Текст книги "Нина. Книга 1. Проклятый дар (СИ)"
Автор книги: Айя Сафина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
Нина. Книга 1. Проклятый дар
Пролог
– Твоя жизнь висит на кончике моего пальца. Бум! И тебя уже нет.
Холодное дуло пистолета надавило на висок.
– Поразительно, как один маленький кусок металла способен родить первобытный страх перед смертью, уничтожить бытие и сотворить хаос.
Его хрипловатый голос вкупе с привычкой растягивать слова заставляли душу выть от нестерпимой пытки.
– Скажи, ты видишь ее там?
Она подняла на него опухшие от слез глаза.
– Смерть. Ты видишь ее внутри?
И с этими словами он заглянул в дуло сам, лишив ее возможности ответить. Он сосредоточенно вглядывался в удлиненный ствол Хеклер-Коха, словно там и вправду кто-то прятался.
– Я вижу. Она там…. Застыла в ожидании. Безмолвный хищник. Молниеносная и всегда наготове. Я чувствую ее запах. Слышу ее скрежет. Между нами лишь мгновение. Оно дразнит ее, возбуждает, злит.
Он прижался ноздрями к стволу и силой втянул аромат.
– Предвкушение конца – захватывающее чувство.
Внезапно он смолк, позволив тишине окутать их в холодном мраке пустой комнаты с голыми кирпичными стенами и холодным бетонным полом. Ночной ветер завывал в пустых оконных проемах, а ритм пульса отбивал секунды в бесконечной черноте. Казалось, что с каждым ударом сердца его палец все сильнее давил на курок. На мгновение она поверила, что он и впрямь застрелится.
Но рука с пистолетом опустилась. В его глазах блеснули слезы.
Он присел возле нее. Теплое дыхание обдавало запахом табака. Кубинские Пор-Ларранага. Так пах только он. Характерный запах, позволявший выслеживать его сквозь расстояние и время. И сколь бы мерзким и пугающим ни было это дыхание, мрачные глубины ее души всегда тянулись к притягательному аромату садизма, что он источал.
– Но ты, – продолжал он, – ты не боишься смерти. Я каждый день задавался вопросом: почему? Ты была моей надоедливой загадкой без ответа. Я так много и навязчиво думал о тебе, что терял счет времени.
Она чувствовала, как в нем растет раздражение.
– И ты хороша. Ты бесстыдно пользовалась моими мыслями. Тебе практически удалось вбить сюда, – с этими словами он яростно ударил себя стволом по лбу, – мысли о моей слабости, немощности!
Его слеза скатилась на ее ободранное плечо, которое тут же засаднило.
– Это не мои мысли. Они – твои. А знаешь, как я понял? – он приблизился губами к самому ее лицу. – Предательство смердит, Нина.
Он грубо впился в ее губы, словно сопротивляясь самому себе. Вымученный поцелуй длился недолго. Он резко оттолкнул ее лицо рукой, так, что она не удержалась и завалилась набок. Пластиковые наручники больно врезались в запястья.
– Мне кажется, я знаю ответ. Я раскрыл твою загадку.
Он вытащил магазин, взглянул на, блеснувший на свету патрон, и задвинул магазин обратно.
– Ты не боишься смерти, потому что ты и есть смерть.
Ком встал в горле. Она задержала дыхание в попытке снять онемение. Лишь бы скрыть смятение! Лишь бы не дать ему поверить в то, что он на правильном пути! Но предательская слеза скатилась по щеке, и утереть ее или спрятать было невозможно.
Он победоносно улыбнулся, осознав, свою правоту.
– Высший разум, или Бог, или кто бы там ни сидел наверху схватил свою давнюю подругу за глотку, поместил в тленную плоть и повелел: «Весели!» Чем же ты его так разозлила? Может, возгордилась? Возжелала сама стать богом? Ведь это – чистой воды кара самым изощренным способом, придумывать которые Бог – мастер!
Он погрозил пальцем небесам, словно раскусил Господа, которого так ненавидел. А потом вновь приблизился к ней в желании донести до ее ушей каждое произнесенное слово.
