Текст книги "Орлята (Рассказы о пионерах-героях)"

Автор книги: Б. Раевский

Соавторы: Н. Ходза,В. Козлов,Е. Кршижановская,И. Туричин,Евг. Николин,Ю. Принцев,А. Шейкин,А. Котовщикова,А. Голубева,Б. Никольский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

– Спасибо, – сказал Саша.

Ему хотелось вот сейчас, сию минуту сделать для этих людей что-то особенное, что-то очень важное. Он только не знал еще – что.

Третьи сутки отряд уходил от карателей. Третьи сутки тридцать усталых, измученных бессонницей людей вели беспрерывные бои с четырьмя сотнями отборных немецких солдат.

Ночью каратели дважды окружали партизан и дважды отряд вырывался из окружения. В темноте отряд петлял по лесу, стараясь запутать следы и оторваться от противника.

Но на рассвете, когда всем казалось, что наконец это удалось, вдали снова захлопали выстрелы.

Отряд остановился возле узкой просеки. Лес здесь был чистый, прозрачный – до войны местный лесник гордился им. А теперь тридцать измотанных человек мечтали только об одном – как бы выбраться из этого проклятого леса.

Партизаны столпились возле командира. Выстрелы все приближались. У командира было худощавое лицо и красные от бессонницы глаза. И у него не было даже времени, чтобы выбирать решение.

– Остается один выход, – негромко сказал он, – принять бой. Пять человек останутся прикрывать отход отряда. Добровольцы есть?

– Есть, – сказал Бородулин.

– Есть, – услышал он сзади.

– Есть, – раздалось справа.

Пять человек отошли в сторону.

Несколько секунд командир колебался. Он смотрел на Сашу.

Саша давно уже был полноправным бойцом отряда. Вместе со всеми он узнал горечь тяжелых поражений, когда в октябре немцы разгромили партизанскую базу; вместе со всеми, раненый, в рваных сапогах переходил зимой линию фронта; вместе со всеми отправлялся на самые опасные задания… Он имел право быть добровольцем. И он хорошо знал, что в отряде существует закон: добровольцам не отказывают.

И все-таки командир колебался.

– Да вы не бойтесь, – сказал Саша, – я сумею уйти… Мне же проще…

Это было правдой. Он не раз выходил из самых тяжелых положений. Не зря с прошлой зимы поблескивал на его гимнастерке орден Боевого Красного Знамени.

– Ладно, – сказал командир, – оставайся. – Он больше ничего не сказал. Он тоже не любил лишних слов.

Пятеро остались одни. Они проверили автоматы и растянулись в цепь.

В лесу горьковато пахло мокрой корой и прелыми листьями. Косые солнечные лучи рассекали воздух.

И совсем недалеко среди деревьев уже мелькали одинаковые зеленые фигуры.

…Вначале они вели бой все впятером, потом их осталось четверо, потом – трое. Они медленно отступали, перебегая от дерева к дереву. И Саша тоже перебегал от дерева к дереву и все стрелял и стрелял короткими очередями. Автомат трясся в его руках, в ушах звенело. Он ругался яростными, злыми словами и не слышал сам себя. Стреляные гильзы бесшумно падали в траву.

Потом Саше показалось, что он остался один. Справа и слева еще гремели автоматные очереди, но те двое либо уже погибли, либо он просто потерял их из виду.

Сколько прошло времени? Саша не знал. Может быть, два часа, а может быть, десять минут. В бою никогда не знаешь, сколько прошло времени.

«Еще немного, еще…» – говорил он себе.

Было жарко, на гимнастерке медленно расплывались темные пятна пота.

Сколько же все-таки прошло времени?

Он перезарядил диск и подумал, что теперь уже не стоит экономить патроны.

Выстрелы стали реже. Саша понял, что немцы окружают его. Они действовали осторожно и расчетливо. Они медленно обходили его, и скоро кольцо должно было замкнуться.

Пожалуй, еще можно попытаться уйти…

Но он продолжал по-прежнему отстреливаться и перебегать от дерева к дереву. Он знал, как дорога для отряда сейчас каждая минута.

Еще немного, еще…

Потом наступила короткая передышка. Кольцо замкнулось. Только далеко слева ухали гранатные взрывы.

Немцы что-то кричали. Может быть, они предлагали сдаваться.

