Текст книги "Выбираю любовь"
Автор книги: Барбара Картленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
Барбара Картленд
Выбираю любовь
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1907 год
– Я не ожидал, что мы так рано освободимся.
– Я тоже. Неожиданное решение премьер-министра прекратить обсуждение застало оппозицию врасплох, а меня избавило от необходимости произносить речь.
Звук шагов двух членов парламента, шествовавших через Вестминстер-холл, гулким эхом отдавался под сводами этого старинного здания.
– Да. Лайл, вам повезло, – с улыбкой заметил старший из собеседников. – Впрочем, вам ведь всегда везет!
Действительно, достопочтенный Рейберн Лайл был известен в кругу друзей под прозвищем Счастливчик Лайл, хотя и не любил, чтобы ему напоминали об этом.
– Когда меня так называют, – однажды признался он, – я чувствую себя глупцом или мошенником.
И все же сэр Лайл, целиком оправдывая свое прозвище, был, без сомнения, очень удачлив.
Красивый, чрезвычайно богатый отпрыск старинного и весьма уважаемого семейства, он благодаря своим блестящим способностям и недюжинному уму стал заместителем министра иностранных дел в тридцать четыре года.
Этот пост был ему предложен сэром Генри Кэмпбелл-Баннерманом, премьер-министром нового либерального правительства, пришедшего к власти год назад, и, по всеобщему мнению, молодой человек вполне его заслуживал.
Конечно, некоторые считали, что Рейберн Лайл слишком стремительно взбирается по служебной лестнице, и завидовали ему. Вероятно, его ненавидели бы еще сильнее, не будь молодой человек наделен умением с иронией относиться к самому себе.
Аристократическую сдержанность молодого Лайла часто принимали за высокомерие, что заставляло людей при первом знакомстве держаться с ним несколько настороженно.
Но стоило ему улыбнуться, и окружающие тут же подпадали под его неизъяснимое обаяние.
– Могу я подвезти вас? – обратился Лайл к своему более пожилому спутнику, когда они очутились во внутреннем дворике Вестминстера рядом с Биг Беном.
Сейчас вся эта небольшая площадь была занята множеством карет и экипажей на электрической тяге, которыми охотно пользовались члены лондонского парламента.
– Нет, благодарю вас, – ответил тот, – меня ожидает карета, и я собираюсь в Реформ-клаб.
– А я домой, – сообщил Рейберн Лайл.
В этот момент к ним бесшумно подкатил экипаж на электрической тяге, принадлежавший Лайлу. Служитель, одетый в форму палаты общин, тут же распахнул перед ним дверцу.
Рейберн Лайл шагнул в экипаж и опустился на мягкое сиденье.
Как удачно, что ему не пришлось сегодня произносить заранее заготовленную речь! Дело в том, что сэр Эдуард Грей, министр иностранных дел, попросил, чтобы Лайл, выступая в прениях, высказал не свою собственную точку зрения, а мнение партии, с которым молодой человек был не вполне согласен, и теперь Рейберн испытывал чувство облегчения, что ему не пришлось лицемерить.
Экипаж тронулся с места.
Выезжая из ворот внутреннего дворика, Лайл услышал громкие крики и улюлюканье и выглянул в окошко кареты. Так и есть – демонстрация!
Разглядев лозунги, молодой человек понял, что это – очередная акция суфражисток. Впрочем, его это совсем не удивило.
В течение последнего года члены этого движения становились все более и более агрессивными. Вот и теперешняя демонстрация у палаты общин являла собой зрелище, знакомое по предыдущим выступлениям суфражисток, – те же знамена, те же плакаты, те же листовки с призывом «Предоставить женщинам равные с мужчинами избирательные права!».
Впрочем, часть листовок содержала и другой призыв – «Голосуйте против правительства либералов!», так как было известно, что члены кабинета практически единодушно выступают против наделения прекрасной половины человечества такими правами.
Министр финансов Герберт Асквит, например, публично заявил, что не поддерживает идею предоставления женщинам избирательных прав.
Что касается Рейберна Лайла, то он до сих пор еще не сформулировал четкого мнения на этот счет.
