Текст книги "Тайное венчание"

Автор книги: Барбара Картленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

После первой же булочки ей стало легче: исчезла тупая боль в висках, и тело как будто снова наполнилось жизненной силой.

Вернита ела с наслаждением, не замечая, что джентльмен не сводит с неё глаз.

– Возьмите ещё один, – предложил он.

Вернита робко улыбнулась.

– Тогда я буду выглядеть жадной.

– Ешьте, иначе все пропадёт. Их просто выбросят.

Вернита протянула к круассану исхудалую руку с изящными тонкими пальцами.

– Я часто думаю о том, сколько еды в богатых домах просто выбрасывают, – призналась она. – Особенно ночами, когда не идёт сон… и такая пустота внутри…

Вернита сама не понимала, почему вдруг начала откровенничать с совершенно чужим человеком.

«Скромные белошвейки так себя не ведут», – с испугом подумала девушка. Так, чего доброго, она себя выдаст!

Вернита замолчала. «Я так давно не видела людей своего круга, – грустно подумала она, – что совсем забыла о хороших манерах. Простая белошвейка ни за что не станет разговаривать с другом её императорского величества как с равным!»

Но джентльмен как будто не заметил её дерзости.

– На разных людей голод действует по-разному, – заметил он. – Одни просто чахнут, слабеют и впадают в прострацию. У других начинаются галлюцинации, у третьих – странные сны.

– Так унизительно все время думать о еде! – заметила Вернита. – Ведь святые тоже изнуряли себя постом, однако могли при этом молиться и думать о Боге.

Джентльмен рассмеялся.

– Вы забыли об искушениях святого Антония, мадемуазель. Я уверен, что все эти демоны, черти и привидения, являвшиеся святым, – плоды прозаической «пустоты внутри».

– Это звучит… цинично, – заметила Вернита. – Мне приятней думать, что святые были наделены особыми силами, недоступными для нас, и видения их были реальны.

«Что за странный у нас разговор!» – подумала Вернита и вдруг испугалась, что её тайна откроется. Она допила кофе и поставила чашку.

– Я очень благодарна вам, месье.

Дверь растворилась, и на пороге показался лакей с деньгами на серебряном подносике.

– Секретарь месье казначея просит у вас расписку, – произнёс он.

– Спасибо, – ответила Вернита. – И… ах да, я же должна представить вам счёт!

Из-за своего обморока она совсем об этом забыла! Вернита полезла в ридикюль и достала оттуда счёт, составленный сегодня утром на клочке бумаги.

Оглядевшись вокруг, Вернита заметила письменный стол с чернильницей и белоснежным гусиным пером. Подойдя к столу, она подписала расписку, взяла деньги и со вздохом облегчения спрятала их в сумочку.

Лакей вышел. Вернита повернулась к джентльмену, все это время не сводившему с неё глаз.

– Не знаю, как мне благодарить вас, месье! – робко произнесла она. – Вы очень добры.

– Вы все ещё бледны, мадемуазель, – заметил он. – Я отвезу вас домой.

– Нет, что вы! – слабо запротестовала она. – Это совсем не нужно!

– Я настаиваю, – ответил он. – Хотя вы и подкрепились немного, мадемуазель, но, мне кажется, обморок вполне может повториться где-нибудь на улице.

– Обещаю вам, со мной все будет в порядке!

– Спорить со мной – только зря терять время, мадемуазель, – с улыбкой ответил Аксель.

Побеждённая Вернита вышла вслед за ним в холл. Джентльмен отдал несколько приказаний слугам, и через несколько минут у крыльца их уже ждал двухместный открытый фаэтон, влекомый парой великолепных коней.

– Садитесь! – пригласил джентльмен.

Вернита хотела возразить, но сообразила, что он отметёт любые её протесты одним взмахом сильной руки.

Она послушно села в фаэтон. Джентльмен уселся рядом и взял вожжи, а конюх вспрыгнул на запятки.

Они выехали из ворот на улицу Фобур-Сент-Оноре.

– Где вы живёте? – спросил джентльмен.

– На маленькой улочке, которая называется рю дез-Арбр. Это недалеко отсюда. Она выходит на Бульвар Капуцинов. Если вы довезёте меня до угла, дальше я смогу дойти пешком, – поспешно сказала девушка.