Саша поднял голову и посмотрел на небо. Солнце уже стояло высоко – над самой головой. Значит, все же прошло немало времени…

Он вытер рукавом пот со лба, вынул гранату и стал ждать.

Отряд уходил все глубже и глубже в лес. И чем дальше уходил отряд, тем слабее становилась там, позади, далекая перестрелка. Выстрелы звучали все реже. А потом стало совсем тихо.

Двадцать пять человек молчали и продолжали упорно идти вперед.

И. Туричин
ДВЕ БУКВЫ

Два танка из прорвавшегося в тыл фашистам соединения генерала Доватора, сердито рыча и переваливаясь через пни и кочки, двигались лесом.

Передний танк вел старшина Иван Мороз – танкист опытный, водивший свой танк по песчаным сопкам у озера Хасан. Лицо его с глубокими морщинами было зимой и летом одинаково темным, обветренным и обожженным. Над хмурыми карими глазами нависли рыжеватые клочкастые брови. Старшина Мороз был настоящим солдатом, скорым и на дело и на шутку. О таких говорят в народе: шилом бреется, дымом греется. На гимнастерке его горели два боевых ордена.

Другой танк вел сержант Алеша Сенцов – молодой, голубоглазый, с ямочкой на подбородке, застенчивый парень. Перед самым началом Великой Отечественной войны он окончил школу шоферов и в первые же дни переквалифицировался в водителя танков. Алеша мечтал о подвиге, был влюблен в старшину Мороза, старался во всем подражать ему, даже говорил с хрипотцой, как старшина.

Был конец ноября. Лес порыжел от опавших листьев. При каждом порыве ветра с полуобнаженных деревьев брызгал жаркий дождь. Прямо на раскисшей лесной дороге росли грибы. Их никто не собирал. Они оседали на землю огромными мокрыми блинами.

Алеша вел свой танк, как было приказано: по следу впереди идущего. Из-под гусениц выползала нарезанная на кирпичики темно-коричневая земля. Будто танк раскладывал на дороге крупные буханки хлеба.

Алеша родился в Москве, мальчишкой жил на даче недалеко отсюда, возле Рузы. И вот сейчас он вел машину по родному Подмосковью, узнавая и не узнавая его. Танки шли в разведку. Дикой и нелепой казалась сама мысль о том, что рядом, в Рузе, фашисты. Их танки, их пушки, резкая картавая речь, звонкие каски, короткоствольные автоматы. Нелепо и обидно. Как же так могло случиться, что их пустили сюда, под самую Москву?

Но Москва выстоит! А фашисты… Алеша поиграл желваками на скулах. «Фашистам – могила!»

Танки вышли из леса. Старшина прибавил скорость. И Алеша прибавил.

Впереди показалось село.

«Это и есть, верно, Иваново, – подумал Алеша. – Старшина решил проскакивать».

Они влетели в село, разбрызгивая в стороны мутные лужи. Внимательно вглядывались в смотровые щели. Пулеметчики были наготове.

В центре села, на грязном перекрестке, старшина Мороз остановил свой танк, но мотора глушить не стал. Рядом с танком старшины Алеша поставил свой. Откинулись крышки люков. Старшина высунулся.

– Вроде тихо.

Из ближайшей избы выглянула старуха. Ошеломленно уставилась на алые звезды на броне и алые звездочки на шлемах.

– Что, бабушка, глядишь? Не узнаешь? – ласково спросил старшина.

Старуха всплеснула руками.

– Родименькие! Да отколе ж вы взялись? Неужели конец супостату? Конец проклятому? – она заплакала, засморкалась в старый серенький выцветший передник.

– Еще не конец, бабушка, но скоро будет. Немцев в селе много?

– Нету… Набегають, изверги. Поберут чего под руку попадет. Все в лесу прячем. Да разве всю жизнь в лесу упрячешь? На вас надежда, солдатики.

– Не сумлевайся, – строго ответил старшина.

– Чичас я, чичас, – старуха торопливо ушла в избу, вернулась с глиняной крынкой. – Пейте вот. Молочко. Пейте, родимые. Чай, вам на войне не густо перепадает молочка-то попить!

– Какое уж там молочко! – старшина махнул рукой и засмеялся, но крынку взял, отпил несколько глотков.

В это время к танкам подбежала девчушка. И откуда она взялась? Серые глаза смотрят твердо. Губы плотно сжаты. Резиновые сапожки заляпаны грязью. Из-под по-цыгански пестрого платка выбилась светлая-светлая, будто соломенная, прядь.

