Текст книги "Из современной английской новеллы"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

– Кого вам надо? – услышал я голос. Это был парень из издательства. Я сказал, что хочу поговорить с Люси.

– Хэлло, Люси.

– О, Майк, ну право же…

– Люси, этот человек опять здесь.

– Да, Майк. Он здесь, я знаю.

– Сейчас два часа ночи.

– Да, два часа ночи. Не огорчайся, Майк. – Голос ее звучал так мягко, что я сказал:

– Перестань стараться щадить меня.

– Знаешь, я лучше положу трубку.

– Это я положу к черту трубку.

Я стоял у телефона, раздумывал, и меня мутило. Я заметил, что в пальцах у меня зажата какая-то бумажка, вгляделся и увидел, что на ней нацарапан номер телефона Найджела. Я снял трубку и набрал этот номер.

Прождав почти минуту, я наконец услышал женский голос:

– Да? Кого вам надо?

Кажется, я сказал:

– Я хочу знать, что тут происходит.

– А кто это говорит? Вы ошиблись номером, – быстро сказала женщина.

– Нет, не ошибся, – сухо возразил я. – Позовите-ка, будьте любезны, к телефону Найджела.

– Найджел ведет собрание. Вы нам мешаете. У нас еще очень много вопросов на повестке дня. Мне некогда заниматься с вами, сэр.

– Говорит министерство социального обеспечения, – сказал я и услышал, как женщина бурно задышала в трубку. И отключилась.

Я прошел через гостиную и начал разыскивать входную дверь. Я подумал, что все более или менее стало на свое место. Обидам Марго отдана заслуженная дань: она испытывает от этого известное удовлетворение, теперь нужно только, чтобы кто-нибудь спросил Найджела, что все это значит, и не оставлял его в покое, пока он не даст вразумительный ответ. После чего пусть уж в этом разбираются специалисты. Что касается меня, то время – лучший лекарь, время все исцелит. Я это понимал, и это-то и было самое печальное. Я не хотел исцелиться. Я хотел, чтобы безумная одержимость моей любви к Люси продолжала подстерегать меня даже во сне; чтобы она смеялась мне в лицо со дна полупустых бокалов; чтобы она накидывалась на меня внезапно из-за угла. Но придет время, и лицо Люси сотрется в моей памяти; придет время, и, повстречав ее на улице, я небрежно поклонюсь ей, и мы выпьем по чашечке кофе и поговорим о нашей последней встрече и о том, как много воды утекло с тех пор. А нынешний день – да ведь и его уже нет, ведь уже настало завтра – канет в прошлое, подобно всем остальным дням. Он не будет отмечен красным в календаре как день моих неистовых домогательств, как день, когда мою любовь украли у меня из-под носа. Я отворил входную дверь и поглядел в ночь. Было холодно и неуютно. И это пришлось мне по душе. Мне было очень плохо, но я был этому рад, потому что в этом все еще была жива моя любовь к Люси. Не раздумывая, я захлопнул дверь и оградил себя от темноты и моросящего дождя. Когда я шел обратно в гостиную, печаль забвения ужалила меня в сердце. Уже сейчас, думал я, время делает свое дело. Часы тикают, и время уносит от меня Люси, разрушает ее облик, убивает все, что было между нами. Время сыграет мне на руку, и с его помощью я вспомню сегодняшний день без горечи и без волнения. Вспомню его, как пятнышко на нечеткой поверхности пустоты, как какой-то смешной и нелепый день, – день, когда мы захмелели от пирожных с ромом.

Ангелы в «Рице»

Эта игра вступала в свои права, когда вечеринка – или что-нибудь в этом духе – подходила к концу и часть гостей разъезжалась. Те, кто задерживался дольше – обычно после часа ночи, – знали, что предстоит игра, и с этой целью, собственно, и задерживались. Нередко в этот именно момент, то есть далеко за полночь, возникали супружеские разногласия: остаться или уехать домой.

Игра, заключавшаяся в обмене мужьями и женами, и притом по воле случая, а не по собственному выбору, вошла в обиход в этом новом предместье где-то в середине пятидесятых годов. Тогдашние ее участники были теперь людьми не первой молодости, но игра продолжала жить. Особенной популярностью она пользовалась в предместье у тех, кто уже пережил ранние супружеские бури, народил детей, устроил их в школу и ощутил первые признаки угасания брачного пыла, разжечь который не удавалось больше даже с помощью джина с тоником.

