Текст книги "БЕЗ ПРОТИВОРЕЧИЙ"

Автор книги: Айн Рэнд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

– Но вопросы общественного благосостояния…

– Я сказал – меня это не интересует.

Поттер, казалось, был совершенно сбит с толку, словно у него выбили почву из-под ног.

– Что же тогда представляет для вас главный интерес?

– Рынок.

– То есть?

– У металла Реардэна есть рынок сбыта, и я намерен сполна воспользоваться этим.

– Разве рынок не является понятием гипотетическим в своем роде? Реакция общественности на ваш сплав, мягко говоря, оставляет желать лучшего. За исключением «Таггарт трансконтинентал», у вас нет ни одного…

– Если вы считаете, что металл Реардэна не будет пользоваться спросом и клиенты не пойдут ко мне, чего же вы тогда переживаете?

– Мистер Реардэн, потеряв клиентов, вы понесете колоссальные убытки.

– Это уже мои проблемы.

– В то время как, заняв конструктивную позицию и согласившись подождать несколько лет…

– С какой стати я должен ждать?

– Но по-моему, я ясно дал понять, что в настоящий момент Государственный институт естественных наук не одобряет применения вашего сплава в металлургии.

– А мне на это наплевать.

– Мистер Реардэн, вы очень тяжелый человек, – вздохнул доктор Поттер. Предвечернее небо темнело, как бы сгущаясь за окнами. Казалось, что на фоне четких прямых линий мебели очертания собеседника слились в серое пятно.

– Я согласился встретиться с вами, – сказал Реардэн, – так как вы сказали, что хотите обсудить со мной вопрос чрезвычайной важности. Если это все, что вы хотели мне сказать, прошу меня извинить. У меня очень много дел.

Поттер откинулся на спинку кресла:

– Если я не ошибаюсь, на создание сплава у вас ушло десять лет. Во сколько вам это обошлось?

Реардэн поднял глаза. Он не мог понять столь внезапной смены темы, и тем не менее в голосе Поттера слышалась явная настойчивость. Его голос стал намного жестче.

– Полтора миллиона долларов, – сказал Реардэн.

– Сколько вы хотите за него?

Реардэн ответил не сразу. Он просто не мог в это поверить.

– За что? – спросил он глухо.

– За все права на металл Реардэна.

– Я думаю, вам лучше уйти.

– Я не вижу причин для подобного отношения. Вы бизнесмен. Я делаю вам деловое предложение, предлагаю сделку. Назовите вашу цену.

– Права на металл Реардэна не продаются.

– Я уполномочен говорить об огромных суммах денег. Правительственных денег.

Реардэн сидел не двигаясь, стиснув зубы. Но в его взгляде было безразличие и лишь слабая искорка нездорового любопытства.

– Вы бизнесмен, мистер Реардэн. Я делаю вам предложение, от которого вы не можете отказаться. С одной стороны, вы сталкиваетесь с огромными трудностями: общественное мнение далеко не в вашу пользу. Вы рискуете потерять все, что вложили в свой сплав. С другой стороны, вы могли бы свести риск к нулю и сбросить с себя бремя ответственности. При этом вы получите огромную прибыль, значительно больше того, что можете получить за двадцать лет от внедрения своего сплава.

– Институт естественных наук научное заведение, а не коммерческая организация, – сказал Реардэн. – Чего они так боятся?

– Вы говорите гадкие, ненужные слова, мистер Реардэн. Предлагаю держать разговор в дружеском русле. Вопрос очень серьезен.

– Я начинаю понимать это.

– Мы предлагаем вам практически неограниченную сумму. Чего вы еще хотите? Назовите вашу цену.

– О продаже прав на металл Реардэна не может быть и речи. Если у вас есть еще что сказать, пожалуйста, говорите и уходите.

Поттер подался вперед, окинул Реардэна скептическим взглядом и спросил:

– Чего вы добиваетесь?

– Я? Что вы имеете в виду?

– Вы занимаетесь бизнесом, чтобы делать деньги, так?