– Товарищи! Уходите! Вас окружают! Там – фашисты!

– Где!

Девушка показала рукой на избы, где виднелся крутой спуск в овраг, заросший ольшаником.

– Уходите быстрее!

– Спасибо, сестренка! – старшина сдвинул клочкастые брови. – Сейчас мы их стеганем!

Он захлопнул люк. Взревел мотор. Танк пробежал по улице, потом развернулся, вспахав гусеницами землю, и ринулся через огород вниз, в овраг. Алеша быстро и точно повторил маневр старшины.

Фашисты не ожидали нападения. Они ползли навстречу танкам. Потом вдруг, увидев перед собой тяжелые лязгающие, будто зубы неведомого чудовища, гусеницы, повскакали и бросились врассыпную. Но было уже поздно. С обоих танков ударили пулеметы…

Когда танки, прочесав ольшаник, выбрались из оврага на деревенскую улицу, Алеша краем глаза заметил на перекрестке ту самую девчушку. Она стояла прямо в луже, простоволосая, и махала ему своим пестрым головным платком.

Обер-лейтенант достал из металлического портсигара тоненькую сигаретку, хрустнул зажигалкой, пустил струйку вонючего дыма.

– Так это ты предупреждал этот танки об наш передвижений?

Перед ним стояла девочка в резиновых сапогах, заляпанных грязью. С плеча ее свисал пестрый платок. Она молчала, но молчание это не раздражало обер-лейтенанта, потому что в душе он испытывал радость оттого, что остался жив. Это был такой кошмар, когда танки повернули и ринулись прямо на них! Еще несколько минут – и его солдаты забросали бы эти танки бутылками с напалмом. И он мог бы пристрелить танкистов в тот миг, когда они стали бы выскакивать из горящих машин! Собственноручно! И получил бы крест, и стал бы героем. Но русские напали первыми и сорвали всю операцию. А все-таки чертовское везение: танки могли бы проутюжить его в лепешку…

Странные люди – эти русские. Такая маленькая, а молчит.

– Тебя как называют?

Девочка отвернулась и посмотрела куда-то в угол.

– Я спрашивайт: тебя как называют?

Девочка молчала.

– Я буду тебя повешать, – улыбнулся обер-лейтенант и пустил струйку вонючего дыма ей в лицо.

Девочка поморщилась.

Обер-лейтенант посмотрел в окно. На улице стояла телега, и несколько солдат складывали на нее убитых, как бревна.

– Я достоправильно знаю, ты русских предупредила. И я буду тебя повешать. Тебе не есть страшно?

Девочка шмыгнула носом и вдруг засмеялась тихонько.

От этого смеха обер-лейтенанту стало жутко, будто не ее, а его сейчас повесят. Даже мурашки по спине пробежали.

– Gehangen! – крикнул он солдатам, которые привели девчонку и стояли возле дверей. – Am schnellsten![10]10
  Повесить! Как можно скорей!


[Закрыть]

Они схватили девочку за руки, вытолкнули из избы на улицу и зашагали по дороге: девочка – посередине, солдаты – по бокам. У одного из них была веревка, которую он прихватил в избе.

По бледно-голубому небу летели клочки облаков, легкие, быстрые. Куда? Где прольются они холодным осенним дождем? Может быть, пролетят над Невой, над родным домом?

Густая грязь на дороге была нарезана кирпичиками. Скоро вся наша земля покроется такими кирпичиками. Они пойдут, наши танки, наши люди. Они пойдут на запад и будут идти до тех пор, пока не прогонят с родной земли всех фашистов.

Придорожные березы бросали ей под ноги листву. Листва была желтой-желтой, и на каждом листике были видны тоненькие жилки. Она старалась не ступать на них, чтобы не помять и не запачкать.

Возле своей избы стоял Женька, ее однокашник. Когда началась война и уже невозможно было проехать в Ленинград, она осталась у бабушки в Иванове и стала учиться в школе. Они с Женькой сидели на одной парте.

Лицо у Женьки встревоженное.

– Куда тебя?

Она ответила:

– Вешать, – и помахала ему рукой.

Он не поверил. Это было бы слишком чудовищно, непостижимо!

Солдаты подвели ее к липе и задрали головы, выбирая сук поудобнее. И она задрала голову и будто впервые увидела эту липу.

Липа была старой, толстой, раскидистой, и листва на ней была почти совсем зеленой.

