Текст книги "Благоуханье роз"

Автор книги: Барбара Картленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Барбара Картленд
Благоуханье роз

От автора

Царь Александр Второй ненавидел войну, но императрица хотела вновь сделать Константинополь величайшим городом христианского мира.

Россия лелеяла давнюю мечту открыть Дарданеллы для своих кораблей.

В 1875 Сербия объявила войну Турции, и тысячи русских добровольцев устремились в Белград.

После восстания в Болгарии начались репрессии со стороны турков, которые британский дипломат охарактеризовал как самое ужасное преступление века!

Лидер английской оппозиции, Гладстон, произносил по этому поводу пламенные речи, но премьер-министр, лорд Биконсфилд, понимал, что единственная страна, которой русские будут опасаться, двигаясь на Константинополь, это Англия.

Под давлением своего брата, великого князя Николая, а также императрицы, царь наконец объявил о начале военных действий против Турции. Это было весной 1877 года, когда и начинается эта история.

Произошло то, что маркиз называл «демонстрацией силы».

Конфликт продолжался девять месяцев, и благодаря британскому вмешательству русским не удалось взять Константинополь и они лишились доступа к Средиземноморью, который надеялись получить через Болгарию.

Лорд Биконсфилд с торжеством докладывал королеве Виктории:

– Князь Горчаков говорит: «Мы пожертвовали сотней тысяч отборных солдат и сотней миллионов фунтов ни за что!»

Когда в 1977 году я была в Куско, там оставалось еще много прекрасных картин XVII столетия, которые выгорали на солнце, вываливались из рам и постепенно сгнивали, потому что никому до них не было дела.

«Мадонна в беседке из роз» Лохнера сейчас находится в Лувре, в Париже.

Глава первая

1877

Николь шла через сад, думая о том, какой у них все же красивый дом.

Кингз-Кип принадлежал Танкомбам еще со времен Генриха VIII.

Королеве Елизавете он служил охотничьим домиком.

В этом доме жила история и витали призраки прошлого.

Неудивительно, подумала Николь, что брат любит его больше всего на свете.

Она часто говорила ему смеясь:

– Твоя жена, если ты когда-нибудь женишься, будет отчаянно ревновать тебя к Кингз-Кип.

– Это мое! – отвечал он упрямо. – Мое, и никто у меня его не отнимет!

Он говорил так с тех самых пор, как был еще совсем маленьким мальчиком.

И все же сейчас Николь не могла без содрогания вспоминать о том, что именно он сделал ради того, чтобы сохранить Кингз-Кип.

Она с тревогой гадала, что сообщит ей брат, когда вернется.

– Так больше продолжаться не может! – И произнесла она вслух.

При этом Николь посмотрела на дом – ее слова, по существу, были молитвой, которую она вознесла матери.

Николь надеялась, что мать лучше, чем отец, поймет, насколько опасно поведение ее сына.

Во всяком случае, она способна была понять.

Для Джимми было сущим мучением наблюдать, как разваливается Кингз-Кип, но ему не хватало денег, чтобы восстановить его прежнюю красоту и совершенство.

Сэр Джеймс Танкомб был десятым баронетом и чрезвычайно гордился своим происхождением.

Николь часто казалось, что, если бы у Джеймса отняли Кингз-Кип, он умер бы от разрыва сердца.

У них было очень немного слуг, и Николь приходилось помогать им с утра и до вечера.

Орлиный глаз Джеймса способен был разглядеть малейшую пылинку, побитую полировку на мебели, крошечную дырочку на роскошных старинных гобеленах.

Любое повреждение причиняло ему такую же боль, как рана на собственном теле.

Сегодня утром Николь тщательно осмотрела все комнаты, чтобы удостовериться, что он не отыщет никаких изъянов.

Она хорошо помнила страдание в его глазах, когда год назад обвалился потолок в одной из спален.

После этого им пришлось жить почти впроголодь, чтобы выкроить деньги на ремонт.