– Мне это кажется чудовищно глупым, – заявила Полли Диллард своему мужу накануне вечеринки у Райдеров.

Ее муж – его звали Гэвин – заметил, что ведь уже не первый год им известно, чем в предместье занимаются субботними вечерами. Он напомнил ей, как они однажды засиделись у Микоков слишком долго и поняли это, когда остальные мужчины, тоже задержавшиеся там, побросали ключи от своих машин на ковер, а Сильвия Микок начала завязывать шарфами глаза женам этих мужчин.

– Я хотела сказать: глупо, что Сью и Малькольм ввязались в это дело, совершенно неожиданно, ни с того ни с сего.

– Мне кажется, они просто так – тянутся за другими.

Полли покачала головой. И спокойно возразила, что в прежние времена Сью и Малькольм Райдер не склонны были тянуться за другими в таких делах. И Сью, когда говорила с ней об этом, была очень смущена, прятала глаза и походила на дурочку школьницу.

Гэвин видел, что Полли расстроена, но он знал – одного у нее не отнимешь: после того, как Полли родила двоих детей и они переселились сюда, в предместье, она научилась справляться со своими огорчениями. И сейчас она справлялась что надо: держалась спокойно, не повышала голоса. Так же спокойно, должно быть, вела она себя и тогда, когда Сью Райдер, отводя глаза, сказала ей, что они с Малькольмом решили тоже включиться в эту столь популярную в предместье игру. Полли, конечно, была удивлена и не скрыла этого, но со временем постарается примениться к обстоятельствам. К концу вечера она уже свыкнется с этой мыслью и примирится с ней, философски примет то, что ей открылось, как неизбежное следствие возрастных изменений в психологии Райдеров, однако будет отрицать, что нечто подобное может когда-либо произойти и с ней самой.

– Вероятно, – сказал Гэвин, – Сью была похожа на школьницу, принявшую решение, что надо позволить кому-нибудь поцеловать себя разок. – Ты не думаешь, Полли, что и ты в свое время выглядела в этих случаях глупо?

– То совсем другое дело, сказала Полли. А тут – вообразить только, что ее партнером может оказаться какой-нибудь вечно потный Тим Граффид! Да ни одна школьница, если она в своем уме, не подпустит к себе Тима Граффида на пушечный выстрел. Ей как-то даже не верится, что Сью и Малькольм всерьез надумали все это. И что только творится с людьми, сказала она, и Гэвин ответил, что он и сам удивлен.

Полли Диллард исполнилось тридцать шесть лет, муж был на два года ее старше. В ее коротких светлых волосах недавно появились уже седые пряди. Ее худое, продолговатое лицо нельзя было назвать миловидным, но порой оно становилось даже красивым: у нее были синие глаза, крупный рот и широкая, чуть насмешливая улыбка. Сама Полли считала, что все в ее лице как-то не прилажено одно к другому, а фигура у нее слишком плоская и груди слишком маленькие. Но к тридцати шести годам она уже привыкла ко всем этим особенностям своей внешности, а другие женщины начинали завидовать ее сложению и моложавости.

В тот вечер, когда они собирались в гости к Райдерам, она, сидя в спальне перед туалетом и кладя под глаза тени, вглядывалась в свое лицо, в котором, по ее мнению, одно не соответствовало другому, и время от времени посматривала в зеркало на мужа. Сняв свой обычный субботний костюм, Гэвин облачался в более подходящее для субботней вечеринки у Райдеров одеяние – голубой вельветовый костюм, розовую рубашку и розовых тонов галстук. Темноволосый, среднего роста, начинающий тучнеть от весьма обильных обедов и возлияний, он был все еще красив, так как предательская одутловатость пока лишь чуть-чуть начинала проступать в твердых чертах его лица. По профессии Гэвин Диллард был кинорежиссером коммерческих телевизионных фильмов, главным образом рекламирующих мыло и различные моющие средства.

Полли уже поднялась со стула и стояла перед зеркалом, когда в дверь позвонили.

