Текст книги "Русская жизнь. Смерть (июнь 2009)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Советская гражданская панихида, как оказалось, за эти двадцать лет духовного расцвета России, не была естественным образом заменена вернувшимся церковным отпеванием. Она оказалась замещена чем-то новым. Странным – полухристианским, полуязыческим обрядом – пожалуй, «домашней» панихидой.

Была церковная, была гражданская, теперь – домашняя.

***

Уходя уж с погоста, расслабленная покоем и красотой, я спросила у кладбищенских дам (любопытство замучило):

– Почему все же нельзя хоронить мужчину при галстуке? И при чем тут православный канон?

– Покойник в галстуке, – быстро отвечала мне осведомленная моя собеседница, – это как ребенок с пуповиной, обернутой вокруг шеи. Он там воскреснет с удавкой – вы это себе представляете?

О, Господи.

– Усмехайтесь, усмехайтесь, – говорила знающая женщина, – надо же знать, как правильно все это делать, как правильно хоронить. Надо знать такие тонкости! А если вам это не надо, то закиньте тогда покойного на дерево, как в Африке. Если знающим людям не доверять – тогда можно и на дереве. Отпеть по церковному – и на березу. Так хорошо будет? Вот вы б хотели на березу?

В принципе я всегда думала, что журналистов надо хоронить на деревьях. А журналистов – либеральных русофобов – именно что на березах. Так что я промолчала.

Дмитрий Воденников
Когда мы отлепимся

В коридоре

Писательница Марта Кетро написала в «Живом журнале», что видит оргазмы своих мужчин. «Оргазм каждого мужчины создавал у меня в голове особую вспышку света и цвета», – говорила она.

… Фиолетовый, розовый, черный, «а еще у одного – красный, будто мозги вынесло на стену (этот мальчик вообще много думал)».

«Остальные ушли во тьму времен со своими фонариками, а я уже много лет смотрю один и тот же кадр».

У меня в голове тоже – один и тот же кадр, но я не вижу оргазмов.

Я вижу – коридор.

А за окнами – отразившись в прямоугольном промытом зеркале – яркая загустевшая летняя зелень.

***

Бывает так: идешь с человеком через весь город, через май, черемуху, липы, через все эти глыбкие подворотни, через Яузу и сталинские дворы, сначала идешь медленно, потом быстрее, быстрее, трешься о воздух, глотаешь пустой солнечно-пасмурный день, все эти речные шлюзы, ограды церквей и неожиданный грубый сиреневый куст, вдруг возникший как воинский обелиск посреди обыкновенного московского двора, – и точно знаешь, что остановиться невозможно и разойтись тоже нельзя. И даже неважно, что вы еще малознакомы.

Все быстрей и быстрей, все смешней и смешнее – и, в конце концов, в последнем кафе, вы вдруг начинаете оба – как подорванные – так сильно смеяться (хотя особого повода нет и никто не сказал ничего смешного) – и вдруг говоришь себе: стоп. И ясно осознаешь, что вот теперь пора расходиться. Идешь домой один, улыбаясь.

Приходишь в квартиру, ложишься одетым на кровать. И чувствуешь изнеможенье.

Это ты кончил головой.

На следующий день – стыд и как будто похмелье.

«После коитуса каждый зверь печален».

Почему-то тебя это не удручает.

Ты ставишь точку. И понимаешь: что это только начало.

***

Мы тремся друг о друга в постели, как трутся трехмесячные кутята. («Кутенок» – это щенок, не котенок, так их называют в народе, в южных районах.)

Кто– то, наверное, читая наши публичные письма, будет уверен, что в постели мы выразительны и сексуальны, но это неправда.

… Мужчина, который жил с женщиной 9 лет (потом расстались, а она заболела, тяжело, с онкологией), разговаривает с ней по телефону… Говорить трудно: девятилетняя любовь не рвется, он понимает, что надо ехать и «держать за руку», а он не едет, потому что понимает, что все это неправильно, да и невыносимо, она же знает, что это не нужно, но хочет, чтоб он еще больше мучился и приехал.

Мужчина еще не знает, что встреча все-таки состоится.

И женщина приедет к нему, через год, когда у него уже будут другие отношения, но он не признается, и она скажет: «Расколдуй меня». А он ответит: «Нет».

