Текст книги "Поэзия Золотой Орды"

Автор книги: авторов Коллектив

Аноним
Кисекбаш, или Сказание об отрубленной голове

 
Заведем-ка речь со слова «бисмилла»,
Чтоб и днем и ночью с нами был Алла,
 
 
Чтоб нам истина сияла с высоты,
Чтоб нам вечно быть в общине Мустафы,
 
 
Чтобы стала повесть краше и мудрей,
Чтоб возрадовались ей сердца друзей.
 
 
Полон дивными делами этот свет,
Одному ж подобья не было и нет:
 
 
«Свят Али! – сказал однажды в горних Бог. —
Духом крепок, сердцем чист, душой широк.
 
 
Львом Своим Я разве зря его зову?
Мощь его теперь проверю наяву».
 
 
Сразу слово запросилось на язык:
Да поможет нам Всевышний – Он велик!
 
 
Раз Пророк сидел с четверкою святых[71]71
  Имеются в виду будущие святые халифы ислама – Абу-Бекр, Омар, Усман и Али.


[Закрыть]
Тридцать тысяч стойких было возле них.
 
 
Все внимали, благолепия полны,
Лик Пророка им сиял светлей луны.
 
 
Вдруг меж них одна, без тела, Голова
Появилась и взрыдала, чуть жива.
 
 
Всех поверг в душевный трепет скорбный вид:
Где же тулово утратил сей шахид?
 
 
Борода сверкала чистой белизной.
Очи слезно обозрели круг святой,
 
 
И Глава от горя ликом пала в прах,
Вознесла мольбу Пророку, вся в слезах.
 
 
Обмерла душа его, но встал с земли
Лев Аллаха, светоч праведных – Али.
 
 
К Голове стопы направил, чтобы мог
Разглядеть ее во всех чертах Пророк,
 
 
Как ни силился могучий, ни на пядь
Эту Голову не смог он приподнять.
 
 
Поразились все, – а диво говорит:
«О Пророк, Али не знает, что творит!
 
 
Пусть он мне не причиняет лишних мук:
Чтоб поднять меня, ему не хватит рук,
 
 
Если б тысяча таких, как сам Али,
Силачом единым сделаться смогли,
 
 
Всею мощью совокупной ни на пядь
Не сумели б эту тяжесть приподнять!
 
 
Ибо я, узрев однажды Божий Лик,
Был и в чаяньях, и в помыслах велик,
 
 
День и ночь взывал я к Богу – и в делах
Неразлучно пребывал со мной Аллах.
 
 
Пятьдесят раз совершил я хадж святой,
Бедных-нищих утешая добротой.
 
 
То носил меня скакун, а то я сам
Божьим чудом возносился к небесам,
 
 
Божьим Именем спасался сотни раз,
С Моисеем отправлял порой намаз,
 
 
То меж ангелов я жил в краю ином,
То в миру – в привычном образе земном.
 
 
Град лучистый был отчизною моей,
Хызр Ильяса[72]72
  Хызр Ильяс – коранический персонаж, Святой Илия.


[Закрыть] числил я среди друзей.
 
 
Сын чудесный и жена – они вдвоем
Утешеньем были мне в дому моем.
 
 
Тело съел мое и сына страшный Див.
О Посланник, помоги, добро явив!
 
 
Див в колодец утащил мою жену,
В горе этом сколько дней я не усну.
 
 
Коль не явишь милосердья, о Пророк,
За тебя не помолюсь в последний срок!»
 
 
Рек Али: «О Вестник Бога, я схожу,
Зульфикаром[73]73
  Зульфикар – легендарный меч.


[Закрыть] печень Дива поражу.
 
 
Иль погибну, или не спущу врагу —
Коль Всевышний подсобит, я все смогу,
 
 
Я спасу из вражьих лап жену и мать.
Если нет, то мне Дуль-Дуля[74]74
  Диль-Диль – легендарный скакун.


[Закрыть] не седлать,
 
 
И в кругу мужей достойных мне не быть,
И мужских молитв вовек не возносить».
 
 
«Не ходи, – сказал ему Пророк любя, —
Пропадешь, Али, утратим мы тебя».
 
 
Рек Али: «Стезя ложится, о Пророк,
Жизнь ли, смерть – пускай теперь решает рок».
 
 
Зульфикар в руке – Али пустился вскачь,
и ударились Хасан с Хусейном в плач[75]75
  Хасан и Хусейн – исторические сыновья Али.


