Текст книги "Лосев"

Автор книги: Аза Тахо-Годи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Яснопольские в войну оказались в Москве, пристанища у них не было, и старик Л. Н. Яснопольский, маститый украинский академик, попросил своего друга А. Ф. Лосева пустить эту бездомную пару близких людей на несколько месяцев. Прожила эта пара в квартире Лосева, занимая прекрасную отдельную комнату (превратив большую комнату Лосевых в проходную, а квартиру – в коммуналку) до 1960 года, когда они наконец купили себе машину и кооперативную квартиру.

Кстати сказать, эти бывшие товарищи по несчастью были крайне бесцеремонны, бесконечно мешая работе А. Ф. телефонными разговорами, гости их ходили через отгороженный шкафами книг узенький коридорчик, заглядывая в нашу столовую, пока я не переставила шкафы и не сделала драпировки.

Странным казалось мне, молодому человеку, что эти гости, если им откроешь дверь, даже не здороваются, а брат Валентины Николаевны, Виталий Ждан, известный кинематографист, проходил, как мимо стенки, хотя его жена-актриса (он потом с ней развелся) рыдала на груди Валентины Михайловны, изливаясь в жалостливых рассказах о своей судьбе.

Приходили сюда и некоторые из бывших арестованных по делу Истинно-православного центра, как, например, А. Б. Салтыков с женой Татьяной Павловной. Но они не заходили на половину Лосевых.

Изменения произошли после смерти Сталина. Тогда на нашей половине я наконец увидела Салтыкова, с семьей которого А. Ф. сохранял в дальнейшем самые теплые отношения. Валентины Михайловны уже не было в живых, она скончалась в 1954 году, а через год я стала хозяйкой в доме.

Не знаю почему я эти как будто не относящиеся к делу факты записала здесь. Но ведь и они говорят о страхе, владевшем людьми, когда-то судимыми по делам церковным. Хотя, как сказать. Вот профессор В. Н. Щелкачев ничего не боялся. Он, когда скончалась Валентина Михайловна, читал над ней псалтирь, всегда бывал у нас, помогал снимать дачу в Звенигороде, где и я с ним познакомилась. Он – непременный друг (родом из Владикавказа, где родовой дом моей матери Н. П. Семеновой, из семьи терских казаков) до своей кончины.

П. А. Черемухин (ныне покойный), осевший в Ташкенте, постоянно писал А. Ф. и мне, не боялся поздравлять со Светлым Христовым Воскресением или Рождеством, трогательно выводя эти поздравления на древнегреческом языке.

Очень хотелось ОГПУ из всех арестованных сколотить прочную организацию, и не только московскую, но всесоюзную. Недаром дело так и называлось «О центре всесоюзной контрреволюционной монархической организации». Наличие в деле о. А. Жураковского указывало на Киев, на Украину, митрополита Иосифа, епископа Димитрия Гдовского и Н. Н. Андреевой – на Ленинград и близлежащие области. Епископ Алексий (Буй) представлял Воронеж и земли, прилежащие к нему, то есть Центральную черноземную область.

А тут еще Кавказ, имяславцы с гор Черноморского побережья. Очень уж хотелось соединить Лосева и Новоселова с этими имяславцами, которых подозревали в подготовке вооруженного восстания. Статья совершенно особая и грозившая сами знаете чем. Да, кавказские пустынники стали в России известны еще с 1907 года, с выхода книги о. Илариона «На горах Кавказа». Затем этих пустынников связали уже в 1913 году с афонским имяславческим делом. Интерес к ним особенно возрос после путешествия в горы к отцам-пустынникам духовного писателя Валентина Свенцицкого (в дальнейшем священник, близкий к Лосевым, даже служил одно время в их приходе в церкви Воздвижения Креста Господня). Книга В. Свенцицкого «Граждане неба. Мое путешествие к пустынникам Кавказских гор» (è»., 1915), замечательная по своей безыскусности и простоте, описывала путешествие автора и его спутника, одного из обитателей пустыни в Аджары, по ущельям реки Кодор, а потом и к пустынникам Брамбы, еще более глухим и удаленным местам. Там искали насельники новой Фиваиды, славившие сладчайшее имя Иисусово, полного безмолвия и уединения. Они забирались все выше, почти к снегам, в горы невиданной красоты, смыкавшиеся с небесами, как будто с самим небесным градом.

И вот в допросах начинает появляться тема кавказских имяславцев. С ними, оказывается, переписывался Д. Ф. Егоров с 1924 года до последнего времени. Но сам Лосев не состоял с ними в каких-либо отношениях, хотя были письма от о. Феодора Макаровского и в Москву к Лосеву приезжала с Кавказа игуменья Марианна Макаровекая, только в связи с описанием истории этого движения. В 1924 году старый афонец о. Ириней (Цуриков) ездил на Кавказ примирять имяславский раскол, возникший по догматическим и личным вопросам. Лосев признавался: «Нам не нравилось превращение имяславцев в обособленную от церкви секту, и по этому вопросу мы спорили с ними» (15/XII—1930, л. 142).