– Твоя омерзительность просачивается сквозь поры и заражает все вокруг мором!
Она подняла на него свои ядовитые глаза. Он ухмыльнулся, узрев в них отчаяние.
– Они все мрут! Родители, друзья, любовники…. Всё, что ты оставляешь после себя, это зловонные поля гниющих трупов!
Она выдала плачевный стон.
Нет, он вовсе не сломил ее. Это невозможно. Ее душа измучена настолько, что сломить ее может только могила. Однажды и безвозвратно.
Но плакала она из-за того, что он снова оказался прав. Мор – имя, которое подходит ей, как нельзя лучше.
– Но как говорят? Достоинства – продолжения недостатков? В божьем наказании – твое спасение. Ты земная пыль и в пыль превратишься [1]1
1 Библия, Бытие 3:19
[Закрыть].
Металлическое дуло снова пронзило висок стрелой холода, как и физическое ощущение непоколебимости его духа, даже сейчас, когда он так близок к срыву. Он уже почти касался ответа, что искал всю свою сознательную жизнь. И она была готова сыграть заключительную партию своей роли в пьесе его жизни.
Причина, которая свела их вместе – ее долг помочь ему обрести катарсис.
– Не хочешь говорить со мной?
Она лишь тихо всхлипнула.
Он схватил ее мокрое от слез лицо за подбородок и дернул кверху. Она зажмурилась.
– Ну, давай же! Вот он – я! – зарычал он. – Взгляни на меня! Воспользуйся своим даром!
Смачный плевок ударил ему в лицо.
– Довольно бесконечных слов, Томас! Делай, что задумал! – прошипела она.
Томас растянулся в довольной улыбке, спокойно достал из кармана платок и вытерся.
– Да ведь ты понятия не имеешь, что я задумал.
Он присел перед ней.
– По какой-то причине именно мои мысли с трудом поддаются чтению, не так ли?
– Я вижу, что ты хочешь. И это невозможно. Ты не получишь меня, – хрипела она.
– Нина, но ведь ты – мое сокровище, – его твердый голос дрогнул. – Ты и я вместе, помнишь?
Разумеется, она помнила. По возращении она только о нем и думала. Но насколько сладостными были воспоминания для одной стороны ее сознания, настолько же чудовищными они были для другой. Как уродливый червь они насыщались сочной мякотью ее гуманности, заражая остатки человечности гнилью.
Твердая ладонь нежно, насколько он умел, провела по щеке.
– Ты и я вместе. И целый мир у наших ног! Я пролью кровь во имя тебя. Ты будешь лить ее сама! И только наша воля, лишь наше слово будет законом!
Он – единственный, кто понимал ее сущность. Он – змий, сладко звучат его подкупающие речи. Вот только финал его соблазнов уже известен – она будет изгнана из рая. Здесь бы ей рассмеяться по-дьявольски громко над собственной наивностью. Со всем дерьмом в ее жизни она продолжала верить в существование утопичного рая, созданного для нее. Место, где ждут родители, место, где она оставила Тори.
– Нина, – его зов вырвал из воображаемого мира, куда она так часто уходила.
– Нина, почему ты упорствуешь? – искренне удивлялся он.
– Потому что я вижу своих Монстров, а ты своих – нет.
Он едва ли задумался о буквальности ее слов, и она понимала, почему. Ему всегда нужны физические доказательства. Вот только как показать человеку его безумие? Благо, Нина обладала талантом рождать образы из воздуха.
– Оглянись, Томас. Вон он, – она указала головой куда-то позади него.
Дрожь родилась на затылке и пробежала по спине к самым пяткам. Томас – один из тех редких типов людей, отличающихся поразительным бесстрашием. И сейчас он бы просто ухмыльнулся жалкой попытке запугать его. Но его сильная сторона личности, благодаря которой он стал во главе преступного синдиката – фантастическое чутье. И сейчас мурашки на затылке говорили от имени чутья: «Осторожно! Сзади кто-то смотрит на тебя!»
Но это невозможно! Они здесь – одни!