И тогда Джимми, как она называла своего брата, сказал:

– Так больше продолжаться не может – и я точно знаю, что собираюсь делать!

– Что же? – спросила Николь. Она не надеялась, что в голову ему пришла какая-то действительно полезная мысль.

Всего неделю назад один из их родственников высказался достаточно резко:

– Все бесполезно, Джеймс. Я не в состоянии больше помогать вам, и лучшее, что вы можете сделать, это продать Кингз-Кип. В конце концов, это всего только дом!

Николь помнила ярость, вспыхнувшую в глазах брата.

Она знала, что Кингз-Кип для него не просто дом.

Кингз-Кип был для Джимми всем, чем он дорожил.

Только Кингз-Кип имел для него значение, только Кингз-Кип дарил ему душевный покой.

Николь не забыла, как счастлив был Джимми, когда вернулся из колледжа.

– Я дома? Я дома! – восклицал он. И в самом деле – в колледже он скучал не по матери, не по отцу. Только по Кингз-Кип.

Николь надеялась, что родители никогда не узнают, как она была потрясена, узнав, что он собирается делать.

Взяв с собой Николь, он поехал к их старенькой тетушке.

Она тоже носила фамилию Танкомб, пока не вышла замуж за лорда Хартли.

Теперь тетушка овдовела и была очень богата.

Николь считала крайне маловероятным, что Джимми выпросит у нее хоть пенни, но не сомневалась, что именно такова цель их визита.

Они долго ехали по пыльным холмам и очень устали. Всю дорогу Николь жалела о том, что они не остались дома.

Джимми рассчитывал, что они заночуют у тетушки, и Николь знала, что он надеется уговорить ее дать ему денег на ремонт.

Надо было срочно перекладывать крышу.

Кроме того, многие стекла нуждались в замене, а пол в нескольких комнатах вспучился.

Паркет тоже необходимо было переложить заново и заменить прогнившие лаги.

Николь предвидела, что брата ждет большое разочарование.

Его обаяние, перед которым не могли устоять большинство женщин, будет впустую потрачено на тетю Алису.

Поэтому она осторожно сказала:

– Ты знаешь, милый Джимми, что тетя Алиса довольно скупа, и в последний раз, когда мы у нее были, нянюшка жаловалась, что она держит слуг на голодном пайке.

– Знаю, – ответил Джимми.

– Она никогда не подавала милостыни, и нянюшка говорит, что ей даже жалко цветов, которые она кладет на могилу мужа.

Джимми засмеялся.

– Я думал, что слышал уже все истории ее скупердяйстве, но это что-то новенькое?

– И ты действительно думаешь, – поинтересовалась Николь, – что она станет слушать тебя, если ты попросишь у нее денег на восстановление Кингз-Кип?

– Я не собираюсь просить у нее ни пенни! – ответил ее брат.

Николь удивленно уставилась на него.

– Не собираешься? – воскликнула она. – Тогда зачем нам у нее оставаться?

– Я скажу тебе позже, – уклончиво сказал Джимми.

Наконец они подъехали к большому, но довольно уродливому зданию.

Вокруг был разбит сад, за которым начинался лес.

Сад пребывал в запустении: леди Хартли жалела денег, чтобы нанять побольше садовников.

Проходя через парадное, Николь заметила, что ливрея дворецкого основательно поизносилась.

Даже гарусный жилет лакея был весь в прорехах.

«Не могу понять, – сказала она себе, – почему Джимми настаивал на приезде в это гнетущее место».

Тетя встретила их в гостиной.

– Ах, вот и вы! – воскликнула она. – Я, конечно, рада вас видеть, но теперь у слуг прибавится работы.

– Мы слишком давно у вас не были, – проговорил Джимми с одной из своих самых очаровательных улыбок. – Вы же знаете, тетя Алиса, что как глава семьи я должен поддерживать связь со всеми моими родственниками.