– Так.

– И хотите получить максимальную прибыль?

– Совершенно верно.

– Тогда почему вы предпочитаете ценой невероятных усилий долгие годы выдавливать свою прибыль по центу, а не получить за свой сплав сразу целое состояние? Почему?

– Потому что он – мой. Вы понимаете смысл этого слова?

Поттер вздохнул и поднялся.

– Надеюсь, мистер Реардэн, вам не придется сожалеть о своем решении, – сказал он тоном, подразумевающим обратное.

– Всего доброго, – сказал Реардэн.

– Мне кажется, я должен предупредить вас, что Институт естественных наук может сделать официальное заявление, осуждающее металл Реардэна.

– Это его право.

– Это заявление сильно усложнит вам жизнь.

– Я в этом не сомневаюсь.

– Что же касается дальнейших последствий… – Поттер пожал плечами. – Те, кто сегодня отказывается от сотрудничества, просто обречены. У них нет будущего. В наши дни человеку нужны друзья. Ведь вы, мистер Реардэн, не пользуетесь особой популярностью.

– Что вы хотите этим сказать?

– Ну вы, конечно же, понимаете меня.

– Ничуть.

– Общество, мистер Реардэн, – это очень сложный социальный механизм. Сейчас накопилось множество нерешенных вопросов. Все висит на волоске. Когда будет решен тот или иной вопрос и что станет решающим фактором, который склонит чашу весов в ту или иную сторону, предсказать просто невозможно. Я понятно изъясняюсь?

– Нет. – Красный отблеск плавки прорезал сумерки. Стена за столом Реардэна окрасилась оранжево-золотым сиянием, которое осветило его лоб. Лицо Реардэна было неподвижным и серьезным.

– Государственный институт естественных наук – правительственная организация, мистер Реардэн. Сейчас в законодательных кругах рассматривается ряд законопроектов, которые могут быть приняты в любую минуту. В настоящий момент бизнесмены очень уязвимы. Уверен, вы понимаете, что я хочу сказать.

Улыбаясь, Реардэн встал из-за стола. Он выглядел так, словно от его внутреннего напряжения не осталось и следа.

– Нет, доктор Поттер, не понимаю, – сказал он. – Если бы я понял, мне пришлось бы вас убить.

Поттер направился к двери, остановился, обернулся и посмотрел на Реардэна. Впервые в его взгляде появилось простое человеческое любопытство. Реардэн непринужденно стоял за столом, сунув руки в карманы.

– Скажите, чисто между нами, я спрашиваю исключительно из любопытства: зачем вы это делаете?

– Я отвечу, но вы не поймете, – тихо сказал Реардэн. – Потому что металл Реардэна хорош.

Дэгни не могла понять мистера Моуэна. Руководство его компании внезапно известило ее, что компания отказывается от ее заказа. Ничего не случилось, Дэгни не видела никаких причин для отказа, а компания не сочла нужным предоставить ей какие-либо разъяснения.

Она срочно выехала в Коннектикут, чтобы лично переговорить с мистером Моуэном, но единственным результатом их встречи стало тяжелое, гнетущее недоумение. Моуэн заявил, что сворачивает производство стрелок из металла Реардэна. В качестве единственного объяснения он сказал, стараясь не смотреть ей в глаза:

– Слишком многим это не нравится.

– Что – металл или то, что вы делаете из него стрелки?

– И то и другое… Людям это не нравится… Я не хочу неприятностей.

– Каких неприятностей?

– Любых.

– Вы слышали, чтобы хоть что-то из всего, что говорят о металле Реардэна, оказалось правдой?

– Кто знает, что правда, а что нет? В резолюции Национального совета по вопросам металлургической промышленности сказано…

– Послушайте, вы проработали с металлом всю жизнь. Последние месяцы вы работали с металлом Реардэна. Неужели вы не поняли, что лучше этого металла в мире ничего нет?

Моуэн не ответил.

– Неужели вы этого не поняли?

– Черт возьми, мисс Таггарт, я бизнесмен. Я человек маленький! Я просто хочу делать деньги.

