Текст книги "Русская фантастическая проза XIX — начала XX века (антология)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 46 страниц)

– Как так! Русский и еще мужик?

– Да, да, что же вы удивляетесь, капитан. Тут у них народ удивительный.

– Ну, уж! – ответил сквозь зубы Немо. – Царство мрака и сальных свечей – извините…

– Ах, как вы ошибаетесь, как вы ошибаетесь! – ответил Фиц-Рой, добродушно покачав головою. – Однако милости просим.

За лабораторией помещалась оранжерея. Хотя она была и невелика, и невысока, но тем не менее глаза путника, привыкшего на севере к бледным тонам красок, к чахлой растительности мхов, лишаев, карликовой сосны и березки, неожиданно встречались с очертаниями– правда, очень небольших – пальм и алоэ; несколько висевших в воздушных корзинах орхидей находилось в полном цвету; беседка из плющей стояла в углу оранжереи, а в ней был небольшой фонтан.

– Как, однако, у вас тут хорошо! – воскликнул против своей воли Немо.

– Тут царство Мэри, а не мое, – ответил Фиц-Рой.

– Но сколько же месяцев в году приходится вам поддерживать электрический свет зимою для этих растений?

– Около девяти месяцев. Но должен сказать вам, что есть только два опасных момента в жизни моей маленькой Африки – это время перехода от солнечного света к электрическому и наоборот; некоторое преждевременное частичное обмирание сказывается при этом переходе всегда, и моя добрая Мэри бывает иногда в отчаянии.

– Милости просим, господа, – проговорила Мэри, подойдя к гостю и мужу, – чем бог послал!

– Уж не русская ли и жена ваша, достопочтенный Фиц-Рой? – спросил Немо.

– Да, русская.

– Как? И она? И как хорошо говорит по-английски? – опросил удивленный Немо, оглядывая хозяйку с ног до головы.

Хозяйка, приняв на себя этот взгляд, не могла удержаться от того, чтобы не улыбнуться самым добродушным, отнюдь не обидным образом.

– Милости просим покушать, пожалуйста! – обратился Фиц-Рой к капитану. Они уселись за стол в виду невысоких пальм и алоэ, совсем позабыв о близком соседстве к ним северного полюса.

II

Наступил уже третий день пребывания капитана Немо у Фиц-Роя. Это было воскресенье. За эти три дня переговорено было о всем решительно, показано было обоюдно, конечно, все и вся. Раз обедали на «Наутилусе». Тут превосходство погребка капитана, по сравнению с погребком Фиц-Роя, сказалось полностью. Но зато капитан не мог угостить своего посетителя такими местными диковинками, как Фиц-Рой. С особенною любовью показал Фиц-Рой своему гостю стадо своих оленей; ходили на охоту, причем Немо убил альбатроса, размах крыльев которого имел больше сажени; интересны были парники и теплички, разведенные в скалах, на полдень. Весьма и весьма практично устроены были машинное отделение и электрические аккумуляторы; стук от машины слышался денно и нощно. Очень велики были естественные запасы топлива, потому что нечто вроде целой горы, обнаженной боком своим, виднелось шагах в двухстах от самого жилья, и вся эта гора была антрацитовая.

При осмотре этой замечательной горы Немо спросил Фиц-Роя:

– А скажите, пожалуйста, отчего именно выбрали вы для вашего любопытного поселения такую бесконечную глушь, такой дальний север и, наконец, такую дикую страну, как Россия?

– Милый мой гость, – ответил Фиц-Рой, – у меня в этом отношении совсем своеобразные взгляды. Во-первых, я жаркого пояса, экватора, тропиков не выношу; пробовал я жить под тропиками и окружал себя искусственными льдами, но окончательно изнывал. Грудь моя не особенно крепка, и если здесь, как вы видите, я имею полную возможность иметь под рукою в моей оранжерее кусочек Африки, то там при всех моих усилиях кусочка полярного круга в моем распоряжении я иметь не мог.

– Да, да, – добавила Мэри, – он ужасно опускается, стареет на юге; тепло не по нем.

– Но вы уроженец Англии? – спросил Немо.