И все же, обернись.
И Томас обернулся. Там, в углу, даже сквозь плотную стену мрака четко проступали костлявые контуры бледного до синевы уродца. Его голова лысая и непропорционально громоздкая, у него нет лица, а только широкая скальпированная пасть, обнажающая десятки длинных, подобно кинжалам, зубов, с которых капала кровавая слюна. Он пресмыкался на изломанных конечностях, обтянутых кровавыми лохмотьями, некогда бывшими кожей. И все то время, что он неподвижно и молча сидел в углу, взгляд его был устремлен на Томаса. Нет, у него не было глаз, но Томас готов был поклясться, что чудище смотрит на него.
Томас медленно отвернулся. Его лицо побледнело от подступающей тошноты.
– Этот – мой, и он далеко не один, – тихо шептала Нина, словно пыталась утаить слова от монстра.
– Он – ненастоящий, – настороженно произнес Томас.
– А разве ты не чувствуешь его вонь?
И Томас понял, что приступ тошноты возник именно из-за этого трупного запаха, что, по всей видимости, источал уродец. Но как это возможно? Ведь он нереален!
– Они – изувечены по моему образу и подобию. И внутри тебя, Томас, есть такие же, и изуродованы они по твоему подобию.
Томас снова обернулся, но на этот раз в углу никого не было, и только запах продолжал создавать иллюзию его присутствия. Томас знал, что Нина способна создавать картины из воздуха и дурачить людей. Но с этим уродцем он почувствовал какую-то едва уловимую связь, которую не в силах был объяснить. Он был уверен, что этот монстр ему не чужой.
– Они – мертвы, Томас, но продолжают жить. Это неправильно. Их нужно уничтожить.
Томас резко встал и возбужденно прошагал туда, где только что был уродец, пытаясь отыскать его следы.
– Чего ты боишься? – спросила она.
– Я? – ухмыльнулся Томас. – Я ничего не боюсь! Это ты их боишься, Нина!
И он был прав. Да, она всю жизнь боялась Монстров, несмотря на то, что они присутствовали лишь в ее голове. Это не мешало им калечить ее тело и обезображивать разум. И никто из настоящих живых людей не мог ей помочь! Они всегда были то слепы, то глупы. Она ревела навзрыд – ей давали лекарства, буйствовала в припадках – заставляли поверить, что тот параллельный мир нереален, а когда она начала убивать – ее просто спрятали, потому что были не в силах понять ее болезнь. Отложили, так сказать, в ящик до появления очередного супер-лекарства, который превратит ее в сомнамбулу без эмоций и памяти, витающую на границе сна и яви. Они не замечали немую мольбу, тенью лежащую на бледном лице. Они продолжали равнодушно называть ее больной.
Томас прошагал к пустому дверному проему, ведущему в ночную пропасть.
– Ты покинешь это место либо со мной, либо в черном мешке. Время твое на исходе, – заключил Томас, уставившись на бетонное дно парковки далеко внизу с высоты десятого этажа.
Его холодный взгляд сохранял невозмутимое спокойствие, но она-то чувствовала, как душа его вибрировала в растерянных порывах. Томас был озадачен, и Нина видела в этом хороший знак.
– Томас, – позвала она.
Он посмотрел на нее так, как ей всегда нравилось – дерзко и хладнокровно.
– Пойдем со мной. Я покажу тебе всё, – шепотом пригласила она в путешествие длиною в ее жизнь.
«Любой девушке перед смертью хочется услышать свою историю…» [2]2
2 Чак Паланик «Невидимки»
[Закрыть]
1. Дар
Ее звали Нина. И она была мертвецом, обличенным в живую плоть. По крайней мере, так она всегда ощущала себя. Ей приходилось притворяться одной из живых, чтобы затесаться в толпу, а это чертовски сложное занятие, когда ты – шизофреник. И Нина прилагала все свои усилия, чтобы скрывать истинную сущность. В этом было ее спасение.