– А как же, по-вашему, их делают?

Дэгни понимала, что все ее усилия тщетны. Глядя на лицо Моуэна, на его глаза, взгляд которых она никак не могла поймать, она испытала то же чувство, что однажды на одном из отдаленных участков железной дороги, когда буря оборвала телефонные провода; связь прервалась, и слова превратились в ничего не значащий набор звуков.

Дэгни подумала, что бесполезно спорить и удивляться людям, которые не в состоянии ни опровергнуть факты, ни согласиться с ними. Возвращаясь в Нью-Йорк, она не могла уснуть. Сидя в поезде, она внушала себе, что теперь ни Моуэн, ни все остальные не имеют никакого значения, важно одно: найти человека, который согласится изготовить стрелки из сплава Реардэна. Она мысленно перебирала имена, размышляя, кого будет легче убедить, уговорить или подкупить.

Едва переступив порог приемной своего кабинета, Дэгни поняла, что что-то случилось. Ее поразила неестественная тишина и устремленные на нее взгляды сотрудников, словно все они с надеждой и страхом ждали ее прихода.

Эдди Виллерс встал и направился к двери ее кабинета, словно знал, что она все поймет и последует за ним. Она увидела выражение его лица. Что бы ни случилось, ей не хотелось, чтобы Эдди так переживал.

Когда за ними закрылась дверь, Эдди тихо, подавленно сказал:

– Институт естественных наук сделал официальное заявление, предостерегающее от использования металла Реардэна. Оно передавалось по радио и опубликовано в газетах.

– Что они сказали?

– Дэгни, они ничего не сказали… Фактически ничего. Они не сказали ни да, ни нет. Они не высказались прямо против металла Реардэна, но преподнесли все именно таким образом, вот что ужасно.

Он изо всех сил старался говорить спокойно, но не мог. Слова вырывались, словно выталкиваемые распиравшим его невероятным негодованием, похожим на возмущение ребенка, который кричит в знак протеста, впервые в жизни столкнувшись с несправедливостью и злом.

– Что они сказали, Эдди?

– Они… Тебе лучше самой прочитать. – Он указал на газету, которую оставил на ее столе. – Они не заявили, что металл Реардэна плох или опасен. То, что они сделали, это… – Он беспомощно всплеснул руками.

Дэгни поняла все с первого взгляда. Перед ее глазами замелькали предложения. «После длительной эксплуатации возможно появление трещин, хотя предсказать, когда это может произойти, в данный момент не представляется возможным… Нельзя сбрасывать со счетов и возможность неожиданного молекулярного распада… Несмотря на очевидный высокий запас прочности металла на растяжение, ряд вопросов относительно его поведения при необычных нагрузках все же вызывает определенные сомнения… Хотя нет никаких доводов в поддержку мнения о запрещении использования данного сплава, дальнейшее изучение его свойств представляется весьма целесообразным…»

– Мы не можем с этим бороться. Мы не можем ничего ответить, – медленно говорил Эдди. – Мы не можем потребовать официального опровержения. Не можем показать им результаты наших испытаний или что-нибудь доказать. Они не сказали ничего, что можно было бы опровергнуть, поставив тем самым под сомнение их компетентность как специалистов. Они поступили как последние трусы. Подобного можно было бы ожидать от какого-нибудь мошенника или шантажиста. Но, Дэгни! Это же Институт естественных наук!

Дэгни молча кивнула. Она стояла, пристально вглядываясь в какую-то точку за окном. В конце темной улицы, словно злобно подмигивая, то гасли, то вспыхивали огни вывески.

Эдди собрался с духом и по-военному доложил:

– Цены на наши акции резко упали. Бен Нили уволился. Национальный союз рабочих железных дорог и автострад запретил своим членам работать на Рио-Норт. Джим уехал из города.

Дэгни разделась, медленно пересекла кабинет и села за стол. Перед ней лежал большой коричневый конверт с адресом отправителя: «Реардэн стал».