– Нет, я австралиец, из Нового Южного Валлиса. На первый ваш вопрос о выборе дальнего севера я ответил, теперь отвечу па второй: разве для человека с головой и сердцем и в известных летах еще может существовать где-либо глушь? От пего самого зависит населить эту глушь всеми созданиями своего труда, знаний, опыта, к его услугам фантазия, воображение и, наконец, неисчерпаемый мир воспоминаний. Укажите мне, капитан, место на земном шаре, где у меня не будет всего только что мною перечисленного, и тогда я соглашусь с вами, что существует на свете глушь и что я в глуши!

– Я понимаю цену одиночества, – возразил Немо, – но я не понимаю вашего сидения на месте, обусловливающего вечное одно и то же, – это скучно!

– А мы слово «скучно» не понимаем, – вставила от себя Мэри.

– Счастливая! – заметил Немо.

– Нет, я несчастливая, – возразила она, – у меня нет детей.

– Да, это и моя невзгода, – прибавил Фиц-Рой, – но что же прикажете – на то воля божья!

– Божья? – резко спросил Немо, взглянув на Фиц-Роя.

– А то как же, – ответил хозяин.

Некоторое молчание следовало за этими словами: на этой почве, видимо, разговор не мог продолжаться, и почву переменили.

Только что приведенная беседа имела место утром; через сутки, т. е. на следующий день, капитан Немо предполагал покинуть Фиц-Роя. Некоторые починки на «Наутилусе» были закончены, припасы кое-чем подновлены и, наконец, надобно же и честь знать.

Наступил третий день.

– Ну, капитан, – сказал Фиц-Рой, – если уже действительно вас не удержать, так я вам, как сказал, на добрую память подарочек сделать хочу. Пожалуйте в лабораторию.

– А чем же я вас отдарю? – спросил Немо, следуя за ним.

– Сосчитаемся! Мне тем приятнее поднести вам мое изобретение, что на «Наутилусе» у вас электрической силы вволю, а моя игрушка только при этом источнике силы и может действовать.

– Любопытно посмотреть на вашу игрушечку, – ответил Немо, входя вслед за хозяином в лабораторию.

Брут находился в это время в ней за своими обычными занятиями.

– Дай-ка мне, Брут, – сказал ему Фиц-Рой, – последнюю мою шапку,

Брут, не долго думая, вынул из одного из шкапов какую-то меховую шапку, и Фиц-Рой просил Немо надеть ее. Шапка оказалась довольно курьезною: к ней были приделаны наушники и очки.

– Вы в холодных странах, капитан: вам наушники нужны; вы в такой стороне, где света мало и туманов много – очки не лишнее. Наденьте!

Немо надел шапку, причем наушники покрыли его уши, а очки сами собою опустились на нос.

– Что вы видите? – спросил капитана Фиц-Рой.

Вместо ответа капитан отшатнулся: Фиц-Рой стоял перед мим в образе костяка, об одеянии, о теле его не было и помину.

– Ну, что, – спросил Фиц-Рой, – хороша моя игрушечка?

В это время Немо снова увидел перед собой настоящего Фиц-Роя, а не костяк его.

– Недурна! – ответил капитан. – Но можно бы сделать и лучше.

– Можно и лучше, и ваше желание предусмотрено.

Опять видит Немо костяк своего хозяина, но, кроме того, слышит он и голос Мэри. Он повернул голову в сторону этого голоса и увидел сквозь саженную толщу скалы, составлявшей стену лаборатории, что Мэри стоит со своими собачонками и разговаривает с ними. Еще одно мгновение, и оба видения – как слуховое, так и видение зрения – прекратились: опять темная толща скалы, опять Фиц-Рой вместо костяка. В руках у него виднелась переносная кнопка, от которой шел небольшой провод к шапке.

Немо снял шапку и осмотрел ее. Металлические наушники являлись усовершенствованным аудифоном, а на днище шапки помещалась небольшая электрическая батарея, сообщавшаяся как с наушниками, так и с очками.