– Неужели вы полагаете, что я способен так поступить с дамой?

– Вы… вы очень добры, и я вам так благодарна…

– Как вас зовут, мадемуазель?

– В-вернита… Бернье.

Перед фамилией она запнулась и испугалась, что джентльмен это заметит. Однако он, по-видимому, не обратил на эту заминку внимания и, в свою очередь, представился:

– А моя фамилия Сторвик. Если полностью, то граф Аксель де Сторвик.

– Так вы не француз?

– Нет, я швед.

– Мне сразу подумалось, что вы не похожи на француза.

– Вы правы. Но вы тоже не слишком-то напоминаете француженку! – сказал Аксель де Сторвик.

– Мой отец родом из Нормандии.

Такой ответ Вернита придумала заранее – на случай, если кто-то удивится её необычной внешности.

Нормандцы обычно белокуры и светлокожи. Вернита не была блондинкой, но все же сильно отличалась от смуглых темноволосых француженок.

Граф молча и пристально вгляделся в неё, затем отвернулся.

– Вам нравится Париж? – спросила Вернита, желая уйти от щекотливой темы.

– Очень красивый город, – скучающим тоном ответил граф.

Некоторое время они молчали.

– Вы всю жизнь прожили в Париже? – спросил он через несколько минут.

– Нет, только последнее время, – честно ответила Вернита. – До этого я жила в деревне.

– Я так и подумал. Для Парижа у вас слишком свежий цвет лица.

Вернита изумлённо уставилась на графа.

Чего она от него никак не ожидала – так это комплиментов из уст этого джентльмена!

Неужели он хочет за ней поухаживать? Верните не верилось, что такое возможно, но мать много раз просила её остерегаться мужчин.

Однако граф был так добр к ней, что Вернита просто не могла заподозрить его в каких-то дурных намерениях.

Сердце её билось быстрее обычного. «Наверное, это от коньяка и кофе», – сказала себе Вернита.

Фаэтон выехал на Бульвар Капуцинов, и Вернита сказала:

– Рю дез-Арбр – это последний поворот налево перед Авеню-л'Опера.

Граф развернул фаэтон, и Вернита невольно восхитилась его мастерством возницы. Открытая коляска свернула на узкую грязную улочку и замедлила ход.

Сообразив, что граф ждёт её дальнейших указаний, Вернита произнесла:

– Следующий дом налево.

Граф остановил лошадей у подъезда.

– Ещё раз огромное вам спасибо, месье, – поблагодарила его Вернита. – Я никогда не забуду вашей доброты!

Не думая, что поступает опрометчиво, она протянула руку, и граф, сняв перчатку, ответил ей рукопожатием.

– Берегите себя, мадемуазель Бернье, – мягко произнёс он. – Мне кажется, вы слишком мало думаете о себе…

Он не успел договорить – из дома выбежала простоволосая Луиза Данжу.

– Мамзель Бернье, – закричала она, – мы вас ждали! Идите скорее к себе! Ваша матушка… она… ей очень плохо!

Вернита вскрикнула и, спрыгнув с подножки фаэтона, бросилась в дом.

* * *

Утренние лучи заливали ярким светом особняк Шаро.

В десять утра горничная раздвинула шторы в спальне, и принцесса Полина, свернувшаяся калачиком в своей роскошной кровати, задрапированной розовым муслином, открыла глаза.

Поль, слуга-негр, уже готовил ванну в соседней комнате.

Как все Бонапарты, Полина была помешана на чистоте. Она принимала ванну два раза в день и часто купалась в молоке – что, по её мнению, смягчало кожу и улучшало её цвет.

Ванная принцессы представляла собой небольшую комнату с низким потолком, где в нише была установлена ванна.

Полина могла часами лежать в тёплой воде, куда были влиты пять галлонов молока.

Впрочем, Полина обнаружила, что молоко придаёт коже неприятный запах; поэтому Поль, дежуривший в комнате наверху, по её команде включал душ, и из дыры в потолке на принцессу лились струи чистой воды.

Порой принцесса дозволяла присутствовать при омовении своим любовникам или обожателям. Но в это утро она была одна.