Когда о. Ириней поехал на Кавказ, Лосев дал ему конспект своего доклада по имяславию (4/Х—1930, л. 124). Однако монахи могли и не понять его, что, добавим, совершенно естественно, учитывая философскую, а не только богословскую основу многих докладов по проблемам имени, которые до сих пор хранятся в архиве А. Ф. От вдовы Н. М. Соловьева (он скончался в 1927 году) А. Ф. получил бумаги от имяславцев с юга России, то есть с Кавказа. И от В. А. Баскарева Лосев получил документ, так называемое «Завещание» монахов-имяславцев с Кавказа, но, однако, как говорил А. Ф., «направленное не ко мне», а переданное ему как «собирателю всех вообще документов, касающихся имяславия».

Эти бумаги, которые монахи, считая себя обреченными на смерть, завещали рассмотреть ученым епископам, просмотрел и оставил в своем архиве Лосев.

Старый афонец о. Манассия, друг о. Давида, находившийся в Москве с о. Иринеем, в дальнейшем уехал на Кавказ, где поддержал движение южных имяславцев против получения паспортов, «антихристианских документов». Но о. Давид был категорически против этих крайностей и не поддержал ни о. Манассию, ни игуменью закрытого на Кавказе монастыря мать Марианну, приезжавших в Москву. А когда Н. М. Соловьев стал переписываться с о. Манассией, вопреки о. Давиду, тот разошелся с Соловьевым, осуждая всякую политическую окраску имяславских дел.

В. М. Лосева послала на Кавказ деньги имяславцам, но это произошло в связи с кончиной ее брата Николая, так что деньги были посланы на поминовение. Последний раз в Москве о. Манассия был в 1927 году (24/VII—1930, л. 115).

Сам Лосев на допросе (17/VII—1930, л. 120) признался: «Мы далеки от имяславцев на Кавказе, активно занимающихся политикой». Таким образом, хотя в справку Герасимова и внесла пункт о вооруженном сопротивлении имяславцев под идейным руководством Лосева, фактически на приговор такая формулировка не подействовала.[179]179
  Е.А.Тучкову ставили в заслугу ликвидацию в 1930–1931 годах контрреволюционной монархической организации «Истинно-православная церковь» во главе с профессором Лосевым, Новоселовым, митрополитом Иосифом и ликвидацию в 1929 году на Кавказе «повстанческой организации, т. н. имяславцев», которая работала под руководством центра «Истинно-православная церковь». См. книгу иеромонаха Дамаскина (Орловского) «Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной церкви XX столетия» (Кн. 2. Тверь, 1995. С. 477). См. также публикацию М. В. Шкаровского «Истинно-православные в Воронежской епархии» («Минувшее», исторический альманах, № 19, М.; СПб., 1996), где публикатор в своем примечании о А. Ф. Лосеве делает ряд грубых ошибок. Год смерти у него 1989-й вместо 1988-го, в МГУ А. Ф. не преподавал в 1922–1930 годах, а только в 1942–1944 годах. Освобожден А. Ф. не «в середине 30-х годов», а в 1932-м, был до 1933-го вольнонаемным и вернулся тут же в Москву, восстановленный в гражданских правах, а совсем не в 1941 году. Он выезжал из Москвы преподавать в провинцию два раза в год и постоянно там не жил. В общем, что ни фраза, то ошибка (с. 347).


[Закрыть]

Но всего этого было мало. Еще требовалась и заграница, и папа Римский, и Русская Зарубежная Православная церковь.

У П. С. Попова интересовались, с кем из иностранцев он знаком. Агентурные сведения дали материал о том, что П. С. Попов и его кузен Д. И. Щепкин через чешское посольство отправили за границу документ о гонениях на Церковь и веру в СССР. Сам Попов поддерживал связи с представителем Чехословакии, был знаком с Мельгуновым, приезжавшим в качестве эмигрантского эмиссара из Парижа в СССР. Мать жены Попова С. Н. Толстая жила в Праге, и это одно было предосудительно. Плохо было и то, что Попов знаком был и с профессором Кизеветтером (опять-таки из Праги), которого выслали из Союза в 1922 году; знавал он профессора Р. Виппера (а это уже Рига), что вполне естественно. Тот был профессором Московского университета; знавал и Бердяева, а это совсем плохо, ибо Бердяев выслан в 1922-м и живет в Париже (7/III—1931, л. 728). Видно, что П. С. Попов допрашивающих не удовлетворил, так как его вскоре освободили, правда, как говорилось выше, при помощи его жены, внучки Толстого.

В допросах упоминается какой-то разговор о возможном «крестовом походе» Запада, если бы не повредило интервью, данное на заграницу митрополитом Сергием о благополучии веры в Советском Союзе.

Кто-то донес, что Лосев якобы сказал о приемлемости для него католиков, «но без ГПУ». Лосев, кроме того, не подписывал протеста советских ученых против выступления папы Римского, а это несомненный криминал (4/Х—1930, л. 126). Плохо и то, что Г. В. Постников, сын священника о. Василия Постникова, друг Лосева, рассказывал Лосеву иногда о новостях политической жизни за границей и о новостях в церковно-политической эмиграции (24/XI—1930, л. 140). Да и с философом Бердяевым А. Ф. был знаком в свое время. Приезжал к тому же из заграничной командировки, как раз из Парижа, профессор-ботаник Маркович, был у Новоселова и сообщил, что Декларация Сергия 1927 года расколола Зарубежную церковь на две группы. Большая – согласна с Сергием, а меньшая, но зато «авторитетная» во главе с митрополитом Антонием Храповицким (бывшим гонителем имяславцев) – против, и сам Антоний даже выпустил послание под названием «Гласник», которое Маркович передал Новоселову (15/XII—1930, л. 141). В. М. Лосева твердо заявляла, что Новоселов никогда не говорил о загранице и об эмигрантской деятельности, посещая дом Лосевых (З/III—1931, л. 238), а молодого человека с иностранной фамилией, якобы астронома, она не знает (там же).