Люди обожают заниматься классифицированием. Тогда жизнь упорядочена, жизнь разложена по полочкам. И если ты не попадаешь под определение какого-либо класса или вида, ты становишься изгоем. Для Нины было жизненно необходимым относиться к классу нормальных, обычных, среднестатистических и тем незаметных людей. Потому что как только в ней замечали ее настоящие изгойские черты, ее жизнь подвергалась опасности.
Необычная шизофрения. Необычный изгой.
Мертвец в живом теле, мечтающий ощутить благословенное дыхание жизни. И когда она была готова воскликнуть: «Да! Я знаю, каково это – быть живым!», тогда все тут же шло прахом к чертям в ад. Необычному изгою не следовало радоваться не своему уделу.
Если бы Нина верила в бога, то акт своего создания приписала бы к канцелярской ошибке на небесах – мертвую душонку поместили не туда.
А может, это был эксперимент? В таком случае он с треском провалился, потому что подопытная едва справлялась с муками противоестественного союза жизни и смерти.
Мертвецу никогда не сыскать место среди живых. Как антиподам, им предоставлена вечность в разных мирах.
Разлагающаяся душа заставляет тело медленно гнить, как если бы зараза проникла в созревающий кокон и сожрала гусеницу, не давая ей возможности превратиться в прелестную бабочку.
Хорошо, что человеку со всей его духовной сложностью свойственно идти наперекор установленному порядку. Это бунтарство стало спасительным оплотом для умирающей бабочки-Нины. Всю свою жизнь она рьяно противостояла гнили в попытке излечиться от нее и вписаться, наконец, в понятие живого человека. Конечно, получалось не всегда, и Нина зачастую задавалась вопросом: а был ли толк?
Однажды друг сказал в сердцах, что ее душа рождена в адских недрах, и как бы она ни боролась, в конце концов, дьявольская сущность сожрет последние крошки ее человечности. Эти слова, точно пророчество, навсегда отпечатались в ее памяти.
А дьявольская сущность пожирала ее с самого зачатия.
***
Франк бросил недомытую кружку в раковину и одним прыжком оказался возле жены, бившейся в судорогах на полу. Каштановые волосы разметались по сторонам, тело скрючилось в неестественной позе, изо рта била пена. Франк уже отработанными движениями повернул Лили набок, подложил под голову полотенце и слегка сдерживал амплитуду конвульсий. Неладное он почуял спустя минуту – сквозь бежевую юбку Лили просачивалось кровавое пятно.
Очнулась Лили в больнице. Еще не открыв глаза, она почувствовала под рукой мягкость рыжих кудряшек Франка. Он прикорнул возле жены, положив ее тонкую белоснежную ладонь себе на голову. Лили нежно погладила мужа по голове, отчего тот сразу проснулся.
С минуту они молча смотрели друг на друга, улыбаясь.
– Все было так плохо? – наконец, прохрипела Лили.
Франк достал из кармана клетчатой рубашки очки в круглой оправе. Лили нравилось, когда он их носил. Он становился похож на профессора. Вдобавок она подарила ему коричневый портфель в прошлом году, вот только внутри он носил не учебники и лекции, а чертежи. Он работал проектировщиком канализации и водоснабжения в частной фирме. Лили безмерно любила этого мужчину вот уже тринадцать лет.
– Они провели несколько анализов, пока ты спала, – сказал Франк, надвинув очки на самую переносицу.
– Что за анализы? – искренне удивилась Лили.
Эпилептиком она была с ранних лет, приступы были редкими, и в больницу она попадала только в крайних случаях, не говоря уже об анализах – их практически никогда не проводили. А последние пару лет она, вообще, не вспоминала о болезни. Загадочная улыбка Франка добавляла интриги.
– Ты беременна, – прошептал он.
С этой секунды мир Лили изменился навсегда. Сказать, что она была счастлива, значит сильно преуменьшить реальный факт. Она буквально зарыдала от ликования. Наконец, бог одарил их чудом!
