцог. – Ни твои уговоры, ни твои действия не заставят меня передумать. Одной ночи будет достаточно, чтобы претворить твои сокровенные мечты в жизнь. А после этого тебе придется оставить меня в покое.
Он знал, что его слова жестоко ранят ее сердце. Но ведь он боролся за свою независимость, пытаясь освободиться от мягких пут, которыми герцогиня надеялась привязать его к дому.
Наступило молчание, и герцог догадался, что мать старается справиться с душившими ее слезами. Он повернулся к двери.
– Спокойной ночи, мама, – проговорил он и быстро вышел, не дав ей возможности сказать хоть слово.
А теперь, напомнил он себе, ему следует довести свои намерения до сведения жены, однако он не мог решить, с чего начать. Чувствуя, что ему не так-то легко это сделать, он резко бросил:
– Говори, какое у тебя ко мне дело.
Глаза Сириллы казались огромными на ее утонченном личике. Неожиданно она метнулась с дивана и опустилась на колени у его ног.
– Раньше я не понимала, – тихо промолвила она, – как вы страдали все эти девять лет. Герцог напрягся.
– Кто тебе рассказал?
– Я вышла из комнаты вашей матушки и случайно услышала разговор двух дам, – ответила она. – Та, которая была постарше, рассказывала, как сильно вы… любили и как… трагично закончилась ваша любовь. О монсеньер, я так хорошо вас понимаю!
– Что ты понимаешь?
– Что вы женились только для того, чтобы доставить удовольствие вашей матушке, что вы посвятили себя служению вашему идеалу и что вы пошли на это только ради спокойствия матери. – Герцог молчал, и через несколько мгновений Сирилла продолжила:
– Я всегда знала, что во всех ваших действиях и помыслах вами будет руководить благородство. Именно такую всепоглощающую любовь я и ожидала увидеть в вас.
Герцог недоверчиво уставился на нее.
– Ваша любовь так же чиста и жертвенна, как любовь трубадуров, подобно вам, навсегда посвятивших себя служению даме, которую они боготворили до последнего дня, – подняв на него глаза, сказала Сирилла. – Теперь я знаю, что тогда произошло, – тихо добавила она:
– Обещаю, что не доставлю вам никаких неприятностей, я буду помогать вам, и никто ни о чем не догадается.
– О чем не догадается?
– Ваша любовь – это священное чувство, которое не может быть предметом обсуждения для посторонних, – объяснила Сирилла, – и все, о чем мы с вами договоримся, тоже останется тайной. И хотя я… по закону… являюсь вашей женой, я с уважением отнесусь к вашему решению избрать… этот путь и буду как можно меньше… докучать вам.
По-видимому, впервые в жизни герцог был настолько ошарашен, что не нашелся, как ответить.
От него не укрылось ни восхищение – или скорее восторженное поклонение, – отразившееся в глазах Сириллы, ни благоговейный трепет, прозвучавший в ее голосе, как будто она говорила о некой святыне.
Как, спрашивал себя герцог, как ему объяснить этому ребенку, что он отнюдь не посвятил себя служению великому идеалу, что события прошлого в действительности превратили его в циника?
Сделав над собой усилие, он спросил:
– Ты хочешь сказать мне, будто считаешь, что мне не следует относиться к тебе как к жене?
– Я знаю, что, женившись на мне, вы выполнили долг перед своей матушкой, – ответила Сирилла, – но мне также известно, что вам пришлось идти против того, к чему призывал вас внутренний… голос, и, если вы… поцелуете меня, вы будете чувствовать… будто предали любовь, живущую в вашем сердце. – Смущенно отвернувшись, она добавила:
– Та женщина рассказывала, что у вас есть Святилище, в котором вы заперли все вещи, принадлежавшие любимой вами женщине. Я вполне понимаю, что и ваше сердце заперто от меня.
Помедлив немного, она проговорила:
– Та дама еще сказала, что теперь женщины ничего для вас не значат. Следовательно, раз я женщина, и к тому же ваша законная жена, я тоже не могу что-либо значить для вас, и я… принимаю это. – Она опять подняла на него глаза. – Я не могу поверить, чтобы в мире существовал еще один столь благородный мужчина, и от этого моя любовь к вам, живущая в моем сердце с самого детства, стала гораздо сильнее, чем можно выразить словами.
Герцогу казалось, что все происходит во сне. Ну как, вновь спросил он себя, как объяснить ей, что она совершенно не правильно поняла услышанный разговор?
