Текст книги "Человек, который никогда не лгал"

Автор книги: Айзек Азимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Айзек Азимов
Человек, который никогда не лгал

Когда Роджер Халстед появился на верхней ступеньке лестницы в день встречи клуба Черных Вдовцов (а встречались они раз в месяц, регулярно), за столом уже сидели юрисконсульт по вопросам патентов Авалон и писатель Рубин. Оба шумно приветствовали вошедшего.

Рубин сказал:

– Ты наконец дошел до той кондиции, когда можешь снова встречаться со своими друзьями, а? – Он побежал навстречу Халстеду, протягивая ему обе руки и широко улыбаясь, От этого его клокастая, спутанная борода встала торчком. – Ты где ж это пропадал? Почему не пришел на две встречи?

– Привет, Роджер, – произнес Джеффри Авалон, сияя улыбкой с высоты своего роста.

Халстед скинул пальто.

– Ну и холодина на улице! Генри, принеси-ка…

Генри, единственный официант, которого допускали к себе Вдовцы, уже протягивал ему бокал:

– Рад видеть вас вновь, сэр.

Халстед взял бокал, благодарно кивнув головой.

– Кто сказал, что нельзя дважды войти в одну реку? А вы знаете, что я надумал?

– Решил бросить математику и начать честную жизнь? – спросил Рубин.

Халстед вздохнул:

– Преподавание математики в младших классах средней школы – это один из самых честных способов зарабатывать деньги. Потому-то и платят за эту работу так мало.

– В таком случае, – произнес Авалон, слегка раскачивая бокалом из стороны в сторону, – труд свободного писателя – дело бесчестное, чистый рэкет?

– Ничего подобного! – запротестовал свободный писатель Рубин, мгновенно приходя в ярость.

– Так чем же ты надумал заняться, Роджер? – спросил Авалон.

– Я решил осуществить грандиозный проект, мечту всей моей жизни, – ответил Халстед. Над его бровями белым куполом вздымался крутой лоб без малейших следов волос, которые еще десять лет назад, возможно, обнаружить бы удалось. Впрочем, довольно густая растительность и сейчас покрывала его виски и затылок. – Итак, я собираюсь написать «Илиаду» и «Одиссею», но в форме лимериков. [1]1
  Традиционная, известная с давних времен форма английской поэзии – пятистишие с определенным ритмом и чередованием рифмующихся строк, как правило, юмористического содержания. (Примеч. перев.)


[Закрыть]Каждой из сорока восьми глав этих двух книг будет соответствовать один стишок.

Авалон кивнул головой:

– И что, уже есть результаты?

– До сих пор я бился над песнью первой «Илиады». Вот что у меня вышло:

 
Агамемнон и храбрый Ахилл
Как-то спорили что было сил.
Царь держал себя грубо.
Возмущенный сугубо,
С ним Ахилл этикет позабыл.
 

– Недурно, – сказал Авалон. – Даже очень недурно. Лимерик практически полностью передает суть и основное содержание песни. Правда, имя героя «Илиады» – Ахиллес, а не Ахилл. Точнее, даже…

– Такое произношение приведет к нарушению метра и рифмы в стихотворении, – возразил Халстед.

– Верно, – сказал Рубин. – Читатель наверняка решит, что две лишние буквы – опечатка, и ничего, помимо этого, из произведения не вынесет.

На лестнице возник запыхавшийся от быстрой ходьбы Марио Гонсало, профессиональный художник. На этой встрече ему предстояло быть хозяином.

– Кто-нибудь еще пришел?

– Кроме нас, стариков, никого, – ответил Авалон.

– Тот человек, которого я пригласил, вот-вот появится. Весьма любопытная личность. Он должен понравиться нашему Генри, ибо никогда в своей жизни не лгал.

Генри поднял одну бровь, доставая бокал для Марио.

– Только не надо уверять меня в том, что ты пригласил сюда дух самого Джорджа Вашингтона, – сказал Халстед.

– Роджер?! Очень приятно видеть тебя опять, Кстати! Джима Дрейка с нами сегодня не будет. Он вернул пригласительную карточку. Сообщил, что у него какое-то семейное торжество и он должен там непременно присутствовать. А моего гостя зовут Сэнд, Джон Сэнд. Я знаю его довольно давно, хотя и не очень близко. Чокнутый парень. Помешан на скачках и всегда режет чистую правду. Я сам слышал, как он это делает. Кажется, его добродетели на этом и заканчиваются. – Гонсало моргнул.

