Текст книги "Серебряный век. Лирика (сборник)"

Автор книги: авторов Коллектив

Память

Анне Николаевне Гумилевой

 
Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.
Память, ты рукою великанши
Жизнь ведешь, как под уздцы коня,
Ты расскажешь мне о тех, что раньше
В этом теле жили до меня.
Самый первый: некрасив и тонок,
Полюбивший только сумрак рощ,
Лист опавший, колдовской ребенок,
Словом останавливавший дождь.
Дерево да рыжая собака,
Вот кого он взял себе в друзья,
Память, Память, ты не сыщешь знака,
Не уверишь мир, что то был я.
И второй… любил он ветер с юга,
В каждом шуме слышал звоны лир,
Говорил, что жизнь – его подруга,
Коврик под его ногами – мир.
Он совсем не нравится мне, это
Он хотел стать богом и царем,
Он повесил вывеску поэта
Над дверьми в мой молчаливый дом.
 
 
Я люблю избранника свободы,
Мореплавателя и стрелка,
Ах, ему так звонко пели воды
И завидовали облака.
 
 
Высока была его палатка,
Мулы были резвы и сильны,
Как вино, впивал он воздух сладкий
Белому неведомой страны.
 
 
Память, ты слабее год от году,
Тот ли это или кто другой
Променял веселую свободу
На священный долгожданный бой.
Знал он муки голода и жажды,
Сон тревожный, бесконечный путь,
Но святой Георгий тронул дважды
Пулею не тронутую грудь.
 
 
Я – угрюмый и упрямый зодчий
Храма, восстающего во мгле,
Я возревновал о славе Отчей,
Как на небесах, и на земле.
 
 
Сердце будет пламенем палимо
Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,
Стены Нового Иерусалима
На полях моей родной страны.
 
 
И тогда повеет ветер странный
И прольется с неба страшный свет,
Это Млечный Путь расцвел нежданно
Садом ослепительных планет.
 
 
Предо мной предстанет, мне неведом,
Путник, скрыв лицо; но все пойму,
Видя льва, стремящегося следом,
И орла, летящего к нему.
 
 
Крикну я… но разве кто поможет,
Чтоб моя душа не умерла?
Только змеи сбрасывают кожи,
Мы меняем души, не тела.
 

1920

Алексей Крученых (1886–1968)

Русь

 
в труде и свинстве погрязая
взрастаешь сильная родная
как та дева что спаслась
по пояс закопавшись в грязь
 
 
по темному ползай и впредь
пусть сияет довольный сосед!
 

1913

Смерть художника

 
привыкнув ко всем безобразьям
искал я их днем с фонарем
но увы! все износились проказы
не забыться мне ни на чем!
 
 
и взор устремивши к бесплотным
я тихо но твердо сказал:
мир вовсе не рвотное –
и мордой уткнулся в Обводный канал…
 

1913

«Копи богатства беги отца…»

 
копи богатства беги отца
его оставив в ломовиках
замок покрепче на дверях
пусть с взглядом смуглой конницы
он за тобою гонится
 
 
пусть шепчет заклинания
и в дверь без смысла бьет
пускай подымет он народ
не верь его страданиям
пусть плачет – детям в назидание
 

1914

Отрыжка

 
как гусак
объелся каши
дрыхну
гуска рядом
маша
с рожей красной
шепчет про любовь.
 

1917

«Кокетничая запонками…»

 
Кокетничая запонками
из свеже-отравленных скорпионов
Портовый кран
вдвое вытянул
изумрудный перископ головы
и прикрыл
индиговым сатином
жабры,
дразня пролетающих с Олимпа
алебастровых богинь
цин-ко-но-жек!..
 

1920

«И так плаксиво пахнут…»

 
И так плаксиво пахнут
русалки у пруда
как на поджаренном чердаке
разлагающиеся восточные акции
сокации кибля
мыган огляр
хючки
хычас
гыш!
 

1920

«Дым накрашенных ноздрей…»

 
Дым накрашенных
ноздрей
Курчавоглазого зверька
Толчками сдул меня
С площадки воздуха
И я летел
Как выроненный
слизняк!..
 