Женщины, с которыми он обычно имел дело – а таковых, надо сказать, было великое множество, – как правило, интересовались не политикой или избирательным правом, а любовью, причем предметом их страсти служил именно Рейберн Лайл.
Многочисленные маменьки всеми силами стремились сосватать ему своих дочерей, хотя сам богатый холостяк считал молодых девиц чрезвычайно скучными и предпочитал им очаровательных, умудренных опытом замужних светских красавиц, которые требовали от любовника только нежности и внимания.
Сейчас любовная интрижка связывала Рейберна Лайла с леди Элоизой Давенпорт, признанной красавицей высшего света.
Такого мнения об этой даме придерживались не только мужчины ее круга, но и представители прессы и завистливые соперницы. Ее внешность стала своеобразным эталоном красоты того времени.
Повсюду продавались почтовые карточки с изображением Элоизы Давенпорт во всей красе – выразительные глаза, пышные каштановые волосы, соблазнительная грудь и осиная талия. Портреты эти соседствовали с изображениями других так называемых «признанных красоток», к числу которых относились как светские красавицы вроде графини Дадли, леди Рандольф Черчилль и миссис Корнуоллис Уэст, так и актрисы варьете – Камилла Клиффорд, Герти Миллер и Габриелла Рей.
Именно в мысли об Элоизе Давенпорт был погружен Рейберн Лайл, пока его экипаж следовал от Парламент-сквер к Куин-Эннс-гейт. Там, в удобной близости от палаты общин, был расположен его лондонский дом.
Было всего восемь часов, и так как слуги не ждали его так рано, молодой человек рассудил, что они все равно не успеют приготовить ему обед дома, и решил, что только переменит костюм и тотчас же отправится обедать в какой-нибудь из лондонских клубов.
Свободный вечер был для Лайла настолько необычным явлением и выдавался столь редко, что молодой человек теперь пребывал в некотором замешательстве, пытаясь придумать, как бы получше им распорядиться.
Покидая свой дом сегодня днем сразу же после ленча, Лайл был уверен, что вернется лишь поздно вечером – а точнее, рано утром.
«Пожалуй, я поеду в Сент-Джеймс-клаб», – решил он, вспомнив, что двое его ближайших друзей намеревались сегодня обедать именно там.
Вкусно поев – а этот клуб заслуженно славился своей кухней, – приятели смогут сыграть партию на бильярде или сесть за карточный стол. Впрочем, азартные игры, да еще с высокими ставками, мало привлекали Лайла.
Экипаж остановился у парадной двери его особняка, и молодой человек полез в карман за ключом. Слуги его не ждут и наверняка заняты своими делами, так что гораздо скорее открыть дверь самому, чем дожидаться, пока они ответят на звонок.
– Я вернусь через полчаса, – предупредил он шофера.
– Очень хорошо, сэр, – ответил тот. Рейберн Лайл поднялся по ступеням и открыл дверь. Как он и ожидал, в доме царило полное безмолвие. Казалось, что он необитаем.
Положив шляпу на столик, стоявший в холле, молодой человек направился в свой кабинет, расположенный в задней части дома. На заседание парламента ему пришлось брать портфель с важными государственными бумагами, которые Лайл намеревался спрятать в сейф, прежде чем отправится обедать.
Внезапно он почувствовал жажду. Молодой человек решил, что сначала выпьет чего-нибудь, а уж потом позвонит своему камердинеру и поднимется наверх, чтобы переодеться.
Он усмехнулся при мысли, что, видимо, сухая, безжизненная атмосфера палаты общин, как правило, вызывала у него жажду.
Лайл открыл дверь кабинета – и замер на пороге, пораженный тем, что предстало его взору.
На коврике перед камином, съежившись скорее всего от страха и закрыв лицо руками, сидела хрупкая молодая женщина, а рядом с ней лежал некий предмет, в котором Рейберн Лайл, к своему ужасу, признал бомбу!
Как будто под влиянием его взгляда, бомба вдруг начала шипеть и разбрасывать искры, а незнакомка, вероятно, каким-то шестым чувством ощутив его присутствие, обернулась к двери.