Авалон согласно закивал головой:

– Да, это настоящая заслуга. Однако, когда становишься старше…

– Уверен, нынешнее наше заседание будет интересным, – быстро добавил Гонсало с ясной целью предотвратить очередное пространное рассуждение Авалона. – Я рассказал ему о нашем клубе, о том, что в последние два раза перед нами тоже стояли весьма непростые головоломки…

– Головоломки? – воскликнул Халстед с внезапно проснувшимся любопытством.

– Ты член клуба и занимаешь в нем далеко не последнее положение, поэтому имеешь право быть в курсе. Но пускай лучше Генри все тебе расскажет. В обоих случаях главной фигурой оказался именно он.

– Генри? – Халстед оглянулся через плечо, не скрывая легкого удивления. – Они и тебя вовлекли в свои идиотские игры?

– Уверяю вас, мистер Халстед, я сопротивлялся, – ответил Генри.

– Он сопротивлялся! – не выдержал Рубин. – Да Генри на прошлых двух заседаниях показал себя истинным Холмсом! Он…

– Важно другое, – сказал Авалон. – Ты, Марио, мог выболтать лишнее. Что ты рассказал о нас своему приятелю?

– Как понять твои слова – «мог выболтать лишнее»? Я не Мэнни Рубир, тебе это известно? Я осторожно намекнул Сэнду, что мы – как священники в исповедальне. Мы все как один, держимся вместе, когда речь идет о тайнах. А он заявил, что хочет прийти к нам, потому что попал в беду и с ума сходит от безвыходности положения. Я ответил, что он может поприсутствовать на ближайшей встрече Вдовцов, поскольку мне предстоит быть на ней хозяином и я вправе пригласить одного человека. Да вот он и сам!

По ступенькам поднимался статный мужчина с толстым шарфом, обмотанным вокруг шеи. Стройность его фигуры стала еще более очевидной, когда он снял пальто. Под шарфом оказался кроваво-красного цвета галстук, который словно светился, бросая багряные отблески на худое, необычайно бледное лицо этого человека. На вид ему было лет тридцать.

– Джон Сэнд, – произнес Марио, манерно представляя незнакомца.

Ему однако, пришлось прерваться: на лестнице послышалась тяжелая поступь Томаса Трамбелла, специалиста по уголовному праву. Через секунду раздался его громкий возглас:

– Генри! Виски с содовой для человека при смерти!

– Том, – обратился к нему Рубин, – если бы ты не прилагал такое количество усилий, чтобы непременно опаздывать на каждое заседание, то ты наверняка пришел бы сегодня чуть раньше.

– Чем позже я прихожу, – парировал Трамбелл, – тем меньше я слышу твоих глупых замечаний. Ход твоих мыслей никогда не принимал такого направления?

Когда наконец гостю был представлен и Трамбелл, все уселись по своим местам.

Меню на этот раз было составлено крайне небрежно: первым блюдом подавались артишоки. Естественно, видя такое положение, Рубин тут же пустился в пространные изложения правил приготовления подобающего соуса. Когда же Трамбелл заметил брезгливо, что единственным верным способом обращения с артишоками было бы опустить их в мусорный жбан возможно большего объема, Рубин сказал:

– Это справедливо в том случае, когда они поданы без надлежащего соуса.

Сэнд ел без всякого аппетита и оставил нетронутым не меньше трети своего безукоризненного бифштекса. Халстед, который имел склонность к полноте, кидал на этот кусок алчные взгляды. Его собственная тарелка опустела самой первой. Обглоданная кость и немного жира – вот и все, что в ней осталось.

Сэнд, по-видимому, заметил интерес Халстеда к недоеденному бифштексу и сказал:

– По правде говоря, я стараюсь не есть слишком много. Не позаботитесь ли вы о моем бифштексе?

– Кто? Я? Нет, премного благодарен, – угрюмо произнес Халстед.

Сэнд улыбнулся:

– Я могу быть с вами откровенным?

– Разумеется. Если вы внимательно слушали, о чем шла речь за этим столом, вы должны были заметить, что откровенность здесь в порядке вещей.