Беременность во время эпилепсии – крайне замысловатый процесс. Слишком много подводных камней, которые, к счастью, возможно предугадать. Лили и Франк – последние люди, которых можно было бы обвинить в беспечности. Они тщательно готовились к процессу создания новой жизни: многочисленные консультации у неврологов, психиатров, эпилептологов, педиатров, ревностное следование рекомендациям врачей, рьяный контроль приема медикаментов. И когда наступила устойчивая ремиссия, они начали пытаться.
И вот спустя год попыток настал счастливый момент. Правда последний приступ вновь напомнил о всей серьезности уже известных им возможных последствий. Но их было не остановить. Стартовый выстрел обозначил начало, и назад пути не было.
К сожалению, мажущие кровянистые выделения на шестой неделе беременности означали, что уже что-то пошло не так. УЗИ провели незамедлительно в тот же день. Лили доверяла своему врачу, но отказалась поверить в выдвинутый им диагноз – замершая беременность.
Лили ударилась в слезы, врач не смог устоять перед ними.
– Хорошо, подождем недельку и посмотрим УЗИ в динамике, – заключил он.
Но неделю ждать не пришлось. Уже на следующее утро внизу живота возникла тянущая боль, словно плоду не нравилось, что о нем так быстро забыли.
Очередное УЗИ гулко озвучило сердцебиение, но кровянистые выделения подтверждали отслойку плода. Врач аккуратно водил датчиком по упругому животу, стараясь не сотрясать вселенную зародыша.
– Ты побудешь на сохранении до стабилизации малыша, – тихо говорил врач.
– Как скажете! Я готова на все ради нее! – лепетала женщина.
Франк, все это время находившийся рядом с женой, лишь грустно улыбнулся.
– Она? – скептически посмеялся врач.
Но Лили был чужд скепсис.
– Я знаю, что это она, – шептала Лили, – я вижу ее во снах.
Врачи работают с фактами. Надежда в их работе – вещь нужная, но временами для нее просто нет оснований. Загадывать пол ребенка матери-эпилептика на шестой неделе с кровотечением было чертовски самоуверенно.
Две недели в больнице под неусыпным контролем врачей: витамины, капельницы, гормоны, осмотры. Привычный фенобарбитал был заменен карбамазепином во избежание развития порока сердца у плода. И хотя во время беременности не рекомендуется менять антиэпилептические препараты, для Лили было сделано исключение – ребенок пребывал на грани жизни и смерти.
Когда состояние Лили нормализовалось, врач, вопреки ожиданиям, оставил ее в больнице. И решение было верным, потому что через несколько дней у нее случился очередной приступ. Благо, их было трое в палате, когда Лили охватили судороги. Франк успел придержать ее голову, врач подхватил, и вместе они мягко уложили ее на пол.
– Придерживай ноги! Аккуратнее! – приказывал врач медсестре, пытаясь справиться с конвульсиями в плечах.
Франк обложил голову жены подушками, и они все пытались умерить силу судорог, губительных для плода.
– Второй приступ за месяц. Так часто их еще не было, – тревожился Франк.
– Это из-за смены препарата, – объяснял врач, – поверьте, для Лили угроз нет. Только для малыша.
Разумеется, за припадком последовало кровотечение, на этот раз оно было обильным, словно ребенок сопротивлялся попыткам спасти его.
– Пожалуйста, малышка моя, живи, – шептала пришедшая в себя Лили.
Пока доктор проводил осмотр, она чувствовала, как из нее сочилась тонкая струйка крови. Вид доктора был удручающим, но он воздержался от поспешных выводов и отправил Лили на УЗИ, бог знает, какое по счету. Ребенок, как ни странно, был жив, а проблема заключалась в очередной отслойке.
Вся беременность Лили проходила под неусыпным контролем врачей. Эпилептические припадки продолжались, но с меньшей частотой. К середине беременности сопровождавшее припадки кровотечение прекратилось. Остались лишь неконтролируемые судороги из-за неподходящего для Лили лекарства. Их уже невозможно было остановить. Очередная смена препарата погубила бы плод.