Солдат перекинул веревку через сук.

Другой деловито набросил петлю на девочкину шею и затянул ее.

Девочка закашлялась и руками раздернула петлю.

Солдат засмеялся.

Два раза обрывалась веревка, когда ее тянули солдаты.

Девочка понимала, что умрет, но умереть надо было достойно. С невыразимым презрением смотрела она на солдат.

Сказала сквозь зубы:

– Сейчас я вам покажу, как надо.

Встала на огромный валун, что лежал под липой, и, когда натянулась веревка, прыгнула с него…

А облака все летели и летели в бледно-голубом небе, быстрые, легкие. Куда?

Наступила зима.

Фашистов добивали под Москвой.

Снег укрывал пепелища, и над сугробами торчали только длинные кирпичные трубы. Снег засыпал разбитые фашистские пушки, и минометы, и мертвых солдат возле них. Эти больше уже не ступят на чужую землю.

На дорогах снег был нарезан кирпичиками. Здесь прошли краснозвездные танки. И среди них был танк Алеши Сенцова. Он ворвался в деревню Иваново, что под Рузой, и остановился на том же перекрестке, что и тогда, осенью. Алеша поднял люк и выскочил из машины.

Из избы вышла та же старуха, только она казалась гораздо старее.

– Здравствуйте, бабушка! Вот мы и пришли. Насовсем!

Старуха закивала, задергала головой. По щекам ее текли крупные слезины. Текли не прямо, а зигзагами, из морщины в морщину.

– Бабуся, девочка тут была в пестром платке. Она нас осенью выручила. Помните? Когда немцы нас окружали. Мне бы повидать ее.

Старуха все трясла и трясла головой.

– Повесили ее в одночасье. Вон на той липе повесили ироды.

– Девочку? – голос Алеши дрогнул.

– Повесили милую… – старуха вдруг села в снег и заголосила, раскачиваясь из стороны в сторону.

Алеша поднял ее, спросил осторожно:

– Родня ваша?

– Все мы, сынок, родня нонче, когда беда-то такая… Бейте их, жгите дотла, дотла…

– Прощайте, бабуся, – Алеша забрался в танк. И танк, будто поняв хозяина, рванулся вперед. Но Алеша сдержал его. Круто развернул, подняв снежную пыль. Выглянул из люка.

– А как звали ее, бабушка?

– Лидой. Матвеева Лида. Из Ленинграду она. Лида Матвеева.

Танк ушел, а старуха долго смотрела ему вслед, и по щекам ее все текли и текли крупные слезы.

Хорошо воевал Алеша, старшина Алексей Сенцов. Тонул. Горел. В госпиталях лежал дважды. И снова переправы, бои, села, города. И каждый раз, когда приходилось трудно, Алеша вспоминал девочку из деревни Иваново. Как живая всплывала она в солдатской памяти, в резиновых сапожках, заляпанных грязью, в по-цыганскому пестром платке; строгие серые глаза смотрят твердо, а из-под платка выбилась светлая-светлая, будто соломенная, прядь.

Девочка как бы всегда была рядом. Помогала выползти из горящего танка, выплыть на берег, выжить, побеждать.

И в память о ней старшина Алеша Сенцов на обгорелых стенах домов в освобожденных городах писал мелом две буквы: «Л. М.» – Лида Матвеева.

А. Шейкин
МЛАДШИЙ БРАТ

Разведчик был отважен и ловок. Он пробрался в гущу позиций противника и высмотрел все: сколько пулеметов и пушек, где находятся склады снарядов, где расположен штаб. Он слышал, как переговариваются часовые.

– Теперь уже скоро, – сказал один.

– Да. Совсем скоро, – ответил другой.

«Скоро – это когда они пойдут в наступление. Но теперь они нас не захватят врасплох», – подумал разведчик.

Осторожно, так что не хрустнула ни одна даже самая тонкая ветка, не шелохнулся ни один лист на кустах орешника, он начал ползти назад. И вдруг замер: на ветке сидела белогрудая птица. Разведчик полз так тихо, что она подпустила его близко-близко. Выпрямиться – и достанешь рукой!

У разведчика загорелись глаза. Он узнал птицу: щеглиха!