– Это хорошо. В любом случае я был бы с вами искренен, ибо правдивость – мой фетиш. Вы лжете, мистер Халстед. Конечно же, вы не прочь съесть остатки моего бифштекса и непременно бы так и поступили, будь вы уверены, что этого никто не заметит. Ведь так? Но общественные условности вынуждают вас лгать. Вам не хочется казаться жадным. Не хочется прослыть человеком, пренебрегающим элементарными нормами гигиены: на мясе, возможно, имеются частички слюны незнакомого вам человека.

Халстед нахмурился:

– Ну а если бы перед нами была обратная ситуация? Что тогда?

– То есть если бы на вашем месте был я?

– Да.

– Я не стал бы доедать ваш бифштекс исключительно из соображений чистоплотности, но и скрывать своих желаний тоже бы не стал. Едва ли не всякая ложь происходит от желания оградить себя от неприятностей: или же из страха перед общественными условностями. Я же полагаю, что ложь вряд ли может быть действенной формой защиты, А общественные установки меня не интересуют вовсе.

– Ложь, – вмешался Рубин, – может оказаться очень эффективным средством обороны, если она носит принципиальный, глобальный характер. Беда заключается в том, что люди чаще всего прибегают к вранью по пустякам.

– Ты что, недавно «Майн кампф» перечитывал? – спросил Гонсало.

Брови Рубина мгновенно взлетели вверх.

– Неужели ты полагаешь, что Гитлер первым воспользовался приемом большой лжи? Можно вспомнить Наполеона Третьего. Или еще пример – Юлий Цезарь. Тебе доводилось читать его «Комментарии»?

Генри уже принес ромовые бабы и теперь осторожно разливал по чашечкам кофе. В это время Авалон сказал:

– Вернемся к нашему достопочтенному гостю.

– Как хозяин и председатель настоящего собрания, – произнес Гонсало, – я бы хотел отменить процедуру допроса. Наш гость находится в затруднительном положении, и я попрошу его посвятить нас в подробности.

Одновременно он набрасывал карандашом шарж на обратной стороне меню, где Сэнд был изображен с вытянутым, грустным лицом и очень походил на породистую ищейку.

Сэнд прочистил горло.

– Насколько я понимаю, все сказанное в этом помещении будет сохранено в строжайшей тайне. Вместе с тем…

Трамбелл проследил за направлением взгляда Сэнда, после чего недовольно прорычал:

– По поводу Генри можете не беспокоиться. Он, пожалуй, самый достойный из нас всех. Если уж вам так угодно, можете сомневаться в порядочности любого из присутствующих, но не его.

– Благодарю вас, сэр, – пробормотал Генри, расставляя на буфете стаканы из-под бренди.

– Джентльмены, – начал Сэнд, – моя проблема заключается в том, что меня подозревают в совершении преступления.

– Какого именно? – строго спросил Трамбелл.

Обычно в его обязанности входило допрашивать клиентов. Одного взгляда на этого человека было достаточно, чтобы понять, что такой не упустит предоставленной ему возможности.

– Кражи, – ответил Сэнд. – Из сейфа компании, в которой я тружусь, исчезла определенная сумма денег и целая пачка ценных бумаг – облигаций. Я принадлежу к числу тех сотрудников, которые знают шифр, и у меня действительно была возможность незаметно для других открыть сейф. Были и мотивы для преступления: накануне я проигрался на скачках и испытывал крайнюю нужду в деньгах. В общем, все оборачивается не в мою пользу.

– Но он этого не делал, – с жаром вмешался Гонсало. – В этом-то весь фокус!

Авалон раскачивал наполовину пустым бокалом, который, видимо, и не собирался допивать. Он сказал:

– Я полагаю, нам следует позволить мистеру Сэнду рассказать все от начала до конца.

– Верно, – произнес Трамбелл. – Но тебе-то откуда известно, что он этого не совершал, Марио?

– Вот черт, да в этом-то и суть! – ответил Гонсало. – Ведь он говорит, что не делал, а раз так, то и не делал. Других доказательств мне не нужно. Конечно, у присяжных на этот счет может быть свое мнение но любой, кто знает этого человека, поверит ему. Я не раз слышал, как он признавался в таких неприглядных вещах, о которых ни один другой…

– Погоди. Позволь, я сам задам ему вопрос, хорошо? – сказал Трамбелл. – Вы брали из сейфа деньги и бумаги, мистер Сэнд?