Франк каждую ночь проводил в палате рядом с женой. Когда Лили засыпала на груди мужа, его часто посещала мысль: а что если этот ребенок не должен появиться на свет по божьему умыслу, а они только препятствуют? Но потом, вдохнув аромат луговых цветов с волос Лили, он ругал себя за подобные мысли. Ведь ребенок – самое желанное для Лили из всего, что он мог бы ей предложить! Лили не успокоится, пока не родит ребенка. И раз они уже зашли так далеко, останавливаться нельзя! Ради Лили.
Они засыпали, держась за руки чуть ниже живота, дабы не тревожить хрупкое создание, которое каждый шорох, каждое движение за стеной принимает за знаки богов. Пока жена спала, Франк представлял мир дочурки. Как ей должно быть страшно сейчас! Если бы человек увидел, как за облаками проносится гигантская тень да при этом гулко смеется, то впал бы в ужас и предрек скорый апокалипсис. А малышка переживала подобное каждый день. Она знает, что там за плотной стеной облаков кто-то есть. Большой, громкий и, наверняка, могучий! Когда бог плачет, здесь внизу становится тоскливо, когда бог спит, приходит безмятежность. А еще бог напевает таинственные мелодии, от которых тянет спать. И в руках этого бога ее жизнь.
– Все хорошо, малышка. Мы защитим тебя, – шептал Франк, и ему казалось, что через кожу на животе Лили проступала ручка.
К середине срока был обнаружен дополнительный тягостный фактор – неправильное положение плода, которое не изменилось вплоть до родов, начавшихся раньше запланированной даты.
Тридцать вторая неделя, девочка запутана в пуповине попкой вперед, гинипрал не может купировать схватки, и врачи прибегают к срочному кесареву.
Малышка Нина появилась на свет.
Всеобщий восторг почти сразу сменился озабоченностью докторов – малышка не дышала. Лили заподозрила неладное, когда поняла, что младенец не кричит. Присутствующий рядом Франк успокаивал жену, не смея сказать правду. Он неотрывно наблюдал за попытками врача заставить синюшную крошку вдохнуть, беззвучно и слезно молил о чуде. Несколько минут врач пытался реанимировать маленькое тельце, пока другие скрупулезно зашивали Лили, все еще пребывающей в неведении. Но опять-таки чуду суждено было сбыться. Ребенок задышал.
Разумеется, после столь тяжелой беременности никто не ожидал отменного здоровья младенца. Лили едва успела окрестить именем девочку, которую даже не приложили к материнской груди, как Нину уже забрали в реанимационное отделение и положили в кувез. Когда Лили пришла в себя, Франк, едва сдерживая слезы, сообщил, что показатели Нины плохи, и вероятность летального исхода высока. Лили отказывалась верить.
– Она будет жить! – плакала Лили, – она семь месяцев пыталась жить и сейчас будет!
Франк поглаживал голову Лили, пытаясь унять ее рыдания.
– У нее есть ангел, Франк! Кто-то все это время помогал ей, и сейчас поможет!
Знай они ее будущее, речь бы шла не об ангеле, а о демоне, старательно защищающем свои инвестиции.
Усилиями врачей ли, молитвами, худшие прогнозы докторов оказались ошибочными. Каким-то образом Нина продолжала дышать. Казалось, что она держится за жизнь нехотя, будто кто-то или что-то заставляло ее делать один вдох за другим против ее воли.
Крохотное тельце розовело, сердцебиение и обменные процессы восстанавливались, и через три недели Нина превратилась в относительно здорового младенца.
Когда Лили, наконец, взяла малышку на руки в первый раз, она не могла поверить, что держит собственную дочь. Все произошедшее казалось дурным сном, будто все напасти произошли не с ней, а если и с ней, то в какой-то из прошлых жизней. И хотя она наблюдала за ней через стекло кувеза на протяжении этих трех недель, только взяв Нину на руки, Лили ощутила всю полноту материнства. Вот она! Родная плоть и кровь! Смысл жизни! Смысл перенесенных страданий, которые теперь казались ничтожными пустяками.
Лили держала Нину и слегка раскачивалась из стороны в сторону. Франк обнимал жену за плечи, и они оба не могли оторвать глаз от белоснежного человечка с бархатистой кожей.