[Закрыть].
 
 
Тридцать тысяч сахабиев[76]76
  Сахаби – современник и сподвижник Пророка.


[Закрыть] день пути
Не преминули за витязем пройти.
 
 
Тридцать тысяч, проводив его в слезах,
И вернулись со слезами на глазах.
 
 
Как стрела, летит верхом хазрат Али.
Не поспеть за Головой – она вдали,
 
 
Как на крыльях, мчит, и вслед, в пыли, в дыму ль,
Выбивается из сил скакун Дуль-Дуль.
 
 
Пятикратный в срок творит Али намаз,
Голова с ним Бога славит всякий раз.
 
 
Семь ночей и дней неслись на смертный бой,
Средь пустыни оказались на восьмой.
 
 
Там увидели колодец – и, бледна,
Из жерла всходила адская луна.
 
 
Как узрел Али колодца черный зев, —
«Здесь ли Див?» – спросил он грозно, меч воздев.
 
 
«Здесь, – сказала Голова, – теперь тебе
Остается лишь довериться судьбе».
 
 
Разом спешился с Дуль-Дуля удалец,
Снял с его седла аркан в пятьсот колец,
 
 
Привязал аркан к колодцу – вниз глядит…
Голова и конь заплакали навзрыд.
 
 
За аркан схватясь, Али нисходит в тьму,
Голова Коран читает вслед ему.
 
 
Крепко держится за вервие рука.
Имя Господа не сходит с языка.
 
 
Глянет вниз – предела бездне черной нет.
Глянет вверх – уже не виден белый свет.
 
 
Лишь молитвой и спасается в тоске.
Жизнь его висит на тонком волоске.
 
 
Перепутал верх и низ хазрат Али,
Семь ночей и дней в беспамятстве прошли,
 
 
На восьмой – Али ногой нащупал дно.
Видит, в чувства приходя, – вокруг темно.
 
 
Сотворил Али намаз – и темнота
Разошлась, явив железные врата.
 
 
Входит он. Пред ним дворец, а во дворце —
Луноликая с печалью на лице.
 
 
Бога молит та нездешняя краса,
Вздох ее взлетает дымкой в небеса,
 
 
Где поклон кладет – от слез излитых след…
Это пленница-жена – сомненья нет.
 
 
И узрел Али другой дворец-зиндан[77]77
  Зиндан – тюрьма, застенок.


[Закрыть]
С пятьюстами изможденных мусульман.
 
 
«О Али, – рыдают бедные, – спаси.
Нам от Дива избавленье принеси!»
 
 
«Кто сказал, что я приду?» – спросил Али.
«Мустафа здесь был, – ответствуют они, —
 
 
Известил, что ты придешь в урочный час
И, чудовище сразив, избавишь нас.
 
 
Здесь была нас ровно тысяча людей.
Ежедневно пятерых сжирал злодей».
 
 
Входит витязь во дворец, храня обет.
Див там спит – огромный, словно минарет.
 
 
Каждый коготь – с человека, так велик,
Злобою обезображен древний лик.
 
 
Голова его – как круглая гора.
Никому вовек не делал он добра.
 
 
Выдыхает над собою клубы туч.
Крепостную башню свалит – так могуч.
 
 
Высоко Али воздел волшебный меч,
Чтобы спящее чудовище иссечь,
 
 
Но сказал себе: «Али, не делай зла,
Львом Своим не зря назвал тебя Алла:
 
 
Не геройство – Дива спящего убить,
Не геройство – для других посыльным быть…»
 
 
Крикнул витязь надо спящим что есть сил,
Только Дива этот крик не пробудил.
 
 
Снова крикнул – отозвались даль и близь,
Камни вздрогнули и горы сотряслись.
 
 
Див проснулся и, округу обозрев,
Заревел во весь пылающий свой зев:
 
 
«Ты ли это, смертный недруг мой Али,
За душой моей пришел сюда с земли?
 
 
Да тебя убью одним ударом я!
Чьим ты промыслом попал в мои края?»
 
 
«Божьим промыслом, – ответствует храбрец,
Разрублю тебя на части, и конец».
 
 
Див кричит: «Сюда пришел ты на беду,
Всех на свете мусульман я изведу,
 
 
Не тебя лишь, – и Пророка самого,
И от Мекки не оставлю ничего».
 