– Мы получили это с посыльным сразу после твоего отъезда, – сказал Эдди.

Дэгни положила руку на конверт, но не стала вскрывать его. Она знала, что внутри чертежи моста. Через некоторое время она спросила:

– Кто автор этого заявления?

Эдди посмотрел на нее и горько улыбнулся, отрицательно покачав головой.

– Нет, – сказал он, – я тоже сразу об этом подумал. Я разговаривал с институтом по междугородной и навел справки. Нет, заявление сделано от имени доктора Флойда Ферриса, главного администратора.

Дэгни промолчала.

– Все равно институт возглавляет доктор Стадлер. Институт – это он. Он не мог не знать от этом. Это заявление сделано с его ведома и, стало быть… от его имени. Доктор Роберт Стадлер… Помнишь, в колледже… когда мы говорили о выдающихся людях… людях чистейшего интеллекта… мы всегда называли его одним из них и… – Он замолчал. – Извини, Дэгни. Я понимаю, что ни говори – все без толку… Только…

Она сидела, положив руку на коричневый конверт.

– Дэгни, что происходит с людьми? Почему это заявление имеет такую силу? Это же грязная клевета, неприкрытая и гнусная. Прочитав это заявление, порядочный человек выбросил бы его к чертовой матери в мусорный ящик. Как он мог… – В голосе Эдди нарастали отчаяние и гнев. – Как они могли поверить? Неужели они ничего не понимают? Неужели люди разучились трезво мыслить? Дэгни, что позволяет людям так поступать, и как можно с этим жить?

– Спокойно, Эдди, – сказала она. – Спокойно. Не бойся.

Государственный институт естественных наук находился в штате Нью-Гэмпшир. Здание стояло на склоне одинокого холма, на полпути между рекой и небом. Издали оно походило на одинокий монумент, поставленный в девственном лесу. Его окружали аккуратно высаженные, ухоженные деревья. Дорожки были выложены, как в парке. Отсюда открывался вид на крыши небольшого городка, расположенного в долине в нескольких милях от института. Но в непосредственной близости от здания не было ничего, что могло бы сгладить его величественную строгость.

Белые мраморные стены придавали зданию классическое величие, а прямоугольная композиция корпусов – рационализм и красоту современной промышленной постройки. Это было одухотворенное строение.

Люди смотрели на это здание через реку с глубоким уважением и думали о нем, как о памятнике живому человеку души столь же благородной, как облик здания. Над входом в институт была высечена надпись: «Неустрашимому Разуму. Неоскверненной Истине». В тихом крыле, в одном из безлюдных коридоров небольшая медная табличка, ничем не отличавшаяся от множества других табличек на дверях кабинетов, гласила: «Доктор Роберт Стадлер».

В возрасте двадцати семи лет доктор Стадлер написал трактат о космическом излучении, который опроверг большую часть теорий, выдвинутых до него. Все научные труды, написанные после выхода этой работы в свет, любые исследования в той или иной степени основывались на его теории. В тридцать лет он был признан величайшим физиком своего времени. В тридцать два года он возглавил кафедру физики в Университете Патрика Генри, в те дни, когда этот университет еще был достоин своей славы. Именно о нем один писатель сказал: «Пожалуй, среди всех явлений вселенной, которые изучает доктор Стадлер, самым чудесным является его мозг». Именно доктор Стадлер однажды поправил студента: «Независимое научное исследование? Первое прилагательное излишне».

В сорок лет, подписывая петицию об учреждении Государственного института естественных наук, доктор Стадлер обратился с воззванием к нации: «Избавьте науку от диктата доллара». Какое-то время этот вопрос оставался нерешенным. Но группе неизвестных ученых удалось без лишнего шума протащить законопроект об учреждении института через длинные коридоры законодательной власти. Принятие этого законопроекта сопровождалось определенной нерешительностью, чувствовались сомнения и обеспокоенность, источник и причину которых никто не мог определить. Но имя доктора Стадлера действовало, как космическое излучение, – оно преодолело преграды. Страна построила величественное здание из белого мрамора в качестве личного подарка одному из величайших ее представителей.