Тератогенный эффект карбамазепина наделил Нину обширным правосторонним расщеплением мягкого и твердого неба и губы. Детская волчья пасть выглядела достаточно зловещей, но не для родителей. Лили даже находила это забавным, когда малышка сосала грудь – сосок точно проходил в расщелину под ноздрей. Врачи уверили, что оперативное вмешательство по корректировке подобных аномалий развито достаточно, и к трехлетнему возрасту от врожденного порока останется лишь маленький шрам над губой.
После выписки из роддома начался новый мир, полный материнских хлопот, недосыпа, памперсов и детского плача, которые Лили принимала с благоговением фанатика. Франк был вынужден увеличить количество рабочих часов, и теперь мог отсутствовать дома до глубокого вечера, что нисколько не смущало Лили. С Ниной она забывала о времени, о людях, о собственных нуждах. Для Лили существовала только Нина и забота о ней. А забот было гораздо больше, чем с обычными младенцами. Так как Нина перенесла асфиксию и являлась обладателем волчьей пасти, первые годы жизни она должна была наблюдаться сразу у нескольких специалистов, отчего Лили практически каждый день наведывалась в больницу. Ребенку требовалось большое количество процедур для поддержания адекватного состояния здоровья. Медицинский массаж, гимнастика, плавание, все рекомендации врачей Лили блюла добросовестно и скрупулезно. Она недосыпала, но, тем не менее, не позволяла Франку вставать посреди ночи на требующий детский плач, считая, что такое хрупкое создание понять без слов способна только мать.
Когда наступило время оперативного вмешательства по исправлению волчьей пасти, у Лили случилась истерика из-за того, что врачи запретили ей присутствовать в операционной. Лили все время казалось, что все всё делают не так. Хирург неправильно взял Нину на руки, медсестра не так придерживает ей шею, анестезиолог слишком грубо положил ее на кушетку. Кончилось тем, что Лили силой вывели из процедурной.
– Она слишком слаба! Она слишком слаба! – повторяла Лили, наворачивая круги в зоне ожидания.
– Лили, врачи знают свое дело, – успокаивал Франк.
– Ни черта они не знают! Они только и делали, что хоронили ее! – огрызалась Лили.
– Это несложная операция! Или ты хочешь, чтобы Нина на всю жизнь осталась с дырой посреди лица? – не выдержал Франк.
Но Лили была безутешна, пока не закончилась операция и ее не пустили в палату к дремлющей дочурке, где бедная женщина дала клятвенное обещание больше никогда не оставлять малышку ни на секунду.
К полутора годам Нине полностью исправили расщепленное небо, и она превратилась в умилительного ребенка с огромными светло-серыми глазами и волнистыми коричневыми волосами.
И вроде все тяготы должны бы уже остаться позади, но ведь Нина была необычным изгоем, а асфиксия и волчья пасть – недостаточны для того, чтобы им стать.
В поведении Нины и раньше наблюдались отклонения, но врачи списывали их на интенсивную терапию и реабилитацию малышки после операций. К тому же они были больше озабочены физиологическими параметрами ее здоровья, чем умственными, ведь она была еще мала. И как только в больших необыкновенно светлых серых глазах появились первые проблески сознательного, с ними же стали проявляться странности поведения.
Ребенок начал беспрестанно плакать. Но это был необычный детский плач с истериками, криками и мычаниями. Плач Нины был всегда беззвучным. Все, что выдавало его – слезы на пухлых щеках и шмыгающий детский носик. Спрашивать у Нины причины ее расстройств было бесполезным – она отказывалась говорить, и до некоторой поры врачи даже подозревали немоту, которая была быстро отвергнута после ряда тестов. Врачи так и не смогли дать ответа обеспокоенным родителям. По всем физическим показателям двухлетний ребенок был здоров, доктора лишь разводили руками.