– Поль! – позвала принцесса минут через пять после погружения в воду.

Огромный негр появился в дверях.

– Позови месье графа! – приказала принцесса, и негр устремился на поиски графа Акселя.

Через несколько минут граф вошёл в ванную.

Он ожидал этого вызова, зная, что принцесса терпеть не может одиночества, а никого из её друзей, кроме него, в особняке Шаро сейчас нет.

Принцесса не привыкла стесняться наготы: она с гордостью демонстрировала своё прекрасное тело не только возлюбленным, но порой и совсем посторонним людям.

Как только граф вошёл в ванную, Поль подал ему кресло. Граф сел и устремил взор на принцессу, нежащуюся в опалового цвета воде.

Роскошные чёрные как смоль волосы принцессы скрывались под кокетливой розовой купальной шапочкой, прикрывающей уши и придающей ей забавный вид.

Внешность принцессы была совершенна – кроме разве что одной маленькой детали.

У принцессы было немало завистниц, и в первые же дни пребывания в Париже граф услышал о неприятном происшествии, случившемся с Полиной несколько лет назад.

В ту зиму Полина была едва ли не официально признана красивейшей женщиной Парижа. Всегда чувствительная к лести, она купалась в волнах своей славы и наслаждалась обожанием мужчин.

Однако мадам де Контад, дочь известного маркиза де Бувилля – того, что в грозные дни Революции Людовику XVI бежать из Парижа, – осмелилась бросить вызов королеве красоты. Мадам де Контад, жгучая брюнетка со сверкающими чёрными глазами, по внешним данным ничем не уступала Полине.

Подобно своему отцу, она ненавидела «выскочку» Наполеона, смеялась над его грандиозными военными планами и отзывалась о его сестре весьма насмешливо и едко – о чём, разумеется, светские доброхоты тут же сообщили Полине. Однажды мадам Пермон давала бал, на который пригласила как своих друзей с Фобур-Сен-Жермен, так и Бонапартов.

Бал обещал стать одним из самых блестящих событий сезона, и Полина готовилась к нему столь же старательно, как её брат – к крупному сражению. Свой стратегический план она разрабатывала вместе с лучшим парикмахером и самым модным портным Парижа.

Полина даже попросила у мадам Пермон разрешения переодеться перед балом у неё в гардеробной – чтобы никто не видел её наряда, пока она не появится перед гостями во всем своём великолепии. После долгих и мучительных раздумий Полина появилась на белой греческой тунике с короткими рукавами, широкой золотой каймой и янтарными застёжками на плечах.

Туника не скрывала изящных очертаний её тела, золотая кайма и ожерелье со сверкающим драгоценным камнем подчёркивали высокую грудь. На руках Полины блестели янтарные браслеты, высоко зачёсанные волосы были украшены золотыми гребнями, искусно имитирующими виноградные гроздья. Увидев красавицу в этом одеянии, гости мадам Пермон в один голос ахнули, и Полина с избытком получила свою порцию восторженных возгласов и изысканных комплиментов.

А мадам де Контад, глядя на неё, втайне мучилась от злобы и зависти.

Дождавшись, когда Полина в своей любимой позе устроится на софе, мадам де Контад под руку со своим кавалером прошла мимо неё, произнесла вслух какой-то фальшивый комплимент, а затем прошептала, обращаясь к спутнику, но так, что шёпот её был слышен, наверно, и на другом конце огромной залы:

– Какое несчастье! У такой прелестной женщины – и вдруг такое уродство! Будь у меня такие уши, я бы их отрезала!

Глаза всей залы обратились к ушам Полины. До сих пор их просто никто не замечал – теперь же гости воочию убедились, что уши у принцессы действительно немного странной формы, даже без намёка на приятную закруглённость.

Полина, рыдая, бросилась в будуар мадам Пермон и просидела там до окончания бала. С тех пор она старательно прятала уши под локонами или лентами.

Сейчас, нежась в ванне, с обычной обворожительной улыбкой, принцесса была так привлекательна, что перед её чарами не смог бы устоять ни один мужчина.

Однако граф смотрел на неё весьма холодно, без подобающего в таком случае восхищения.

– Аксель, мне нужен твой совет.