– Лично я считаю, что это пустая трата времени, – отрезала леди Хартли. – Но раз уж ты здесь, то, полагаю, хочешь стаканчик хереса?

– Это было бы весьма кстати после дорожной пыли, – кивнул Джимми.

Через минуту ему был подан бокал. Хереса едва бы хватило на пару глотков.

Николь, как особе еще слишком юной, не предлагалось ничего.

Она была ужасно измучена жаждой и потому обрадовалась, когда пришло время переодеваться к обеду: можно было напиться воды из бутылки на умывальнике.

За скудным обедом, состоявшим из тощего цыпленка, ей тоже не было предложено никаких напитков.

Джимми подали два бокала довольно безвкусного белого вина и маленькую рюмку портвейна.

Тем не менее, он был чрезвычайно любезен с леди Хартли и с увлечением рассказывал ей, как поживают другие родственники.

Он даже делал ей комплименты, что для Николь было совсем уж в новинку.

Тетя Алиса с подобающей скромностью их принимала.

Когда они перешли в гостиную, Джимми сказал:

– Я до сих пор не совсем хорошо представляю себе, тетя Алиса, сколько картин в вашей коллекции, и очень хотел бы взглянуть на ваше собрание табакерок.

– Я их не собирала, – ответила леди Хартли. – Твой дядя Эдвард потратил впустую уйму денег, покупая вещи, которые представляли интерес исключительно для него.

– Ну, меня они тоже интересуют! – воскликнул Джимми. – И, поскольку я здесь, мне хотелось бы воспользоваться возможностью посмотреть все сокровища дяди Эдварда.

– По-моему, у тебя хватает, как ты называешь это, «сокровищ» в Кингз-Кип! – недовольно фыркнула леди Хартли.

– Хороших вещей никогда не бывает много, – философски заметил Джимми.

С этими словами он встал и двинулся по гостиной.

Он смотрел на картины.

Потом он изучил собрание табакерок, стоящих в застекленных шкафах.

Наконец Джимми вышел из гостиной, объяснив, что хочет взглянуть на экспонаты в других комнатах, а леди Хартли принялась жаловаться Николь на то, как трудно в наше время найти хороших слуг.

Ее ужасала расточительность тех, кто предпочитал выбросить порванный лист бумаги, который можно было бы еще склеить.

Джимми отсутствовал довольно долго, и Николь терялась в догадках, что могло так заинтересовать его в этом безобразном доме.

Картины, быть может, и были неплохи, но они явно нуждались в реставрации, да и недостаток освещения не делал их привлекательнее.

Стены, на которых они висели, были окрашены в серый цвет, и общее впечатление получалось довольно унылым.

Вернувшись, Джимми поздравил тетю с тем, как хорошо сохранился ее дом.

– Я вижу, тетя Алиса, – сказал он, – что вы, как и я, любите совершенство во всем. Но грустно видеть, что так много комнат закрыты и, очевидно, никак не используются.

– Я не могу позволить себе, чтобы в моем доме вечно кто-то болтался, – проговорила леди Хартли. – Зачем мне приглашать к себе не замолкающих ни на минуту сорок или устраивать балы и приемы для праздных богачек?

Николь задумчиво улыбнулась.

– А я с удовольствием съездила бы на бал, – сказала она. – Возможно, на следующий год, когда кончится траур, Джимми сможет это устроить.

– Если ты думаешь о лондонском сезоне, то я абсолютно уверена, что этого ты себе позволить не можешь! – отрезала леди Хартли.

Не замечая разочарования в глазах Николь, она продолжала:

– Только на днях один мой друг рассказал мне, во что ему обошелся первый выезд его дочери в свет, и – кто бы поверил? – после всех треволнений, которые она причинила, глупая девчонка ни получила ни одного предложения!

– Наверное… Наверное, ее родители надеялись, что… в Лондоне она найдет себе мужа? – слегка нерешительно спросила Николь.

– А как же! – воскликнула леди Хартли. – Но меня не удивляет, что нынешним девушкам так трудно получить предложение, ведь всем ясно, что…

Дальше Николь не слушала.

