Текст книги "Стихи"

Автор книги: авторов Коллектив

 
О, если, милая, тоскуя,
ты просишь только поцелуя,
одной слезы из глаз моих,
я услужу тебе охотно;
и о любови мимолетной
ты вспомнишь в небесах родных.
Я не пою ни упованья,
ни славы, ни счастливых дней,
ни даже верного страданья.
Мои уста хранят молчанье,
чтоб шепот сердца был слышней.
 

Муза

 
Не думаешь ли ты, что я, как ветер грубый,
надгробных жажду слез осеннею порой,
что горе кажется мне каплей дождевой?
Поэт, ведь я сама тебя целую в губы.
 

 
Те плевелы, что рву, придя на твой порог,
то лень души твоей, а горем правит Бог.
Что ж, если молодость печалью обуяна?
Пусть разгорается божественная рана,
где черный серафим к душе твоей приник.
Чье горе велико, тот истинно велик.
Но если ты познал страдание, не думай,
что должен ты, поэт, немотствовать угрюмо.
 

 
Чем горестней напев, тем сладостнее он.
Есть песни вечные, – рыданий чистый звон.
Как только пеликан спускается тяжелый,
из странствий возвратясь, к туманным тростникам,
голодные птенцы бегут на берег голый,
узнав его вдали по плещущим крылам.
Уже обильную добычу предвкушая,
на радостях крича и клювами качая,
зобастые птенцы торопятся к нему.
Но он, на берегу, застыв на камне высшем,
он покрывает их крылом своим повисшим,
как горестный рыбак, глядит в ночную тьму.
 

 
Сквозь жесткое перо сочится кровь из раны.
Бесцельно было ночь пучинную пытать:
безжизненны пески, безрыбны океаны,
и он своим птенцам лишь сердце может дать.
На камень опустясь, угрюмый, неуклюжий,
деля между детьми живую плоть свою же,
всей силою любви боль заглушает он,
и, глядя, как бежит горячий ток багряный,
средь пира падает, шатается, как пьяный,
блаженством, ужасом и нежностью пронзен.
Но иногда среди высокой этой казни,
наскуча смертию столь длительной, в боязни,
что сытые птенцы его оставят жить,
он поднимается, чтоб крылья распустить,
и, яростно себя по сердцу ударяя,
с такою дикою унылостью кричит,
что в трепете со скал взмывает птичья стая,
и путник, в поздний час по берегу блуждая,
почуя смерть вблизи, молитву вслух твердит.
Поэт, так делают великие поэты.
 

 
На время любо им, чтоб веселился мир,
но песнопенья их, парнасские банкеты,
похожи иногда на пеликаний пир.
Когда они твердят о ложном упованье,
поют забвение, любовь или печаль,
душа от песен их раскроется едва ль.
Как шпага быстрая, их звонкое взыванье
кольцеобразное сияние чертит,
но капля крови там дрожащая блестит.
 

Поэт

 
О Муза, многого не требуй,
о жадный призрак, полно звать!
Когда клубятся вихри к небу,
кто станет на песке писать!
Как птица, молодость, бывало,
у самых губ моих витала,
запеть готова каждый миг.
Но столько выстрадал я в мире,
что если первые четыре
стиха сложил бы я на лире,
она б сломалась, как тростник.
 

Альфред де Мюссе. Декабрьская ночь

 
Однажды, в детстве, после школы,
я в нашей зале невеселой
один читал на склоне дня;
вошел и сел со мною рядом
ребенок в черном, с кротким взглядом,
как брат, похожий на меня.
 

 
Склонясь, печальный и прекрасный,
к свече, пылающей неясно,
он в книгу стал глядеть со мной;
к моей руке челом прижался
и до рассвета так остался —
в мечтах, с улыбкою немой.
 

 
В мое пятнадцатое лето
по вереску в дубраве где-то
однажды брел я наугад;
прошел и сел в тени древесной
весь в черном юноша безвестный,
похожий на меня, как брат.
 

 
Я у него спросил дорогу;
держал он лютню и немного
шиповника в пучок связал;
с очаровательным приветом,
слегка оборотясь, букетом
на ближний холм он показал.
 

 
Во дни слепой сердечной жажды
я у огня рыдал однажды,
измену первую кляня;
поближе к трепетному свету
сел кто-то, в черное одетый,
как брат, похожий на меня.
 

 
Дышал он сумрачной тоскою;
он твердь указывал рукою,
в другой руке блестел кинжал,
он знал мои глухие думы,
но испустил лишь вздох угрюмый
и, как видение, пропал.
 