– Я отворю, – сказал Гэвин и добавил, что это, верно, Эстрелла – приходящая к их детям на вечер няня.

– Эстрелла сегодня не придет. Мне пришлось позвонить в Бюро услуг. Судя по голосу, это какая-то ирландка.

– Ханна Маккарти, – объявила появившаяся в дверях круглолицая молодая особа. – А вы мистер Диллард, сэр?

Гэвин улыбнулся ей и сказал, что да, это он. Притворив за ней дверь, он помог ей снять пальто. Потом повел ее через белый просторный холл в гостиную – тоже просторную, с бледно-голубыми стенами и такими же шторами. Один уже в постели, сообщил он ей, а другой еще в ванне. Двое мальчиков, пояснил он, Пол и Дэвид. Жена познакомит ее с ними.

– Хотите чего-нибудь выпить, Ханна?

– Что ж, пожалуй, не откажусь, мистер Диллард. – И она широко улыбнулась ему. – Немножко хересу, если у вас найдется, сэр.

– Ну а как дела на старой родине, Ханна? – как бы мимоходом спросил Гэвин, протягивая ей бокал с хересом и стараясь быть любезным. Он отвернулся, чтобы налить себе джина с тоником и ломтиком лимона. – Ваше здоровье, Ханна!

– Ваше здоровье, сэр! Вы спрашиваете меня об Ирландии? Что ж, Ирландия не меняется.

– Вы бываете там?

– Каждые каникулы, мистер Диллард. А здесь я прохожу педагогическую практику.

– Я ездил как-то раз в Корк на кинофестиваль. Очень все здорово было, как в доброе старое время.

– В Корке мне не довелось побывать. Я родом из Листауэла. А вы сами тоже работаете в кино, сэр? Вы киноартист, мистер Диллард?

– Я, правду сказать, кинорежиссер.

В комнату вошла Полли. Я – миссис Диллард, сказала она. Улыбнулась, стараясь так же, как Гэвин, быть дружелюбной, чтобы девушка чувствовала себя свободно. Поблагодарила ее за то, что она приехала по такому срочному вызову и, вероятно, издалека. Полли надела новую, купленную только на прошлой неделе по совету Гэвина юбку, белую кружевную блузку, которую носила с незапамятных времен, и нефритовые бусы. Зеленая вельветовая юбка была подобрана в тон нефритам. Она увела новую няню, чтобы познакомить ее с детьми.

Стоя спиной к камину, Гэвин потягивал джин с тоником. Ему не показалось странным, что Полли приняла так близко к сердцу этот новый поворот в супружеских отношениях Сью и Малькольма. Райдеры были их самыми старинными и самыми близкими друзьями. Полли и Сью знали друг друга еще с детского сада сестер Саммерс в Патни, который они вместе посещали. Не будь эта дружба столь долголетней, возможно, Полли и не расстроилась бы так из-за этих перемен в семейной жизни ее подруги. Самого же Гэвина отнюдь не увлекала перспектива получить возможность позабавиться с какой-то случайно доставшейся ему женщиной, в то время как Полли с его согласия будет тискать кто-то из мужчин. И его удивило, что Райдеры решили включиться в эту игру, а еще больше удивило то, что Малькольм Райдер ни разу ни словом об этом не обмолвился. Но его душевного равновесия это не нарушило.

– Ну как? – спросила Полли, стоя на пороге в пальто. Пальто было коричневое, обшитое мехом, дорогое, и Гэвин подумал, что она красива – подтянутая, спокойная – и пальто ей идет. Когда-то, много лет назад, Полли запустила в него через всю комнату кувшином с молоком. Когда-то она часто плакала, убиваясь из-за своей худобы и плоского бюста. Сейчас это поразительно не вязалось с ее характером.

Он допил свой джин и поставил бокал на каминную полку, а рядом с бокалом Ханны поставил бутылку хереса, на случай, если она захочет выпить еще, но тут же спохватился и спрятал бутылку в сервант: они же совсем не знают этой девушки, подумалось ему, а пьяная нянька – испытание, через которое им уже пришлось однажды пройти, – куда хуже, чем отсутствие всякой няньки вообще.

– По-моему, она очень мила, – сказала Полли, когда они сели в машину. – Пообещала почитать им с часок.