Медленно, словно нехотя, она начала подниматься, не сводя с него глаз. Только тут Рейберн Лайл, сбросив наконец с себя оцепенение, принялся действовать, прекрасно понимая, чем грозит промедление.
Бросив на пол портфель, он одним прыжком очутился рядом с женщиной и резким движением увлек ее за диван. Там он прижал ее к полу и закрыл своим телом.
Бомба все так же зловеще шипела, и хотя теперь она не была видна Лайлу – мешала спинка дивана, – молодой человек ожидал, что через несколько секунд произойдет неминуемый взрыв.
Он отчаянно пытался сообразить, что еще можно сделать в такой ситуации, чтобы обезопасить себя, – ведь наверняка взрыв будет мощным, а его последствия – разрушительными.
Однако теперь, пожалуй, было уже слишком поздно что-либо предпринимать. Оставалось лишь пригнуть голову и молиться о том, чтобы остаться в живых и не стать инвалидом, как это уже случилось со многими другими жертвами подобных происшествий.
Время шло, хотя секунды казались вечностью, а взрыва так и не последовало. Только тут Лайл обратил внимание на то, что лежащая рядом с ним женщина уткнула голову в пол и вообще ведет себя подозрительно тихо.
Должно быть, когда он толкнул ее за диван, она потеряла шляпку, и теперь это давало Лайлу возможность без помех любоваться ее роскошными светло-каштановыми волосами, спускавшимися нежными завитками на обнаженную шею.
Наверное, она, как и он сам, старалась не дышать, с тревогой ожидая момента, когда стены комнаты превратятся в груду обломков, а на их головы рухнет потолок.
Итак, оба, затаив дыхание, ждали…
Через некоторое время Лайлу, который напряженно вслушивался в наступившую тишину, начало казаться, что шипение как будто совершенно стихло. Выждав несколько минут, он спросил незнакомку:
– Когда она должна была взорваться? Услышав его голос, женщина вздрогнула, а потом, запинаясь, ответила:
– Уже давно…
– Так какого же черта вы сидели рядом с ней? – удивился Лайл.
Она промолчала и только испуганно сжалась.
Лайл осторожно выглянул из-за спинки дивана. Ему вовсе не хотелось, чтобы взорвавшийся в этот момент снаряд обезобразил его лицо. Однако бомба неподвижно лежала на коврике перед камином, по-видимому не собираясь взрываться.
Искры из нее больше не сыпались, лишь рядом на полу виднелась кучка пепла.
– Оставайтесь на месте! – приказал Лайл женщине.
Очень медленно, не сводя глаз с бомбы, он поднялся и направился к столику в углу комнаты, где стоял поднос с напитками. Теперь, когда внезапный страх отпустил его, жажда показалась просто нестерпимой.
Как обычно, там стояли не только графины с крепкими напитками и бокалы, но и большой кувшин лимонада, которым Лайл привык утолять жажду.
С кувшином в руке молодой человек осторожно приблизился к смертоносному снаряду и начал поливать его лимонадом.
Бомба не издала ни единого звука. Не слышно было даже шипения гаснущей золы.
Поставив кувшин на соседний столик, Лайл резко бросил, не оборачиваясь:
– Можете выходить. Опасность миновала.
Никакой реакции не последовало, и ему показалось, что женщина не услышала его слов. Однако вскоре она поднялась, и теперь Лайл мог наконец как следует рассмотреть ее. Незнакомка, конечно, была сильно напугана, но даже побледневшее и напряженное ее лицо показалось молодому человеку весьма привлекательным.
Правильные черты были довольно мелкими и изящными, но основную красоту этого липа, несомненно, составляли глаза – огромные, лучистые, темно-фиолетовые в самой своей глубине.
Женщина казалась очень молодой, почти ребенком. Да и вела она себя как ребенок – не глядя на Лайла, проговорила дрожащим голосом, в котором чувствовалось приближение слез:
– Я очень сожалею…
– Сожалеете о том, что не нанесли мне никакого увечья? – иронично спросил Рейберн Лайл.
– Нет, конечно… Сожалею, что доставила вам столько хлопот, – несколько нелогично возразила она.