– Позвольте мне вашу кнопку, – попросил Немо, обращаясь к Фиц-Рою и падевая шапку; провод находился теперь в его распоряжении. Он нажал кнопку. Опять костяк хозяина, опять прозрачная скала, и за нею хозяйка с собаками, и разговор ее с ними. Немо тотчас же сообразил, что если он видел костяк хозяина, а хозяйка за стеною являлась в своем настоящем образе и в одеянии, и собаки тоже не скелетами, так это потому, что часть силы аппарата истрачивалась на то, чтобы осветить скалу до полной прозрачности.

Немо снял шапку.

– Спасибо! – сказал он Фиц-Рою, протягивая руку. – Подарок принимаю, но позволяю себе отдарить вас на «Наутилусе» чем-либо подобным.

Наступил, наконец, день отбытия. Капитану Немо, этому опытному морскому «волку, уже прискучило проводить третьи сутки в мирном обиталище Фиц-Роя и видеть себя в обществе одной из женщин, которых он вообще терпеть не мог. Как ни упрашивали его хозяева обождать еще, но он ни за что не соглашался и в ожидании отъезда стал даже нервным, раздражительным.

Часов в десять утра, когда не спускавшееся под горизонт солнце стояло в небе уже очень высоко и нагревало своими яркими лучами вычищенные и вылосненные бока «Наутилуса», его подвели к самому берегу с тою целью, чтобы имевшие прийти к отъезду Фиц-Рой и Мэра могли удобнее взойти на него.

Опускаясь сквозь люк в каюту, Фиц-Рой обратился к Немо с вопросом:

– А вы не кувырнете нас с женою, как тех дикарей, помните, электричеством?

Капитан Немо улыбнулся. Он велел с вечера приготовить хороший завтрак и вытащить из погребка превосходное вино: старый херес и шампанское. Немо и Фиц-Рой с супругою не замедлили сесть за стол. Завтрак прошел очень оживленно. Когда подали кофе, слух гостей был поражен удивительною, не слышанною ими музыкою. Слышалось не то журчание воды, не то воздушная Эолова арфа, не то церковный орган, но, в общем, нечто удивительно приятное, убаюкивающее. Звуки лились непрерывно и чередовались с таким гармоническим спокойствием, с такою умиротворяющею музыкальностью, что даже сам суровый Немо как будто поддался звуковому очарованию. Фиц-Рой слушал внимательно и одобрительно покачивал головою, а Мэри замечталась до такой степени, что ее чашка с кофе остыла совершенно.

– Чудесно, восхитительно! – проговорил Фиц-Рой.

– Да, очень, очень хорошо! – пробормотала Мэри.

Когда музыка прекратилась, Мэри изъявила желание ознакомиться с самим инструментом. Устроен он был в одном из боков кабинета, и вся музыкальность его основывалась на более или менее высоком падении сверху вниз, в водяной бассейн, более или менее больших капель воды. Медная доска с отверстиями для капель была укреплена над бассейном и могла быть легко заменена другою, с другими нотами; в инструменте этом имелось также нечто вроде педали: струя воздуха, до поры до времени пускаемая на падавшие капли и дробившая их, придавала звуку очень большую мягкость и могла вызывать даже тончайшие pianissimo; для этого, кроме струи воздуха, нужно было еще и уменьшение диаметра тех отверстий, сквозь которые капли падали; то и другое производилось механически.

– Но ведь это мы можем и у нас дома устроить? – сказала Мэри, обращаясь к мужу.

– Непременно устрою, непременно; мне эта музыка тоже очень нравится, – ответил Фиц-Рой.

– Это будет нам воспоминанием о вас, капитан, – проговорила Мэри.

При этих словах Немо поднялся с места и молча направился в соседнюю со столовой спальню; он скоро возвратился и принес с собою небольшой ящик, который и поставил на стол.

– Вот это воспоминание обо мне будет несколько существеннее, – сказал он, пощелкивая задвижками ящика, им принесенного, и открыв крышку.

– Что это такое? – спросил Фиц-Рой, заглядывая в ящик.

– А это вот что: вы жаловались мне на глухоту, одолевающую вашего Брута, ну, так благодаря этому прибору глухоты нет более.

– Не может быть! – воскликнула Мэри.