 
Див, как было предначертано судьбой,
Размахнулся стопудовой булавой,
 
 
Булава, свистя средь страшной тишины,
На Али сошла всем весом с вышины —
 
 
И Али, едва успев подставить щит,
По колена оказался в землю вбит.
 
 
Но и тут Али наш духом не притих,
Светоч праведных и слава всех святых,
 
 
Снова на ноги восстав назло всему,
Вновь вознес моленье Другу своему[78]78
  То есть Аллаху.


[Закрыть].
 
 
Див злорадствует: «Еще ты жив, Али?
Будь хоть Каф-горой[79]79
  Гора Каф – кораническая гора, обозначающая край света.


[Закрыть] – лежать тебе в пыли!»
 
 
Трижды витязя ударил булавой,
Весь извелся, а противник все живой!
 
 
Наступает теперь витязя черед,
Зульфикар Али из ножен достает,
 
 
Говорит: «А ну, злодей, воздень свой перст,
Возгласи Единство Бога всем окрест!»
 
 
«Тыщу лет без веры жил я, – молвит Див, —
Обходился без Аллаха и молитв,
 
 
Обойдусь без той обузы в смертный час:
Коль умру, на что и нужен мне намаз?!»
 
 
Услыхал Али от Дива эту речь,
Встал на камень и воздел волшебный меч —
 
 
И скатилась с шеи Дива голова,
Провещавшая греховные слова.
 
 
Но едва лишь нечисть ту убрал с земли
Лев Аллаха, светоч праведных – Али,
 
 
На героя из раскрытых врат дворца
Полетели дивы, дивы без конца!
 
 
Не помешкав ни мгновенья, витязь вновь
В смертной битве льет неправедную кровь,
 
 
Зульфикаром рубит головы горой,
Попирает он чудовищ тех ногой.
 
 
Триста дивов в этой битве полегли:
Он и вправду Лев Аллаха, наш Али!
 
 
Уступила рать нечистая ему,
От греха сокрылась прочь в глухую тьму.
 
 
Оглядел Али округу – дивов нет,
От уродливой орды простыл и след.
 
 
Расковал единоверцев он своих,
Разделил богатства дивов промеж них.
 
 
Взяв на спину, что могли снести зараз,
Все пошли ко дну колодца в тот же час.
 
 
Говорят они: «Али, куда идти?
Нам из этого колодца нет пути.
 
 
Нету крыл у нас, чтоб вылететь на свет,
Даже лестницы, и той, к несчастью, нет.
 
 
Видно, здесь нам и придется умирать,
На роду нам так начертано, видать».
 
 
Говорит он: «Будьте стойки до конца,
Безгранична милость нашего Творца».
 
 
Помолился он, и Божьего раба
На девятый круг небес дошла мольба.
 
 
Азраилу повелел тогда Аллах
Вознести их из колодца на крылах.
 
 
Как молитва завершилась, тотчас ввысь
Все они в мгновенье ока вознеслись.
 
 
Все они, и с ними женщина-краса,
Вознесли хвалу Аллаху в небеса.
 
 
Долго радовались счастью своему,
Да и мы причастны отчасти к нему.
 
 
Донеслась и до Пророка эта весть:
Лев Аллаха на пути – почет и честь!
 
 
Тридцать тысяч вышли витязя встречать
И хвалы Аллаху радостно кричать.
 
 
Голова катит к Пророку. Подле ног
Без натуги в руки взял ее Пророк,
 
 
Помолился, чтоб Всевышний спас Главу.
Милосердный услыхал его мольбу.
 
 
Голова былое тело обрела:
Руки, ноги возвратил рабу Алла.
 
 
Это чудо наяву видали все,
Поразились Божьей силе и красе.
 
 
Сына пожранного – в святости Своей
Возродил Аллах из высохших костей.
 
 
В новом платье возвращен ему Творцом
Облик юноши с сияющим лицом.
 
 
В память Шамса Тарази[80]80
  Шамс Тарази – видимо, шейх и учитель анонимного автора поэмы.


[Закрыть] и дел его
Не копи в подлунном мире ничего.
 
 
Фагилятун, фагилятун, фагилят,
Этот мир отдай в обмен на Райский сад!
 

Сайф-и Сараи

Сухейль и Гульдурсун

 
Не вымысел это – правдивая быль
О горькой ли муке, о светлой любви ль,
 
 
О времени злом и борениях с ним,
О верности юноши клятвам своим…
 
 
Железный Хромец шел войной на Ургенч,
Хорезм сокрушая, как яростный смерч.
 