И тут она резко начнет собирать свои вещи, а выйдя в коридор и натягивая летнюю куртку, станет плакать и кричать неприятным высоким голосом: «Ну неужели так сложно? Может, это в последний раз! Но ведь мне нужно: расколдуй меня, расколдуй – ведь у тебя же никого нет, ты же один, это же не измена, я понимаю, если бы измена…»

И он не сможет сказать, что он не один (впрочем, он никогда и не был один: почему в жизни все, как в трюмо, троится?), хотя это в тот момент будет неважно. С ней всегда все остальное было не важно.

И он расколдует.

Но дело даже не в этом.

А в том, что за все свои телефонные разговоры (очень редкие, к слову сказать) они выработают привычный способ прощанья: после мучительно-смешливых рассказов о том, что в группе, в которой лечат пациентов этим новым серьезным лекарством, все умерли, она говорит:

– Но я поняла – на самом деле смерти нет. Я не боюсь.

И он отвечает ей бодрым голосом (как бы хваля: за то, что поняла, он – ее, с высоты своего просветленья):

– Конечно! Ты все правильно поняла: смерти нет.

Да вот только однажды в установленный срок он скажет свое: «Смерти нет», – доверительным голосом.

А она ответит (после долгой паузы, очень звонко):

– Смерти, конечно, нет, – только она – есть.

И отвечать будет нечего.

Но она обязательно выздоровеет.

***

– Я вот, Аня, подумал, что самый важный секрет – это научиться испытывать жизнь. Испытывать не в смысле «проверять», а в смысле стоять столбом и понимать, что через тебя эта жизнь идет. Впрочем, почему обязательно стоять… Можно лежать. Но жизнь через тебя все равно идет.

– А почему не «проживать жизнь»? – спрашивает Аня.

– А потому что «проживать» (вы сами послушайте слово) это же процесс. А процессов мы, как известно, не понимаем. В слове «проживать» есть пункт А (с которого момент начинается) и пункт В – куда этот момент идет. В слове же «испытывать» этого нет.

Это точка. Точка, раскрывшаяся до размеров Вселенной. Или прихожей. И через эту точку идет свет. В котором ты любишь и себя, и другого, и чужого третьего (скажите, почему все так в жизни троится?). И все. И никаких «потом». Потому что как только ты спрашиваешь, что потом, наступает смерть. И смерть это как раз линия.

…«Когда ты уйдешь, я умру».

Что за муть?

Когда ты уйдешь – ты умрешь.

Поэтому я и не могу от тебя отлепиться.

И вот мы стоим – перед твоим ночным поездом – в моем собственном коридоре. Где сейчас нет никакой зелени в зеркале. В зеркале отражается стена возле ванной. Стена желтая. Никаких украшений.

– Мне кажется, я тебя больше никогда не увижу.

(Это ты так думаешь. А говоришь: «Все было просто чудесно. До свиданья, Сережа».

Ну или другое какое-то имя. Имя – неважно. Имя – можно и перепутать. Любовь любит переливающиеся имена.)

***

Есть у меня такая картинка, картонка. Висит на стене.

На картонке, выполненной в серых тонах, среди трав – лежит то ли мальчик, то ли уставшая Жанна д' Арк, то ли рыцарь-недоросток – в доспехах, которые ему велики. И то ли спит, то ли умер. Голова его по-детски зарылась в пучок травы, и шея по-предательски тонкая. А из спины вырастает куст, вроде – крапивы. И лошадь тянет голову из левого края, белая, как туман.

… Уже стоя в прихожей, собрав рюкзак, человек говорит другому: «А еще я тебе сделал подарок».

– Где, где мой подарок? – хищное такое движение рукой. Как у Горлума. («Где моя прелесть?») Второй человек задает вопрос так, как будто, по меньшей мере, он ожидает увидеть брюлик. Но брюлика он не ожидает. Это просто такая манера.

– Ты его потом сам найдешь, – отвечают. – Я хочу тебе сделать приятный сюрприз.

Человек (тот, второй, небескорыстный, предполагающий брюлик) как только закрывается дверь, сразу же забывает про свой подарок.

А когда уже собирается спать, садится на покрывало, но сразу вскакивает.

Сначала он думает, что под одеялом змея, но потом понимает, что нет, это что-то другое.

Под покрывалом лежит что-то плоское и прямоугольное. На змею не похоже (да и не шипит).

Откинул покрывало – там картонка. В стиле гризайль, серый мертвый подросток на фоне белесой серой травы: то ли рыцарь, то ли отчаявшаяся Жанна д’Арк, и лошадь тянет свою беловатую морду к кусту крапивы. И трава, и крапива, и лошадь помяты. И рыцарь помят.