 
Во дни, когда, гуляка вольный,
подняв бокал, под гул застольный,
любому тосту был я рад, —
одетый в черное, нежданно,
сел рядом собутыльник странный,
похожий на меня, как брат…
 

 
Он плащ стряхнул, на тощем теле
лохмотья пурпура висели,
и был он в миртовом венке, —
симво'л бесплодья, он склонился;
мы чокнулись, бокал разбился
в моей трепещущей руке.
 

 
А год спустя, порой ночною,
лежал недвижно предо мною
отец мой, вечностью объят;
у ложа смертного покорно
сел сирота в одежде черной,
похожий на меня, как брат.
 

 
Глядел он влажными очами,
увит терновыми шипами,
как ангел, нежен и уныл;
и лютня на земле лежала,
и в грудь вошел клинок кинжала,
и пурпур цвета крови был.
 

 
Его запомнил я так ясно,
что после в жизни я всечасно,
повсюду – узнавал его;
поистине то – призрак странный,
друг пасмурный и безымянный,
не демон и не божество.
 

 
Когда же, не стерпев страданья,
задумав дальние скитанья,
чтоб смерть найти иль вновь расцвесть,
я вышел из родного края,
нетерпеливо настигая
надежды призрачную весть, —
 

 
на склонах Пизы, в Апеннинах,
на Рейне, в Кельне, и в долинах
пологих Ниццы, и тиши
дворцов Флоренции священной,
в шале, стареющих смиренно
в альпийской горестной глуши,
 

 
и в Генуе, в садах лимонных,
в Вевэ, меж яблоней зеленых,
и в атлантическом порту,
и в Лидо, на траве могильной,
где Адриатика бессильно
лобзает хладную плиту, —
 

 
повсюду, где, среди простора,
оставил сердце я и взоры,
терзаясь раной роковой;
повсюду, где хандра хромая,
на посмеянье выставляя,
меня тащила за собой;
 

 
повсюду, где, тоской суровой
тоскуя по отчизне новой,
я шел за тенью снов моих;
повсюду, где, пожив так мало,
я видел все, что сердце знало, —
все ту же ложь личин людских;
 

 
повсюду, где в пустыне пыльной
я, словно женщина, бессильно
рыдал, закрывшись рукавом;
повсюду, где в лесу тернистом
душа цеплялась шелковистым,
легко теряемым руном;
 

 
повсюду, где дрема долила,
повсюду, где звала могила,
повсюду, где коснулся я
земли, – садился при дороге,
весь в черном, человек убогий,
как брат, похожий на меня.
 

 
Откройся мне, ты, знающий все дали,
все колеи моих дорог!
Так скорбен ты, что я могу едва ли
в тебе признать мой злобный рок.
В твоей улыбке кротости так много,
так сердобольно слезы льешь…
 

 
Когда ты здесь, любовно чую Бога;
твоей тоске близка моя тревога,
на образ дружбы ты похож.
Но кто же ты? Не ангел, Богом данный,
руководитель душ людских.
Вот мучусь я, но ты – и это странно! —
 

 
молчишь при виде слез моих.
Я двадцать лет знаком с твоею властью,
неведомое существо,
меня жалеешь, но твое участье
не греет; улыбаешься, но счастья
не разделяешь моего.
 

 
Сегодня вновь явился ты ко сроку;
лилась ночная темнота,
крылом в окно бил ветер одиноко,
моя печаль была пуста:
но там остался отпечаток томный,
еще лобзанья жар тая;
 

 
и думал я о страсти вероломной,
и медленно, подобно ткани темной,
рвалась на части жизнь моя.
Собрал я письма, прядь волос – обломки
любви недавней, – все собрал;
и голос прошлого, не в меру громкий,
пустые клятвы повторял.
 

 
Прелестный прах, не смея с ним расстаться,
я гладил, трепетен и тих.
Плачь, сердце, плачь! Слезами напитаться
поторопись! Ведь завтра, может статься,
ты не узнаешь слез своих.
 

 
Я завернул остатки счастья эти
в обрывок бурого сукна.
Среди недолговечного на свете,
пожалуй, прядь волос вечна.
Как бы в подводный сумрак погруженный,
я глубь забвения пытал;
 

 
мой лог терялся в этой тьме бездонной,
я над моей любовью погребенной,
над бледным счастием рыдал.
И вот уже сургуч я выбрал черный,
чтоб запечатать нежный клад,
еще не веря, в скорби непокорной,
что я отдам его назад.
 

 
Ты слабая, надменная, слепая,
былого не сорвешь с себя!
О Господи, зачем же ложь такая?
Как страстно задыхалась ты, рыдая,
зачем рыдала – не любя?
 