– С часок? Бедная девочка!

– Она любит детей.

Ноябрьским вечером в половине девятого было уже совсем темно. Моросил дождь, пришлось включить дворники. Гэвин машинально повертел ручку радиоприемника; светящаяся шкала приемника, шуршание дворников по стеклу, волна теплого воздуха от обогревателя – все это на фоне дождя снаружи создавало в машине атмосферу уюта.

– Давай не будем там задерживаться, – сказал Гэвии.

Ей было приятно услышать от него эти слова. Все же она выразила опасение, не сочтут ли их занудами, если они откажутся остаться, но Гэвин сказал: чепуха.

Он вел машину по далеко растянувшимся улицам предместья, недавно застроенным, плохо различимым в ночи. Оранжевые огни фонарей искажали обличье домов, лишали их индивидуальности, изменяли цветовые соотношения, но ощущение пространства оставалось, и неогороженные садики перед домами создавали чувство простора. Вместительные автомобили "вольво" хорошо гармонировали с импозантными особняками. Да и "воксхолл-викторы" и громоздкие, похожие на автобусы "фольксвагены". Летним субботним утром в эти машины втискивались всей семьей, дабы отправиться к коттеджам на Уэльских холмах, или в Хэмпшире, или Хэртсе. У Диллардов был коттедж в Нью-Форесте.

Гэвин поставил машину на Сэндиуэй-Кресепт, за квартал от Райдеров, так как перед их домом было уже полно машин. Он с превеликим удовольствием предпочел бы отправиться поужинать к Тонино с Малькольмом и Сью – макароны по-итальянски, пепероната и графинчик кьянти-кристина – словом, провести тихий, непритязательный вечерок, который воскресил бы в их памяти другие тихие, непритязательные вечера. Десять лет назад они постоянно ужинали вчетвером в траттории Тонино на Греческой улице, и филиал, который Тонино открыл в их предместье, ничем не отличался от старой траттории – вплоть до окантованных цветных фотографий на стенах.

– Входите же! – шумно приветствовала гостей Сью, стоя в дверях дома номер 4 на Сэндиуэй-Кресент. Вечеринка разрумянила ей щеки, огромные карие глаза возбужденно блестели. Большие глаза были единственной несоразмерностью в ее внешности – миниатюрная, темноволосая, она была прелестна, как бутон розы.

– Джина? – крикнул им Малькольм из глубины переполненного гостями холла. – А тебе, Полли? Хереса? Бургундского?

Гэвин чмокнул ямочку на щеке, которую подставила ему Сью. На ней было длинное красное платье, красные туфли и красная лента в волосах; туалет этот очень ей шел.

– Да, пожалуйста, лучше вина, Малькольм, – сказала Полли и, подойдя ближе, тоже подставила щеку, дабы получить от Малькольма такой же поцелуй, каким ее муж одарил Сью.

– Ты выглядишь чертовски лакомо, моя дорогая, – сказал Малькольм. Этот комплимент она привыкла слышать от него на протяжении семнадцати лет.

Малькольм был мужчина весьма внушительных размеров, а рядом со своей миниатюрной женой казался еще необъятней. Над мощным торсом, который когда-то во время схваток в регби заставлял с собой считаться всех игроков, весело покачивалась похожая на розовую губку голова. Он был одного возраста с Гэвином, но почти совершенно лыс, если не считать пушистого венчика, кое-где обрамлявшего розовую губку.

– Ты тоже выглядишь шикарно, – сказала Полли, что, быть может, и соответствовало истине, а быть может, и нет, так как, стоя столь близко к нему, она не могла хорошенько его рассмотреть из-за его необъятных размеров, а находясь в отдалении, не удосужилась поглядеть. На нем был костюм из чего-то серого, рубашка в голубую полоску и галстук регбийского клуба "Арлекины". Обычно он всегда выглядел шикарно. Возможно, так было и сейчас.

– Настроение у меня первый сорт, Полл, – сказал он. – Наша маленькая вечеринка удалась на славу.