Она уже знала взгляды своей тети относительно молодого поколения.

«Они высокомерны и дерзки!» – вот к чему сводились все ее рассуждения, и обсуждать это было совершенно бессмысленно.

В одном Николь была абсолютно уверена: если бы она захотела сиять в лондонском обществе, тетя ничем бы ей не помогла.

Она не купила бы ей даже юбки, не говоря уж о платье.

Николь задавалась вопросом, не из-за этого ли еще Джимми привез ее сюда.

Но если так, она могла бы сразу сказать ему, что они только попусту потратят время.

Наутро они попрощались с тетей. Было очевидно, что леди Хартли очень рада их отъезду.

Николь подумала, что каждый проглоченный ими кусок был для тетушки незаживающей раной.

– Надеюсь, что вы приедете к нам в Кингз-Кип, – вежливо сказал Джимми на прощание.

– Это слишком далеко для моих лошадей, – ответила леди Хартли.

Когда они спустились с холма, Николь повернулась к брату:

– А я надеюсь, что мы никогда больше сюда не приедем! Кровати ужасно неудобные, и моя была без одеяла.

Она посмотрела на Джимми и, к своему изумлению, увидела, что он улыбается.

– Не можешь же ты в самом деле быть рад, Джимми? – воскликнула она. – Просто не верится, что у папеньки, который всегда был такой веселый и щедрый, такая жадная сестра!

– Мне тоже не верится, – ответил Джимми. – Но ты понимаешь, что ее дом просто набит шедеврами?

– Ты имеешь в виду картины? – спросила Николь.

– Дядя Эдвард знал, что делал, когда покупал их, – кивнул Джимми, – и с тех пор они, должно быть, раз в десять выросли в цене.

Николь пожала плечами.

– Не вижу, чем это может помочь нам.

Джимми ничего не ответил.

Когда они вернулись в Кингз-Кип, Николь направилась в гостиную и взялась за работу.

Она чинила потрепанный гобелен, когда в комнату вошел Джимми. Николь подняла голову и увидела, что он уже переоделся.

Потом она заметила в его руках какой-то предмет.

– Ты уже начал распаковывать вещи? – спросила она. – Не нужно, после чая я все сделаю.

– Я распаковал всего один сверток, – ответил Джимми, – потому что хочу кое-что тебе показать.

Он положил на стол то, что держал в руках. Николь встала и, подойдя ближе, увидела две очень симпатичные миниатюры и одну картину, написанную маслом.

– Что это? – воскликнула она.

– Картину я нашел в одной из верхних комнат, которые закрыты и никогда не используются, – ответил Джимми.

– В одной из верхних комнат? – переспросила Николь и внезапно сдавленно вскрикнула. – Ты хочешь сказать… Она – тети Алисы? О, Джимми, как же ты сумел ее увезти?

– Это было легко, – улыбнулся он. – И я уверен, старуха никогда не заметит ее отсутствия!

Николь вскрикнула снова.

– Но, Джимми, это же… кража!

– Ради благой цели, – пожал он плечами. – На деньги, которые я выручу за нее, можно восстановить крышу!

Николь в ужасе уставилась на него.

– Но… Ты же не собираешься ее продавать? Джимми, ты сядешь в тюрьму за воровство!

– Это риск, на который приходится идти, – заметил Джимми. – А какова позиция старой ведьмы? Собака на сене! Картины ей не нужны, но сама она их ни за что не отдаст!

Какое-то мгновение Николь только молча смотрела на брата. Как была бы потрясена мама, если бы узнала! Джимми украл – пусть даже он сделал это ради любимого дома.

– А… миниатюры? – наконец спросила Николь.

– Я нашел их в ящике стола дяди Эдварда, у него в кабинете. Он, должно быть, купил их перед самой смертью и не успел повесить.

Джеймс нежно коснулся миниатюр.