 
Да, ты грустишь, томишься, но меж нами
преграда прихоти твоей.
Ну что ж, прощай! Ты будешь со слезами
считать часы пустых ночей.
Уйди, уйди! В холодный сон гордыни
твоя душа погружена…
 

 
Моя же не стареет и не стынет,
и кроме горя, узнанного ныне,
немало мук вместит она.
Уйди, уйди! Не все от полновластной
природы получила ты,
увы, дитя, ты хочешь быть прекрасной —
что красота без доброты?
 

 
Пускай судьба тебя уносит мимо,
моей души ты не взяла…
Развей золу любви неповторимой…
Как я любил, и как непостижимо,
что ты любила и ушла!
 

 
Но вдруг в ночи как будто тень мелькнула,
затрепетала по стене,
по занавеске медленно скользнула
и села на постель ко мне.
О, кто ты, образ бледный и печальный,
одетый в черное двойник?
 

 
Чего ты ищешь здесь, паломник дальний?
Иль это сон, иль в глубине зеркальной
я отражением возник?
О, кто ты, спутник юности обманной,
упорный, призрачный ходок?
Зачем тебя я вижу постоянно
средь мрака, где мой путь пролег?
 

 
О, соглядатай скорби и заботы!
За что ты, горестная тень,
осуждена считать все повороты
моей стези? О, кто ты, брат мой, кто ты,
являющийся в черный день?
 

Видение (отвечает)

 
Друг, мы – дети единого лона.
Я не ангел, к тебе благосклонный,
я не злая судьбина людей.
Я иду за любимыми следом,
но, увы, мне их выбор неведом,
мне чужда суета их путей.
 

 
Я не Бог и не демон крылатый;
но ты дал мне название брата,
и название это верней.
Где ты будешь, там буду я рядом
до последнего дня – когда сяду
я на камень могилы твоей.
 

 
Небо сердце твое мне вручило.
Я хочу, чтоб ко мне приходила
без боязни кручина твоя.
Я с тобой не расстанусь. Но помни,
прикоснуться к тебе не дано мне:
о мой друг, одиночество я.
 

(1928)

Шарль Бодлер. Альбатрос

 
Бывало, по зыбям скользящие матросы
средь плаванья берут, чтоб стало веселей,
великолепных птиц, ленивых альбатросов,
сопровождающих стремленье кораблей.
Как только он людьми на палубу поставлен,
лазури властелин, неловок и уныл,
старается ступать, и тащатся бесславно
громады белые отяжелевших крыл.
Воздушный странник тот, – какой он неуклюжий!
Та птица пышная, – о, как смешит она!
Эй, трубкою тупой мазни его по клюву,
шагнув, передразни калеку-летуна…
Поэт похож на них, – царей небес волнистых:
им стрелы не страшны и буря им мила.
В изгнанье, – на земле, – средь хохота и свиста
мешают им ходить огромные крыла.
 

(1924)

Артюр Рембо. Пьяный корабль

 
В стране бесстрастных рек спускаясь по теченью,
хватился я моих усердных бурлаков:
индейцы ярые избрали их мишенью,
нагими их сковав у радужных столбов.
 

 
Есть много кораблей, фламандский хлеб везущих
и хлопок английский, – но к ним я охладел.
Когда прикончили тех пленников орущих,
открыли реки мне свободнейший удел.
 

 
И я, – который был, зимой недавней, глуше
младенческих мозгов, – бежал на зов морской,
и полуостровам, оторванным от суши,
не знать таких боев и удали такой.
 

 
Был штормом освящен мой водный первопуток.
Средь волн, без устали влачащих жертв своих,
протанцевал и я, как пробка, десять суток,
не помня глупых глаз огней береговых.
 

 
Вкусней, чем мальчику плоть яблока сырая,
вошла в еловый трюм зеленая вода,
меня от пятен вин и рвоты очищая
и унося мой руль и якорь навсегда.
 

 
И вольно с этих пор купался я в поэме
кишащих звездами лучисто-млечных вод,
где, очарованный и безучастный, время
от времени ко дну утопленник идет,
где, в пламенные дни, лазурь сквозную влаги
окрашивая вдруг, кружатся в забытьи, —
просторней ваших лир, разымчивее браги, —
туманы рыжие и горькие любви.
 

 
Я знаю небеса в сполохах, и глубины,
и водоверть, и смерч, покой по вечерам,
рассвет восторженный, как вылет голубиный,
и видел я подчас, что мнится морякам;
я видел низких зорь пятнистые пожары,
в лиловых сгустках туч мистический провал,
как привидения из драмы очень старой,
волнуясь чередой, за валом веял вал,
я видел снежный свет ночей зеленооких,
лобзанья долгие медлительных морей,
и ваш круговорот, неслыханные соки,
и твой цветной огонь, о фосфор-чародей!
 