В сущности, вечеринка была не такая уж маленькая. Пять, а то и шесть десятков гостей заполнили дом Райдеров – просторный, хорошо распланированный, в общем очень похожий на дом Диллардов. Почти во всех комнатах нижнего этажа и в холле стены были кофейного цвета: смелый эксперимент Сью и, по ее мнению, весьма удачный. Поскольку предстояли танцы, вся наиболее громоздкая мебель была вынесена из кофейной гостиной и пол освобожден от ковров. Из магнитофона лились звуки музыки, но пока никто не танцевал. Гости стояли небольшими группами, курили, пили, болтали. Захмелевших еще не было видно.

Собралась обычная компания: Стабсы, Борджесы, Педлары, Томпсоны, Стивенсоны, Сильвия и Джек Микок, Филип и Джун Мьюлели, Оливер и Олив Грэмсмит, Тим и Мэри-Энн Граффид и десятки других. Не все гости были жителями предместья, а по возрасту кое-кто был постарше, а кое-кто и помоложе Райдеров и Диллардов. Но наряду с этими различиями было нечто общее, характерное для всего сборища: все присутствующие здесь мужчины преуспели в жизни или находились на пути к преуспеянию, а все женщины умели выглядеть соответственно положению своих мужей.

В десять часов принялись за еду: ломтики копченой лососины, свернутые трубочкой, с воткнутыми в них коктейльными палочками, слоеный пирог, беф-строганов с рисом, всевозможные салаты, сыры: стильтон, бри и порт-салют, – и меренги. И вино в изобилии – бургундское красное и бургундское белое. Откупоренные бутылки стояли везде, где находилось для них место.

Танцы начались, как только кто-то из гостей покончил с едой. Под звуки "Люби любовь" Полли танцевала с каким-то незнакомым мужчиной, который сказал ей, что он земельный агент и у него контора на Джермин-стрит. Он, пожалуй, прижимал ее к себе слишком крепко для человека, имени которого она не знала. Он был старше Полли – она решила, что ему лет пятьдесят, – и ниже ее ростом. У него были рыжие усы, рыжие волосы и круглый, как шар, живот, непрестанно дававший чувствовать о своем присутствии. Так же, как и его колени.

В комнате, где стояла еда, Гэвин сидел на полу с Сильвией и Джеком Микоками и какой-то женщиной в оранжевом брючном костюме, с оранжевыми губами.

– Ралфи не придет, – говорила эта женщина, помахивая в воздухе вилкой с кусочком еды. – Он обозлился на меня вчера вечером.

Гэвин ел руками пирог с цыплятами и грибами, порядком уже остывший. Джек Микок сказал, что нет такой силы на свете, которая заставила бы его отказаться от вечеринки у Райдеров. Да и вообще от любой вечеринки, кто бы ее ни устраивал, добавил он, хохотнув. При условии, если там будет еда и выпивка, уточнила его жена. Ну, понятное дело, сказал Джек Микок.

– Он не придет, потому что ему показалось, что я слишком многое себе позволяла на кухне у Олив Грэмсмит, – пояснила оранжевая дама. – Две недели назад, о боже правый!

Гэвин прикинул в уме, что он уже выпил четыре бокала джина с тоником. Потом сделал поправку, припомнив еще один бокал, который выпил дома с няней. Теперь он выпил вина. Я еще не пьян, сказал он себе, еще не хватил через край. Впрочем, край был уже где-то рядом.

– Если вам хочется с кем-то целоваться, целуйтесь на здоровье, – продолжала оранжевая. – Какое, черт подери, имел он право вламываться на кухню к Грэмсмитам? А вас я там что-то не видела, – добавила она, внимательнее вглядевшись в Гэвина. – Вас там, верно, не было?

– Мы не смогли прийти.

– А вот вы были там, – сказала она Микокам. – Везде, куда ни глянь.

– Мы, конечно, были, – сказал Джек Микок, хохотнув с полным ртом и просыпая рис на кофейный ковер.

– Хэлло, – произнесла хозяйка и опустилась на ковер рядом с Гэвином, держа в руке тарелочку с сыром.

– Неужели вы и вправду уже двенадцать лет замужем? – говорил земельный агент Полли. – По виду никак не скажешь.

– Мне тридцать шесть лет.

– А чем занимается ваш супруг? Он тоже здесь?

– Он кинорежиссер. Рекламные фильмы для телевидения. Да, он тоже здесь.