Кабинет доктора Стадлера был невелик и походил больше на кабинет бухгалтера какой-нибудь второразрядной фирмы. Обстановка состояла из неказистого дешевого стола желтого дуба, шкафа для хранения документов, двух стульев и исписанной математическими формулами доски. Сидя на одном из стульев напротив голой стены, Дэгни думала, что в атмосфере кабинета есть что-то вычурное и вместе с тем изящное: вычурное, потому что непритязательность обстановки подразумевала величие хозяина, который мог позволить себе подобный интерьер, не опасаясь, что это отразится на его репутации. Изящество же заключалось в том, что этому человеку действительно ничего не было нужно, кроме той мебели, что находилась в кабинете.

Дэгни несколько раз встречалась с доктором Стадлером на банкетах, которые устраивали видные бизнесмены или ведущие промышленные компании страны по случаю того или иного торжественного события. Она участвовала в этих банкетах очень неохотно и обнаружила, что доктору Стадлеру нравилось беседовать с ней. «Мисс Таггарт, я никогда не надеюсь на встречу с умным человеком. Но встретить здесь вас – это неслыханное облегчение!» – сказал он ей однажды. Дэгни пришла к нему, помня об этих словах. Она сидела и смотрела на него с видом исследователя: не делая никаких предположений и отбросив эмоции. Она хотела одного: увидеть и понять.

– Мисс Таггарт, – сказал он, – вы мне очень интересны. Меня вообще интересует все, что представляет собой исключение из правила. Как правило, я не очень люблю посетителей. Не скрою, я удивлен тем, что очень рад видеть вас. Знаете ли вы, что это такое – почувствовать вдруг, что можно говорить с собеседником свободно, не напрягаясь и не пытаясь выдавить что-то вроде понимания из вакуума?

Доктор Стадлер сидел на краю стола с веселым, непринужденным видом. Он был невысокого роста, но благодаря своей стройности казался молодым, почти по-мальчишески энергичным. По лицу трудно было определить, сколько ему лет, оно было простоватым, но в больших серых глазах светился такой ум, что все остальное не привлекало к себе внимания. Когда он смеялся, в уголках его глаз появлялись морщинки, а в складке губ чувствовалась едва уловимая горечь. Он вовсе не походил на человека, которому уже за пятьдесят. Единственным признаком возраста были седеющие волосы.

– Расскажите мне побольше о себе, – – сказал доктор Стадлер. – Мне всегда хотелось спросить, почему вы избрали карьеру именно в промышленной сфере, ведь это весьма необычно для женщины.

– Я не могу отнимать у вас много времени, доктор Стадлер, – вежливо и деловито сказала она. – Я пришла обсудить с вами вопрос чрезвычайной важности.

Он рассмеялся:

– Вот она, отличительная черта бизнесмена – стремление сразу перейти к делу. Что ж, давайте, давайте. Но не беспокойтесь о моем времени – оно в вашем распоряжении. Так что, вы сказали, вы хотите обсудить со мной? Ах да, металл Реардэна. Я не сказал бы, что информирован о нем наилучшим образом, но если я чем-нибудь могу быть вам полезен… – Он ободряюще махнул рукой.

– Вам известно о заявлении, которое сделал ваш институт относительно металла Реардэна?

Стадлер слегка нахмурился:

– Да, я что-то об этом слышал.

– Вы читали его?

– Нет.

– Это заявление преследует цель не допустить практического применения металла Реардэна.

– Да-да. Это я понял.

– Вы можете сказать мне почему?

Стадлер развел руками. У него были красивые руки – длинные, тонкие, исполненные энергии и силы.

– Я, по правде сказать, не знаю. Это епархия доктора Ферриса. Уверен, у него были на то причины. Вы хотели бы поговорить с ним?

– Нет. Доктор Стадлер, вы знакомы с физическими свойствами металла Реардэна?