 
По целым месяцам внимал я истерии
скотоподобных волн при взятии скалы,
не думая о том, что светлые Марии
могли бы обуздать бодливые валы.
Уж я ль не приставал к немыслимой Флориде, —
где смешаны цветы с глазами, с пестротой
пантер и тел людских и с радугами, в виде
натянутых вожжей над зеленью морской!
 

 
Брожения болот я видел, – словно мрежи,
где в тине целиком гниет левиафан,
штиль и крушенье волн, когда всю даль прорежет
и опрокинется над бездной ураган.
 

 
Серебряные льды, и перламутр, и пламя,
коричневую мель у берегов гнилых,
где змеи тяжкие, едомые клопами,
с деревьев падают смолистых и кривых.
 

 
Я б детям показал огнистые созданья
морские, – золотых, певучих этих рыб.
Прелестной пеною цвели мои блужданья,
мне ветер придавал волшебных крыл изгиб.
 

 
Меж полюсов и зон устав бродить без цели,
порой качался я нежнее. Подходил
рой теневых цветов, присоски их желтели,
и я как женщина молящаяся был, —
пока, на палубе колыша нечистоты,
золотоглазых птиц, их клики, кутерьму,
я плыл, и сквозь меня, сквозь хрупкие пролеты,
дремотно пятился утопленник во тьму.
 

 
Но я, затерянный в кудрях травы летейской,
я, бурей брошенный в эфир глухонемой,
шатун, чьей скорлупы ни парусник ганзейский,
ни зоркий монитор не сыщет под водой, —
я, вольный и живой, дымно-лиловым мраком
пробивший небеса, кирпичную их высь,
где б высмотрел поэт все, до чего он лаком, —
лазури лишаи и солнечную слизь, —
я, дикою доской в трескучих пятнах ярких
бежавший средь морских изогнутых коньков,
когда дубинами крушило солнце арки
ультрамариновых июльских облаков, —
я, трепетавший так, когда был слышен топот
Мальстромов вдалеке и Бегемотов бег,
паломник в синеве недвижной, – о, Европа,
твой древний парапет запомнил я навек!
 

 
Я видел звездные архипелаги! Земли,
приветные пловцу, и небеса, как бред.
Не там ли, в глубине, в изгнании ты дремлешь,
о, стая райских птиц, о, мощь грядущих лет?
 

 
Но, право ж, нету слез. Так безнадежны зори,
так солнце солоно, так тягостна луна.
Любовью горькою меня раздуло море…
Пусть лопнет остов мой! Бери меня, волна!
 

 
Из европейских вод мне сладостна была бы
та лужа черная, где детская рука,
средь грустных сумерек, челнок пускает слабый,
напоминающий сквозного мотылька.
 

 
О, волны, не могу, исполненный истомы,
пересекать волну купеческих судов,
победно проходить среди знамен и грома
и проплывать вблизи ужасных глаз мостов.
 

(1928)

Иоганн Вольфганг Гете. Посвящение к «Фаусту»

 
Вы снова близко, реющие тени.
Мой смутный взор уже вас видел раз.
Хочу ль теперь безумия видений?
Запечатлеть попробую ли вас?
 

 
Теснитесь вы! Средь дымных испарений
да будет так! – вы явитесь сейчас;
по-юному мне сердце потрясает
туман чудес, что вас сопровождает.
 

 
Отрада в вас мне чудится былая,
а тень встает родная не одна,
встает любовь и дружба молодая,
как полузвук, преданье, старина,
и снова – боль, и жалуясь, блуждая
по лабиринту жизненного сна,
зову я милых, счастием жестоко
обмеренных, исчезнувших до срока.
 

 
Те, для кого я пел первоначально,
не слышат песен нынешних моих,
ушли друзья, и замер отзвук дальний
их первого привета. Для чужих,
неведомых, звучит мой стих печальный,
боюсь я даже одобренья их,
а верные мне души, если живы,
скитаются в изгнанье сиротливо.
 

 
По истовом и тихом царстве духа
во мне тоска забытая зажглась,
трепещет песнь, неясная для слуха,
как по струнам эоловым струясь,
и плачу я, и ужасаюсь глухо,
в суровом сердце нежность разлилась;
все настоящее вдали пропало,
а прошлое действительностью стало.
 

(1932)

* * *

* Предисловие Веры Набоковой к книге: Владимир Набоков. Стихи. Ардис, Анн Арбор, 1979.