– Им обеим по меньшей мере две сотни лет, и если я их продам, не вижу, почему кому-то придет в голову связать их с дядюшкой.

– А… А если кто-то… Только представь… Предположит, что они не твои?

– Кто? – усмехнулся Джимми. – Насколько я понял, тетя Алиса говорила, что никогда не приглашает гостей.

Увидев потрясение в глазах сестры, Джимми обнял ее.

– Пойми же, Николь, – сказал он, – мы должны спасти Кингз-Кип, а оттого, что я взял эти вещи, не пострадает никто.

– Но… Так же нельзя… Я знаю, что так… нельзя! – бормотала Николь.

– Тогда, наверное, это тебя тоже расстроит, – усмехнулся Джимми, засовывая руку в карман.

Когда он вынул ее и раскрыл ладонь, Николь увидела что-то очень маленькое, ярко сверкающее в свете, падающем через окно.

– Что… это? – испуганно спросила она.

– Алмаз!

– Где ты… его взял?

– Вынул из табакерки.

Николь вскрикнула от ужаса, но Джимми продолжал как ни в чем не бывало:

– Если, что очень маловероятно, тетя Алиса или кто-то другой заметит, что не хватает камня, то подумает лишь, что он выпал еще много лет назад.

Николь молчала. После паузы Джимми добавил:

– Ты же знаешь, что люди через какое-то время перестают замечать вещи, к которым привыкли и которые всегда стоят на одном и том же месте.

В том, что это правда, Николь убедилась в течение следующих нескольких месяцев.

Джимми продал то, что украл, за сумму, которая показалась ей невероятно большой.

Николь не сомневалась, что теперь он доволен.

Разумеется, крыша была переложена, а пол – отремонтирован.

Все время, пока рабочие занимались ремонтом, Николь пыталась убедить себя в том, что Джимми на самом деле поступил правильно.

Ведь деньги были потрачены на сохранение исторической ценности.

В то же время она молила Бога, чтобы Джимми не был наказав.

Ее мать, без сомнения, назвала бы это грехом.

Однако прошло немного времени, и Джимми опять овладело беспокойство.

– Штора в гостиной вот-вот рассыплется, – говорил он. – Надо что-то с ней делать.

– Мы не можем себе этого позволить, – привычно откликнулась Николь.

Но когда она увидела лицо брата, ей показалось, будто холодная рука сдавила ей сердце.

– О нет, Джимми! – вскричала она. – Ты же не думаешь…

Но Джимми думал именно это.

Неделей позже он сказал ей, что они поедут в Норфолк навестить еще одного родственника.

Этот человек приходился Джимми кузеном и женился на женщине, которая была значительно богаче, чем он сам.

Зато у нее была не такая «голубая» кровь, как у него.

Танкомбы всегда подозревали, что состояние этой дамы нажито торговлей.

У кузена были две довольно невзрачные дочки, обе, как говорится, «на выданье».

Едва приехав, Николь поняла, что Джимми как десятый баронет представляется им выгодной партией.

Их дом разительно отличался от убогого и мрачного обиталища леди Хартли. Полковник Артур Танкомб и его супруга привыкли жить в ослепительной роскоши.

Четыре лакея и две горничные бросились распаковывать маленький сундучок Николь.

Перед обедом подали шампанское, и с каждой переменой блюд менялись и вина.

Обе дочери полковника в прошлом году были представлены ко двору.

Полковник с супругой дали пышный бал в Лондоне и собирались устроить еще один в загородном поместье.

Прискорбно лишь, что обе их дочери были, мягко говоря, не очень красивы.

«Выгоднее всего, – подумала Николь, глядя на их ноги, – они бы смотрелись на лошади».

Джимми, однако, из кожи вон лез, стараясь понравиться всем. Не только этим двум девушкам, но также и госпоже Танкомб. Она была от него в восхищении.

– Ваш брат – очаровательный молодой человек, – сказала госпожа Танкомб Николь. – Не могу понять, почему он не женится.