Щеглы были его любимцами – доверчивые, хлопотливые, неунывающие певуны, гроза вредителей-насекомых, враг сорных трав, семенами которых они питаются. Сколько разведчик помнил себя, у них в избе всегда жили щеглы. Их держал отец; потом, когда отец умер, клетки перешли к старшему брату, а потом и к нему – разведчику.

Разведчик чуть слышно засвистал по-щеглиному:

– Пюи-пюи…

Щеглиха покосилась на него блестящей бусиной круглого глаза. Разведчик увидел, что в клюве у нее белеет муравьиное яйцо.

Разведчик осторожно двинулся дальше. Щеглиха, все еще продолжая сидеть на ветке, судорожно затрепетала крылышками.

– Да сиди ты, глупая, – прошептал разведчик. – Ты ж меня выдашь.

Он приподнял голову, оглядываясь, куда ползти дальше, и вдруг увидел на земле щеглиное гнездо, проткнутое палкой, а немного подальше мертвых птенцов с раскрытыми клювами – это был бессмысленный, жестокий разбой…

Разведчик вскочил на ноги. Испуганно вспорхнула щеглиха, задрожали ветки орешника, затрещали сучья под ногами разведчика, и тотчас в лагере противника поднялась тревога.

– Стой! Стой! Стой! A-а, попался! Теперь не убежишь! – это кричали вражеские дозорные.

А разведчик стоял во весь рост, злой, взъерошенный, со сжатыми кулаками и вовсе не пытался бежать.

Его окружили, стали вырывать оружие. Лишь тогда он ответил:

– Буду я вам попадаться… Да я с вами вообще не играю. Вы гнезда разоряете. Это ты, Васька? Ты?..

Васька, двенадцатилетний мальчишка в милицейской фуражке с синим лоскутом на околышке, в трусах и босой, но зато с настоящей командирской сумкой на боку, грудью толкнул разведчика:

– Ишь ты, хитрый какой! Его в плен захватили, он сразу – не играю.

– И не буду!

– Жалостливый какой, – Васька отступил назад и, словно глашатай на площади, обвел рукой вокруг. – Внимание! Смотрите на него: Колька Леонтьев – защитник пернатых!.. А если настоящая война будет, врагам тоже скажешь: «Воевать с вами не буду, – вы птичек обижаете… Тютю, мои птенчики…»

Еще мгновение – Васька и Колька Леонтьев, сцепившись клубком, катались по траве.

– Васька, ты ему прием покажи! – кричали «синие».

Подбежали «красные» – у них на шапках были красные лоскуты – и тоже стали кричать:

– Колька! Ты за голову хватай – Васька кусаться любит!..

Но вдруг и те и другие умолкли, а Коля почувствовал, что его сильно тянут за ухо.

– Это нечестно! – закричал Коля, мотая головой и невольно освобождая Васькину шею. Васька изловчился и укусил его за руку.

– Это еще что такое! – Коля узнал голос своего старшего брата Андрея.

– Ну вот, вечно ты, – Коля отпустил Ваську и поднялся с земли.

Васька тоже встал и, размазывая по щекам слезы, заныл:

– Ты меня за шею, да?.. За шею… А что у меня шея – казенная?..

У Коли очень болел локоть, но он молчал.

– Как маленькие, – продолжал Андрей. – Ну что не поделили?..

– Мы в «красных» и «синих» играли, – с обидой ответил Коля. – А он щеглиное гнездо палкой… И птенцов побил… А щеглиха прилетела и сидит. – Коля умолк, заметив вдруг, что Андрей слушает совсем не его, а музыку, доносящуюся от деревни, – это у дома, где был сельсовет, гремело радио…

– Ты мне нужен, пошли, – с какой-то удивившей Колю медлительностью в голосе сказал Андрей. – Вы, – он кивнул остальным ребятам, – тоже по домам идите. Там вас отцы да матери ждут, – он снова прислушался к музыке и прибавил совсем загадочное: – Не до игрушек теперь… Да-а…

И, не ожидая ответа, он зашагал к околице. Коля побрел за ним.

Когда они подошли к сельсоветскому дому, Коля увидел, что под столбом с репродуктором молча стояли почти все жители деревни.

Музыка уже не играла, а из репродуктора раздавались слова:

– Враг жесток и коварен, он тщательно готовился к нападению на нашу страну, но советские люди уверены – враг будет разбит, эта война принесет гибель фашистской Германии…

– Ой! – воскликнул Коля. – Война! – он поглядел на Андрея. – По-настоящему? Как с белыми воевали?