«Хлопот», как вы изволили выразиться, было бы еще больше, если бы удалось завершить то, что вы задумали, – парировал Лайл. – Сами вы, например, наверняка бы погибли.
Заметив, как ее глаза странно блеснули, он поразился мелькнувшей у него догадке и недоверчиво воскликнул:
– Неужели вы этого и добивались? Так вот почему вы сидели рядом с этой проклятой бомбой, как приклеенная… Так вы знали, что она должна вот-вот взорваться?
Незнакомка снова промолчала, и Лайл, не дождавшись ответа, резко спросил:
– Ответьте честно – вы хотели умереть?
– Д-да… – пролепетала она.
Он с трудом расслышал ее ответ, однако утвердительный его смысл вполне уловил.
– Господи помилуй! – в сердцах воскликнул молодой человек. – Неужели на свете не существует пределов женского безрассудства?
При этом он бросил презрительный взгляд на молодую особу.
– Неужели вы такая идиотка и всерьез полагаете, что, уничтожив мой дом и убив себя, вы хоть на шаг приблизитесь к вашей заветной цели – добиться избирательных прав для женщин?
Видимо, испугавшись гнева, прозвучавшего в голосе Лайла, молодая девица совсем потеряла самообладание. Слезы ручьем хлынули у нее из глаз, и она снова, запинаясь, проговорила:
– Я очень, очень сожалею… Поверьте мне!..
С минуту Лайл не сводил с нее взгляда, а затем решительно направился к двери.
– Пожалуй, мне следует вызвать полицию. Вы ведь этого хотите – выставить себя мученицей, причем любым способом!
– О, прошу вас, не надо… Не отправляйте меня в тюрьму!..
В ее голосе зазвучала такая мольба, что Лайл остановился. Обернувшись к девушке, он спросил:
– Значит, это тоже часть вашего хитроумного плана? Сначала вы отказываетесь заплатить штраф. Потом вас бросают в тюрьму, где вы объявляете голодовку, а пресса тем временем вовсю трубит о жестокости и бесчеловечности нашего правительства!
Девушка едва сдерживала рыдания.
– Я не хочу оказаться в тюрьме!.. Не хочу… Вот почему я… пыталась… убить себя…
Она посмотрела на так и не разорвавшуюся бомбу и беспомощно всплеснула руками.
– Ну что я за недотепа! – в сердцах воскликнула она. – Даже убить себя толком и то не сумела…
Рейберн Лайл снова подошел к ней.
– Может быть, вы расскажете мне поподробней, что все это значит, – предложил он уже более мягким тоном. – Должен признаться, вы меня весьма заинтриговали…
Она подняла на него свои огромные глаза, полные слез. Губы девушки дрожали, делая ее личико трогательным и беззащитным. Глядя на свою непрошеную гостью, Лайл подумал, что еще никогда не видел такой очаровательной особы.
Она ни в малой степени не походила на всех тех светских девиц, с которыми он каждый день сталкивался в обществе.
Она была не только очень юной – в ее облике угадывалась невинность и чистота, что-то весьма возвышенное и духовное, чего Лайлу, при всем его богатом опыте, уже давно не случалось видеть ни в одной женщине.
Вот почему он обратился к ней почти ласково, оставив резкий тон, которым разговаривал еще несколько минут назад:
– Будьте добры, сядьте и расскажите мне все по порядку. Наверное, вы не откажетесь чего-нибудь выпить. Я сам, например, умираю от жажды.
С этими словами он подошел к подносу с напитками, не спрашивая согласия девушки, открыл бутылку шампанского, охлаждавшуюся в ведерке со льдом, и наполнил бокал.
Подав его девушке, Лайл налил еще один – для себя – и с наслаждением сделал глоток. Похоже, что сейчас в горле у него пересохло даже сильнее, чем в тот момент, когда он вышел из палаты общ ин!
– Сядьте, – обратился он к незнакомке, – и для начала назовите мне свое имя.