– Боюсь, он просто не может себе этого позволить, – отвечала Николь.

– Есть много богатых наследниц, ищущих мужа, – многозначительно заметила госпожа Танкомб.

Позже, вечером, она по секрету сообщила Николь, что Аделаиде, ее старшей дочери, сделали предложение.

Оно поступило от человека, которому нечего ей дать, кроме своего генеалогического древа.

– В роду у него, впрочем, не было титулованных особ, – объяснила госпожа Танкомб, – и, поскольку ему уже тридцать девять, мы подумали, что для Аделаиды он слишком стар.

– Действительно, чересчур, – согласилась Николь. – Но, я надеюсь, она еще встретит мужчину, которого полюбит.

Госпожа Танкомб засмеялась.

– Моя матушка всегда говорила, что любовь приходит после свадьбы, но мне повезло, и я с первого взгляда влюбилась в моего мужа.

Посмотрев на полковника, Николь подумала, что он, несомненно, в юности был очень красив. Мужская красота была отличительной чертой в роду у Танкомбов. Оставалось лишь пожалеть, что дочери пошли не в отца.

Деньги госпожи Танкомб позволили обставить дом с неописуемой роскошью, однако коллекция живописи была собрана предками ее мужа.

Николь уже не удивлялась, что Джимми с большим интересом принялся разглядывать картины.

Она слышала, как полковник говорит ему:

– Отрадно видеть, что вас волнуют такие вещи. Я всегда мечтал о сыне, который носил бы мое имя.

– Меня особенно заинтересовали фамильные портреты, – ответил Джимми. – Я вижу, у вас богатейшее собрание.

– Они принадлежали моему прадеду. – Полковник улыбнулся. – Я думаю, он купил этот дом только потому, что здесь много места на стенах.

– Что ж, оно ему пригодилось, – сказал Джимми.

Сопровождаемый полковником, он пошел из комнаты в комнату и увидел в одной коллекцию маленьких китайских ваз.

– А это откуда? – поинтересовался он.

– У меня был один дальний родственник, – объяснил полковник. – Умирая, он оставил эту коллекцию моему отцу, но я не сказал бы, что она меня очень привлекает. Я предпочитаю картины.

– Так же, как и я, – согласился Джимми. Когда они возвратились в Кингз-Кип, он показал Никель три китайских вазы.

– Эта – династии Мин, эта – Сун, а последняя – Чин, – сказал он.

– Они очень… дорогие? – спросила Николь.

– Они уникальны! Бесценны! – ответил Джимми.

– И… Ты их… украл, – затаив дыхание, пробормотала Николь.

– У человека, который их не ценит, а значит, не имеет права обладать такими сокровищами! – возразил Джимми.

– Но… если полковник заметит, что они… пропали?

– Крайне маловероятно, – ответил Джимми. – Его интересуют только картины, и я был бы весьма удивлен, узнав, что он когда-нибудь пересчитывал эти вазы.

Бесполезно было говорить, что она думает по этому поводу.

На следующий день Джимми отправился в Лондон и вернулся, приплясывая от восторга: какой-то знаток восточной керамики заплатил за вазы сумму, о которой трудно было даже мечтать.

– Он говорил, что никогда не надеялся на такую удачу, и все твердил, что эти экземпляры – единственные в своем роде, – хвастался Джимми.

– И он… Не собирается их… перепродать? – с тревогой спросила Николь.

– К счастью, нет. Он хочет оставить их себе.

Николь вздохнула с облегчением.

Она боялась, что, если вазы попадут на какой-нибудь аукцион, об этом напишут в газетах, и полковник подумает, что они подозрительно похожи на те, что есть у него.

Николь всю ночь пролежала без сна, тревожась об этом.

Но в конце года Джимми повез ее к очередному родственнику.

Только однажды они ушли с пустыми руками – и то оттого лишь, что Джимми не нашел в доме ничего, что действительно стоило взять.