– Война, – ответил Андрей. – Уже Киев бомбили.

Коле вдруг стало стыдно своей палки-винтовки, торчавшей у него за спиной. Он осторожно снял ее и швырнул под изгородь.

А из репродуктора доносилось:

– Советские люди отстоят Родину, они не позволят врагу растоптать счастливое будущее своих детей.

Андрей положил руку на плечо Коле.

– Я, Коля, должен срочно в Лугу уехать. Может, меня там сразу в Красную Армию призовут, один останешься. Ты тетку Веру как родную мать слушай.

– Тебя воевать возьмут? – с занявшимся духом спросил Коля. – Тогда пусть и меня берут. Тетка Вера, знаешь, какая? Да и никакая она нам не тетка, просто на квартире живем.

Громкие звуки марша, хлынувшие из репродуктора, заглушили его слова.

– Тетку Веру слушай, – повторил Андрей, наклонившись к Коле. – И чтоб без всяких капризов. Деньги буду присылать. Она теперь тебе вместо отца-матери. Понял?

– Понял, – недовольно ответил Коля. – Всегда вы, взрослые, по-своему делаете…

Так кончилось детство. Васька, правда, пытался еще раз затеять игру в войну, но никто из ребят не захотел быть фашистом, а играть в «синих» и «красных» было неинтересно.

Да и некогда стало играть! Каждое утро ребята собирались у школы и вместе с учительницей шли на колхозные поля, чтобы хоть немного заменить взрослых, ушедших на фронт. Дел было много: пололи овощи, потом начали рыть щели-бомбоубежища. И так – все дни. По-другому представлял себе раньше Коля свою жизнь в военную пору. Эх, если бы ходить в лихие атаки, огнем Пулеметов отражать вражеские цепи, гранатами подрывать танки, – вот это была бы война! И чтобы тишину распарывали разрывы снарядов, а смельчаки-разведчики уничтожали бы вражеские штабы. И чтобы среди героев обязательно был бы и он, Коля Леонтьев, – вот это была бы война! А тут – копай да копай бесконечные щели-бомбоубежища!

Село их стояло в стороне от дорог, и за первые недели войны в нем почти ничего не изменилось. Так было до той самой августовской ночи, когда окна изб задрожали от гула десятков моторов и лязганья танковых гусениц. Потом все стихло. Утром узнали, что за селом расположились танковый полк и зенитные батареи.

Мальчишки сразу же попытались пробраться туда. Их задержал часовой, отвел к командиру. Тот угостил ребят сгущенным молоком и отпустил, сказав на прощание, чтобы они больше не приходили.

Ребята, конечно, решили, что придут обязательно снова, но уже на следующий день на деревню налетели фашистские бомбардировщики.

Вместе с другими ребятами Коля работал в это время на поле. Сперва они услышали далекое гудение самолетов. Потом гудение затихло и вдруг послышалось снова, с каждым мгновением становясь все громче и громче. И как-то внезапно самолеты оказались близко, что ребята разглядели и черные кресты на крыльях, и паучью свастику на хвостах.

Облачка разрывов зенитных снарядов окружили самолеты, но те, будто собираясь обрушиться на дома, начали круто снижаться. От их крыльев отделялись какие-то черные палочки. Это были бомбы, потому что, едва только они достигли земли, столбы дыма взметнулись над крышами домов и раздались взрывы. Часто-часто стреляли зенитки. Один из вражеских самолетов вдруг потянул за собой густую полосу огня и копоти и рухнул где-то в лесу, а остальные снова взмыли вверх и, сделав круг, опять начали снижаться.

Мальчишки и девчонки побежали к деревне.

Страшный рев самолета, летящего низко-низко, как бы прижал Колю к земле. Черная тень стремительно пронеслась вдоль дороги, и рядом с ним что-то дробно зашлепало, поднимая пыль.

Коля увидел, что бежавший впереди него Васька, настигнутый этими пылевыми фонтанчиками, упал, ткнувшись лицом в дорогу.

– А-а! – закричал Коля, понимая, что фонтанчики – это следы пуль, что Васька убит или ранен и что его сейчас тоже настигнут пули, и все-таки подбежал к другу и стал оттаскивать его с дороги.

Земля вдруг стала дыбом. Что-то подхватило Колю и швырнуло прямо на кусты. А когда он очнулся, то, еще не открывая глаз, почувствовал, что его крепко держат сильные руки старшего брата.