– Насчёт чего? – поинтересовался граф.

– Мои завистницы – ну, ты знаешь этих ужасных женщин – пустили обо мне новую сплетню!

– Как, опять? Их неиссякаемой фантазии можно завидовать, – цинично усмехнулся граф.

– Когда же они оставят меня в покое? – вздохнула Полина.

– И что на этот раз?

Граф знал, что в последнее время принцесса ведёт себя почти идеально – конечно, по её меркам. Она боится, как бы брат не выслал её обратно в Италию.

Принцесса ненавидела Италию, и в прошлом Наполеон писал ей в Рим едва ли не ежедневно, требуя, чтобы она хотя бы соблюдала внешние приличия и не оскорбляла открыто своего мужа, его родню и друзей.

Полина едва не визжала от ярости, читая, например, такие наставления Первого Консула:

«Люби своего мужа и его семью. Будь со всеми вежливой и дружелюбной. Не слушай дурных советов: ты уже вышла из того возраста, когда легко поддаться дурному влиянию. О Париже и не думай: если ты вернёшься сюда, то только с мужем.

Запомни: если Камилло потеряет терпение и оставит тебя, в этом будешь виновата только ты! Ты сама крушишь своё счастье и лишишься моей дружбы, а Франция забудет о тебе навсегда».

Только перед коронацией Наполеон смягчился и позволил принцессе вернуться в Париж.

Однако Полина с тех пор трепетала при мысли о том, что брат заставит её вернуться в Рим вместе с мужем.

Принц Камилло последовал за женой в Париж, однако теперь он все чаще заговаривал о возвращении домой.

Но Полина не желала отправляться в Италию!

Пусть едет один, если хочет – без него ей будет только веселее!

Она на коленях умоляла Наполеона спасти её от ссылки – и император, который не мог долго сердиться на сестру, придумал выход.

Он дал принцу Камилло французское гражданство, произвёл его в полковники и отправил в гренадерский полк, расквартированный в Булони.

Взамен Наполеон потребовал, чтобы принцесса вела себя в соответствии со своим новым титулом.

Он знал, что Полина, словно избалованный ребёнок, не знает удержу своим прихотям и способна на самые безумные поступки. В её сумасбродном упрямстве императору чудился отблеск той несгибаемой воли и дерзости, что дала ему самому власть над Францией.

Однако то время прошло: теперь Наполеон стал императором и желал, чтобы коронованные особы Европы смотрели на него как на равного. Этой цели и был подчинён блестящий двор империи.

Наполеон объявил принцессе, что у неё будет свой двор и своё хозяйство, но Полина не будет иметь в нём права голоса: все её «придворные» и «подчинённые» на деле должны подчиняться только императору и его гранд-маршалу.

При дворе Полины Боргезе царил светский и изящный дух благодаря тому, что её окружали люди лучших фамилий Сен-Жермена.

Казначей принцессы, месье де Клермон-Тоннер, происходил из знаменитой аристократической семьи, ныне впавшей в бедность.

Однако, к некоторому удивлению графа, месье де Клермон-Тоннер как будто не жалел об утрате былого величия; этот добродушный человек, любимый почти всеми обитателями особняка Шаро, не тяготился своим подчинённым положением.

Главный конюший принцессы, Луи де Монбрен, влюбился в свою госпожу с первого взгляда и сделал все, чтобы придать её двору ещё больше величия.

Кроме того, у Полины были две привлекательные и остроумные молоденькие фрейлины – не считая почтённой Dame d'Honneur, с которой Полина не общалась, находя её невыносимо скучной.

Была у принцессы и lectrice – чтица, читавшая ей вслух. Эту должность исправляла мадемуазель Милль, образованная и приятная женщина, автор известных в то время исторических романов.

Если вспомнить ещё личного врача, личного аптекаря, секретаря, двух священников, каптенармуса повара, то мы увидим, что принцесса жила с истинно королевской роскошью, а особняк Шаро был постоянно полон людьми.

Однако блестящее положение не мешало принцессе постоянно попадать в неприятности и давать пищу для толков. И двор, и сам Наполеон жили в постоянном беспокойстве: что она ещё придумает?

– Так что же ты натворила на этот раз? – поинтересовался Аксель.