– Да, немного. Но скажите, почему это вас так волнует? Искорка интереса вспыхнула и погасла в ее глазах. Все тем же бесстрастным тоном она сказала:

– Я строю новую линию из металла Реардэна, которая…

– Ну конечно же! Я действительно кое-что об этом слышал. Извините, мисс Таггарт, я читаю газеты не так часто, как следовало бы. Так значит, ваша компания строит эту дорогу?

– Существование моей компании зависит от того, будет ли закончено строительство этой новой линии, и у меня есть основания полагать, что от этого зависит и существование всей страны.

Стадлер улыбнулся, и в уголках его глаз появились морщинки.

– Вы можете делать подобные заявления с полной уверенностью, мисс Таггарт? Я вот не могу.

– В данном случае?

– В любом случае. Никто не в силах предсказать, как сложится будущее страны. Этот процесс не поддается расчету, он хаотичен, и в любой данный момент развитие может пойти в любом направлении.

– Доктор Стадлер, как вы считаете, является ли производство необходимым условием существования страны?

– Да. Несомненно.

– Строительство моей новой линии приостановлено в результате заявления, сделанного вашим институтом.

Стадлер не улыбнулся и не ответил.

– Это заявление можно рассматривать как ваше заключение о свойствах металла Реардэна?

– Я же сказал, что даже не читал его, – произнес Стадлер с едва уловимой резкостью в голосе.

Дэгни открыла свою сумочку, достала газетную вырезку и протянула ее Стадлеру:

– Прочитайте и скажите, прилично ли науке говорить таким языком?

Стадлер просмотрел текст, презрительно улыбнулся и с отвращением отшвырнул статью в сторону.

– Просто отвратительно, – сказал он. – Подумать только, какая низость, но что поделать, когда имеешь дело с людьми.

– Стало быть, вы не одобряете этого заявления? – спросила Дэгни, не поняв смысла его высказывания.

Стадлер пожал плечами:

– Мое одобрение или неодобрение не имеет никакого значения.

– У вас есть собственное суждение о металле Реардэна?

– Сопромат не совсем моя специальность.

– Вы просмотрели какие-нибудь данные о металле Реардэна?

– Мисс Таггарт, я не понимаю, в чем смысл ваших вопросов. – В его голосе прозвучало легкое раздражение.

– Мне бы хотелось знать ваше личное мнение о металле Реардэна.

– Для чего?

– Чтобы я могла передать его прессе. Стадлер встал:

– Это невозможно.

– Я предоставлю вам всю необходимую информацию, – сказала она напряженным голосом, изо всех сил стараясь добиться понимания.

– Я не могу делать никаких официальных заявлений на эту тему.

– Почему?

– Я не могу объяснить вам в обычном разговоре всю сложность сложившейся ситуации.

– Но если вы поймете, что металл Реардэна действительно очень ценен, что…

– Это не имеет никакого значения.

– Металл Реардэна не имеет никакого значения?

– Мисс Таггарт, это очень сложный вопрос, где играют важную роль не только факты.

– Что же, если не факты, представляет важность для науки? – сказала Дэгни, не веря собственным ушам.

Горькие морщинки в уголках его губ сложились в подобие улыбки.

– Мисс Таггарт, вы не понимаете научных проблем.

– Мне кажется, вы знаете, что на самом деле представляет собой металл Реардэна, – медленно произнесла Дэгни, словно сама поняла это в тот момент, когда выговаривала эти слова.

Стадлер пожал плечами:

– Да, я знаю. Судя по тому, что мне известно, – это необыкновенная вещь, блестящее достижение – с технической точки зрения. – Он раздраженно ходил взад-вперед по кабинету. – Честно говоря, я и сам был бы не прочь заказать специальную лабораторную установку из металла Реардэна, которая выдерживала бы сверхвысокие температуры. Эта установка представляла бы огромную ценность в связи с рядом явлений, за которыми мне хотелось бы понаблюдать. Я обнаружил, что, если разогнать элементарные частицы до скорости, близкой к скорости света, они…

– Доктор Стадлер, – медленно проговорила Дэгни, – вы знаете правду и, тем не менее, не хотите заявить об этом публично.