– А это моя половина. – Он мотнул головой в сторону женщины в чем-то тускло-зеленом, не принимавшей участия в танцах. – У нее сейчас плохой период, – сказал он. – Депрессия.

Они танцевали ча-ча-ча под песенку Саймона и Гарфункеля "Солярий".

– Вам хорошо? – осведомился земельный агент, и Полли сказала: да, не совсем понимая, что он имеет в виду. Он притиснул ее к камину и взял с полки бокал с белым бургундским, который она там оставила. Он протянул ей бокал, а когда она отхлебнула вина, выпил сам из этого же бокала. Они снова стали танцевать, и он еще крепче прижал ее к себе и прилип щекой к ее щеке; его усы царапали ей кожу. Женщина в тускло-зеленом следила за ними мертвым взглядом.

Полли все это было не внове – примерно то же самое происходило и на других вечеринках у них в предместье. Она ускользнула от земельного агента, и ее тут же перехватил Тим Граффид, от которого уже начинало разить потом. Затем она танцевала еще с каким-то незнакомым мужчиной, а после этого с Малькольмом Райдером.

– Ты выглядишь чертовски лакомо сегодня, – шепнул он, слюнявя ей ухо теплой мякотью своих губ. – Жуть как лакомо, детка.

– Ешь мой сыр, – говорила в другой комнате Сью, пододвигая тарелочку с бри Гэвину.

– Я хочу выпить вина, – сказала оранжевая, и Джек Микок поднялся с ковра. Мы все хотим еще вина, заявил он. Оранжевая сообщила, что завтра ей придется опохмелиться, и Сильвия Микок, мужеподобного вида дама, объявила, что она никогда не опохмеляется, хотя и пьет сорок восемь лет кряду.

– Вы останетесь попозже? – спросила Сью Гэвина. – Вы с Полли решили остаться? – Она притянула к себе его руку – ту, что лежала возле нее, – и рассмеялась. Конечно, все это было в порядке вещей, ведь они дружили уже невесть сколько лет.

– У нас новая приходящая няня. Мы ее совсем не знаем, – сказал Гэвин. – Откуда-то из глуши ирландских топей.

– Ирландцы – свиньи, – заявила оранжевая.

– Джек, между прочим, ирландец, – сказала Сильвия Микок.

И она стала развивать эту тему и рассказывать о детстве своего мужа, которое прошло в графстве Даун, и о дядюшке своего мужа, который ежедневно выпивал полторы бутылки виски, не считая четырех кружек крепкого пива на завтрак, состоящий из каши и хлеба. Пить надо постоянно или не пить совсем, сказала она.

Гэвин чувствовал себя неловко, так как все время, пока Сильвия Микок повествовала об алкогольных привычках дядюшки из графства Даун, Сью не оставляла в покое его руки. Она слегка пожимала ее и нежно поглаживала пальцами, и эта ласка, казалось, вторгалась куда-то, в область, лежащую за пределами их долголетней дружбы. Я люблю Полли, намеренно сказал себе Гэвин, облекая чувство в форму утверждения и стараясь подольше удержать эту мысль в сознании. Ни к кому на свете не был он так привязан, как к Полли, и никого не уважал так, как ее, и обидеть Полли было бы ему тяжелее всего. Семнадцать лет назад он встретил ее в кухне отеля "Бельведер" в Пензансе, куда они оба приехали, чтобы подработать за лето. Пять лет спустя, уже живя вместе в небольшой квартире в дешевой части Мейда-Вейл, они поженились, так как Полли хотелось иметь детей. Потом переселились в предместье, потому что детям был нужен свежий воздух и больше простора, а также потому, что Райдеры, жившие этажом выше в том же доме в Мейда-Вейл, переселились в предместье годом раньше.

– Все будет в порядке, – сказала Сью, возвращаясь к вопросу о няне. – Она, конечно, сможет остаться у вас до утра. Вероятно, будет даже рада.

– О нет, Сью, не думаю.