 
Ослеп и оглох от страданий народ,
Всей пролитой крови никто не сочтет.
 
 
Стал труд хорезмийцев поживой огню,
Горели повсюду хлеба на корню.
 
 
Встал хан Тохтамыш на защиту страны.
Родных разлучая, дул ветер войны.
 
 
Сухейль в эти дни оказался в плену.
Кто воину это поставит в вину?
 
 
Пытались друзья отстоять храбреца,
Но участь его уязвила сердца.
 
 
Прекрасней Иосифа юный Сухейль:
Румяный, как яблоко, стройный, как ель,
 
 
Сладка его речь и крепка его стать —
Ширин не смогла б перед им устоять.
 
 
Но шея его покорилась ярму,
Кудрявые волосы слиплись на лбу,
 
 
Невольника сердце зажато в тиски…
Кто душу его исцелит от тоски?
 
 
Печальной дорогой он должен идти,
Жалеют его только птицы в пути,
 
 
На сотню ладов в цветнике соловей
Сухейлю сочувствует песней своей.
 
 
Колосьев блестят золотые концы,
В полях урожай убирают жнецы:
 
 
Для родины их станет хлебом зерно.
Сухейль же и крошки не видел давно.
 
 
Плоды, наливаясь, висят на виду,
Кругом благодать, словно в райском саду.
 
 
Но шествует мимо рабов череда;
Сухейля к земле пригибает беда.
 
 
Не видят глаза чужеземных чудес,
Не радуют сердца ни речка, ни лес…
 

*

 
Цепями сковали Сухейля враги,
Набили колодки на обе ноги,
 
 
В застенок упрятали в недрах земных:
Ни «ахи», ни «охи» не трогали их.
 
 
Светило дневное сокрылось с земли,
Цветок вырван с корнем и вянет в пыли;
 
 
Не виден из ямы сияющий свет —
Ни смерти, ни жизни невольнику нет.
 
 
Но сильному духом не сгинуть в тюрьме,
Отваге его не угаснуть во тьме.
 
 
Вращаются звезды, светлеет восток —
Из правды проклюнется счастья росток.
 

*

 
Во тьме ожиданий, в зиндане глухом,
Забылся Сухейль от усталости сном.
 
 
Явилось ему сновидение вдруг,
Объяли Сухейля восторг и испуг:
 
 
Во сне этом – пери святой красоты
В прекрасном саду собирала цветы.
 
 
«Не ты ль тот цветок, – он спросил, как в бреду, —
Что краше любого соцветья в саду?
 
 
Но кто ты? Земной человек или джинн?
Мне имя свое поскорее скажи!
 
 
Всевышнего я восхвалю что есть сил
За то, что тебя мне, как солнце, явил!»
 
 
Ответа он ждал, ожиданьем томим,
Но пери-судьба посмеялась над ним,
 
 
Исчезла, как лань, в золотистом дыму
И сердце огнем опалила ему.
 
 
Сухейль устремился за пери вослед
В небесный, прозрачный, струящийся свет,
 
 
Но в лунный дворец ее он не попал
И снова в свое подземелье упал.
 
 
Печально постигнув, что это лишь сон,
На участь свою вновь посетовал он.
 

*

 
В шатре принимал донесения шах,
Победные вести звучали в ушах.
 
 
Средь сверстниц своих, краше тысячи лун,
Сияла красой его дочь Гульдурсун.
 
 
Прекраснейший с ней не сравню я цветок,
В душе ее – чувств лучезарных исток.
 
 
Она, кому ровни вовек не найду,
Гуляла в цветущем гаремном саду.
 
 
Сухейля в цепях мимо сада вели…
Душа Гульдурсун словно взмыла с земли.
 
 
Узнала любви притяженье душа,
Землей вокруг Солнца круженье верша[81]81
  Сайф-и Сараи запросто пишет о движении Земли вокруг Солнца за полтораста лет до Коперника.


[Закрыть].
 
 
Она полюбила, в мечтанье своем
Себя видя – розой, его – соловьем.
 
 
Но в тесном затворе не петь соловью,
На воле заводит он песню свою.
 
 
Он розу возлюбит, любви не тая,
Не станет и роза терзать соловья…
 
 
С подобными чувствами шахская дочь
Все думала: как же Сухейлю помочь?
 