Предисловие

Этот сборник – почти полное собрание стихов, написанных Владимиром Набоковым. Не вошли в него только, во-первых, совсем ранние произведения, во-вторых такие, которые по форме и содержанию слишком похожи на другие и, в третьих, такие, в которых он находил формальные недостатки. Отбор был сделан самим автором. Он собирался сделать еще один, более строгий смотр, но не успел.

Теперь, посылая этот сборник в печать, хочу обратить внимание читателя на главную тему Набокова. Она, кажется, не была никем отмечена, а между тем ею пропитано все, что он писал; она, как некий водяной знак, символизирует все его творчество. Я говорю о «потусторонности», как он сам ее назвал в своем последнем стихотворении «Влюбленность». Тема эта намечается уже в в таких ранних произведениях Набокова, как "Еще безмолвствую и крепну я в тиши…", просвечивает в "Как я люблю тебя" ("…и в вечное пройти украдкою насквозь"), в "Вечере на пустыре" ("…оттого что закрыто неплотно, и уже невозможно отнять…"), и во многих других его произведениях. Но ближе всего он к ней подошел в стихотворении «Слава», где он определил ее совершенно откровенно как тайну, которую носит в душе и выдать которую не должен и не может.

Этой тайне он был причастен много лет, почти не сознавая ее, и это она давала ему его невозмутимую жизнерадостность и ясность даже при самых тяжелых переживаниях и делала его совершенно неуязвимым для всяких самых глупых или злостных нападок.

"Эта тайна та-та, та-та-та-та, та-та,

а точнее сказать я не вправе."

Чтобы еще точнее понять, о чем идет речь, предлагаю читателю ознакомиться с описанием Федором Годуновым-Чердынцевым своего отца в романе «Дар» (стр. 130, второй абзац, и продолжение на стр. 131).

Сам Набоков считал, что все его стихи распадаются на несколько разделов. В своем предисловии к сборнику Poems and Problems (Стихи и задачи) он писал: "То, что можно несколько выспренне назвать европейским периодом моего стихотворчества, как будто распадается на несколько отдельных фаз: первоначальная, банальные любовные стихи (в этом издании не представлена); период, отражающий полное отвержение так называемой октябрьской революции; и период, продолжавшийся далеко за двадцатый год, некоего частного ретроспективно-ностальгического кураторства, а также стремления развить византийскую образность (некоторые читатели ошибочно усматривали в этом интерес к религии – интерес, который для меня ограничивался литературной стилизацией); а затем, в течение десятка лет, я видел свою задачу в том, чтобы каждое стихотворение имело сюжет и изложение (это было как бы реакцией против унылой, худосочной "парижской школы" эмигрантской поэзии); и наконец, в конце тридцатых годов и в течение последующих десятилетий, внезапное освобождение от этих добровольно принятых на себя оков, выразившееся в уменьшении продукции и в запоздалом открытии твердого стиля". Однако такие стихи, как например "Вечер на пустыре" (1932 г.) или «Снег» (1930 г.) тоже относятся скорее к этому последнему периоду.

Почти все собранные здесь стихи были напечатаны в эмигрантских газетах и журналах вскоре после их написания. Многие появились в печати по два или три раза. Многие вошли потом в сборники: "Возвращение Чорба" (24 стихотворения и 14 рассказов, Берлин, «Слово», 1930 г.); "Стихотворения 1929–1951 гг."(Париж, «Рифма», 1952 г.); Poesie (16 русских стихотворений – из издания «Рифма» – и 14 английских стихотворений, в итальянском переводе, с оригинальным текстом en regard, (Милан, Il Saggiatore, 1962); Poems and Problems (39 русских стихотворений с английскими переводами, 14 английских стихотворений и 18 шахматных задач, Нью-Йорк, McGraw Hill, 1970).

Вера Набокова

Примечания

* Примечания из книги: Владимир Набоков. Стихотворения и поэмы. Москва, «Современник», 1991. – С. В.

В это собрание стихотворений и поэм В. Набокова вошли прижизненные книги стихов, а также стихотворения и поэмы разных лет, в них не входившие. По причинам, связанным с авторским правом, мы не смогли, к сожалению, включить в это собрание те стихотворения из книги «Стихи», изданной Верой Набоковой в 1979 году (изд-во «Ардис», Анн Арбор, Мичиган), более ранние публикации которых нами не обнаружены.

Первый сборник В. Набокова «Стихи» (Петроград, 1916) – по его собственному признанию, "банальная любовная лирика", – в настоящей книге не представлен – публиковать эти стихи не хотел ни сам В. Набоков, ни его наследники.