С течением лет картина стала четче. Нина росла очень тихим и замкнутым ребенком. Когда однажды Лили вывела дочь на прогулку в парк, заполненный детьми всех возрастов, бедная девочка забилась в угол клумбы, даже не дойдя до детской площадки. Она словно впала в ступор и не могла сделать ни шагу, как бы ни просила ее мать. Нину била дрожь, огромные серые глаза наполнены страхом, а дыхание становилось все чаще и судорожнее, пока от избытка кислорода она не потеряла сознание.
Позже Лили заметила, что малышка мало спала. Она стала следить за дочерью по ночам и поняла, что дочь мучают кошмары. Нина просыпалась в поту по несколько раз за ночь, в глазах замирал ужас, и снова слезы скатывались по щекам. Все вопросы Лили Нина оставляла без ответа и лишь тихо всхлипывала, уткнувшись носом в шею матери. Постоянные недосыпы и плач, разумеется, сказывались на физическом состоянии девочки. Худоба, бледность, синева под глазами. Все говорило о том, что что-то истощает детский организм.
Нина не проявляла особого интереса к играм. Куклы, пирамидки, паззлы – все было едва тронутым. Ребенок большую часть времени желал неподвижно сидеть на полу, уставившись в одну точку. Даже в детской комнате больницы, где игрушками пестрел каждый сантиметр пола, Нина не демонстрировала ни малейшей заинтересованности чем—либо, кроме разве что карандашей и альбомного листа. Поначалу педиатр заподозрил аутизм, на что указывало явное нарушение социальных взаимодействий и ограниченность интересов. Но при более тщательном наблюдении стало ясно, что это вовсе не аутизм.
Нина часто с опаской оглядывалась по сторонам, будто кто-то или что-то внезапно пугал ее. Лили по несколько раз на дню заставала малышку, замершую в оцепенении, уставившуюся испуганными глазами в одну точку. Она могла спокойно обедать, а в следующую секунду бросить ложку и застыть, увидев нечто на столе. Или с интересом собирать кубики, а потом внезапно бросить их, уставившись на невидимку рядом с собой. Проблема в том, что это нечто видела только Нина.
Выводы врачей не заставили себя долго ждать. Диагноз – детское неспецифичное психическое расстройство с неустановленными причинами. Природа галлюцинаций была неясна, также как и их наличие. Так как Нина была еще слишком мала для психотерапии (малышке едва исполнилось три года), было решено чуть повременить с тревогами. Зачастую такие проблемы в раннем возрасте проходят сами собой, поддаваясь атаке детской любознательности в познании окружающего мира.
Все родители судорожно ждут первые слова ребенка, особенно когда он не торопится заговорить. Банальные слова «мама, папа», слетающие с крошечных губ маленьких человечков, не до конца понимающих их значение, приводят в неописуемый восторг каждого взрослого. Неизвестно, ожидали ли Лили и Франк тех же слов от Нины, ожидали ли очередного неприятного сюрприза. Первое слово Нина произнесла в четыре года.
– Злой, – прошептала малышка.
Двоякие чувства обуяли Лили, присутствующей при столь долгожданном событии. Она впервые услышала, как Нина произнесла слово вполне осмысленно, пусть и не совсем то, которое от нее ждали. Но откуда она узнала это слово, понимала ли, что оно значит? Лили не успела задуматься над этим, поскольку взгляд ее упал на каракули, что чертил ребенок, произнеся это слово. Точно понять, что она рисовала, было сложно, но Лили готова была поклясться, что видит кровавое лицо. Франк же обвинил жену в богатом воображении, хотя обвинял он неуверенно.
Для врачей же мозаика начала складываться.
– Шизофрения, – констатировал доктор.
И снова Лили отказывалась верить. Даже прочитав статьи о симптомах детской шизофрении, написанных точно с ее дочери, Лили все отрицала. Нарушение сна, закрытость для общения, концентрация внимания на пугающих вещах, безэмоциональное состояние, немотивированный плач, бредоподобное фантазирование…
– Ее поведение это результат неких галлюцинаций. Она видит то, что закрыто от нашего восприятия, – консультировал врач, – пусть вас это не пугает. Детская шизофрения поддается лечению.
– Что нужно делать? – голос Франка чуть дрогнул.