В допросе Н. Н. Андреевой появился и некий, судя по костюму, иностранец по фамилии Бернстрем, который приезжал к Андреевым от Новоселова, и ему были якобы переданы бумаги для информации за границу, но, видимо, туда не успели попасть (15/IV—1931, л. 267). Этот загадочный иностранец, как я обнаружила, носит другую фамилию. Это общий знакомый В. Д. Пришвиной и Олега Поля. Зовут его М. М. Бренстед.[180]180
  В мемуарах Лидии Бердяевой (М., 2002) говорится, что М. М. Бренстед, православный датчанин, окончил в Санкт-Петербурге университет, уехал из России, затем вернулся в 20-е годы, но в 1930-м уехал с семьей (датский подданный) в Париж, познакомился с Бердяевым, сотрудничал в «Пути», «Современных записках» (с. 86, прим. 45). После войны получил советский паспорт, жил в Сталинграде, приезжал в Москву, посещал семью старых друзей Б. Д. и Е. А. Удинцевых. См. о нем: Удинцев Г. «Вот прапорщик юный со взводом пехоты» // Москва. 2004. № 10.


[Закрыть] А то, что к Лосеву заезжал известный искусствовед Э. Голлербах выразить свое восхищение «Античным космосом» и «сочувствие трудам» Лосева, так он и вообще русский, еще до революции переписывался с В. В. Розановым и жил в Ленинграде (там от голода потом и умер в войну). Профессор Б. А. Фохт (из семьи, несколько сот лет как обрусевшей), с которым Лосев дружен, хоть и неокантианец и учился в Марбурге, но иностранцем никогда не был (2/VI—1930, л. 505). Так что с заграничным филиалом «Истинно-православной церкви» тоже ничего у ГПУ не получилось. Все оказались или русскими, или истинно православными, но отнюдь не католиками.

В. М. Лосева находилась шесть месяцев в Бутырках, в общей камере на 40–50 человек, где даже была избрана старостой, а с 26 декабря 1930 года по 23 июня 1931 года, то есть опять шесть месяцев, пребывала уже во внутренней тюрьме на Лубянке, но тоже в общей камере.

Валентина Михайловна на следствии все время старалась спасти мужа и много обвинений брала на себя, даже отказывалась от знакомства с Н.Н.Андреевой (11/XI—1930, л. 234), с которой якобы увиделась только в тюрьме, правда, потом все равно пришлось «вспомнить» и поездку в Ленинград, и переписку и посещение Андреевых.

Валентина Михайловна твердо заявляла, что все лица, с которыми она встречалась, «непосредственно политических задач себе не ставили» (12/Х—1930, л. 235), действовала же она «по указанию своей религиозной совести», а уж оценивает ее пусть сама советская власть (л. 236). Советская власть, по ее мнению, «является гонительницей религии» (л. 235, оборот). «Всегда мое сердце, – твердо заявила жена Лосева, – будет за церковь, за родину, так как понятие родины мне с детства было и сейчас остается связанным с христианством, точнее с православием» (л. 237, оборот). Подчиниться гражданской власти можно в тех пределах, «где это не противоречит моим религиозно-идеологическим взглядам» (там же).

Пытаясь спасти А. Ф., она даже заявляет, что ее роль в Димитриевском движении больше, чем роль Лосева: «Прошу считать меня виноватой во всем, в чем советская власть считает виноватым его» (там же). Она считала, что Церковь должна подчиняться власти в вопросах, не касающихся веры, но другом советской власти быть не может, так как «идейно, по вере, церковь и советская власть, конечно, враги» (15/III—1931, л. 242). Митрополит Сергий же, издав Декларацию 1927 года, отдал распоряжение, чтобы в церквах поминали советскую власть, но наложил запрет молиться о заключенных, а это подорвало всякое доверие к нему, который должен был в трудное время сохранить веру в чистоте. При всякой власти Церковь молилась за заключенных в темницах и, пока она Церковь, должна и будет молиться.

С митрополитом Сергием надо прервать каноническое общение, а не лицемерить, осуждая Декларацию про себя, но не откладываясь и не подставляя себя под арест. «Силы Церкви сохраняются не дипломатией, не политическими хитростями, не лицемерием и прочим, а только Господом Богом; аресты же и ссылки именно увеличивают мистическую силу Церкви, а не ослабляют ее» (л. 243). Лично для Валентины Михайловны Сергий перестал быть православным епископом еще в 1922 году, когда она узнала об имяславии и о Синодальном послании 1913 года, которое составлял именно он.