Сборник "Стихотворения 1929 – 51 гг." (Париж, изд-во «Рифма», 1952) и русские стихотворения из сборника «PoИsie» (Милан, 1962) позднее полностью вошли в использованный нами сборник "Poems and Problems" (New-York. McGraw-Hill, 1970).

Во всех случаях, когда нам удалось установить дату и место первой публикации, эти данные приводятся сразу После названия или первой строки стихотворения. Даты написания стихотворений из сборников "Горний путь" и «Гроздь» даны по старому стилю и приводятся по библиографии Э. Филда (Nabokow: A bibliography, New-York, 1973), который при установлении дат пользовался записными книжками В. Набокова. Даты написания остальных стихотворений даны в соответствии с пометами автора в публикациях и по сборнику «Стихи» 1979 года (с исправлениями, когда указанная дата противоречит дате публикации). Даты в угловых скобках < > означают год, не позднее которого написано стихотворение.

Мы использовали также примечания В. Набокова к сборнику "Poems and Problems".

Краткие сведения о газетах и журналах, в которых печатался В. Набоков:

"Руль", Берлин (1920–1931) – ежедневная газета, основанная В. Д. Набоковым, А. И. Каминкой и И. В. Гессеном.

"Наш мир", Берлин (1924–1925) – воскресное приложение к «Рулю».

"Жар-Птица", Берлин (1921–1926) – литературно-художественный журнал; литературный редактор Саша Черный (А. М. Гликберг).

"Сполохи", Берлин (1921–1923) – литературный журнал, издававшийся А. Дроздовым, впоследствии вернувшимся в Советский Союз.

"Русская мысль", София – Прага – Берлин (1921–1927) – журнал, выходивший под редакцией П. Б. Струве.

"Современные записки", Париж (1920–1940) – один из основных журналов эмиграции. Вышло 70 книг под редакцией И. Фондаминского, Н. Авксентьева, М. Вишняка, А. Гуковского и В. Руднева.

"Последние новости", Париж (1931–1940) – ведущая газета русской эмиграции под редакцией П. Н. Милюкова.

"Звено", Париж (1923–1928) – еженедельник, затем журнал под редакцией П. Милюкова и М. Винавера.

"Возрождение", Париж (1925–1940) – одна из самых влиятельных газет русской эмиграции, с 1936-го – еженедельник.

"Россия", Париж (1927–1928) – еженедельная газета под редакцией П. Струве.

"Россия и Славянство", Париж (1927–1931) – еженедельник под редакцией К. Зайцева.

"Сегодня", Рига (1919–1936, с перерывами) – ежедневная газета.

"Новый Журнал", Нью-Йорк (с 1942 по наст. время) – «толстый» журнал, преемник "Современных записок", первые редакторы М. Алданов и М. Цетлин.

"Новое Русское Слово", Нью-Йорк (с 1920 по наст. время) – ежедневная газета.

"Воздушные Пути", Нью-Йорк – серия из пяти литературных альманахов, вышедших в 1960–1967 гг. под редакцией Романа Гринберга.

Горний путь

Сборник был подготовлен к печати В. Д. Набоковым и Сашей Черным, когда автор еще учился в Кембридже, и опубликован под псевдонимом В. Сирин. Печатается полностью по изданию: "Горний путь". Берлин. «Грани», 1923.

"О ночь, я твой, все злое позабыто…" «Руль», 15 февраля 1922.

"И видел я: стемнели неба своды…" «Руль», 7 января 1921 под назв. "Видение Иосифа". Евангелие Иакова Еврея – т. н. "Протоевангелие Иакова", апокриф, написанный от имени Иакова, брата Иисуса и сына Иосифа от первого брака.

Солнце бессонных. Перевод фрагмента неоконченного стих. Джорджа Гордона Байрона (1788–1824), который включил его в цикл "Еврейские мелодии" как самостоятельное стих. Солнце бессонных. – Имеется в виду Луна.

Большая Медведица. Диаграмма полуударений в стих. образует форму этого созвездия (указано Э. Филдом).

"Если вьется мой стих, и летит, и трепещет…" Эпиграф – из стих. Жуковского В. А. (1783–1852) "Послания к кн. Вяземскому и В. Л. Пушкину" (1814). В сборнике в предпоследней строке очевидная опечатка: «безбрежной» вместо «небрежной».

Осенняя пляска. Дриады – лесные нимфы, богини лесов в греч. мифологии. Фавны – в рим. мифологии боги полей, лесов и гор; изображались с козлиными ногами и острыми ушами.

Башмачок. Эльф – дух воздуха в германской и кельтской мифологиях, красивый маленький человечек в шапочке из цветков.