Сэнд выдержал паузу. Его голубые блестящие глаза переходили с одного лица на другое. Затем он сказал:

– Джентльмены, я говорю вам чистейшую правду. Денег и бумаг я не брал.

Халстед быстро провел ладонью от лба до затылка, словно пытаясь стряхнуть с себя сомнения.

– Мистер Сэнд, – сказал он, – по-видимому, ваши коллеги вам доверяют. Вы всегда можете открыть сейф с ценными бумагами. И в то же время вы играете на скачках.

– Ну и что? На скачках играют многие.

– Но вы проигрываете.

– Это произошло непреднамеренно.

– А вы не рискуете потерять таким образом работу?

– У меня есть одно преимущество, сэр. Оно состоит в том, что я работаю под началом своего дяди. Он знает о моей слабости, но знает и о том, что я никогда не лгу. Он понимал также, что средства и возможность украсть у меня были. Знал о моих долгах. Я сам рассказал ему о них. Все, буквально все восстало против меня. Но дядя задал мне один-единственный вопрос: виновен ли я в пропаже, – и я ответил так же, как и вам: денег или бумаг я не брал. Дядя знает меня не первый год. И верит.

– В таком случае как удалось вам расплатиться с кредиторами?

– Мне крепко повезло, и опять-таки на скачках. Такое иногда случается. И произошло это незадолго до того, как была обнаружена пропажа из сейфа. Я расплатился со всеми букмекерами.

– Значит, мотивов у тебя все же не было? – сказал Гонсало.

– Этого нельзя утверждать. Кража могла произойти еще за две недели до того дня, когда ее обнаружили. Никто не заглядывал в отделение сейфа за все это время. Кроме самого вора, естественно. Мне могут возразить, мол, уже после того, как я взял деньги и облигации, мне повезло на бегах и кража потеряла свой смысл, но было уже слишком поздно.

– Вам могут также сказать, – заметил Халстед, – что вы воспользовались украденными деньгами для того, чтобы сделать крупную ставку.

– Кстати, ставки вовсе не были такими уж большими, а у меня имелись другие источники денег. Но вы правы: ваш довод тоже нельзя исключать.

Тут вмешался Трамбелл:

– Но если вы по-прежнему работаете там же, – а я полагаю, так оно и есть, – и раз уж ваш дядюшка не возбудил против вас дела, – я также верю, что он не возбудил, – то поставил ли он хотя бы в известность полицию?

– Нет. Он в состоянии компенсировать пропавшую сумму, а полиция… Он чувствует, что полиция свяжет инцидент только со мной. В то же время он убежден, что я не лгу ему.

– Господи, но в чем же тогда проблема?

– Просто нет никого другого, кто мог бы это совершить. Дядя даже не представляет, как иначе можно объяснить пропажу. Я тоже ума не приложу. А пока он не увидит какой-нибудь альтернативы, его не покинет чувство тревоги и подозрительности, пусть он даже и не будет высказывать их открыто. Он невольно станет следить за мной, не будет доверять. Работы я не потеряю, но повышения уже не получу. В конце концов вынужден буду уйти сам. И тогда мне нечего рассчитывать на доброжелательную рекомендацию. А получить от родного дяди рекомендательный документ иного содержания будет для меня слишком большим ударом.

– Выходит, вы пришли сюда, мистер Сэнд, – нахмурился Рубин, – по той причине, что мы решаем головоломки. Так сказал вам Гонсало. И теперь вы хотите услышать от нас, кто же в действительности взял эти деньги?

Сэнд пожал плечами:

– Не обязательно. Я даже не знаю, смогу ли предоставить в ваше распоряжение столько информации, сколько может понадобиться. Ведь вы не детективы, и не можете, скажем, отправиться на место преступления, допросить кого нужно и так далее. Но если бы вы сказали мне, как это могло случиться, – я был бы вам чрезвычайно признателен. Тогда я отправился бы к дяде и сказал ему: «Скорей всего, кража произошла вот так, так и эдак». Пускай даже ваша версия не будет соответствовать действительности; предположим, мои слова так и не убедят дядю; допустим, деньги и облигации нам вернуть так и не удастся. Но такая версия по меньшей мере развеяла бы его подозрения. Его бы, возможно, перестали мучить мысли о том, что я единственный вероятный преступник.