Антисергиане не борются с советской властью, они хотят сохранить «идейную чистоту православной веры», но вполне возможно, что это движение могут использовать и в политических целях. При всякой власти люди будут думать о вере. Если это враги, «то враги честные, искренние», которые «не бьют из-за угла или в спину» (там же). Валентина Михайловна дала здесь пример замечательного исповедания веры.

Что же касается Новоселова, то его характеристика у Валентины Михайловны исключительна по точности. В нем «редкое христианское устроение личности, моральная высота, эрудиция в православной литературе, знание устава службы церковной». Последнее Валентина Михайловна могла оценить, так как сама была прекрасной уставщицей и до тонкости знала практику церковной и христианской жизни. Особенно ценила службу по древнему уставу у о. С. Мечёва и с ним беседовала на эту тему. А вот Лосев о. Сергия не видел и не знал, добавляла Валентина Михайловна.

После отложения Валентина Михайловна стала ходить на Маросейку к о. С. Мечёву. Новоселова Валентина Михайловна оправдывала, доказывая, что сама просила его давать ей церковную литературу, и, как она полагает, такие же книжечки собирали сотни православных людей.

Все было вполне в порядке вещей для жены Лосева – ходить по поручениям Новоселова, принимать от него через незнакомых светских и духовных лиц письма. Писала она Новоселову на имя Н. Н. Андреевой и в письмах обращалась к нему, как к Наталье Николаевне. «Он так просил» (л. 247). Тоже наивная конспирация. Получив телеграмму от Новоселова: «Сообщите Сереже Симы прещения недействительны» (то есть епископ Серафим Угличский не считает действительным запрещение Сергия не поминать советскую власть), тотчас же отправилась к о. С. Мечёву по поводу вопроса о «непоминании» (л. 244). И к о. Серафиму Битюгову ходила в связи с отложением епископа Димитрия; раздавала церковные бумажки, сама брала их. С А. Б. Салтыковым, который в церкви Воздвижения читал обычно Жития святых, вела Валентина Михайловна разговоры о делах церковных и бумаги кое-какие передавала.

Не скрывала Валентина Михайловна своего посещения храма на Воздвиженке, когда отложился служивший там о. Александр Сидоров, то есть весной 1922-го. Бывали там с А. Ф. часто, стояли на клиросе, подпевали, читали часы, приглашали домой священников на праздники, о. А. Сидорова,[181]181
  Нам известен о. Сергий Сидоров (участник сб. «Духовная Русь»), репрессированный и погибший. Кто такой о. А. Сидоров? Какова его судьба?


[Закрыть] о. Ал. Троицкого, о. Петра, о. Измаила. Бедная Валентина Михайловна «не помнит» фамилии последнего, а ведь это о. Измаил Сверчков, близкий Лосевым.

Иной раз ходила Валентина Михайловна в церковь на Ильинке (Никола Большой Крест). Там служил о. Валентин Свенцицкий (он был настоятелем в храме Николы Большой Крест), тот самый, что когда-то путешествовал к кавказским пустынникам. Ходила в приход Грузинской Божией Матери, на Поварскую, в Ржевском переулке (где якобы и познакомилась с Новоселовым).

Спасая Лосева, утверждала, что отложившихся епископов он никогда не знал, а вот о покойном о. Ф. Андрееве помнила, как он говорил, что «послушание в делах веры не применимо даже в отношении к духовному отцу» (имея в виду Сергия и священников, которые проповедовали безоговорочное ему послушание) (л. 246).

И вообще к участию в движении антисергианцев, признается Валентина Михайловна, именно она привлекла Лосева, уговорила его написать письмо Новоселову весной 1928-го. Она же уговорила А. Ф. «прокорректировать» с точки зрения богословской имяславский знаменитый документ «Большое имяславие» (л. 247), который Валентина Михайловна читала и до Лосева, и до Егорова, и до Олсуфьева. Она же в сокращенном виде переписала эту бумагу и отослала назад к Новоселову, а полный экземпляр оставила у себя «для коллекции», хотя и сокращенный оставила тоже в копии (это так называемое «Малое имяславие») и с этим документом «совершенно была согласна» (там же).

С сокрушением признается Валентина Михайловна, что после ареста Новоселова весь важнейший церковный архив передала Е. Ушаковой, человеку в этом деле совершенно постороннему, внецерковному, хотя и православной. Обманула свою приятельницу во имя дела Валентина Михайловна, сославшись на ремонт квартиры. «Мне очень тяжело, что я виновата и не только в том, что втянула в это дело мужа, но еще послужила и причиной ареста такого человека, как Ушакова», которая о содержании архива даже не подозревала. В довершение всего у нее активный туберкулезный процесс и базедова болезнь. «Если она не минует тюрьмы, все это на моей совести» (л. 248). К счастью, именно такое показание Валентины Михайловны в дальнейшем дало возможность реабилитировать бедную Елизавету Федоровну. Но в ссылку она все-таки попала. ОГПУ не посчиталось с болезнями.

Интересно, что Валентина Михайловна привела все бумаги в полный порядок, по два экземпляра отложила для архива по истории Церкви, а остальное А. Ф. советовал сжечь, но «как-то это не вышло со сжиганием, так все и отправила» (л. 249). Все бумаги Валентина Михайловна пронумеровала хронологически, разложила их по темам, по новоселовским названиям (например, «Ташкентская») или по содержанию («имяславие», «апостасия», то есть отложение).