В его воображении легко возникла картина: руки какого-то из присутствующих здесь мужчин расстегивают кружевную блузку Полли – руки Джека Микока или потные руки Тима Граффида. Он видел, как одежды Полли спадают с нее на ковер спальни, видел ее худощавую наготу, ее маленькие груди и едва заметный шрам от удаленного аппендикса. "О-о, вот так!", – произнесла она совсем несвойственным ей голосом, когда мужчина – кто-то из этих – тоже скинул с себя одежду. Ему также не составило труда представить самого себя, оставшегося с той же целью наедине с оранжевой женщиной или с Сильвией Микок. Он попросту уйдет, если окажется наедине с Сильвией Микок, и, уж конечно, лучше остаться наедине с Сью, чем с оранжевой дамой. Поскольку он был не вполне трезв, его на мгновение охватил испуг при мысли о том, что может предстать его глазам, когда оранжевый брючный костюм соскользнет на пол; ему вдруг почудилось, что, должно быть, он и вправду в какую-то минуту спьяну расчувствовался и согласился принять во всем этом участие.

– Почему мы не танцуем? – спросила Сью, и Гэвин встал.

– Я, пожалуй, не прочь выпить, – сказала Полли Филину Мьюлели – администратору из фирмы мужской одежды. Этот похожий на серый призрак господин не принадлежал, конечно, к разряду тех мужчин, которые могут позволить себе или своей жене участвовать в сексуальных играх. Он кивнул с серьезным видом, когда Полли, перестав танцевать, сказала, что ей хочется выпить. Ну что ж, все равно им с Джин, признался он, уже пора собираться домой.

– Ты мне очень нравишься в этой кружевной штуке, – навязчиво зашептал Малькольм Райдер, как только Полли перестала танцевать с Филипом Мьюлели. Он торчал возле, выжидая этой минуты.

– Я сказала Филипу, что мне хочется выпить.

– Ну разумеется, тебе нужно выпить. Пойдем хватим вместе коньячку. – И, подхватив Полли под руку, он увлек ее в сторону от танцующих. – Коньяк у меня, в моей берлоге, – сказал он.

Она покачала головой, позволяя ему вести себя, поскольку ничего другого не оставалось. Силясь перекричать "Любой, кто имеет сердце" в исполнении Силлы Блэк, она пробовала объяснить Малькольму, что предпочла бы выпить бургундского, что ее просто мучит жажда, но он не слышал или не хотел слышать.

– Чур не шалить! – многозначительно прокричал ей земельный агент, стоявший в одиночестве в холле, когда они проходили мимо. Эта шутка была в ходу на вечеринках в предместье, и никто не придавал ей значения.

– Приятного вечера! – сказал Малькольм, входя в комнату, которую он назвал своей берлогой, и затворяя за Полли дверь. В комнате горела только настольная лампа. В полумраке на кушетке, обтянутой искусственной кожей, целовалась какая-то пара. Услыхав шутливое приветствие хозяина, целующиеся отпрянули друг от друга, причем, как и следовало ожидать, обнаружилось, что это чей-то муж и чья-то жена.

– Валяйте дальше, ребята, – сказал Малькольм.

Он налил Полли коньяку, хотя она снова сказала, что предпочла бы выпить бургундского. Парочка, сидевшая на кушетке, поднялась и, хихикая, направилась к двери. Мужчина, уходя, обозвал Малькольма старым пройдохой.

– На, держи, – сказал Малькольм, протягивая бокал, и, к немалому отвращению Полли, прижал свой мясистый рот к ее губам и присосался к ним. Полли понимала, что, не будь в ее правой руке бокала, который до некоторой степени служил между ними преградой, их объятия стали бы еще интимнее. Теперь же они оба могли сделать вид, что ничего, собственно, не произошло, что эта маленькая вольность со стороны Малькольма лишь проявление дружбы, которая все эти годы связывала жен, а мужей, естественно, заставляла идти с ними в ногу. Как-то раз, в 65 году, они вчетвером поехали в Италию на Адриатику, и Малькольм тогда частенько говорил ей, что она чертовски лакомый кусочек, и срывал при этом поцелуй или шутливо прижимал ее к себе. Но почему-то сейчас – может быть, тогда губы у него не были такими слюнявыми? – это получилось как-то по-другому.

– Твое здоровье! – провозгласил Малькольм, улыбаясь ей из полумрака. На какую-то секунду у нее возникло неприятное предчувствие, что сейчас он запрет дверь. Что, черт побери, следует предпринять, если старинный приятель вздумает употребить вас на кушетке в своей "берлоге"?