Девушка заколебалась. Чувствовалось, что она предпочла бы сохранить инкогнито, однако через минуту, потупив глаза, тихо произнесла:
– Меня зовут Виола Брэндон…
– Брэндон? – удивленно повторил Лайл. – Тогда, очевидно, вы родственница леди Брэндон, одного из лидеров вашего движения?
– Это моя мачеха.
– Я знавал вашего отца, – продолжал Лайл. – Вряд ли он бы одобрил ваше сегодняшнее безрассудство!
– Конечно, нет! Папа был бы в ярости… Рейберн Лайл слегка удивился, что девушка так охотно с ним согласилась, но, видимо, она сохранила хоть остатки благоразумия.
Сэр Ричард Брэндон был один из самых уважаемых и любимых камергеров королевы Виктории.
Лайл не сомневался, что этот достойный человек был бы потрясен, узнай он о том, что его дочь стала суфражисткой, – ведь сторонницы этого движения, как правило, громогласные особы мужеподобного вида, стремясь привлечь к себе внимание общества, давно уже стали в его глазах посмешищем.
– А если вы знали, что ваш отец не одобрит вашего поступка, – строго спросил Лайл, – зачем же вы пошли на это?
– Я пыталась отказаться… Виола снова всхлипнула.
– …но моя мачеха и слышать об этом не хотела… Она просто помешана на женском движении!
Рейберну Лайлу не оставалось ничего другого, как посочувствовать девушке.
Леди Брэндон, а с нею еще две дамы – миссис Панкхерст и миссис Петвик-Лоуренс – разъезжали по всей стране, выступая со страстными речами и любыми доступными им способами добиваясь того, чтобы движение суфражисток постоянно было в центре внимания общества и не сходило с первых полос газет.
– Вы хотите сказать, что мачеха заставила вас так поступить помимо вашей воли? – нахмурился Лайл.
Виола судорожно вздохнула. Это был вздох отчаяния.
– Дело в том, что я ужасная трусиха, – начала она через минуту. – Я совсем не такая храбрая, как другие женщины, сторонницы этого движения, и всего боюсь… Боюсь тюрьмы… И еще ужасно, просто до смерти боюсь, что меня будут… кормить насильно!..
По голосу Виолы чувствовалось, что она действительно боится, и даже ее стиснутые на коленях руки, как заметил Рейберн Лайл, задрожали при этих словах.
– Но я уверен, что если бы вы все честно рассказали вашей мачехе, она не стала бы вас… – начал он и осекся.
Виола подняла на него глаза. В них читался неприкрытый страх.
Никогда прежде Рейберн Лайл не видел подобного выражения на лице женщины. Слова, которые он только что намеревался произнести, замерли у него на устах.
– Да это просто смешно! – резко сказал он. – Ну что она вам сделает, даже если вы ослушаетесь?
– Она… изобьет меня… – шепотом произнесла Виола.
Рейберн Лайл в изумлении уставился на девушку. В первый момент ему показалось, что он ослышался.
Его поразило не то, что кто-то посмеет поднять руку на женщину – в то время это было делом вполне обычным. Отцы нещадно лупили своих сыновей, которых еще более безжалостно секли в публичных школах. Часто такое же наказание применялось и по отношению к непокорным дочерям.
Но что поразило и даже шокировало Лайла, так это тот факт, что леди Брэндон, светская дама, занимавшая видное положение в обществе, способна ударить свою падчерицу, это нежное и кроткое существо.
– Правда, с тех пор как я выросла, она делает это уже не так часто, – продолжала Виола. – А вот сразу после того как они с моим отцом поженились, мачеха частенько меня била – наверное, потому, что не нашла в браке счастья, на которое рассчитывала…
«Весьма умное замечание», – вынужден был признать Рейберн Лайл.
Он припомнил, что к моменту вступления во второй брак сэр Ричард был уже в годах, в то время как леди Брэндон была тогда довольно молодой женщиной.
Вспомнив также внушительную фигуру этой воинственно настроенной дамы, Лайл понял, что она, очевидно, находила свою миниатюрную, похожую на хрупкий цветок падчерицу весьма удобным объектом для вымещения на ней собственной злости и разочарования.