Женщины ничего для него не значили!
Он едва сдержал улыбку, подумав о сотнях женщин, прошедших через его руки, – их было так много, что иногда он не мог вспомнить ни имени, ни липа.
Но разве он посмеет сказать об этом своей жене, которая стоит возле него на коленях и с обожанием смотрит на него как на святого.
Никогда, подумал он, среди многих женщин, встреченных им на своем пути, не было ни одной, которая хоть раз посмотрела бы на него вот таким взглядом. Это оказалось для него столь новым и неожиданным, что он почувствовал себя неловко.
Он никак не мог подобрать подходящие слова, чтобы объяснить Сирилле ее ошибку.
– Когда ты видела меня в роли Белого рыцаря, тебе было девять лет, а мне – двадцать один год, – сказал он. – Сейчас мне тридцать, и я очень сильно изменился за это время.
Улыбка, появившаяся на губах Сириллы, буквально осветила ее лицо.
– Конечно, – ответила она. – Папа говорит, что тот человек, которому один год, месяц, минута не прибавили мудрости, – дурак! Мы пришли в этот мир для того, чтобы познавать, и так как мы, естественно, развиваемся, наши знания становятся обширнее, а чувства – глубже. – Как бы из страха, что герцог не понимает ее, она подкрепила свои слова жестом. – Я представляю, что вы ощущали, когда произошла та трагедия. Она, должно быть, полностью разрушила вашу душу, но мне кажется, что это только упрочило вашу решимость посвятить себя служению той женщине. – Ее голос стал тише:
– И в то же время вы готовы пожертвовать всем, что для вас свято, ради вашей матушки. Это очень, очень великодушный поступок, и именно таким я вас себе представляла.
Слова Сириллы заворожили герцога.
– Я должен кое-что объяснить, Сирилла, – поспешно проговорил он. – Тебе не следует рисовать мой образ такими романтичными красками. В конце концов, я просто живой человек, и мне не нравится казаться тем самым рыцарем, которого ты увидела на турнире.
Сирилла поднялась, и внезапно герцог заметил, что на ее щеках появились ямочки.
– А теперь вы собираетесь заниматься самоуничижением и умалять свое величие, монсеньер, – сказала Сирилла, – но я не буду вас слушать. Я знаю, что вы думаете обо мне, но, пожалуйста… не надо, вы не должны делать этого.
Она не стала дожидаться его ответа и отошла к окну. Солнце осветило ее волосы, и герцогу показалось, что над ее головой возник нимб.
– Есть многое, что мы могли бы делать вместе, – весело проговорила она. – Я хотела бы взглянуть на ваши виноградники. Я хотела бы послушать ваш рассказ о сокровищах, собранных в этом доме, потому что все они являются частичкой нашей истории.
Я хотела бы посмотреть, как вы удите рыбу в озере. – И опять ямочки украсили ее щеки. – Вы даже не представляете, каким искушением для многих ваших соседей являются эти озера. Сегодня несколько джентльменов сообщили мне, что они с трудом сдерживают себя, чтобы в ваше отсутствие – вы ведь редко приезжаете сюда – не наловить жирной форели, которая водится в тростнике. Рассмеявшись, она добавила:
– А другой ваш сосед даже пригрозил, что, если вы не займетесь оленями, которых тут развелось несметное количество, он сам будет отстреливать их!
«Я должен сообщить, что завтра утром уезжаю в Париж», – подумал герцог, но почему-то слова не шли с губ.
Когда он поднялся, Сирилла направилась к нему. Ее ручка проскользнула в его. Этот жест был полон безграничного доверия, доступного только ребенку.
– Как вы думаете, у нас хватит времени, чтобы до ужина успеть прогуляться по саду? – спросила она. – Мне давно хотелось это сделать, но я думала, что вдвоем будет интереснее.
Она замолчала.
– Мне хотелось бы посмотреть, где вы играли, когда были ребенком. А больше всего я хочу вернуться на то место, где впервые увидела вас, туда, где устраивался турнир, – закончила Сирилла.
Герцог заверил себя, что поступит правильно, если сделает ей приятное после того, как оскорбил ее своим поведением на свадьбе.
– Уверен, у нас хватит времени, – ответил он, – к тому же ужин может подождать.
Устремленные на него глаза Сириллы засверкали.
– А что скажут повара, если им придется подогревать суфле, и оно от этого испортится?
– Ну и пусть портится! – ответил герцог.