– Мисс Таггарт, вы оперируете отвлеченными понятиями, в то время как речь идет о вопросах практических.

– Речь идет о вопросах науки.

– Науки… А вы не путаетесь в терминологии? Лишь в области чистой, фундаментальной науки истина – абсолютный критерий. Сталкиваясь с прикладной наукой, мы имеем дело с людьми. А имея дело с людьми, нужно принимать во внимание еще ряд соображений помимо истины.

– Каких соображений?

– Я не технолог, мисс Таггарт. И у меня нет ни способностей, ни желания иметь дело с людьми. Я не могу заниматься так называемыми практическими вопросами.

– Это заявление было сделано от вашего имени.

– Я не имею к нему никакого отношения.

– Но репутация института, его имя – ответственность за это несете вы.

– Это абсолютно необоснованное предположение.

– Люди думают, что честь вашего имени – своего рода гарант действий института.

– Я ничего не могу поделать с тем, что люди так думают, если они вообще думают.

– Они поверили вашему заявлению. А это была ложь.

– АО какой истине можно говорить, имея дело с людьми?

– Я не понимаю вас.

– Вопросы истины не входят в круг общественных проблем. Принципы никогда не оказывали никакого влияния на общество.

– Чем же тогда человек руководствуется в своих поступках?

Стадлер пожал плечами:

– Практической целесообразностью данного момента.

– Доктор Стадлер, – сказала Дэгни, – мне кажется, я должна объяснить вам, что означает приостановка строительства моей новой линии и к каким последствиям это может привести. Мне не дают работать во имя общественной безопасности, потому что я использую при строительстве самые лучшие рельсы из всех, которые когда-либо производились. Через шесть месяцев, если я не закончу строительство, самый развитый промышленный район страны останется без транспортного сообщения. Он будет уничтожен потому, что это самый богатый район и кое-кто счел целесообразным прибрать к рукам часть его богатств.

– Что ж, может быть, это несправедливо, бесстыдно, но такова уж жизнь в обществе. Кого-то всегда приносят в жертву – и, как правило, несправедливо. Другого способа жить среди людей просто не существует. Что может сделать один человек?

– Вы можете сказать правду о металле Реардэна. Стадлер промолчал.

– Я могла бы умолять вас сделать это, чтобы спасти меня или предотвратить национальную катастрофу. Но я не стану этого делать. Возможно, это не самые веские причины. Причина одна – вы должны опровергнуть заявление вашего института потому, что это ложь.

– Со мной никто не консультировался по поводу обнародования этого заявления! – непроизвольно выкрикнул Стадлер. – Я бы не допустил этого. Но я не могу выступить с публичным опровержением.

– С вами никто не советовался? Так неужели вам не хочется выяснить причины, которые кроются за этим заявлением?

– Я не могу сейчас уничтожить институт.

– Неужели вам не хочется выяснить причины?

– А что мне выяснять, я и так все знаю. Мне ничего не говорят, но я все знаю и не могу сказать, что осуждаю их за это.

– Тогда назовите эти причины мне, доктор Стадлер.

– Назову, если хотите. Ведь вы хотите знать истину, не так ли? Доктор Феррис не виноват, что эти идиоты, от которых зависит финансирование нашего института, настаивают на, как они выражаются, практических результатах. Такого понятия, как чистая, фундаментальная наука для них просто не существует. Они могут судить о науке лишь по количеству полученных благодаря ей технологических новинок. Не знаю, как доктор Феррис умудряется удерживать институт на плаву. Я могу лишь восхищаться его практическими способностями. Феррис никогда не был первоклассным ученым, но он – слуга науки, причем слуга, которому нет цены. Я знаю, что в последнее время ему приходится несладко, он меня ни во что не вмешивал и полностью оградил от всех проблем, но слухи дошли и до меня. Наш институт подвергается резкой критике за то, что недостаточно производит. Общественность требует экономии. В такие времена, какие мы переживаем, когда поставлено под угрозу удовлетворение элементарных человеческих потребностей, можно не сомневаться в том, что первой в жертву принесут именно науку. Этот институт – последнее научное учреждение. Частных научных фондов практически не осталось. Только посмотрите на алчных негодяев, которые заправляют промышленностью страны! Науке от них ждать нечего.