Николь была вынуждена признать, что после ремонта Кингз-Кип засверкал словно драгоценный камень.

Древняя кладка из розового кирпича была отреставрирована.

Окна и двери покрашены.

Потом Джимми начал одну за другой восстанавливать убранство комнат.

С каждым днем дом становился все прекраснее.

Но у Николь каждый раз замирало сердце, когда очередной посетитель начинал восхищаться Кингз-Кип.

Она боялась, что рано или поздно люди зададутся вопросом, на какие средства все это делается.

И вот сегодня, приехав домой, она ждала Джимми, который должен был вернуться приблизительно через час.

Он уехал в Лондон, чтобы продать картину, которую украл во время последнего визита.

Лорд Мерсей, их дальний родственник, был вдовцом.

У него не было детей – однако, по словам Джимми, он был довольно прижимист.

Это означало, как понимала Николь, что в свое время он отказался дать Джимми денег.

Лорд Мерсей был урожденный Танкомб.

Он стал пэром после того, как сделал выдающуюся карьеру в суде и был назначен членом Палаты Лордов по рассмотрению апелляций.

Картина была довольно велика.

Когда Джимми поздно вечером внес ее в спальню сестры, Николь воскликнула:

– Но… Ты же не можешь ее… забрать! Она такая большая, что ее пропажу сразу заметят!

– Это Дюге, семнадцатый век. Французские художники, которые учились в Италии, сегодня в цене, – твердо сказал Джимми.

– Где ты ее нашел?

– В Большом Зале, который используется только для крупных приемов.

– Но… Слуги все равно обратят внимание… – с сомнением сказала Николь. Джимми улыбнулся.

– Ты недооцениваешь меня, моя дорогая сестренка! Я заменил картину олеографией, которая, я уверен, понравится им куда больше!

Николь затаила дыхание.

– И она… Того же размера?

– Почти! Я нашел ее в коридоре на верхнем этаже, где никто не заметит ее отсутствия!

Джимми достал носовой платок и осторожно смахнул с картины пыль.

– Она даст нам новые шторы в гостиную, – прошептал он, – и позволит нанять еще одного садовника.

По его тону Николь поняла: спорить бесполезно. И Джимми был похож на влюбленного. Ради Кингз-Кип он готов был на все. Он принес картину к Николь, потому что ее сундучок был уже наполовину уложен. Наутро они собирались уехать.

– У меня так мало вещей, – сказал Джимми, – что камердинер заметит, если я понесу ее вместе с остальными.

– Я не хочу, чтобы она была у меня! – торопливо воскликнула Николь.

Но еще не успев договорить, она поняла, что Джимми не убедишь.

Он открыл сундучок, вынул платья, которые горничная уже аккуратно сложила, и спрятал картину на самое дно.

Потом Джимми сунул платья назад.

– Теперь укладывай остальное, – велел он, – и позаботься, чтобы горничная не стала тут рыться, в последнюю минуту запихивая то, что ты позабыла.

Всю ночь Николь не могла уснуть.

Она была очень испугана.

Но, когда они уезжали, никто не заподозрил, что с ними уезжает картина.

Джимми забрал полотно в Лондон.

Николь твердила себе, что ей совершенно все равно, сколько он выручит на сей раз, – и все же сгорала от нетерпения поскорее это узнать.

Услышав стук колес перед домом, она не стала ждать Баттера.

Их дворецкий страдал ревматизмом и ходил очень медленно.

Николь сама открыла дверь.

Джимми вышел из экипажа, и по его лицу было видно, что все прошло как нельзя лучше.

– Ты вернулся, Джимми! О, слава Богу! – воскликнула Николь.

Он наклонился, чтобы поцеловать сестру в щеку, а потом сказал:

– Да, я вернулся и привез с собой невероятные новости!

Джимми вошел в дом.

Баттер, с опозданием приковылявший из кухни, взял его вещи.

– Что случилось? – заговорщицким тоном спросила Николь, когда они вошли в гостиную.