– Я – ничего, но эти сплетницы готовы и из мухи раздуть слона!

– Что же им не нравится?

– Эти мерзавки, осмеливающиеся обсуждать моё поведение – я уверена, что здесь не обошлось без этой гадюки мадам де Контад, – заявляют, что будто бы неприлично позволять слуге-негру носить меня на руках в ванну и из ванны.

Граф улыбнулся.

Такие разговоры в салонах он уже слышал неоднократно. Дамы при этом закатывали глаза и всячески изображали праведное негодование; но граф не сомневался, что они млеют от восторга, представляя себе обнажённую женщину в руках могучего чернокожего, африканца.

Однако сам граф знал, что Полина далеко не так испорчена, как хотелось бы её завистницам – ей просто нравится контраст её молочно-белой кожи с чёрной кожей негра.

– Я вовсе не вижу в нём мужчину, – продолжала Полина. – Может быть, им не нравится, что он молод и не женат? Что ж, это легко исправить!

Граф промолчал.

– Пусть женится на какой-нибудь из моих кухарок! – продолжала Полина. – Я сейчас же позову Поля и объявлю ему свою волю!

– А если девушка не захочет? – спросил граф.

– Пусть делает, что ей говорят, или я её уволю! – отрезала принцесса.

– Ты, кажется, хотела спросить у меня совета.

– Верно, – ответила принцесса, – но, как видишь, я все придумала сама! Наверно, один твой вид вызывает у меня вдохновение!

Улыбнувшись, она продолжала:

– А теперь поговорим о чём-нибудь другом. Что интересного в разговоре о слугах? Ты ещё не сказал мне, что я сегодня прекрасно выгляжу!

– Твоя красота не нуждается в подтверждениях, – ответил граф. – Ты и сама знаешь, что всегда выглядишь прекрасно.

Это было чистой правдой, но Полина потребовала:

– Продолжай!

– Что же ты хочешь услышать? – спросил граф. – Что кожа у тебя – словно жемчуг, рассыпанный по Млечному Пути?

Полина рассмеялась.

– Ты, Аксель, умеешь говорить комплименты! Тебя не сравнить с французами, которые повторяют всем женщинам подряд одни и те же казённо-льстивые фразы!

Граф улыбнулся.

– Кажется, тебя возмущают не столько сами своеобразные комплименты, а то, что их повторяют всем женщинам подряд!

– Разумеется! – подтвердила Полина. – Как можно обращать внимание на других женщин, когда есть я?

– Мне кажется, – задумчиво произнёс граф Аксель, – чтобы выглядеть ещё прекраснее, чем сейчас, тебе не хватает неглиже.

Полина с любопытством взглянула на него. Об одежде она могла говорить без конца – и всегда с живейшим интересом.

– Белого неглиже, – продолжал граф, – с розоватой каймой – под цвет твоей кожи, – и украшенного серебристым шитьём.

Полина села в ванне, и из белой пены показались изящно закруглённые груди.

– Аксель, ты гений! – воскликнула она. – Чудесно-пречудесно! Почему я сама до этого не додумалась?

– Ты не видишь себя со стороны – так, как вижу я, – ответил граф.

– Как только выйду из ванной, немедленно закажу такое! – воскликнула принцесса. – Белое с розовым и с серебряным шитьём! И к нему я, конечно, украшать голову серебристыми лентами!.. Поль, – громко приказала она, и Аксель услышал наверху тяжёлые шаги великана-негра.

– И кому ты поручишь этот заказ? – спросил граф, когда принцесса встала в ванной – прямо под дырой в потолке, откуда должна была литься вода.

– Разумеется, той же девушке, что уже сшила мне одно великолепное неглиже, – ответила принцесса. – Пошли за ней слугу. И немедленно! Она нужна мне как можно скорее!

– Могут возникнуть трудности, – с сомнением заметил граф.

– Трудности? – переспросила принцесса. – Какие?

Говоря это, она поправляла шёлковую купальную шапочку.

– Швея, вчера принёсшая это неглиже, – ответил граф, – едва выйдя из будуара, упала в обморок – очевидно, от недоедания. Мне стало жаль её, и я отправил её домой в своём фаэтоне.