После ареста Новоселова прошло примерно года полтора до ареста Лосевой, но уже не с кем было переписываться, некому было передавать бумаги, никакого участия в церковно-политической жизни не принимала и о церковных новостях тоже ничего не знала, как и сам Лосев, «еще в большей мере», добавляет Валентина Михайловна.

Сожалеет после своей подробной исповеди жена Лосева, что антисергианское движение не было в общем имяславским и оно, конечно, было бы ей ближе, если бы отход от Сергия был основан на его гонениях против имяславцев (л. 249).

Ближе к приговору Валентину Михайловну перевели снова в Бутырки, откуда обычно шли по этапу. Таким образом, супруги Лосевы оказались одновременно в одном узилище, совсем рядом, Валентина Михайловна в 1-й камере.

Каждый день ходит она «на капли» (процедура глазная), дважды в неделю – в лавочку и смотрит в окно, вдруг увидит родного человека. Записками обменялись с разрешения следователя еще 12 марта (после чего перевели А. Ф. в общую камеру). Однако разрешили записки не по доброте. Валентина Михайловна объявила голодовку, и после пяти дней «вытяжки» (по ее словам) разрешение дали. Тогда еще иной раз обращали внимание на протест. И политические были, и Красный Крест политический во главе с женой Горького Е. П. Пешковой работал и помогал, всего-то два человека под ее началом на Кузнецком Мосту, 24, на первом этаже, а на втором – справочная ОГПУ, куда я когда-то ходила. (Теперь этот дом снесен. А жаль, как напоминание.)

Видеть мужа – ни разу случай не представлялся. И вдруг 20 сентября за два часа до объявления приговора увидела Валентина Михайловна в окно А. Ф., когда вывели арестантов на прогулку, открыв калитку. Не буду пересказывать, а передам слово очевидцу, а именно известной узнице ГУЛАГа 3. Д. Марченко, которая по воле случая оказалась в Бутырках в одной камере с Валентиной Михайловной.[182]182
  На это свидетельство указал мне С. С. Виленский, которому я чрезвычайно благодарна. Он поместил воспоминания 3. Д. Марченко в первом выпуске серии книг под названием «Доднесь тяготеет… Записки вашей современницы» (М., 1989) и просил меня сделать примечания об Алексее Федоровиче и Валентине Михайловне, что я и сделала. В третьем выпуске собирался Виленский поместить некоторые лагерные письма Лосева. Ксерокопией из этой книги я обязана старому нашему другу Ю. М. Каган, ныне покойной. Ценность этой книги еще и в том, что она подарена А. И. Цветаевой матери и дочери Каган. В этом томе есть страницы Ариадны Эфрон, дочери М. Цветаевой, тоже прошедшей ГУЛАГ. Теперь у меня есть свой экземпляр книги. В издании 2004 года о Лосевой – Т. 1. С. 323.


[Закрыть]

«Камера невелика, вдоль стен широкие нары. На них сидят и лежат женщины. Мой приход встретили молча, дали осмотреться, староста показала место. Порядок был такой: новенькая ложится на худшее, ближе к краю, к параше. Если кто уходит из камеры, соответственно идет передвижка ближе к окну, где светлее и чище. Окна, насколько помню, были наполовину закрашены. Козырьки на окна навесили позже, в камере стало намного темнее, и нельзя было ничего увидеть во дворе. А пока редкая возможность выглянуть из окна для нас большое событие, и это долго потом обсуждалось.

Уголовниц в камере не было. Поэтому порядок, чистота, тишина легко поддерживались. Но что за разные люди вынуждены были здесь жить в тесном соседстве друг с другом, спать бок о бок, слушать общие разговоры, дышать одним воздухом…

Первой мне бросилась в глаза молодая высокая, стройная женщина с одухотворенным лицом: большие серые глаза, длинная коса, разделенные прямым пробором темные волосы. Ум, энергия, воля и спокойствие… Это Валентина Лосева – астроном, глубоко религиозный человек, жена бывшего преподавателя Московской консерватории. Как я поняла из ее рассказов, он был гегельянец, метафизик и соответственно наставлял своих студентов. Мало того, жена смогла добиться в каких-то «сферах» издания его статей. Теперь ее обвиняли в этом… Муж тоже сидел. Оба были раньше на Лубянке. Но ее увезли оттуда. Где он?

В передаче она получила гребень, где между узоров было выцарапано: «В ГПУ». И вдруг…

Была жара, мы упросили разрешить приоткрыть окно, была видна часть двора и ворота в соседний двор, куда выводили на прогулку мужчин. Кого-то вели из соседнего двора, ворота приоткрылись, вереница гулявших там мужчин попала в поле нашего зрения, и Лосева узнала рыжую бороду своего мужа… Миг – ворота закрылись. Все! Но как много значит такая секунда для любящей женщины. Лосева вся засветилась. Значит – жив, значит – здесь» (с. 312–313).