А на обратной стороне написано: «Я люблю тебя. Спокойной ночи».

Вопрос: почему так плачет человек, хотя он ни в чем – ровным счетом – не виноват?

Однако он плачет.

Неужели оттого, что теперь – в этой ватной ночной темноте – картонка, с серым помятым рыцарем и надписью, приобретает другой смысл? А именно: что «я любил тебя, я сражался за тебя, я погиб, и все равно говорю тебе спокойной ночи… И лежу теперь в густой траве, в доспехах на вырост, твой надорвавшийся рыцарь, и белая лошадь тянет ко мне свою длинную морду».

Любил, сражался, погиб за тебя и все равно говорю, что «люблю».

В общем, сделали приятный сюрприз.

Спасибо.

***

У поэта Григория Дашевского существует такое стихотворение, называется «Близнецы». Оно про то, как мы лежали – и с тобой, и с тобой, и с тобою (только сейчас тебя нет уже на этой земле) – в постели. И тыкались друг в друга, как полуслепые кутята. А соседки, наверное, думали, что тут какие-то тайные бурные страсти.

И казалось, что все это будет длиться бесконечно.

 
Близнецы, еще внутри у фрау,
в темноте смеются и боятся:
«Мы уже не рыбка и не птичка,
времени немного. Что потом?
Вдруг Китай за стенками брюшины?
Вдруг мы девочки? А им нельзя в Китай».
 

Так женщина говорит мужчине (который ее разворошил, подмял под себя, разломил, как курицу, а потом отпустил, обмяк, лежит прохладный и потный, хочет пить, тяжело дышит):

– Бедный мой мальчик.

И гладит по волосам.

А ведь – действительно «бедный».

Потому что она знает (а кому еще знать это, как ни ей), что ее мужчина не готов умирать.

Что сражаться готов, а умирать – нет. Что смерть для мужчины противоестественна. Что ему там просто не за что уцепиться.

(Сколько мальчишек в детстве погибло, упало с какой-нибудь крыши, соскользнуло под поезд, сгорело в домах, утонуло – только потому, что они искренне считали, что с рожденья бессмертны. Неповзрослевшие женщины так не думают, они осторожней.)

… Мужчина лежит лицом вниз, хочет пить, в туалет, вообще встать – и его охватывает печаль. Он тоже знает, что не умеет умирать, но знает, что умирать придется как раз ему.

«Сначала женщины, старики и дети». Он не старик, не женщина и не ребенок. Их выведут всех, а его оставят. Он сам останется. Он тот, кого спасают последним. Или он последний из тех, кого он сам спасает. Разница невелика.

Поэтому он не встает, не идет в туалет, а лежит под рукой женщины и думает, что он кутенок.

– Бедный мой мальчик! – говорю я своей собаке, которая ни разу не мальчик, потому что сука и у нее течка (я уж сбился со счета, какая). – Глупая моя кошка.

***

Так что – если есть еще – самая большая нежность, которую может сделать женщина (да и любой человек) для своего мужчины, то это – оговориться в постели. Перепутать слова.

Женщина гладит по голове своего мужчину (после всего) – и вдруг говорит: «Ты моя любимая девочка».

У мужчины, наверное, сильно напрягаются плечи.

«Ты что – спятила?» – скажет тот, кто хочет себя защитить. (Тогда женщина скажет: «Я так к тебе не отношусь. Ты не думай!»)

Тот, кому все равно, сделает вид, что не расслышал.

А честный поймет, что все это – правда.

Потому что это слово с мягким «д», смешным «ва» (если по транскрипции) и совершенно нелепым «чк» – самое нежное. Последнее из возможных…

***

Поэтому теперь – в коридоре – обращаясь к нам всем, как к мальчику, девочке и собачке, через головы всех, кого я любил, через все наши смерти (мелкие, крупные, промежуточные и через ту окончательную, когда сначала ты, а потом я, и, возможно, когда ты, я даже не сразу узнаю) – ты протягиваешь ко мне руку, гладишь меня по затылку и говоришь:

– Смерти нет. Смерти нет. Смерти нет.

– Смерти, конечно, нет, – отвечаю я, – но когда мы, наконец, отлепимся друг от друга, мы – непременно помрем.

***

Когда через неделю я опять увижу тебя, я скажу тебе «здравствуй».