– Много всего, – ответил Джимми. – Во-первых, я получил за картину тысячу гиней!

Николь задохнулась от удивления.

– Так много?

– А во-вторых, и это более важно, – продолжал ее брат, – в следующую пятницу мы приглашены к маркизу Риджмонту.

– К маркизу… Риджмонту? – повторила Николь. Она никогда раньше не слышала о таком.

– У него самое большее собрание живописи в стране, – пояснил Джимми. – И именно он купил у меня Дюге.

Николь нервно сжала ладони.

– Ты… абсолютно уверен, – шепотом спросила она, – что он ничего не подозревает?

– Нет-нет, конечно же, нет, – ответил Джимми. – Да и с чего ему подозревать? Я же сказал тебе, где была эта картина. О ней никто не знает.

Николь вздрогнула.

Она считала, что Джимми совершает большую ошибку, связываясь с коллекционерами.

Эти люди были отлично осведомлены и 6 самих картинах, и о том, кому они принадлежат.

Николь не раз слышала разговоры отца с теми его друзьями, кто хорошо разбирался в антиквариате.

Один коллекционировал французскую мебель: его предок привез немало ценных вещей из Франции после Революции.

Другой питал страсть к серебру и не пропускал ни одного лондонского аукциона. У него была опись всех фамильных серебряных украшений, принадлежащих наиболее известным английским семействам.

Пока Джеймс продавал всякую мелочь вроде миниатюр или даже китайских ваз, он был в относительной безопасности.

Но вращаться среди знатоков – это уже лишнее.

Словно угадав ее мысли, Джимми сказал:

– Да перестань же так волноваться! Вокруг тебя даже воздух дрожит.

– Я… Я не могу… – проговорила Николь. – Ты же понимаешь, милый, что если кто-то… хоть на минуту… заподозрит, что ты… вор… от тебя отвернутся все… Даже наша собственная… семья.

– Легко быть честным и осторожным, когда ты богат, – заметил Джимми. – Но так как я крал у людей, которые не ценят того, что имеют, я ни в малейшей степени не чувствую себя виноватым!

Николь вздохнула. Она видела, что ее брат вполне искренне так считает, и понимала, как сильно ему нужны деньги – ради Кингз-Кип. Но как бы он ни оправдывал свои поступки, они все равно оставались воровством.

Николь представила себе, как страдала бы мать, узнав об этом, и как был бы сердит отец.

– Ну ладно, хватит переживать – лучше послушай меня, – резко сказал Джимми.

– Я… слушаю, – сдавленным голосом пробормотала Николь.

– Мы поедем в Хантингдоншир и остановимся в одном из прекраснейших замков во всей Англии! Мы увидим картины, которых не встретишь даже в Национальной галерее!

– Маркиз тебя пригласил? – спросила Николь.

– Он, как я уже говорил, купил у меня Дюге. Я намекнул – конечно, только слегка, – что мог бы предложить ему и другие картины, которые его заинтересуют.

– А он не спрашивал, откуда они у тебя?

– Нет, – пожал плечами Джимми. – Я сказал ему, что они принадлежат мне и я продаю их, потому что меня вынуждают к этому обстоятельства.

Он коротко засмеялся и добавил:

– Он был так увлечен моими рассказами о Кингз-Кип, что, кажется, захочет приехать к нам и посмотреть своими глазами.

– Но если он приедет, то сразу увидит, что у тебя нет никаких картин.

– Почему? Я же могу хранить их в подвале или еще где-нибудь. И я ручаюсь, что он заплатит высокую цену за другие шедевры вроде Дюге.

Чек, который Джимми привез с собой, пробудил в нем невиданный энтузиазм, и Николь не знала, чем охладить его пыл.

Она знала только, что очень тревожится. Ее угнетали предчувствия.

В фигуре маркиза ей чудилось что-то зловещее.

Николь пыталась убедить себя, что это всего лишь воображение, но тяжелое чувство не исчезало, и она очень боялась.