 
Не только красива, еще и умна,
Снотворное в хлебе сокрыла она,
 
 
Чтоб хлеб этот страже тюремной отдать,
Чтоб юношу пленного вновь увидать.
 

*

 
К тюремщику тайно придя в ту же ночь,
Тот хлеб отдала ему шахская дочь.
 
 
Когда он уснул, заглянула в тюрьму —
Как яркое солнце, развеяла тьму.
 
 
Там пленник, цветком увядая во мгле,
Лежал без сознанья на голой земле.
 
 
В слезах Гульдурсун в подземелье сошла,
Коснулась рукой дорогого чела.
 
 
Очнулся Сухейль – не поверил глазам,
Подумал, что стал падишахом он сам:
 
 
Приснившейся пери сияющий лик
Пред ним ослепительной явью возник.
 
 
Щека горячо прижималась к щеке,
Общались глаза на одном языке.
 
 
Сказала Сухейлю его Гульдурсун:
«Я в жертву тебе свою жизнь принесу!»
 
 
«Я нищ пред тобой, – он сказал, – но и смерть
Бессильна на чувства оковы надеть.
 
 
Тебе я пожертвую душу и кровь!»
Случалась ли в мире такая любовь?
 

*

 
Сказала любимому шахская дочь:
«Нам случай удачный представила ночь!
 
 
Давай устремимся в далекую даль,
Туда, где не ждут нас тоска и печаль!»
 
 
Не спорил Сухейль; в полуночной тиши
Он глянул наружу – вокруг ни души.
 
 
Пустились влюбленные в путь при луне,
Печально сиявшей в ночной тишине.
 
 
Дорога плутала, свободой маня,
Да только в конце их ждала западня:
 
 
Они оказались, себе на беду,
Под солнцем пустыни, как в жарком аду.
 
 
В песках этих, как ни захочется пить,
Всем золотом мира воды не купить,
 
 
Вовек даже птиц не заманишь сюда,
Им тоже нужны и вода, и еда.
 
 
Упав, Гульдурсун не смогла уже встать…
Откуда теперь им спасения ждать?
 
 
В пустыне Сухейль не нашел ей воды,
Не выручил их белый свет из беды.
 
 
Один он остался на свете, когда
Угасла его Гульдурсун, как звезда…
 
 
«Зачем, – молвил он, – эту участь терпеть?
С возлюбленной вместе хочу умереть!»
 
 
Сказал – и кинжалом над телом ее
Пронзил горемычное сердце свое.
 
 
Померк белый свет, и пропали, как сон,
Движенье вселенной, теченье времен.
 
 
Пустыня сокрыла в песках золотых
Высокую тайну о гибели их:
 
 
Честней умереть, не теряя лица,
Чем ждать малодушно иного конца!
 
 
Нет подвига выше, скажу тебе вновь,
Чем юную жизнь положить за любовь!
 
 
Цени свою женщину, слушатель мой,
Всегда она в трудностях рядом с тобой,
 
 
Будь верным ей другом, люби, не серди,
В морях ее слов жемчуга находи!
 
 
Лейли и Меджнуна я вспомнил – и строк
Излился в тетрадь лучезарный поток!
 
 
Творенье мое проживет сотни лет,
В нем царствует правда, в нем вымысла нет.
 
 
Прочтут его в самой далекой земле,
Рассказ о Сухейле не сгинет во мгле.
 
 
Всевышний, помилуй Сайф-и Сараи,
Укрой от несчастий в чертоги свои!
 
 
В год Хиджры семьсот девяносто шестой
Свой труд завершил он молитвой святой.
 

Газели

1

 
Она – вселенной сущность и услада,
Красавиц века ханша и досада:
 
 
Лицом – жасмин и статью – кипарис,
Власами – цвет Божественного сада.
 
 
Волшба луны в ночи ее зениц,
Быть ей рабом – влюбленному награда.
 
 
Душа – мишень для стрел ее ресниц,
Вселенная ей поклониться рада.
 
 
С ее воротника восходит ввысь
Свет солнца – мироздания отрада.
 
 
Заиндевей, душа, и преклонись
Пред ворожбой чарующего взгляда!
 
 
Раб Сайф-и Сараи, тужить не надо:
Сам Бог дивится ей – и ты дивись…
 

2

 
Зачем меня жестокий рок в неволе этой держит?
Затем ли, что зовусь «Клинок»[82]82
  Сайф – меч, клинок.