* ЛИЦА *
Олег Кашин
DJ народный депутат

К двадцатилетию Первого съезда

I.

Вообще– то он теперь живет в родной деревне, в Чернаве Липецкой области, в родительском доме, через улицу от места рождения святого Феофана Затворника, но сейчас приехал в Москву -двадцатилетие Первого съезда народных депутатов, несмотря на то, что официальные власти его игнорируют, отмечается хоть и негромко, но вполне широко. В Колонном зале Дома союзов учреждали Ассоциацию народных депутатов СССР по углублению интеграции, которая вроде бы должна получить статус наблюдателя при Межпарламентской ассамблее СНГ, еще на днях у Гавриила Попова в его Международном университете соберутся ветераны Межрегиональной депутатской группы, а на встречу со мной Владимир Вобликов пришел прямо от Сажи Умалатовой, которая теперь возглавляет собственное движение в поддержку Владимира Путина и даже обещала помочь Вобликову со вступлением в «Единую Россию», но он отказался. В общем, нормальная ветеранская жизнь.

По меркам города Гусева Калининградской области Владимир Вобликов был настоящей золотой молодежью. Отец – редактор местной газеты «За доблестный труд», сам Владимир учился в Москве, закончил Бауманское училище, потом вернулся в Гусев и очень быстро сделал карьеру на градообразующем заводе светотехнической арматуры – в тридцать лет стал начальником конструкторского бюро. Потом позвали на работу в горком КПСС, работал инструктором, но вторая работа всегда значила для него больше – в городском Дворце культуры Вобликов был лектором молодежной дискотеки, то есть диск-жокеем.

– Меня даже на бюро горкома вызывали, отчитывали – мол, нехорошо это, когда член партии на сцене скачет и кривляется. Так что в конце концов пришлось на время из ДК уйти, вернулся только в восемьдесят восьмом. Мне очень нравилось быть диджеем. Уже потом, когда «Камеди клаб» появился, я подумал – черт возьми, это ведь ровно то, чем я в Гусеве занимался. Я тоже шутил со сцены, загадки загадывал, приколы разные.

Выглядели эти приколы так. Лектор спрашивает собравшуюся молодежь:

– Кто такой экс-президент?

– Бывший президент, – отвечает какой-нибудь эрудит.

– А экс-чемпион?

– Бывший чемпион.

– А экстаз? Кто-нибудь обязательно отвечал, что экстаз – это бывший таз. Все смеялись, а потом лектор спрашивал, что такое экскаватор. Публика замолкала, и DJ Вобликов торжествующе объявлял:

– Экскаватор – это машина, которая копает землю.

И снова ставил группу «Машина времени».

На выборах 26 марта 1989 года лектор гусевской районной дискотеки Владимир Вобликов был избран народным депутатом СССР, победив действующего первого секретаря Калининградского обкома КПСС Дмитрия Романина.

II.

Если совсем точно, Романин отсеялся еще на стадии окружного собрания избирателей. Существовавшая тогда система выдвижения кандидатов в народные депутаты сильно отличалась от нынешней: чтобы фамилия оказалась в бюллетене, претенденту на депутатство требовалось пройти через собрание, на котором представители общественности – их еще называли выборщиками – утвердили его кандидатуру. Собрание в Гусеве организовывал горком партии, и, в принципе, Романин был уверен в лояльности выборщиков, но сторонникам Вобликова удалось добиться тайного голосования, в результате которого гусевцы выдвинули в народные депутаты СССР своего любимого диджея, прокатив первого секретаря.

– Обком и горком были в шоке, – не без удовольствия вспоминает бывший диджей. – Устраивали против меня провокации. Однажды перед дискотекой ко мне приходят парни – ну, шпана местная, – и говорят: Володя, нам тут в горкоме выдали ящик водки, чтобы мы устроили драку, тебя избили, и ты бы попал в больницу. Но ты не волнуйся, водку мы выпьем, а драки не будет.

Предвыборный слоган вобликовской кампании звучал достаточно громоздко: «Хватит латать старые дыры, пора шить для страны новое платье». Это означало, что никаких местных гусевских проблем он и не обещал решить – предвыборная программа была полностью посвящена переустройству политической системы на основе нового мышления. «Я считал, что локальные проблемы не решаются без общего переустройства, и люди мне поверили», – говорит Вобликов. К тому времени он уже успел написать с десяток писем Горбачеву и в ЦК, предлагал, как тогда было модно, отменить шестую статью конституции, а еще перевести финансовую систему СССР на электронные безналичные расчеты.