Мимолетно увидела Валентина Михайловна мужа, но какая радость, и записочку передать сумела 24 сентября. А в ней слова: «И великая милость Божия к нам, что и мы за грехи наши идем в ссылку на этом свете». Книги же «страданием получают силу». Откуда взялись у заключенной сведения с воли, но сообщает она в этой записочке, что книги после ареста А. Ф. «страшно стали расходиться».

Следствие завершалось к сентябрю, и все ждали вынесения приговора. После приговора (5 лет лагерей) разрешили 22 сентября свидание со стариками-родителями. А с мужем не дали, хотя писала Валентина Михайловна заявление в Секретный отдел О ГПУ некоему Горожанину 21 сентября 1930 года. Безрезультатно.

Приговор Лосеву вынесли 3 сентября 1931 года – 10 лет лагерей. После приговора перевели в Бутырки, на пересылку. Там 20 сентября объявили приговор осужденному. Коллегия ОГПУ вынесла свое решение по всем участникам монархической организации церковников «Истинно-православная церковь». Если в начале дела этих участников было 42 человека (из них 10 привлекались как свидетели), то при завершении дела приговор вынесли 33, так как ряд лиц исключили из процесса.[183]183
  Список участников процесса составлен небрежно. В нем дважды упомянуты В. Н. Щелкачев, Н. Н. Андреева, Н. Н. Дулов. Зато в обвинительном заключении появляется новая фамилия – Д. П. Дроздов.


[Закрыть]

Постановление гласило: приговорить к расстрелу с заменой на 10 лет лагерей еп. А. Буя, свящ. А. Жураковского; к 10 годам лагерей А. Ф. Лосева; Н. В. Петровского, И. А. Сверчкова, И. И. Ульянова, В. Н. Воробьева. М. А. Новоселова к тюремному заключению на 8 лет, Д. Любимова – еп. Димитрия Гдовского – к 10 годам тюрьмы, М. М. Попова – 8 лет лагерей. Остальные получили менее значительные сроки: В. М. Лосева-Соколова, А. В. Сузин, А. Б. Салтыков, А. А. Никитин, Е. С. Добряков, Д. П. Дроздов, Б. А. Туголесов – 5 лет лагерей; Д. Ф. Егорову 5 лет лагерей заменили высылкой в Казань на 5 лет. И. Петровых – митрополиту Ленинградскому – заменили 5 лет лагерей на высылку в Казахстан;[184]184
  О судьбе митрополита см.: Священномученик Иосиф, митрополит Петроградский. Жизнеописание и труды / Сост. М. С. Сахаров, Д. Е. Сикорская. СПб., 2006. В заголовке неточность: во всех документах и в энциклопедии «За Христа пострадавшие» (М., 1997) он – митрополит Ленинградский.


[Закрыть] Н. Н. Андреевой заменили 3 года лагерей на высылку в Казахстан; Б. В. Зевалин, В. Н. Щелкачев, Н. С. Жураковская, жена о. Анатолия – 3 года лагерей, причем Щелкачеву лагерь заменили высылкой в Казахстан. М. Н. Хитрово-Крамской получил 3 года лагерей с заменой высылкой в Восточную Сибирь; Е. Ф. Ушакова, П. А Черемухин, Ф. С. Булгаков приговорены к высылке в Казахстан на 3 года. С. Н. Соловьев – 3 года лагерей, И. Н. Хибарину зачесть предварительное заключение. Н. Н. Дулову заменили 5 лет лагерей на условный срок и освободили из-под стражи. Освободили также М. А. Коробкова, В. А. Баскарева, профессора Н. Н. Бухгольца (дело прекратили). М. Т. Тихонова (о. Митрофана) досрочно освободили и разрешили свободное проживание (вначале ему была назначена высылка в Северный Край на 3 года).[185]185
  В дальнейшем после досрочного освобождения 7 ноября 1932 года А. Ф. подал заявление в Коллегию ОГПУ 29 июня 1933 года о пересмотре дела. В связи с постановлением ЦИК СССР от 4 августа 1933 года был восстановлен в гражданских правах со снятием судимости. Валентина Михайловна тоже подала такое же заявление 13 июня 1933 года о пересмотре дела и была досрочно освобождена.


[Закрыть]

Дело бедного М. А. Новоселова пересмотрели 7 февраля 1937 года, но приговорили дополнительно еще к трем годам тюремного заключения. Как видим, приговоры по делу «Истинно-православной церкви» были разнообразны и за редким исключением не столь тяжелы, если учесть судьбу будущих узников ГУЛАГа.[186]186
  Некоторые участники этого дела в дальнейшем получили новые приговоры. Митрополита Иосифа расстреляли в 1937 году; епископа Алексия (Буя) из Свирлага сослали в Соловки и расстреляли в 1937 году в районе города Медвежегорска; епископ Димитрий (Любимов), по некоторым сведениям, расстрелян в 1938 году в Москве. М. А. Новоселов в тюрьме получил новый срок и был расстрелян в Вологде в 1938 году.


[Закрыть] Видимо, ОГПУ, сфабриковавшее это дело, участники которого больше рассуждали на религиозные темы, чем практически и по существу действовали, само не верило своим выводам и решениям. И хотя было потрачено много времени на следствие и на злобную демагогию во всякого рода справках и обвинениях – все это дело оказалось дутым.[187]187
  Обвинительное заключение 9 июля 1931 года подписали: оперуполномоченный 3 отд. ОГПУ Казанский, п/нач. 3 отд. СПО ОГПУ Полянский, нач. 3 отд. СПО ОГПУ Тучков. Утвердил нач. СПО ОГПУ Агранов.