– Ну, теперь-то она уже наверняка оправилась, – равнодушно заметила принцесса.

– Кучер сообщил мне, что, вернувшись домой, девушка узнала, что её мать умерла, – продолжал граф. – Возможно, в подобных обстоятельствах ей придётся прекратить работу и переехать к родственникам в провинцию.

Полина взвизгнула от ярости.

– Pardi! – выругалась она. – Этого не должно случиться! Она мне нужна! Только она, и никто больше! Так шить никто не умеет! Привези её сюда немедленно, и я уговорю её остаться в Париже!

– А если она не согласится? – спросил граф.

– Тогда я похищу её, заточу в подвал – что угодно!

Принцесса топнула ногой, расплескав воду, и добавила:

– Не спорь со мной, Аксель, и пошли за ней слугу! Ты же знаешь, я всегда добиваюсь своего!

Граф медленно поднялся с кресла.

Он хотел сказать что-то ещё – но в этот миг из дыры в потолке с шумом хлынула вода, и граф понял, что принцесса всё равно ничего не услышит.

Лёгкая улыбка промелькнула на губах графа. ОН слетел вниз и велел подать свой фаэтон.

* * *

…Вернита вбежала в дом, и на улице осталась лишь Луиза, не сводящая потрясённых глаз с роскошного фаэтона и лошадей.

– Что случилось? – спросил Аксель.

– Мадам Бернье умерла, – ответила девушка. – Лама пошла наверх, чтобы угостить её чашкой кофе, и вдруг видит – она уже лежит мёртвая.

– Какая трагедия! – пробормотал граф тихо, как будто про себя. – Что я могу для неё сделать?

Он отдал кучеру поводья и пошёл к дверям.

– На каком этаже живёт мадемуазель? – спросил он Луизу, которая следовала за ним по пятам.

– На самом верху, месье. Четыре этажа вверх по лестнице!

– Как-нибудь поднимусь, – пробормотал Аксель. Он поднялся наверх по узкой лестнице. До третьего этажа лестница была покрыта выцветшим ковром; дальше ковёр кончался, и начинались голые доски.

Чердачная дверь была распахнута; граф увидел Верниту, припавшую к неподвижному телу матери.

У окна сморкалась в носовой платочек мадам Данжу.

Граф вгляделся в измождённое лицо умершей женщины, хранящее следы былой красоты. Глаза мадам Бернье были закрыты; казалось, она уснула тихим, счастливым сном.

Вернита стояла перед матерью на коленях и, словно ребёнок, тихо, беспомощно всхлипывала.

Не желая её тревожить, граф поманил из комнаты мадам Данжу: та вышла, прикрыв за собой дверь.

– Могу ли я чем-нибудь помочь? – тихо спросил Аксель.

– Ах, месье, такое горе! Бедная женщина! Она просто истаяла от голода! – проговорила мадам Данжу. По щекам её текли слезы.

– Они очень бедны? – спросил граф, вспоминая неприкрытую нищету чердачной комнаты.

– Tres pauvres, monsieur [3]3
  Очень бедны, месье (фр.).


[Закрыть], – ответила мадам Данжу. – Мы с мужем помогали им, чем могли – им-то самим часто и на хлеб не хватало!

– Я уверен, что вы были очень добры, – заметил граф. – Но теперь предстоят ещё расходы на похороны!

Мадам Данжу выразительно пожала плечами. Граф достал из кармана несколько золотых монет.

– Заплатите за всё, что нужно, – произнёс он. – Я вернусь завтра и узнаю, не могу ли помочь чем-либо ещё. Не позволяйте мадемуазель Бернье уехать, не повидавшись со мной.

– Да куда она поедет, месье? – горестно воскликнула мадам Данжу. – Бедняжке и ехать-то некуда!

– У неё нет ни друзей, ни родных?

– Я ничего о них не слышала, – ответила мадам Данжу.

– Я приду завтра, – повторил граф и пошёл вниз, оставив мадам Данжу в глубоком изумлении.

Всю обратную дорогу он продолжал размышлять о том, как бы помочь несчастной белошвейке, которая тронула его душу.

Это было вчера: сегодня же граф ехал к Верните с конкретным предложением.