– Колька, братуха ты мой славный, – как будто издалека услышал он голос Андрея, – да ты посмотри, как фашисты от наших зениток удирают…

– Васек где? – спросил Коля.

Андрей как будто не расслышал его вопрос и продолжал:

– Сам-то ты как? Чувствуешь-то как себя?

– Убит? – спросил Коля и, приподняв голову, посмотрел брату в глаза.

Андрей ответил не сразу и как-то нехотя:

– Плохо с ним. Его в полевой госпиталь отвезли. А у тебя, кажется, и царапин нет?

– Царапины есть, – отозвался Коля глухо.

А часа через три они уже тряслись на телеге: оказалось, что Андрей приехал специально, чтобы забрать Колю к себе, в город Лугу, где он теперь жил. Узнав это, Коля удивился:

– А почему тебя на фронт не взяли?

Андрей развел руками.

– Так уж… И здесь дело нашлось.

– А где мы там жить будем? – спросил Коля.

– Я у старушки одной полдома снимаю… Да тебе-то что, – Андрей обнял Колю за плечи. – Ты не расстраивайся – я в Луге останусь, ты дальше поедешь. Я буду с тобой как со взрослым говорить: положение очень тяжелое. – Хотя они были одни на телеге и близко вокруг никого не было, он наклонился к брату и прибавил шепотом: – Наш район могут фашисты занять. Они совсем близко уже.

– А ты? – вырвалось у Коли.

– Я останусь, – спокойно ответил Андрей.

– Ты с партизанами будешь?

Андрей ничего не ответил, но по легкой улыбке, появившейся на его губах, Коля понял, что так и есть.

Из Луги Коля уехать не успел – пути, ведущие из города, были перерезаны фашистскими армиями, рвущимися к Ленинграду. А в конце августа вражеские войска вступили в Лугу.

Прижавшись к окну, сквозь узкую щель в плотно закрытых ставнях Коля с ненавистью смотрел, как посередине мостовой идут солдаты в стальных касках и грязно-зеленых мундирах. Солдаты шли, положив руки на автоматы так, будто собирались вот-вот открыть огонь.

Ух, если бы у него, у Коли, было настоящее оружие! Он бы им показал!.. Андрей стоял тут же, у окна, и тоже смотрел на солдат.

Где-то сбоку затрещали выстрелы. Солдаты побежали в ту сторону.

Андрей сказал:

– Страшно?.. Ничего. Им тоже страшно… А будет еще страшней. Ты эти мои слова запомни, Коля…

Когда стемнело, Андрей достал из подполья какие-то плоские свертки, запрятал их под рубаху и через двор выбрался на улицу. Перед уходом он сказал:

– Я дней на пять пропаду. Тут в подполье картошка. Варите, жарьте. С хозяйкой не спорь. А вернусь, подумаем, как с тобой дальше быть.

В Луге хозяйничают фашисты. Лучшие здания заняты немецкими солдатами, на улицах валяются трупы, на перекрестке улиц Базарной и имени Кирова – виселица. На ней – трое повешенных. Зондерфюрер Эрнст Рихтер зверствует в Луге. Это он возглавляет тех, что пытают, расстреливают, вешают…

Коля познакомился с соседскими ребятами. Каждый день они собираются в каком-нибудь заброшенном сарае или где-нибудь на огороде и делятся новостями.

Новости все тяжелые – о грабежах, о расстрелах, о том, что фашисты ищут по домам наших раненых бойцов. Найдут – и хозяевам дома, и раненым бойцам одна судьба – смерть. И старым, и малым…

Были, правда, и другие новости. Один из мальчишек с соседней улицы пробил гвоздем железную бочку с бензином. Утром солдаты бросились к бочке, а она пустая. Ох и ругались фашисты!.. А другой мальчишка подставил гвоздь под колесо грузовика. Солдаты сели в грузовик, а только он тронулся – шина сразу же лопнула. Солдаты куда-то очень срочно должны были ехать. Офицер-эсэсовец волосы на себе рвал из-за задержки…

Коля никому из ребят не говорил, конечно, что его брат связан с партизанами, но сам об этом все время помнил и смотрел на немецких солдат без страха. Ребята ему даже завидовали.

Андрей вернулся лишь через неделю, ночью, и когда вошел в дом, то остановился у порога и вдруг начал сползать на пол, цепляясь руками за стену.