Вслух же он произнес следующее:
– Я понимаю, что вы боитесь мачехи, но не до такой же степени, чтобы лишить себя жизни!
– Я ведь уже говорила вам, что я ужасная трусиха, – жалобно повторила Виола.
Она отпила немного шампанского и поставила бокал на столик рядом с диваном.
– Вы все еще намерены вызвать полицию? – робко спросила девушка, готовая к самому худшему.
– Если бы я сделал это, то сам чувствовал бы себя преступником, – откровенно признался Лайл.
Впервые за этот вечер Виола вздохнула с облегчением.
– Спасибо! – от души поблагодарила она. – И все же мне придется сознаться, что бомба не взорвалась… Мачеха будет очень сердиться на меня за то, что я не справилась с этим, я знаю…
– Но разве это ваша вина? – удивленно спросил Лайл. – Наверное, какая-то неисправность взрывного устройства.
– Я… передвинула часовой механизм, – созналась Виола.
Бросив на Рейберна робкий взгляд из-под густых ресниц, она продолжала:
– Предполагалось, что вы до поздней ночи пробудете в палате общин. Ваше расписание им хорошо известно… Поэтому взрыв должен был прозвучать после того, как вы вернетесь домой. А моя задача заключалась в том, чтобы спрятать бомбу где-нибудь в комнате, в укромном месте, чтобы вы ее не заметили…
– Хотелось бы мне знать – а как вам вообще удалось сюда проникнуть? – с любопытством взглянул на Виолу хозяин дома.
– Подруга моей мачехи помогла мне взобраться на ограду вашего сада – того, что позади дома, – начала объяснять девушка. – Мне показали, как открыть окно перочинным ножом. Я залезла внутрь и снова закрыла его…
При этом она посмотрела на окно, о котором шла речь.
– Я и не предполагал, что так легко проникнуть в мой дом, – со смехом признался Рейберн. – Придется сделать на окнах более надежные запоры, иначе можно стать жертвой грабителей.
– Обязательно, – с серьезным видом согласилась с ним Виола. – Да и перебраться через ограду совсем несложно, особенно если тебя кто-нибудь подсадит…
– Вы должны были только спрятать бомбу?
– Да, а затем, удостоверившись, что все тихо, выскользнуть из дома через главный вход, – продолжала Виола. – Но я знала, что, если этот взрыв будет удачным, мне и в дальнейшем придется участвовать в суфражистском движении и, возможно, делать какие-нибудь даже более ужасные вещи… Вот тогда я и решила остаться возле этой бомбы и умереть!..
– Да как вам только могло прийти в голову такое! – в сердцах воскликнул Лайл. – Вы молоды. У вас впереди вся жизнь… Как же можно добровольно обрывать ее, да еще таким диким способом?
Виола вздохнула. Казалось, этот вздох идет из самых глубин ее существа.
– Папа, наверное, был бы опечален… но я думаю, он бы меня понял…
– Понятно. Однако вы, должно быть, не такая уж трусиха, как говорите, раз смогли пробраться в мой дом и решиться на такое, – продолжал Рейберн. – Разве у вас нет других родственников, у которых вы могли бы жить, если мачеха так третирует вас?
– Не думаю, что я кому-нибудь из них нужна… Да и, потом, она все равно меня не отпустит, – подумав, ответила Виола. – Видите ли, мачеха считает, что в каком-то смысле я для нее даже… выгодна.
– Что вы имеете в виду?
– Мой отец был достаточно известным человеком, и если бы взрыв удался, мачеха объявила бы во всеуслышание, что именно я, его дочь, подложила бомбу в ваш дом. И тогда меня бы арестовали и заключили… в тюрьму… а дело со взрывом привлекло бы всеобщее внимание благодаря громкому имени отца…
Виола произносила слова с видимым усилием, и Лайл понял, что она и в самом деле смертельно боится угодить в тюрьму. Впрочем, молодого человека это вовсе не удивило.
Все газеты того времени были полны описаний ужасов, которым подвергались в заточении женщины, решившие пойти на все ради победы суфражистского движения.
Находились даже такие кровожадные репортеры, которые получали садистское удовольствие, живописуя отвратительные подробности этих мучений – например, насильственного кормления несчастных узниц через нос.