– Да, это верно, – добавил капитан Немо. – Прибор этот – микрофолограф; его недавнее изобретение сделает переворот н медицинской науке и во многом другом.

– Вероятно, – добавил от себя Фиц-Рой, – ваш прибор усиливает звуки?

– Да, в чудовищной, совершенно невероятной степени. Он делает со звуками, даже с самыми крохотными, никем не слышимыми и даже не подозреваемыми, то, что делает с изображением предмета лупа или микроскоп, – объяснил Немо.

– Но ведь в таком случае последствия этого изобретения действительно неисчислимы! – проговорил Фиц-Рой, очень хорошо и быстро сообразив, к чему может привести открытие. – Мало того, что глухонемые обретут слух, но ведь и медицина, ограничивающаяся выслушиванием и постукиванием, будет иметь в своем распоряжении гораздо более верного и нелицеприятного распознавателя, чем пальцы и уши врачей.

– Нет, конечно, сомнения в том, – ответил Немо, – что теперь можно будет изучать самомалейшие звуки как в здоровом, так и в больном организме, и какие чудесные диагнозы болезней будут возможны!

Немо вынул прибор из ящика и не замедлил поставить на стол, между тарелок и ножей.

– А уже делались с прибором опыты? – спросил Фиц-Рой.

– Делались, и весьма удачно. Для того, чтобы уловить едва слышные звуки, мало того, для того, чтобы записать их, приставляют к исследуемому органу особый микрофон и соединяют его с микрофонографом, т. с. с записывателем звуков; электрический провод от батареи в 60 небольших элементов из сернокислой ртути достаточен. Новый аппарат этот изобретение молодого французского ученого Дюссо, он записывает даже не слышимые нами звуки в сердце человека и в его легких с необыкновенною точностью.

– Но ведь это бесконечно и поразительно в своих применениях! – воскликнул Фиц-Рой. – Ведь таким способом можно будет, пожалуй, записывать и шумы движения мысли в мозгу человека!

– Да, да, конечно, – добавил Немо, – и по этому пути уже идут изобретатели. Аппарат Дюссо стал известным Эдиссону, и маг Америки работает над тем, чтобы сделать микрофонограф бесконечно чувствительным. Самому Дюссо уже удалось записать бесконечно малые шумы, производимые, например, насекомыми при их хождении; он записал также звуковые изменения, вызванные нервным волнением у артиста и оратора.

– Чудесно, чудесно! – добавил Фиц-Рой; он внимательно осматривал аппарат, знакомился с его не очень сложным механизмом.

– Так это поможет, значит, нашему бедному Бруту? – заметила Мэри.

– Да, несомненно, – оказали в один голос и Немо, и Фиц-Рой.

– А нельзя ли позвать сюда Брута сейчас же? – спросила Мэри.

– Конечно, можно…

Не прошло и пяти минут времени, как Брут появился на «Наутилусе». Приспособление аппарата, при том условии, что им орудовали такие люди, как капитан Немо и Фиц-Рой, длилось очень недолго, а электричества на «Наутилусе» имелось достаточно всегда.

Брут, человек угрюмый от природы, по мере усиления глухоты становился еще угрюмее и молчаливее, и лицо его приобретало ту неподвижность, в которой нет места ни малейшей улыбке и которое отличает глухих и в особенности глухонемых.

Опыт с Брутом удался совершенно и вполне наглядно. Когда ему было предложено взять в руки микрофонографический рожок, схожий с давно знакомым ему телефонным, и приложить к уху, когда пущен был электрический ток, весьма слабый из осторожности, лицо Брута немедленно просияло, и он улыбнулся: мир звуков, ясных и отчетливых, давно ему незнакомых, возник для него снова и приобщил к жизни тем общением, которое когда-то, до глухоты, имелось для него.

Когда затем Немо, приставив микрофон к своему сердцу, соединил его с микрофонографом и дал опять рожок в руки Брута и он приложил его к уху, – лицо Брута стало совсем весело.

– Что ты слышишь? – спросила его Мэри, заметив эту веселость.

– Мельница стучит! – ответил он.

Все расхохотались, и даже сам Немо вместе с другими.