Коля бросился к нему. Андрей оттолкнул его и сказал:

– Э-э, ч-черт! Да не ранен я, просто голова закружилась…

Оказалось, что за всю эту неделю он почти ничего не ел.

Коля кормил его, чем мог, старался предупредить каждое желание, а потом, хотя эта мысль пришла ему только что, специально, чтобы ободрить старшего брата, сказал:

– А мы из ребят партизанский отряд собираем.

Андрей чуть не подавился картофелиной.

– Что-о? – спросил он.

– Отряд будет – во, – продолжал Коля. – Восемь человек уже набирается.

Андрей продолжал сидеть с ошеломленным видом.

– А что? – продолжал Коля. – Мы что – маленькие?

– Товарищей твоих я не знаю, – заговорил наконец Андрей. – И ты не знаешь. Не спорь – ты же приезжий! Может, они и надежный народ… Ты им про меня ничего не говорил?

– Нет.

– Честно?

– Честное ленинское!

Андрей опять помолчал.

– Без дела, конечно, сидеть нельзя, – Андрей понизил голос. – Знаешь, в чем ты можешь партизанам помочь?

– Ну?

– Я тебе адрес дам и пароль скажу. Тут у нас в городе надо еду носить.

– Еду-у? – разочарованно протянул Коля.

– Ну да. Картошку вареную, хлеб.

– Картошку… хлеб, – обиженно повторил Коля. – Вы там воевать будете, а мне картошку носить?.. Тоже мне – подвиг какой!

Он увидел, что лицо старшего брата стало суровым, и замолчал.

Андрей вдруг обнял Колю, крепко прижал к себе и зашептал ему в самое ухо:

– Коля, милый ты мой, там же раненые красноармейцы в подвале. Верь мне или не верь, а сейчас важней этого дела нет. И подвига большего нет. Это тебе одному доверяется. Никому чтобы… Понял?

– Понял, – сказал Коля дрогнувшим голосом.

– Я на рассвете опять уйду. Теперь надолго и далеко… Но я приду. – За окном где-то на окраине Луги вдруг грохнул взрыв. – Наша работа. Слышишь?

Коля кивнул соглашаясь.

– Мы придем, – повторил Андрей. – И мы все вернем назад. И за все, за все рассчитаемся.

Коля впервые в жизни увидел слезы в глазах своего старшего брата.

Улицы Луги безлюдны. Пробредет старуха нищенка. Пройдут строем солдаты. Жители стараются не выходить из дому ни утром, ни днем. Так безопаснее.

Но Коля идет по городу с ведром. В ведре вареная в мундире картошка, сверху слой сырых мелких картофелин.

Солдат-эсэсовец останавливает его:

– Эй малшик… Ты куда несешь этот картошек?

– На базар несу, – звонко отвечает Коля. – У меня бабушка болеет, надо молока купить.

– О-о! – восклицает солдат. – Молько – надо, яйки – надо, картошек – не надо… Иди, малшик…

И Коля идет дальше.

Гораздо страшнее было, когда задерживали полицаи из местных лужан, продавшихся фашистам.

Эти спрашивали грубо:

– Куда идешь, пацан?

– Хозяйка послала картошку продать на базаре.

– Какая хозяйка-то?

– Акимовна.

– Акимовна… картошку, – передразнивал полицай. – А небось зайди к вам – и коркой сухой не угостите… Сад у вас есть?

– Какой у нас сад – все деревья посохли, – вздыхает Коля, – да и картошка тоже плохая.

– Как горох картошка, – ворчит полицай. – Ладно, иди…

Коля и на самом деле идет к базару. Там он постоит с ведром минут десять, затем идет дальше. Но если теперь кто-нибудь задерживает его, он отвечает, что купил картошку.

Вот и разрушенный каменный дом. Здесь до войны был Дом отдыха. Теперь это груда развалин.

Коля скрывается в этих развалинах, ощупью пробирается темными подвалами. Но вот он у цели. Коля останавливается и негромко свистит по-щеглиному:

– Пюи-пюи-пюи…

Одна из досок, устилающих пол, отодвигается. Тусклый свет коптилки выхватывает из мрака узкую желтую щель.

– Пришел… пришел, – слышит Коля радостный шепот. – Ты просто герой, парень. Уж мы так за тебя боимся, друг…

Коля спрыгивает в подполье. Там самодельные нары и на них пятеро тяжело раненных красноармейцев. Белеют повязки.