Новый Год. Перепечатано в отрывном эмигрантском календаре под 31 декабря 1936 г. (указано Э. Филдом).

Ю. Р. Ю. P.-Юрий Рауш фон Траубенберг (?-1919), двоюродный брат В. Набокова.

"Я был в стране Воспоминанья…" «Руль», 23 ноября 1921 под назв. "В Египте". Сфинкс – в древнем Египте фантастическое существо с телом льва и головой человека. Рамзес – имя 14 египетских царей; наиболее известен Рамзес II (1388–1322 гг. до н. э.). Изида – египетская богиня плодородия, изображалась с головой или рогами коровы.

Петр в Голландии. Перекликается с одноименным стих. Георгия Иванова. Стук далеких топоров. – Будучи инкогнито в Голландии в составе русского посольства, одно время Петр работал на тамошних верфях простым работником.

"Россия" ("Не все ли равно мне, рабой ли, наемницей…") "Русская мысль", София, 1921, кн. 5–7. Ектенья – молитва, возглашаемая дьяконом, на которую певчие отвечают: "Господи, помилуй".

"Еще безмолвствую и крепну я в тиши…" В "Poems and Problems" дана дата по новому стилю – 4 апреля 1919.

Памяти друга. Посвящено Юрию Раушу фон Траубенбергу. В "Других берегах" Набоков писал: "…он пал во время конной атаки в крымской степи, и его мертвое тело привезли в Ялту хоронить: весь перед черепа был сдвинут назад силой пяти пуль, убивших его наповал, когда он один поскакал на красный пулемет".

"Простая песня, грусть простая…" «Руль», 22 декабря 1921.

Вьюга. "Грядущая Россия", 1920, No. 1.

"Звон, и радугой росистой…" "Грядущая Россия", 1920, No. 1, под назв. "После грозы". Подписано "В. В. Набоков".

M. W. Адресат стих. не установлен.

Яблони. «Руль», 12 апреля 1921, без назв.

"La morte de Arthur". Артур – вождь бриттов, защитник кельтов, боровшийся против англосаксов, герой легенд о рыцарях Круглого стола.

Наполеон в изгнании. Речь идет о пребывании Наполеона Бонапарта (1769–1821) на острове Святой Елены (1815–1821) под надзором англичан.

Детство. Ричард – Ричард I Львиное Сердце, английский король (1157–1199), на престоле с 1189. Робин Гуд-герой английских баллад. Ланцемп – герой французских рыцарских романов.

Ангелы. Согласно учению Псевдо-Дионисия Ареопагита (V или нач. VI вв.), иерархия ангелов образует девять чинов ангельских, каждому из которых посвящено в цикле отдельное стих.

Крым. «Жар-Птица», 1921, No. 1.

Странствия. "Русская Мысль", София, 1921, кн. 5–7 (май – июль).

"Безвозвратная, вечно-родная…" «Руль», 27 марта 1921.

Каштаны. «Руль», 4 июня 1922.

Тайная Вечеря. «Руль», 29 апреля 1921. Тайная Вечеря – последняя совместная трапеза (ужин) Иисуса Христа и двенадцати апостолов в канун "страстной пятницы", дня крестной смерти Христа.

Е. L. Е. L.– по-видимому, Элизабет Лютьенс, знакомая Набокова кембриджской поры.

М. Ш. М. Ш. – по-видимому, Марианна Шрайбер, знакомая Набокова по Петербургу и Кембриджу.

"Кто меня повезет…" «Руль», 2 октября 1921.

Павлины. «Руль», 7 января 1921.

Лес. «Руль», 27 ноября 1920, подписано «Cantab». Cantab или Cantabrigian (англ.) – здесь студент Кембриджского университета. Первый номер газеты, в котором напечатаны литературно-художественные материалы – "Третьи петухи" И. Бунина и это стих. (сама газета стала выходить с 16 ноября 1920).

Возвращение. «Руль», 10 декабря 1920, подписано «Cantab».

Осень. «Руль», 2 октября 1921.

Бабочка. Vanessa antiopa (лат.) – траурница, бабочка из семейства нимфалид; современное название Nymphalis antiopa.

На Голгофе. «Руль», 1 мая 1921. Голгофа – место распятия Иисуса Христа.

Березы. «Руль», 1 мая 1921.

В.Ш. «Руль», 4 декабря 1921, с опечаткой в первой строке. Предполагаемая дата в сборнике 1979 г. противоречит дате первой публикации. В.Ш. – Шульгина Валентина Евгеньевна (1899–1967), «Тамара» в "Других берегах".

Облака. «Руль», 22 мая 1921.

Пир. «Руль», 7 января 1922.

Белый рай. «Руль», 29 января 1922.