– Что ж, – сказал Авалон, – я полагаю, мы могли бы попытаться поразмышлять логически. Какие люди окружают вас и вашего дядю на службе? Мог ли кто-либо из них сильно нуждаться в деньгах?

Сэнд покачал головой;

– Настолько сильно, чтобы рисковать собственной репутацией? Не знаю. Возможно, кто-то задолжал крупную сумму. Или кто-то намеревался откупиться от шантажистов. Или просто жадность кого-то одолела. Появилась возможность взять деньги, и у человека не хватило сил устоять против соблазна. Если бы я был сыщиком, я бы стал подробно расспрашивать их, проверил бы все до единого документы и… Что еще делают в таких случаях детективы? Но я не…

– Разумеется, – сказал Авалон. – И мы не можем воспользоваться такими приемами. Итак, вы говорили, что у вас были и средства, и возможности. Только ли у вас?

– По меньшей мере трое наших сотрудников имеют доступ к сейфу, причем еще более простой, нежели я. Но ни один из них не знает шифра, а следов взлома на сейфе не было никаких. Кроме меня и моего дяди, шифром владеют еще двое, но один из них все это время находился в больнице, а другой – такой пожилой и надежный член фирмы, что не может вызывать ни малейших подозрений.

– Ага! – воскликнул Марио Гонсало. – Вот этот, скорей всего, нам и нужен!

– Ты, Марио, начитался Агаты Кристи, – остановил его Рубин. – Дело в том, что при разбирательстве почти каждого преступления именно тот, кого подозревают больше остальных, и оказывается преступником.

– К нашему делу это отношения не имеет, – сказал Халстед. – И потом… Это попросту неинтересно. Перед нами же задача исключительно логического свойства. Поэтому пускай мистер Сэнд расскажет нам все, что знает о сотрудниках фирмы, о каждом из них. А мы попытаемся представить возможные мотивы и способы совершения преступления кем-то одним.

– Проклятье, – прервал его Трамбелл. – Разве кто-то сказал, что преступление было совершено одним человеком? Вот вы говорите, что кто-то из сотрудников лежал в больнице. Что с того? Ведь есть телефоны. Этот человек мог без труда сообщить шифр сообщнику.

– Хорошо, хорошо, – поспешно произнес Халстед. – Мы должны проработать все возможные варианты, из которых некоторые окажутся более правдоподобными, нежели другие. После того, как мы тщательнейшим образом обсудим и продумаем эти оставшиеся гипотезы, мистер Сэнд выберет из них одну, наиболее вероятную, и перескажет ее своему дяде.

– Разрешите сказать мне, сэр? – произнес Генри так быстро и настолько громко (куда делась его манера бормотать?), что все тут же обернулись к нему. – Хотя я и не принадлежу к числу Черных Вдовцов… – продолжал он уже тише.

– Ты не прав, – сказал Рубин. – Ты ведь знаешь, что являешься одним из нас. По сути дела, ты единственный, кто не пропустил ни одного заседания клуба.

– В таком случае позвольте обратить ваше внимание, джентльмены, на то, что если мистер Сэнд воспользуется вашими выводами, какими бы они ни оказались в конце концов, то он таким образом вынесет сказанное за пределы этих стен и нарушит конфиденциальность наших заседаний.

Наступило неловкое молчание. Первым заговорил Халстед:

– В интересах защиты репутации ни в чем не повинного человека, конечно же…

Генри слегка покачал головой:

– Но какой ценой мы спасем эту репутацию? Подозрение падет на других людей – одного или нескольких, которые могут быть так же невинны.

– У Генри явно что-то на уме, – сказал Авалон. – А мы, кажется, зашли в полный тупик.

– Это так, – подтвердил Генри. – Нам нужно прийти к определенному решению, которое будет отвечать правилам клуба и никак не коснется посторонних людей.

– Ладно, Генри, выкладывай, – сказал Трамбелл.

– Позвольте объяснить все по порядку. Как заметил еще до начала нашего ужина мистер Гонсало, мне, именно мне было особенно интересно встретиться с человеком, который никогда не лжет.

– Послушай, Генри, – произнес Рубин, – ты сам – образец патологической правдивости. И знаешь это. Мы все в этом не раз убеждались.

– Возможно, – ответил Генри. – Но я, бывает, тоже лгу.

– Ты сомневаешься в искренности слов Сэнда? – удивился Рубин.