[Закрыть], в неволе этой держит?
 
 
Явись неправедный, она всё б на него глядела,
Меня ж не видя, как залог в неволе этой держит!
 
 
Слов драгоценность оценив, – как серьги, в уши вдела
И, с жемчугами их сравнив, за украшенье держит.
 
 
Красавица, луны светлей, душою завладела
И черной родинкой своей в неволе черной держит.
 
 
Ей равных нет в земном саду, провозглашу я смело,
Влюбленного на поводу своих желаний держит.
 
 
Ее обычай ей под стать, она хитрит умело:
Кто к ней захочет ближе стать – тех в отдаленье держит.
 
 
О, Сайф-и Сараи, судьбе до мук твоих нет дела:
Свой лунный лик явив тебе, в огне разлуки держит.
 

3

 
Милой локоны – как гиацинт, лик ее – как рассвет,
Кипарис позавидует стану, щекам – вешний цвет.
 
 
И душисты уста, и душа – как сердечный привет,
Красоте ее даже в Китае подобия нет.
 
 
Очи – хуже татар держат в рабстве, речь – звонче монет,
На губах ее сладкий нектар, в сердце – истины свет.
 
 
Для любви ты захлопнул врата всем расспросам вослед:
Волосами поймала в силки, и обрел ты ответ.
 
 
Пламя страсти в душе ее, – этим огнем разогрет,
Беспрерывно горишь ты и сам наподобье комет.
 
 
Мед – слова ее, взоры – янтарь, ее тайны – секрет,
Сад любви обихаживать дан ей священный завет.
 
 
Ты – поэт, о Сайф-и Сараи, – и на множество лет
Воспевать милый образ прими нерушимый обет.
 

4

 
О ты, к мечтаниям пустым приученное сердце,
О зорким зрением своим измученное сердце,
 
 
Где на земле ни углядишь ты гурии сиянье,
Ты в это полымя летишь, глаза зажмурив, сердце!
 
 
Цветов увидев на заре волшебное сверканье,
Собой пожертвовать скорей уж поспешаешь, сердце.
 
 
Коснуться царственных кудрей возникнет ли желанье,
Нет золота в руке твоей, ты все нищаешь, сердце.
 
 
А гурии царят, сгубив меня в пустом терзанье:
Прочти им тысячу молитв – они не внемлют, сердце.
 
 
Красавиц века тяжкий гнет терпя на расстоянье,
Хотя бы раз от них щедрот мы дождались ли, сердце?
 
 
Уж сколько раз огнем своим ожгло нас расставанье,
Всю жизнь терзаться нам двоим злой жребий выпал, сердце.
 
 
Где утешенье, где наш дом, где муфтий? В ожиданье
С тобой ушел бы я искать прекрасный подвиг, сердце.
 
 
Но, видя Сайф-и Сараи в печали и страданье,
Науку безраздельных мук ты изучаешь, сердце.
 

5

 
Сколько гордых мужей, изумясь ворожбой этих глаз,
Стало слугами ей, вожделений телесных стыдясь!
 
 
Так бела и румяна, как будто в сияньи зари
Птицы жертвенной кровь на нетронутый снег излилась.
 
 
Я молюсь, лицезреньем своей красоты одари,
Только разве слугу хан к престолу приблизит хоть раз?
 
 
Дух и сердце, терзаясь, все ждут у заветной двери,
Только взгляда мятежных очей им в ночи не украсть.
 
 
Тьма влюбленных к свиданью подарков готовит лари,
Но в разлуке и бедствиях держит их рабская страсть.
 
 
Если с ней не увижусь, умру от страданий любви.
Лучше скорый конец, чем печальной разлуки напасть.
 
 
Ты в плену у нее, о бедняга Сайф-и Сараи,
Как ты, «Меч», мог из пламени в черное рабство попасть?
 

Рассветная касыда

 
Орел зари, раскрыв крыла средь золотых зыбей,
С небес спугнул созвездья прочь, как стаю голубей.
 
 
Завоевательница-ночь пережила разгром,
Как натиском сирийских войск поверженный Ромей[83]83
  Ромей – здесь: Византия.


[Закрыть].
 
 
Ланцет зари по сердцу тьмы скользнул – пошла ручьем
В таз неба кровь, и горизонт вдруг сделался красней;
 
 
Очнулись птицы, ощутив, что брезжит окоем,
Хвалу Аллаху вознесли средь листьев и ветвей.
 