Перо. «Жар-Птица», 1921, No. 4–5. Перепечатано в "Красной панораме", 1923, No. 5 (указано С. В. Шумихиным) – возможно, единственная прижизненная публикация В. Набокова в Советском Союзе.

"Мы столпились в туманной церковенке…" «Руль», 29 июля 1921. Клирос – место в храме, где стоят певчие.

Русь. "Современные записки", Париж, 1921, No. 7.

Гроздь

Текст сборника печатается полностью по изданию: «Гроздь», Берлин, (изд.) «Гамаюн», 1923.

"Кто выйдет поутру? Кто спелый плод подметит?" «Руль», 4 июня 1922. Вертоград – сад, особенно плодовый.

"На черный бархат лист кленовый…" «Руль», 7 декабря 1921.

"Нас мало – юных, окрыленных…" «Руль», 29 января 1922.

"Садом шел Христос с учениками…" «Руль», II ноября 1921 под назв. "Сказание (из апокрифа)".

На смерть А. Блока

1. "За туманами плыли туманы…" «Руль», 14 августа 1921.

2. "Пушкин – радуга по всей земле…" «Руль», 20 сентября 1921.

"Как воды гор, твой голос горд и чист…" «Руль», 1 октября 1922.

Сонет ("Весенний лес мне чудится… Постой…") «Руль», 25 июня 1922.

Глаза. «Сегодня», Рига, 18 ноября 1922.

"Пускай все горестней и глуше…" «Руль», 22 августа 1922.

Пасха, «Руль», 16 апреля 1922.

"Молчи, не вспенивай души…" «Руль», 22 августа 1922.

Тристан. «Сполохи», Берлин, 1921, No. 1. Тристан – герой кельтской саги, повествующей о его любви к Изольде, жене корнуэльского короля.

Рождество. «Сполохи», 1921, No. 2.

На сельском кладбище. «Руль», 19 ноября 1922.

Viola tricolor. «Руль», 21 августа 1921.

В зверинце. «Сегодня», 3 октября 1922.

Ночные бабочки. «Руль», 15 марта 1922.

В поезде. «Руль», 10 июля 1921.

Из книги "Возвращение Чорба"

Стихи печатаются по изданию: "Возвращение Чорба" (Рассказы и стихи), Берлин: «Слово», 1930. В репринтном издании американского издательства «Ардис» 1976 года стихи не воспроизводились.

"От счастия влюбленному не спится…" «Руль», 14 июня 1928.

Тихий шум. «Руль», 10 июня 1926. В сообщении о праздновании дня русской культуры в Берлине газета писала в этом номере: "…ниже приводим стихотворение В. Сирина, прочитанное вчера автором. Стихотворение это имело огромный успех, и несмолкаемыми аплодисментами публика заставила талантливого поэта продекламировать свое произведение два раза". Указанная в сборнике 1979 года дата написания – 1929 – противоречит дате публикации.

Кирпичи. «Руль», 1 апреля 1928.

Почтовый ящик. «Руль», 24 мая 1925, без назв., как вторая часть стих. "Берлинская весна".

Прелестная пора. «Руль», 17 октября 1926.

Снимок. «Руль», 28 августа 1927.

Аэроплан. «Руль», 25 июля 1926.

Крушение. «Руль», 16 августа 1925.

Святки. «Сегодня», 26 августа 1924, под назв. «Гаданье», с измененными первой, четвертой и последней строфами. Пятая строфа:

На выцветшей лазури

ты карты приготовь…

И дедушка то хмурит,

то вскидывает бровь -

в "Возвращении Чорба" опущена. Первая редакция стих. воспроизведена в сборнике 1979 года. Светлана – героиня одноименной баллады В. А. Жуковского, с которой перекликается данное стих.

Расстрел. «Руль», 8 января 1928. "В строках 17–20 фрейдисты усмотрели "жажду смерти", а марксисты, не менее нелепо, "жажду искупления феодального греха". Могу заверить и тех и других, что возглас в этой строфе – чисто риторический, стилистический прием, нарочито подсунутый сюрприз, вроде возведения пешки в более низкий ранг, чем ожидаемый ранг ферзя". (Примеч. В. Набокова.)

Гость. «Руль», 6 июля 1924, с небольшими изменениями.

La Bonne Lorraine. «Руль», 16 сентября 1924 под назв. "La Belle Lorraine". La Bonne Lorraine – Жанна д'Арк, Орлеанская Дева, национальная героиня Франции (1412–1431). При осаде Компьена попала в плен к англичанам, которые сожгли ее как колдунью.

Годовщина. «Руль», 7 ноября 1926.