Он не стал, как предложила принцесса, посылать к Верните лакея; вместо этого он отправился на рю дез-Арбр сам.

Граф не беспокоился, что Полина будет по нему скучать: он знал, что после ванны принцесса обыкновенно садится перед зеркалом в спальне и с помощью двух служанок начинает укладывать волосы.

Не в силах остановиться на чём-то конкретном, она меняет четыре или пять причёсок, пока наконец не выберет то, что ей по нраву.

Закончив с волосами, принцесса займётся лицом – это тоже продолжится как минимум час.

Для масок и притираний принцесса использовала миндальную пасту, огуречный рассол и розовое молочко, не говоря уж о восточных средствах для чернения ресниц и бровей.

После этого горничная спрыскивала все тело своей госпожи розовым маслом, принцесса выбирала утреннее дезабилье – и только после этого готова была принимать визитёров.

Граф не сомневался, что успеет доехать до рю дез-Арбр и вернуться обратно, прежде чем Полина пустится в Фиалковый будуар, где обычно ожидали е продавцы со своими товарами.

Затем принцесса перейдёт в свой любимый салон, что рядом с Имперским будуаром.

Графу представилась главная спальня принцессы и её изящная резная кровать под балдахином, с вензелем в виде короны, увенчанной орлом и окружённой двадцатью шестью страусовыми перьями.

Занавеси над кроватью были голубыми, бельё – белым с золотыми розетками.

На обитых голубым шёлком стенах спальни светились тусклым золотом миртовые листья – символ Венеры.

Полина редко спала в этой комнате, но часто использовала её для страстных и романтичных любовных игр, как нельзя более отвечающих её своевольной натуре.

Поистине трагично, думал граф, что принц Камилло, прекрасный человек, всем сердцем обожающий жену, оказался в отличие от большинства итальянцев никуда не годным любовником!

С женой он был ласков и внимателен, беспрекословно выполнял все её самые невероятные прихоти, но глаза его загорались страстью лишь при виде породистой лошади или великолепного экипажа.

Полина не скрывала от друзей, что муж наводит на неё невыносимую скуку.

Лора Жюно, жена генерала Жюно, в двадцать пять лет ставшего губернатором Парижа, под большим секретом рассказывала всем и каждому, что сразу после свадьбы Полина пригласила её с собой в Сен-Клу.

– Но у вас же медовый месяц! – отвечала ей Лора. – Не буду ли я лишней?

– Медовый месяц с этим идиотом? – насмешливо воскликнула Полина. – Да Бог с тобой!

Поглощённый своими размышлениями, граф не заметил, как фаэтон свернул на Бульвар Капуцинов.

Весна пришла в Париж и сияла здесь всеми цветами радуги. По обе стороны мостовой цветочницы расставили свой товар: розы, фиалки, пармские нарциссы и особенно лилии, которыми парижане украшали свои дома на Пасху.

По сравнению с сияющим и праздничным бульваром улочка рю дез-Арбр показалась графу ещё более грязной и убогой, чем вчера.

Мрачные дома, нависающие над узкой улочкой, загораживали солнечный свет. Граф с отвращением смотрел на грязную мостовую.

Он остановил фаэтон у знакомого дома и, толкнув дверь, вошёл.

На лестнице стоял крепкий кухонный запах, заставивший его поморщиться. Никого не было видно. Граф огляделся вокруг и начал подниматься по лестнице.

Он уже достиг третьего этажа, как вдруг столкнулся лицом к лицу с Вернитой.

– Доброе утро, мадемуазель, – поздоровался он, снимая с темноволосой головы шляпу с высокой тульёй.

Вернита присела в реверансе и подняла на графа огромные тревожные глаза.

Она была ещё бледнее, чем вчера, а в глазах девушки застыло такое отчаяние, что в сердце графа вольно зашевелилась жалость.

Сегодня на Верните было не чёрное, а бледно-лиловое платье, напомнившее герцогу о фиалках, продающихся на Бульваре Капуцинов.

Платье выглядело совсем простеньким, но граф, знавший толк в подобных вещах, заметил, что оно сшито хорошим портным из дорогого материала и когда-то, должно быть, стоило немало.

– Мадам Данжу говорила, что вы… что вы хотели прийти, – проговорила Вернита дрожащим голосом.