Точно так же смаковались картины унижений, которым подвергались суфражистки, попавшие в руки полицейских, в большинстве своем, мягко говоря, не симпатизировавших женскому движению.
Подобные обстоятельства могли бы испугать любую даму из высшего общества, а уж тем более такую чувствительную особу, каковой, по мнению Лайла, была Виола.
– Нам надо придумать какое-нибудь убедительное объяснение того, что произошло, – решил он. – Тогда никто не посмеет обвинить вас в том, что взрыв не удался, и никаких наказаний со стороны мачехи не последует!
Виола с надеждой обратила свой взор на Рейберна, и молодой человек, немного подумав, предложил:
– Мне кажется, лучше всего сделать так – вы должны сказать, что спрятали бомбу, как и было задумано, и тут же покинули мой дом. При этом вас никто не заметил.
Он помолчал, размышляя.
– Поскольку никаких сообщений о взрыве в прессе не последует, ваша мачеха, естественно, подумает, что бомбу вовремя обнаружили и обезвредили, решив не оповещать полицию об этом инциденте.
– Вы и вправду полагаете, что мне надо так поступить? – с надеждой спросила Виола.
– По-моему, это отличный план. Никому и в голову не придет, что бомба не взорвалась по вашей вине, – категоричным тоном изрек Лайл.
– О, благодарю вас!.. От всего сердца благодарю…
По голосу девушки чувствовалось, что у нее с души и впрямь свалился камень. Впервые за вечер на ее щеках даже заиграл румянец.
– Но вы должны пообещать, – продолжал Рейберн, – что постараетесь больше никогда не делать ничего подобного.
– Разве это от меня зависит? – беспомощно проговорила Виола. – Мачеха настаивает, чтобы я участвовала в их движении. Она говорит, что от меня ни в чем нет никакого толку, а мое единственное достоинство – то, что я дочь своего отца…
Помолчав с минуту, девушка добавила:
– Напрасно вы помешали мне умереть!.. Когда я находилась рядом с бомбой и ждала взрыва, я и вполовину так не боялась, как сейчас… Неизвестно, что еще может прийти ей в голову… что еще она заставит меня сделать…
– Ну, не стоит так отчаиваться! – произнес Лайл, пытаясь ее успокоить. – Наверняка все не так страшно, как вам кажется…
Он произнес эти слова машинально и в ту же секунду понял, что со стороны они звучат так: «Я умываю руки. С меня хватит ваших проблем. Отныне занимайтесь ими сами!»
Должно быть, чуткая душа Виолы почувствовала нотку равнодушия в его голосе, потому что девушка торопливо проговорила:
– Извините… Я, наверное, вас задерживаю.
Вы ведь такой занятой человек. Пожалуйста, простите меня… и благодарю вас за вашу доброту!..
И она нагнулась за шляпкой, которая до сих пор так и лежала на полу.
«Однако, отправляясь на свое черное дело, – неожиданно подумал Рейберн Лайл, – она, несомненно, выбрала не очень подходящий головной убор!»
Действительно, это была кокетливая соломенная шляпка с широкими полями, украшенная веночком из белых роз, настоящая девичья шляпка, надев которую Виола стала выглядеть еще моложе и трогательнее.
Только сейчас Лайл обратил внимание на ее платье – дорогое, выгодно подчеркивавшее всю ее стройную фигуру, в особенности тоненькую талию. Опытный глаз молодого человека сразу определил, что эта фигурка не нуждается ни в каких ухищрениях вроде жесткого корсета, без которого большинство женщин не могут обходиться.
Была в ней удивительная грация, врожденное изящество. Сейчас, когда она стояла, готовая в любую минуту уйти, она напоминала Лайлу стройную газель или молодого олененка, одного из тех, что мирно паслись под могучими дубами в парке его загородного поместья.
Виола протянула ему руку. Он пожат ее и сразу заметил, как холодны ее тонкие пальцы.
– Как вы собираетесь попасть домой? – поинтересовался Лайл.