– Уверяю вас!.. – начал было Сэнд с неподдельной болью в голосе.

– Не стоит, – сказал Генри. – Я верю каждому слову мистера Сэнда. Денег или бумаг он не брал. В то же время элементарная логика указывает только на него. Его карьера под угрозой. С другой стороны, положение можно спасти, если будет найдено разумное альтернативное объяснение случившемуся, даже если такое объяснение не приведет к решению загадки. А поскольку этот господин не в состоянии придумать такую версию сам, он обращается к нам за помощью. Я глубоко убежден, джентльмены, что все это – истина.

– Благодарю вас, дружище, – кивнул головой Сэнд.

– И все же, – продолжал Генри, – зададим себе вопрос: что есть истина? Возьмем конкретный случай. Мистер Трамбелл, если быть откровенным, то я считаю, что ваша неизменная манера опаздывать и входить сюда с криком «Виски с содовой человеку при смерти!» свидетельствует о невоспитанности и грубости ее носителя. Но хуже другое: это уже попросту действует на нервы и, кажется, не мне одному. – Щеки Трамбелла запылали, но Генри продолжал так же твердо: – Однако если у меня кто-то случайно спросит, имею ли я что-либо против вашей привычки, я отвечу «нет». Строго говоря, это будет ложью, но вы нравитесь мне по ряду других причин, которые значительно перевешивают эту вашу нелепую фразу. Таким образом, если бы я говорил о вас чистую правду всякий раз, когда вы входите в это помещение, это привело бы к еще большей лжи. Поэтому я предпочитаю молчать, то есть в известной степени лгать, выражая таким образом истину – мою симпатию к вам, мистер Трамбелл.

– Что-то твоя симпатия ко мне не очень симпатична мне самому, Генри, – негромко проворчал Трамбелл.

– Или другой пример. Мистер Халстед сочинил лимерик по мотивам песни первой «Илиады». Мистер Авалон прав: имя героя должно звучать как «Ахиллес», а не «Ахилл»; по-гречески, кажется, даже «Ахиллеус». Но мистер Рубин тут же возразил, отметив, что правда в данном случае будет воспринята как типографская опечатка, что наверняка испортит эффект от восприятия стишка. Вновь буквальная истина создает дополнительные проблемы! Теперь о мистере Сэнде. Он утверждает, что любая ложь происходит от желания оградить себя или же от страха перед общественными установками. Но разве может человек игнорировать всю жизнь эти важные категории? Если мы утратим способность лгать, мы заставим саму истину делать это за нас.

– Кажется, ты теряешь нить рассуждений, Генри, – сказал Гонсало.

– Я так не думаю, мистер Гонсало. Лишь немногие из нас воспринимают слова в их буквальном значении. А ведь часто происходит так, что дословная правда несет в себе обман. И лучше всех это знают те, кто никогда не лжет.

Бледные щеки Сэнда слегка тронул румянец – или, возможно, так только казалось из-за красного галстука на его шее.

– Куда вы клоните, черт подери? – не выдержал он.

– Я бы хотел задать вам один вопрос. Если, конечно, члены собрания не возражают.

– А мне плевать, возражают они или нет, – сказал Сэнд, сверкая очками на Генри. – Если вы немедленно не оставите своего тона, я вообще отвечать откажусь.

– Как вам будет угодно, – произнес Генри. – Дело в том, что, отрицая свою причастность к преступлению, вы всякий раз делали это одними и теми же словами, Я не мог не обратить внимания на эту особенность, поскольку заранее настроился вслушиваться в буквальный смысл ваших слов. Ведь вы никогда не лжете. Итак, вы несколько раз повторили: «Денег или бумаг я не брал».

– И это чистейшая правда! – почти выкрикнул Сэнд.

– Несомненно. В противном случае вы бы этого не сказали, – согласился Генри. – А теперь мой вопрос. Скажите, вы, случайно, не брали деньги и бумаги?

На несколько секунд воцарилась полная тишина. Затем Сэнд поднялся со стула и проговорил:

– Где мое пальто? Прощайте. Прошу всех помнить о том, что сказанное здесь не должно получить огласки.

Когда он ушел, Трамбелл произнес:

– Ну надо же! Будь я проклят!

На что Генри ответил:

– Не будете, мистер Трамбелл. Не стоит отчаиваться.