– Ну, многочтимый хозяин, – проговорил Немо, – вы, конечно, не откажетесь принять от меня этот прибор в обмен на вашу чудесную шапку.

– Не могу отказаться, спасибо! – ответил Фиц-Рой и, взяв гостя за руку, сильно пожал ее.

– Меня больше не нужно? – спросил Брут и, получив ответ, вышел.

Завтрак прошел очень оживленно. Особенно понравился Немо фаршированный язык трески, поданный к закуске. Такая роскошь возможна только на месте, где трески, не выдерживающей в свежем виде и нескольких часов перевозки, мириады.

– А вы из этих языков консервов не делаете? – спросил Немо.

– Не стоит того!

– Но, скажите, почтенный Фиц-Рой, я видел у вас на столе разные консервы, я видел у вас в лаборатории множество новых приборов; все ваши окна снабжены стеклами – откуда и как получаете вы все это и вообще как сообщаетесь, с жилыми местностями, из которых ближайшая, кажется, Архангельск?

– Архангельск не ближайшая, – ответил ФицРой, – но в ближайших, как, например, Мезень, ничего достать нельзя. Что касается до сообщений, то они чрезвычайки удобны и просты. Лучшее и главное, конечно, зимнее время. Бывают у нас иногда в море суда, но рейсы их не срочны, и на них надежда плохая, а вот зимою другое дело: на близкие расстояния ездим на собаках или на оленях, на далекие, по тундре, на буере!

– На буере? По тундре?

– Да, лучшей дороги на свете нет. Гладь неописуемая на тысячи верст. Большею частью, при посредстве тех или других ветров, достаточно одного только паруса, но на всякий случай я всегда беру с собою и электрический двигатель, который, однако, пустил в ход не более двух или трех раз.

– Но ведь вам необходим компас? – спросил Немо.

Вместо ответа Фиц-Рой взглянул на жену, немного вспыхнувшую и опустившую при этом глаза.

– Да, – ответил он, – однажды Мэри забыла компас, мы вспомнили о нем часа через два пути и едва не погибли.

– Да, это было ужасно! – ввернула от себя Мэри.

– Я помню, что сильнейший норд-ост успел отнести нас на запад в час времени не на один десяток верст. Совершенно неожиданно скользнули мы в область ветров. Кругом не было видно ни зги, и пришлось остановиться. Если бы не особенное счастье и не звезды небесные, которые явились к нам вдруг на помощь, едва ли бы имели мы удовольствие принимать вас, капитан, здесь у себя.

– Но нет худа без добра, – ответила Мэри, – с тех пор ни я, ни муж е компасом не расстаемся.

При этих словах она вынула из-за платья висевший у нее на груди вместо медальона компас; имелся также компас на ременном поясе, которым опоясан был Фиц-Рой.

– Но что за восторг, если бы вы знали, – сказала Мэри, – нестись на буере со скоростью вихря по бесконечной тундре! Нам приходится надевать в этих случаях кожаные маски с очками. И красивы мы тогда, нечего сказать! – добавила она,

– Да, отмеривать по версте в полминуты – это удовольствие большое, – сказал Фиц-Рой. – А уж если хотите роскошную картину, так представьте себе безмолвную, тихую, зимнюю ночь, магнитное сияние, охватывающее полнеба и освещающее бесконечность, потрескивания этого сияния и тихий, равномерный стук электрического двигателя, уносящего вас по светлой, но мертвой бесконечности!

– Вот бы вы к нам зимою приехали, капитан! – сказала Мэри.

– На «Наутилусе»? – ответил Немо, улыбаясь.

Близилось время, назначенное для отбытия Немо, – ровно полдень. С невероятною быстротою погода, очень хорошая с утра, захмурилась, и свинцовые тучи начали облегать небо. Порывистый ветер крепчал, неслись по воде один другому навстречу шквалики, а неистовые завывания в расщелинах скал предрекали близость урагана. Облака в небе то сбивались в кучи, то рассеивались, образуя какие-то просветы, тотчас же закрывавшиеся. Беспокойство облаков передавалось и миру пернатых, начавших сновать над «Наутилусом» во все стороны с диким, испуганным криком. Вдали раздавались раскаты грома.