[Закрыть] Недаром в посмертной реабилитации Лосева в 1994 году (а я думаю, что все остальные участники дела тоже реабилитированы в связи с указом 1991 года) отмечались «политические мотивы», а не существо дела, которые и привели к репрессиям.

Герасимова, которая участвовала в следствии по делу «Истинно-православной церкви», составила для начальства «Справку о роли профессора Лосева А. Ф. в антисоветском движении». Под этим документом сия Герасимова, которую А. Ф. в письмах называл «ласковою коброй», значится как помощник начальника ИНФО ОГПУ (информационный отдел, а это и есть следственный).

Лосев А. Ф., 37-летний профессор, по ее словам, идеолог наиболее реакционной (православно-монархической) и активно антисоветской части церковников и интеллигенции.[188]188
  Справка опубликована впервые профессором А. В. Гулыгой в журнале «Родина» (1989, № 10). Передана была ему тайно работником архива, о чем в то время еще нельзя было упоминать. В Деле Лосева № 100256 я ее не нашла. С небольшими разночтениями (например, заключительная фраза в журнале «Родина» – «для антисоветских реакционных кругов», в «Источнике» – «для антисоветских интеллигентских кругов») этот документ опубликован в журнале «Источник» в разделе «Старая площадь. Вестник Архива Президента РФ» (М., 1996, № 4. С. 116–119). Эта публикация печатается с машинописи, но зато существует подлинник (там же. С. 116), в котором пом. нач. СОУ ОГПУ Кауль и пом. нач. ИНФО ОГПУ Герасимова обращаются к Г. Ярославскому, члену Президиума и секретарю ЦКК ВКП(б) в 1923–1934 годах, препровождая ему справку об антисоветской деятельности Лосева. Справка подводит итог следствию и устанавливает «черносотенство» профессора и его «идейно-руководящую роль» в имяславии, «наиболее агрессивном к-р церковном движении». В «Источнике» опубликован и материал (с 119–129) «О рукописи Лосева А. Ф. „Дополнения к диалектике мифа“», составленный Герасимовой и находящийся также в следственном Деле Лосева (публикация с машинописи). Материалы в «Источнике» опубликованы под заголовком «Так истязуется и распинается истина… А. Ф. Лосев в рецензиях ОГПУ» (с. 115–129).


[Закрыть]

В этом замечательном документе во главу угла ставятся «Диалектика мифа» и «Дополнение к диалектике мифа» – идейно-теоретическое обоснование правомонархической контрреволюции. Оказался Лосев также «теоретиком и идейным вождем контрреволюционного движения имяславцев», которые готовили выступления против советской власти, оказывали вооруженное сопротивление (это монахи-то!) и в 1929—1930-х годах на Северном Кавказе и в Закавказье были ликвидированы ОГПУ.

Актив контрреволюционного движения получал у Лосева идейное оформление и теоретическое обоснование для своей практической деятельности. Лосев, таким образом, становился теоретиком и идеологом не только имяславцев, но и целой группы научных работников, верующих и монархистов, среди которых много молодежи, окончившей советские вузы. Кроме того, опасный Лосев был связан с отдельными «марксистами», сотрудниками «крупнейших научных объединений», которые в Лосеве находили «отдушину для своих тщательно скрываемых реакционных настроений».

В итоге Герасимова видит в Лосеве «идейный центр для церковно-монархических активно-антисоветских формирований», являющийся «поставщиком оформленной реакционной идеологии для антисоветских интеллигентских кругов».

Помимо всего, обвиняемому вменяется еще важный грех – отчетливая ориентация на капиталистическую Европу, где, по словам Лосева, идет «могучая работа» по очищению философии от «скверны материализма» и совершается поворот «от Сатаны к Богу». «Непримиримая борьба с Соввластью» – основа философско-исторической концепции Лосева.

Составитель справки излагает в общих чертах «основные положения» «Дополнений к Диалектике мифа», где рассматривается история человечества как борьба Христа и Антихриста, Бога и Сатаны. Ступени же этого развития после погибшего под ударами Сатаны феодализма – капитализм, социализм, анархизм. Последний этап воплощения Сатаны (а это марксизм и коммунизм) – анархия. Спасение только в сильной, непримиримой, активной Церкви, победительнице социализма.