– А кто финансирует вас сейчас? – глухо спросила Дэгни.

Стадлер пожал плечами:

– Общество.

– Вы собирались назвать мне причины, которые кроются за этим заявлением.

– Я думаю, вы сами легко могли бы их установить. Учитывая, что в институте уже тринадцать лет существует отдел металловедения, который проглотил более чем двадцать миллионов долларов, а произвел только политуру-серебрянку да антикоррозийный препарат, который, по-моему, хуже старого, можете себе представить реакцию общественности, если частное лицо предложит продукт, который произведет революцию в металлургии и будет иметь сенсационный успех.

Дэгни опустила голову и промолчала.

– Я ни в чем не обвиняю наш металловедческий отдел, – сердито сказал Стадлер, – я понимаю, невозможно предсказать, сколько времени потребует получение подобных результатов, но общественность-то этого не поймет. Чем же мы должны пожертвовать: куском железа, пусть необыкновенно ценным, или последним в мире научным центром и всем будущим человеческого знания? Вот выбор, перед которым мы стоим.

Дэгни сидела, склонив голову. Через некоторое время она сказала:

– Хорошо, доктор Стадлер, я не буду спорить.

Он увидел, как она потянулась за сумочкой, собираясь встать и выйти, движения ее были чисто автоматическими, словно она не осознавала, что делает.

– Мисс Таггарт, – тихо, умоляюще сказал он.

Дэгни подняла глаза. Ее лицо оставалось спокойным и бесстрастным. Он подошел ближе и оперся рукой о стену над головой Дэгни, словно пытаясь удержать ее.

– Мисс Таггарт, – мягко, с горечью сказал он, пытаясь убедить ее. – Я старше вас. Поверьте мне, другого способа жить в этом мире просто не существует. Людям недоступны истина и разум. Они глухи к ним. Разум против них бессилен, и, тем не менее, мы вынуждены жить в этом мире. Если мы хотим чего-нибудь достичь, мы должны обманом вынудить людей позволить нам этого достичь. Или силой. Иначе с ними нельзя. Другого языка они не понимают. Мы не можем рассчитывать на поддержку разумных начинаний или высоких духовных устремлений. Люди – это порочные животные, алчные хищники, гонящиеся за наживой и потакающие своим прихотям.

– Я одна из тех, кто гонится за наживой, доктор Стадлер, – глухо сказала Дэгни.

– Вы – необыкновенный одаренный ребенок, который видел в жизни не так уж много, чтобы постичь масштабы человеческой глупости. Я боролся против нее всю свою жизнь. Я очень устал. – В голосе Стадлера прозвучала неподдельная искренность. Он медленно отошел от стены. – Было время, когда, видя этот сумасшедший дом, в который превратили мир, я хотел кричать, умолять выслушать меня – я мог научить людей жить намного лучше. Но слушать меня было некому, да и они все равно не услышали бы меня, потому что были глухи… Интеллект? Это случайная искорка, которая изредка на миг сверкнет среди людей и тут же гаснет. Никто не знает ее природы… ее будущего… или гибели…

Дэгни привстала со стула. '

– Не уходите, мисс Таггарт. Я хотел бы, чтобы вы меня поняли.

Она посмотрела на него с покорным безразличием и осталась сидеть. Нельзя было сказать, что она побледнела, но черты ее лица проступили необычайно отчетливо, словно кожа утратила все оттенки.

– Вы молоды, – сказал Стадлер, – в ваши годы я тоже верил в безграничную силу разума. Тогда человек представлялся мне воистину существом разумным. С тех пор я так много повидал на своем веку и так часто испытывал глубочайшее разочарование… Расскажу вам в качестве примера одну историю.