– Я был уверен, что это моя собственная идея, – рассказывает Вобликов. – Уже потом, когда с делегацией Верховного Совета был в США, побывал в офисе American Express. А я-то был уверен, что это именно социалистическая идея, все по Марксу – обобществление производства. Я даже статью на эту тему написал, отправил в журнал «Коммунист», и мне Егор Гайдар ответил, что статью печатать не будет, потому что это неправильная идея – все будут знать, кто на что деньги тратит, нарушится конфиденциальность.

Ночь после выборов кандидат провел не в своем штабе (такой традиции тогда еще не было), а дома у друзей в Калининграде. О том, что народным депутатом стал он, Вобликову сообщили по телефону родители.

– А они узнали вот откуда. Рано утром по их улице бежал маленький мальчик с флагом. Бежал и кричал – Вобликов, Вобликов выиграл! В городе был праздник настоящий.

Дмитрий Романин после поражения на выборах ушел в отставку и вышел на пенсию. Лет десять назад умер, сейчас в Калининграде есть бульвар Романина.

III.

В мае 1989 года в жизни Владимира Вобликова началось, как он сам говорит, самое счастливое время – правительственной телеграммой вызвали в Москву, поселили в гостинице «Россия», выдали депутатское удостоверение и разрешили питаться в закрытой столовой.

– Я даже в какой-то момент грешным делом подумал – а ведь жизнь-то наладилась, хорошо в России живется теперь! Но сам себе ответил – это не в России хорошо, а мне хорошо, и нельзя забывать о том, что страна голодает.

Еще до открытия съезда Вобликов узнал из газет о том, что избранные по округам Москвы депутаты – в основном приверженцы демократических взглядов, – создают Московскую депутатскую группу. Вобликов стал ходить на ее собрания и даже (правда, очень неуверенно, заранее оправдываясь, что, может быть, за давностью лет нафантазировал) говорит, что придумал назвать группу Межрегиональной, когда москвичи в ней перестали составлять большинство.

– Никогда не забуду Андрея Дмитриевича Сахарова, – вздыхает Вобликов. – Это был очень тонкий, очень ранимый человек. Очень мудрый. Я помню, как он читал нам свой проект конституции, и говорил – вам, молодежи, ее принимать. Жалею сейчас, что мы мало с ним общались. Он был физически неуклюжий, но выступал очень точно, тщательно подбирал слова, и слушать его было тяжело, потому что постоянно приходилось напрягаться, голова должна была работать, чтобы понять, что он говорит.

О каждом из знаменитых депутатов у Вобликова есть какая-нибудь маленькая история.

– С Юрием Афанасьевым однажды шли обедать, и я ему говорю: знаете, вот я когда выхожу к микрофону, у меня коленки трясутся. Афанасьев так меня по плечу похлопал, и ответил: вы думаете, у меня не трясутся?

Когда Александр Оболенский выдвинул свою кандидатуру на должность председателя Верховного Совета СССР против Михаила Горбачева, он сказал Вобликову: «Боюсь, что меня теперь сошлют». Вобликов его успокоил: «Ты же из Мурманской области, из-за Полярного круга. Куда тебя сошлют-то?»

– А когда Ельцин не прошел в Верховный Совет, и никто еще не знал, что Казанник уступит ему свое место, я встретил Ельцина у входа во Дворец съездов – он стоял один, такой потерянный, одинокий, как в воду опущенный. И я ему сказал: «Борис Николаевич, не расстраивайтесь, сейчас кто-нибудь обязательно в вашу пользу снимется. Вы же наш Дэн Сяопин, его тоже вначале отовсюду исключали, а потом он всех победил», Ельцин на меня посмотрел так с надеждой и говорит: «Правда? Вы так думаете?» То есть я ему установку дал, как Кашпировский.

Вобликов вообще считает, что у него есть какой-то мистический дар. Накануне съезда ему приснился сон – в зале Кремлевского дворца депутаты вскакивают с мест, орут, раздеваются догола, размахивают пиджаками, дерутся. «Пророческий сон», – скромно поясняет Вобликов.

– А еще я всегда примерно знал с точностью до трех-пяти голосов, каким будет результат голосования. Наверное, такой был выброс адреналина, что в голове включался компьютер какой-то. Один японский журналист это заметил и еще до голосования каждый раз меня спрашивал, чем все закончится, чтобы, значит, в Японию раньше всех передать.