К сожалению, пока проверить изложение мыслей и цитат Лосева не представляется возможным (об этом выше), никто из обычных людей (ОГПУ не в счет, как и М. Горький) не читал «Дополнения». Странно, что М. Горький, получивший от ГПУ это «Дополнение», не ополчился на концепцию Лосева о борьбе Христа и Антихриста. Видимо, он не нашел в ней ничего оригинального, так как, думаю, читал в свое время трилогию Мережковского, его публицистику и знал распространенность подобных идей в предреволюционной России (и не только в ней), ставших для многих философов и публицистов общим местом. На Герасимову, однако, антитеза Христос – Антихрист произвела неизгладимое впечатление.[189]189
  Подробности о биографии Марианны Герасимовой см. в кн.: Лосев А. Ф. Диалектика мифа. Дополнение к «Диалектике мифа». М., 2001, а также в кн.: Бережков В. И., Пехтерева С. В. Женщины-чекистки. СПб.; М., 2003. С. 153–171. Малоизвестные факты из биографии М.Герасимовой сообщил мне член-корреспондент РАН Г. Б. Удинцев (внучатый племянник Мамина-Сибиряка, друг В. Д. Пришвиной), чья семья хорошо знала Герасимовых по Екатеринбургу, где Марианна училась в гимназии. Один из братьев был в армии Колчака, другой стал известным кинорежиссером, сестра Валерия – преуспевающая писательница. Герасимову арестовали в 1937 или 1938 году. По возвращении из лагеря жила в Москве у сестры. Ряд сведений о событиях ее последних дней расходится у Г. Б. Удинцева и в книге «Женщины-чекистки». Но финал ее жизни подтверждается обоими источниками – М. Герасимова кончила самоубийством (повесилась в уборной в квартире сестры).


[Закрыть]

Несмотря на брызжущий пролетарской ненавистью стиль справки, в ней есть ряд полезных сведений. Так, выясняется, конечно, на основе допросов Лосева, что «Диалектика мифа» была завершена в 1927 году. Осенью 1929 года написано «Дополнение», так как «Диалектику» надо было обязательно обновить. Есть указание на конфискацию «Диалектики мифа» – значит, она была уже напечатана. Известно, по косвенным данным, что она продавалась и в тюрьме с Лосевым был человек, купивший книгу, – письмо А. Ф. от 25 ноября 1932 года. Ведь активность книгопродавцев всегда превосходит активность запретителей книг.[190]190
  Вспомним хотя бы в наше время запрет на «Сочинения» Н. Федорова (1982, изд. «Мысль»), который обошли книжные магазины, срочно распродавшие тираж; запрет властей на книжку А. Ф. Лосева «Вл. Соловьев» (1983, изд. «Мысль»), которую продавали в Калининграде прямо из типографии, допечатав большой тираж, затем воровали из вагона в Ленинграде, а потом скупали на станциях железной дороги в киосках и в глухой провинции.


[Закрыть] Узнаем о запрете Главлитом «Дополнения» – значит, не было напечатано. Встает вопрос: какую же «брошюру» получил Горький (см. выше) и что изъяли при аресте Лосева – рукопись, машинопись, а может быть, и верстку? Типография вполне могла набрать текст, который и был послан в Главлит. У нас же цензура предварительная. Главлит не разрешил, и все бы кончилось мирно, но Лосев вставил некоторые пассажи из «Дополнения» в уже разрешенную к печати «Диалектику», а уже это одно нарушало закон и являлось преступлением. Предлог для ареста был найден. Вспоминаю при этом какой-то странный, тогда не очень мне понятный рассказ о том, как Валентина Михайловна на всякий случай ловко спрятала верстку «Мифа» («Диалектики» или «Дополнения»?), зашив ее в кожаный валик дивана, где эта верстка и оставалась мирно лежать до бомбежки. А уж после фугасной бомбы и пожара не то что верстки, но и дивана было не сыскать. Однако Валентине Михайловне все мерещилось, что где-то этот диванный валик нашелся среди развалин. Я его никогда не видела.

В Деле Алексея Федоровича за № 100256, которое я обозрела в июне 1995 года, находится справка о «Диалектике мифа», составленная начальником IV Отделения ИНФО ОГПУ Соловьевым (л. 193–196). Там указано, что в книгу размером в 153 страницы[191]191
  «Диалектика мифа» имеет 268 страниц. Следовательно, Лосев значительно увеличил свою книгу.


[Закрыть] (7 1/2 п. л.) автор «без согласования с Главлитом внес ряд принципиальных исправлений и дополнений (на с. 7, 8, 11, 17, 18, 19, 22, 70, 71, 74, 75, 77, 78, 84, 87, 90, 92 и 95)». Кроме того, он вставил страницы с 98 по 134, с 241 по 263 (гл. XIV). В справке приводятся замечательные по остроте и всем теперь известные примеры в напечатанной книге. Рецензент рукописи, политредактор Главлита[192]192
  В справке указано, что Басов-Верхоянцев – известный поэт-баснописец. Поэт взял верх над политредактором!


[Закрыть] Басов-Верхоянцев, как мы уже знаем (см. выше), оказался недальновидным (а может быть, и сочувствующим?) и разрешил книгу «в интересах собирания и сбережения оттенков философской мысли» (л. 195 ИНФО ОГПУ, сов. секретно «О книге А. Ф. Лосева „Диалектика мифа «“, изд. автора, Москва, 1930 года. Тлавлит № А 45070).[193]193
  Эти документы рассекречены 11 июля 1995 года сотрудником Центрального архива ФСБ РФ О. К. Матвеевым. Поставлен штамп: «Рассекречено».


[Закрыть] А. Ф., который признался, что относится к Главлиту «враждебно», так как там сидят «полуграмотные цензоры, которые в науке ничего не понимают» (л. 184), должен был бы оценить такую резолюцию поэта-баснописца, разрешившего его «Диалектику мифа».