– Я очень сожалею о смерти вашей матушки, – промолвил граф.

Слезы выступили на глазах Верниты, и она поспешно отвернулась.

– Мама умерла от голода, – тихо и горько ответила она.

– Мне очень жаль, – негромко повторил граф.

– Зимой она очень страдала. Но сейчас, я думаю, она встретилась с папой на небесах и снова стала счастлива.

Эти слова Вернита проговорила тихо, как будто обращаясь к самой себе.

– Вчера, когда я увидел вашу матушку, – мягко заметил граф, – мне подумалось, что она выглядит счастливой, как будто нашла то, что так долго искала.

Вернита удивлённо взглянула на него, и граф объяснил:

– Я пошёл вслед за вами. Девушка, впустившая вас в дом, объяснила, что ваша мать умерла.

– Мадам Данжу рассказала мне, что вы были так добры и взяли на себя расходы по похоронам. Мы похоронили маму сегодня утром. Месье и мадам Данжу не хотели… не хотели долго держать в доме мёртвое тело.

– Понятно, – ответил граф. – Что же вы теперь думаете делать?

Наступило молчание. Граф понял, что Вернита и сама не знает, как ответить на этот вопрос.

– Буду работать, – сказала она наконец.

– Здесь?

– Я надеюсь, мадам Данжу не откажется сохранить комнату за мной, – тихо сказала девушка.

– Без матери вам здесь будет очень одиноко.

– Знаю, – ответила Вернита, – но что же мне остаётся?

– Я могу вам кое-что предложить.

Вернита вскинула глаза, и графу показалось, что за вся напряглась. Сообразив, что девушка могла его неправильно понять, он поспешно добавил:

– Думаю, я смогу найти вам место в особняке Шаро.

Вернита непонимающе смотрела на него, и граф продолжал:

– Принцесса восхищена вашей работой и готова дать вам новые заказы. Думаю, я смогу уладить дело так, что вы станете личной портнихой принцессы и будете жить у неё во дворце.

Вернита не отвечала. Сцепив руки на груди, она уставилась в пол, словно там могла увидеть подсказку: принимать или не принимать предложения графа?

Граф догадался, что такая мысль ей никогда и в голову не приходила: теперь Вернита была взволнована, почти испугана.

Граф молча ждал. В модных панталонах цвета шампанского и облегающем сюртуке с длинными фалдами, с элегантно завязанным под подбородком белоснежным шейным платком он казался удивительно чужим на этой узкой, тёмной и грязной лестнице.

Наконец Вернита, съёжившись, произнесла нерешительно:

– Вы очень добры… но я думаю, мне лучше будет ютиться здесь.

– Вы полагаете, это разумное решение? – спросил граф. – Здесь холодно, мрачно, и не с кем поговорить, кроме той женщины, с которой я разговаривал вчера, и её дочери.

Граф заметил, что при этих словах Вернита сникла.

Она сама понимала, как тяжко будет ей жить в этом унылом месте одной.

Луиза, несомненно, будет ещё с большей настойчивостью звать её на прогулки в поисках приключений.

Вернита знала, что мама, будь она жива, никогда не позволила бы дочери гулять по улицам или, тем более, знакомиться с мужчинами в дешёвых кафе; и Вернита никогда не сделала бы того, чего не одобряла мама. Однако она понимала, что рано или поздно скука и тоска одинокой безрадостной жизни сделают своё дело.

– Поверьте, это для вас лучший выход, – прервал её размышления проникновенный голос графа.

– Зачем вы это делаете, месье? – спросила Вернита. – Почему вы так заботитесь обо мне?

Она старалась говорить гордо и независимо, но голос её дрожал, словно у испуганного ребёнка.

– Вчера мне стало жаль вас, – ответил граф, – и я подумал, что ваши наниматели бессовестно используют ваш труд. Что мне отвратительно во французах – это их мелочная, бездушная жадность!

– Но французы бывают и очень добры, – ответила Вернита, вспомнив о мадам Данжу.

– Возможно, к одинокой молодой девушке некоторые из них будут слишком добры, – сумрачно ответил граф.

Вернита вскинула глаза и тут же отвела взгляд, и Аксель понял, что задел за больное место.