– И все же вы должны попытаться, – убежденно произнес Лайл. – И помните – вы дали мне слово! Теперь, что бы ни случилось, я могу быть уверен, что вы его не нарушите?
– Нет, не нарушу, – тихо проговорила Виола. Он открыл дверь и пропустил ее вперед. Они вышли в холл, где по-прежнему не было ни души. Виола обернулась к Лайлу.
– Вы были так добры! – сказала она. – Еще раз большое спасибо. И знайте – я вас никогда не забуду!..
Лайл улыбнулся. Несколько минут они не отрываясь смотрели друг на друга, и молодому человеку показалось, что глаза Виолы стали еще прекраснее, чем были, когда на ее лице заиграла ответная улыбка.
Открыв парадную дверь, он проводил девушку до экипажа, который все еще стоял у входа.
– Отвезите эту леди на Керзон-стрит, – распорядился Лайл. – И тут же возвращайтесь.
– Слушаюсь, сэр, – ответил шофер. Когда Виола шагнула в экипаж, на мгновение из-под подола ее платья показался кончик кружевной нижней юбки и миниатюрная ножка, обутая в изящную лайковую туфельку.
Затем дверца за ней закрылась, экипаж тронулся в путь, а Рейберн Лайл вернулся в дом, находясь под сильным впечатлением от этой встречи.
«Никогда в жизни я не знакомился с женщиной при столь фантастических обстоятельствах!» – признался молодой человек самому себе.
Возвратившись в кабинет, он некоторое время смотрел на остатки невзорвавшейся бомбы, теперь напоминающие груду мусора.
Разве мог он подумать, выходя из палаты общин, что по возвращении домой его ждет такой сюрприз? Однако, как бы то ни было, надо первым делом убрать эту грязь с коврика у камина.
И он позвонил в колокольчик. Отдав распоряжения слугам, Лайл вспомнил еще об одной вещи – следует позаботиться о том, чтобы впредь в его дом нельзя было бы проникнуть столь беспрепятственно.
Как и было ему приказано, шофер высадил Виолу у начала Керзон-стрит, и девушка поспешно направилась к дому своей мачехи – высокому зданию с широкими ступенями и украшенной золотыми наконечниками оградой.
Только благодаря деньгам леди Брэндон семья смогла переехать в более просторное и внушительное жилище, чем то, что они занимали при жизни матери Виолы.
Девушка часто задавалась вопросом – а не было ли одной из причин вторичного брака отца его желание иметь большие деньги? Ведь до тех пор им с трудом удавалось сводить концы с концами.
Впрочем – и в этом Виола была твердо уверена.
– И все же вы должны попытаться, – убежденно произнес Лайл. – И помните – вы дали мне слово! Теперь, что бы ни случилось, я могу быть уверен, что вы его не нарушите?
– Нет, не нарушу, – тихо проговорила Виола. Он открыл дверь и пропустил ее вперед. Они вышли в холл, где по-прежнему не было ни души. Виола обернулась к Лайлу.
– Вы были так добры! – сказала она. – Еще раз большое спасибо. И знайте – я вас никогда не забуду!..
Лайл улыбнулся. Несколько минут они не отрываясь смотрели друг на друга, и молодому человеку показалось, что глаза Виолы стали еще прекраснее, чем были, когда на ее лице заиграла ответная улыбка.
Открыв парадную дверь, он проводил девушку до экипажа, который все еще стоял у входа.
– Отвезите эту леди на Керзон-стрит, – распорядился Лайл. – И тут же возвращайтесь.
– Слушаюсь, сэр, – ответил шофер. Когда Виола шагнула в экипаж, на мгновение из-под подола ее платья показался кончик кружевной нижней юбки и миниатюрная ножка, обутая в изящную лайковую туфельку.
Затем дверца за ней закрылась, экипаж тронулся в путь, а Рейберн Лайл вернулся в дом, находясь под сильным впечатлением от этой встречи.
«Никогда в жизни я не знакомился с женщиной при столь фантастических обстоятельствах!» – признался молодой человек самому себе.
Возвратившись в кабинет, он некоторое время смотрел на остатки невзорвавшейся бомбы, теперь напоминающие груду мусора.