 
Мир, наподобье райских кущ, вдруг вспыхнул серебром;
Влюбляясь в землю, небосвод пустился в танец с ней.
 
 
От благодатного питья в собрании своем
Цветы в садах и цветниках хмелели все сильней.
 
 
Испив из пиалы зари, вся озарясь огнем,
Явила роза красоту – и ахнул соловей.
 
 
Трель прозвенела в тишине, и, пробужден певцом,
Нарцисс задумчиво вздохнул в невинности своей.
 
 
Подобный деве кипарис слегка повел плечом,
Рукою трепетной поймал мерцание лучей;
 
 
Благоуханья потекли, несомы ветерком,
Душистый аромат цветов явя вселенной всей.
 
 
И очевидец я тому, как в блеске золотом
Внезапно солнце вышло в сад, сверкая все щедрей;
 
 
Узрев блистательную стать, цветы всем цветником
Вплели весенний аромат в сверкание огней.
 
 
Заря, касыду вдохновя, весенним стала днем,
И солнца свет напомнил мне о славе наших дней:
 
 
Александрии государь, в радушии своем
Затмив Хатама[84]84
  Хатам-и Тай (Абдуллах Аттаи) – доисламский арабский поэт-воин, персонаж, прославленный своей щедростью и великодушием.


[Закрыть], сам ты стал щедрейшим из людей.
 
 
Душой Хамза[85]85
  Хамза – дядя Святого Пророка.


[Закрыть], ты – как Рустам[86]86
  Рустам – герой иранских сказаний и «Шах-наме» Фирдоуси.


[Закрыть] в борьбе с бесчестным злом,
Нет равного тебе в миру среди живых царей,
 
 
О века нашего Махди[87]87
   Махди – Последний Вестник, который, по преданию, наделит мусульман неслыханными сокровищами.


[Закрыть], прославленный добром,
О праведный источник благ для преданных друзей!
 
 
О рыцарь конный, ты грозишь врагам своим мечом,
Стрелой из лука ты сразишь и льва, царя зверей;
 
 
Кто в нарды-шахматы судьбы играл с тобой вдвоем,
Тот проигрался в пух и прах и тотчас стал трезвей!
 
 
Зухра[88]88
  Зухра – звездная дева сказаний.


[Закрыть] держала свой покров на том пиру твоем,
Где месяц подавал вино, а Марс – поднос сластей.
 
 
Я ж, Сайф-и Сараи, воспел твой царский труд стихом —
Арузом чистых жемчугов и дорогих камней.
 
 
Твой нрав веселием пьянит хмельнее, чем вином,
Дух, полный благородных свойств, чужд склочных мелочей!
 
 
Хвалой касыду завершил я лучезарным днем,
Не зря кинжал зари рассек покров густых ночей.
 
 
Осыплет ли весенний ветр соцветья в водоем
Иль разукрасит бедствий вихрь мир тысячей скорбей,
 
 
Пускай гарцует гордый царь в величии своем,
Пускай из уст его звучит язык богатырей!
 

* * *

 
Хоть с неба пролейся живая вода —
Фруктового с вербы не снимешь плода.
 
 
Вовек не держи черной злобы в душе —
Нет сласти медовой в сухом камыше.
 

* * *

 
Коль хочешь, к истине спеша,
Науку счастья[89]89
  В оригинале стоит «химия счастья» – ясный намек на суфийский труд аль-Газали «Алхимия счастья».


[Закрыть] изучать,
 
 
Беги от радостей мирских,
Познай смиренья благодать.
 
 
Стократно в жизни постигал
Я мудрость праведных речей
 
 
О том, что стойкость бедняка
Превыше счастья богачей.
 

О поэтах

 
Поэты, вы – розаны сада любви,
В стихах вы и вороны, и соловьи.
 
 
Кто, как попугай, любит грызть сахарок,
Кто праведным словом прикроет порок,
 
 
Кто бережно чувствует слог и размер,
А кто недостойного хвалит сверх мер.
 
 
Кто, чушь сочинив, вознесется главой,
Кто репы очистки считает халвой,
 
 
Кто, строчку поправив, в ней выявит суть,
А кто невпопад наплетет что-нибудь.
 
 
Сайф-и Сараи среди вас так убог,
Он – пыль под подошвами ваших сапог.
 
 
Но знайте, к себе уваженья полны:
Свет звезд не затмит света полной луны!