– Ведь грозы у вас здесь большая редкость? – спросил капитан Немо.

– Да, не часты, – ответил Фиц-Рой.

Немо ужасно боялся того, чтобы словоохотливый Фиц-Рой не начал болтать с ним по поводу гроз. В три истекших дня ему так надоело пребывание на суше, он так неудержимо стремился снова покачаться в океанских волнах, наступавшая гроза так манила его к себе, что он только и думал о том, как бы ему поскорее отчалить от берега. Он обратился к рупору, висевшему на стене за его спиною, и очень громко спросил в машинное отделение:

– Готовы ли к отплытию? А? Что? Готовы?

Ответ последовал утвердительный.

Хотя стоянка «Наутилуса» была совершенно безопасна и, казалось, никакая волна океанская не проникнет в этот спокойный заливчик, тем не менее «Наутилус» начал слегка постукивать своими металлическими боками о береговую скалу.

– Неужели вы тронетесь теперь, – спросила Мэри, – когда еще вчера вечером состоялось предсказание бури?

– Это ему нипочем, дорогая Мэри, он немедленно нырнет ниже пояса волнения.

– Нырну, конечно, нырну! – нервно ответил Немо. Он уже воображал себя на волнах.

Приближавшиеся раскаты грома учащались.

– Ну, если вас не удержать, так прощайте, капитан, – проговорил Фиц-Рой, вставая из-за стола; ему вслед поднялась и Мэри.

Хотя прощание последовало очень радушное, но Немо, видимо, не принадлежал более себе и ему стоило много усилий сдержать себя и быть вежливым.

– Да и по правде, действительно, вам надо торопиться, – говорил Фиц-Рой, выбираясь на воздух из широко раскрытого люка; за ним направилась Мэри, которой помог сойти на берег соскочивший на него Брут.

Последовали рукопожатия. Наконец, освободясь от гостей, Немо почувствовал себя в своей стихии и обратился к кнопкам. «Наутилус» тронулся.

– Прощайте, прощайте! – раздавалось с берега.

Но Немо не замечал более ничего. По мере быстрого усиления бури вырастал и он, и что значили ему эти мелкие людские возгласы, исчезавшие в чудовищных возгласах бури, что значило ему махание платками, когда, уйдя весь во внимание и хозяйничая с кнопками, он следил за движениями своего «Наутилуса».

Буря разыгралась страшная, и молнии заструились по совсем стемневшему небу змеями. Даже в мирном заливчике начали появляться на волнах зайчики, и Немо, спрятавшись в люк и обеспечив «Наутилус» герметическим закупориванием, застопорил машину и тронул клапан для погружения в воду.

Тихо, еле заметно для глаз, погрузилось чудесное судно, и сколько бы ни трудились Фиц-Рой и его жена увидеть его, это было бы невозможно. Океанская глубока сказывалась подле самого берега, и Немо ознакомился с предстоявшим ему путем еще вчера, сделав несколько промеров.

Находя дальнейшее опускание «Наутилуса» излишним, потому что судно находилось в неволнующейся глубине, Немо; осветившись электричеством, стал тихонько двигаться в обратном направлении к тому, которое было у него записано до прибытия в бухту со слов Фиц-Роя и по которому он прибыл.

Тишина в каюте Немо наступила полная, так как гудевшая над водою неисчисленными голосами буря в эту область вечной тишины не доносилась, и о ее присутствии свидетельствовал только необычайно быстро упавший барометр.

Нервы капитана Немо вполне успокоились.

Верный своей всегдашней привычке, он только в пути: намечал– себе ближайшую цель дальнейшего следования. На этот раз капитан, почти не колеблясь, решил плыть прямо на Одессу с тем, чтобы познакомиться с Россией с другой стороны.

Есть полное основание полагать, что капитан благополучно обогнет всю Европу, пройдет по Средиземному и Черному морям, нисколько не заботясь о предъявлении своего вида в Дарданеллах, и прибудет вполне благополучно к Одессе. Есть также полное основание быть уверенным и том, что Немо сообщит людям о том, что он знает Россию и что бывал в ней.

Конечно, Немо будет совершенно– прав.

[1896]