С каждым шагом оранжевая дама все больше и больше оплеталась в танце вокруг Оливера Грэмсмита. Земельный агент танцевал с Джун Мьюлели, и оба притворялись, что не замечают знаков, которые делал им Филип, муж Джун, по-прежнему рвавшийся домой. Все супружеские пары – Томпсоны, Педлары, Стивенсоны, Сэттоны, Хирсманы и Фултоны – были разобщены. Тим Граффид все плотнее прилипал к Олив Грэмсмит; голова Сильвии Микок покоилась на плече некоего Систлуайна.

– Ты помнишь "Риц"? – спросила Сью Гэвина.

Он, конечно, помнил. Это было очень давно, за несколько лет до их поездки вчетвером на Адриатику, – они тогда только что поселились в Мейда-Вейл в одном подъезде, и никто из них еще не был женат. Они отправились в "Риц", потому что это было им не по карману. А предлогом послужил день рождения Полли.

– Двадцать пятое марта шестьдесят первого года, – сказал Гэвин. Он чувствовал твердые соски Сью: благодаря особому устройству бюстгальтера, они впивались в него, как два острия. А он здорово сдал с того мартовского дня, подумалось ему.

– Как мы веселились тогда! – Она улыбалась ему, чуть склонив темную изящную головку набок. – Ты все помнишь, Гэвин?

– Я помню все.

– Я хотела спеть эту песенку, но вы ополчились против меня и не позволили. А Полли была в ужасе.

– Ну, ведь это как-никак был ее день рождения.

– Понятно, мы не должны были его портить. – Она по-прежнему улыбалась ему, глаза ее лучились, слова слетали с губ, невесомые, как перышки. И все же в них прозвучал оттенок осуждения, словно теперь, четырнадцать лет спустя, она давала понять, что Полли была занудой, чего в то время никто из них ни одной секунды не считал. Ее руки плотнее обвили его талию. Теперь он не мог видеть ее лица, так как она опустила голову ему на грудь. Он видел только красную ленту в волосах и сами волосы. От них исходил приятный аромат. Твердое прикосновение ее сосков волновало его. Ему захотелось погладить ее волосы.

– Ты знаешь, Сью неравнодушна к старине Гэвину, – сказал Полли Малькольм.

Полли рассмеялась. Малькольм положил ей руку на бедро, и его пальцы легонько поглаживали зеленый вельвет ее юбки и ногу под вельветом. Попросить его убрать руку или сбросить ее самой – это значило бы принять ситуацию всерьез, что вполне отвечало настроению Малькольма, в то время как она намеренно держалась так, словно не придавала никакого значения происходящему. Голос Малькольма стал хриплым. Он выглядел много старше своих тридцати восьми лет; годы меньше щадили его, чем Гэвина.

– Пойдем к гостям, Малькольм. – Полли встала, как бы между прочим сбросив его руку со своего бедра.

– Давай выпьем еще.

Он работал теперь поверенным в фирме "Паркер, Хилл и Харпер". Собственно, он и раньше, когда они жили в Мейда-Вейл, тоже был поверенным. Тогда он все еще играл в регби за "Арлекинов". Полли с Гэвином и Сью частенько приходили поглядеть на него в матчах с лондонскими клубами: с "Росслин-Парк и Блэкхис", с "Ватерлоо", с "Лондон Уэлш", с "Лондон Айриш" и с другими. Малькольм был на голову выше остальных игроков и поражал изворотливостью, неожиданной в таком крупном мужчине: все, даже спортивные обозреватели газет, не уставали повторять, что он должен играть за сборную Англии.

Полли понимала, как это нелепо – сравнивать того, прежнего Малькольма, с этим толстомордым, слюнявым, порядком скучным Малькольмом, с которым небезопасно сидеть один на один на кушетке. Ясно, что это уже не тот Малькольм. Всему виной, вероятно, нудная лямка поверенного, которую он тянет у Паркера, Хилла и Харпера. Наверное, он прилагает немало усилий, чтобы не толстеть, и можно ли винить человека в том, что он лысеет. Трезвый и в небольшой компании Малькольм по-прежнему бывал вполне мил и забавен, с ним даже могло быть нескучно.