1920

Ольга Розанова (1886–1918)

Испания

 
Вульгарк ax бульваров
Варвары гусары
Вулье ара-бит
А рабы бар арапы
Тарк губят тара
Алжир сугубят
Ан и енно
Гиенно
Гитана.
Жиг и гит тела
Висжит тарантела
Вира жирн рантье
Антиквар
Штара
Квартомас
Фантом
Илька негра метресса
Гримасы
Гремит
Гимн
Смерти
 
 
Трупом застылым
Глядит незримо
Мертвое око окон.
Черной гривой
Покрыл землю аспидный конь.
 

1918

«Сон ли то…»

 
Сон ли то…
Люлька ли
В окне красном
Захлопнутом
В пламени захлебнувшемся
Кумача
Огня
Медленно качается
Приветливо баюкает
Пристально укутывает
От взглядов дня.
В огне красном
С фонарем хрустальным
Рубиновый свет заливает, как ядом
И каждый атом
Хрустально малый
Пронзает светом
Больным и алым.
И каждый малый
Певуч, как жало,
Как жало тонок,
Как жало ранит
И раним
Жалом
Опечалит
Начало
Жизни
Цветочно алой.
 

1918

Бенедикт Лившиц (1887–1938)

Ночной вокзал

 
Мечом снопа опять разбуженный паук
Закапал по стеклу корявыми ногами.
Мизерикордией! – не надо лишних мук.
Но ты в дверях жуешь лениво сапогами,
Глядишь на лысину, плывущую из роз,
Солдатских черных роз молочного прилавка,
И в животе твоем под ветерком стрекоз
Легко колышется подстриженная травка.
Чугунной молнией – извив овечьих бронь!
Я шею вытянул вослед бегущим овцам.
И снова спит паук, и снова тишь и сонь
Над мертвым – на скамье – в хвостах –
виноторговцем.
 

Гибрида

Вере Вертер

 
Не собран полнолунный мед
И ждут серебряные клады
Хрустальных пчел, и водомет
Венчальным веером цветет,
И светлым ветром реют хлады,
А ты в иные серебра
Скользишь селеньями Селены,
Забыв у томного шатра
Протянутый в твое вчера
Мой гиацинт, мой цвет нетленный.
И вновь из дальнего ручья,
Рожденная в напрасном слове,
Приподымаешься – ничья! –
Возлить трилистник лезвия,
Луннеющего наготове.
 

Павловск

 
Во цвель прудов ползут откосы,
А в портики – аквамарин,
Иль плещется плащом курносый
Выпуклолобый паладин?..
 
 
О, как решительно и туго
Завязан каждый из узлов
В твоем саду, воитель круга
И дон-кишот прямых углов!
 
 
Еще уходит по ранжиру
Суконный бант на париках,
А ты стремишь свою порфиру
В сырую даль, в зеленый прах, –
 
 
Из Розового павильона,
Где слезы женские – вода,
Следить, сошла ли с небосклона
Твоя мальтийская звезда.
 
 
И царедворцы верят фавну,
Клевещущему в лоно звезд,
Что прадеду неравен правнук,
По гроб избравший белый крест.
 

1914

Куоккала

 
Розы в шелковом бульоне:
В шелк лазоревый раскрыт
Строй кабин на желтом лоне –
Раковины афродит.
 
 
Кто, не ведающий зною,
Золотой не выпьет грог,
Если рыжею слюною
Брызжет танговый бульдог?
 
 
Кляксу, ставшую кометой, –
Песья пляска! теннис клякс! –
Ловит канотье-ракетой
Ландышевый англосакс.
 
 
Кипень пены, стручья лодок,
Змеи солнечных рапир –
И наводит в воду кодак
Оплывающий сатир.
 
 
Только ты с улыбкой детской,
Став на знойную корму,
Ищешь веер Сестрорецка
В светло-бронзовом дыму.
 

1914

Закат у дворцового моста

 
И треугольник птичьей стаи,
И небосклона блеклый прах –
Искусный фокус Хокусаи,
Изобличенный в облаках,
 
 
А душу водную волнуя –
Какая пламенная сыть! –
Из солнечного златоструя
Мы не торопимся уплыть,
 
 
Не веря сами, что добыто
Такое счастье над Невой
И не раздавит нас копыто
На набережной роковой.
 

1915

Игорь Северянин (Игорь Васильевич Лотарев) (1887–1941)

Стансы

 
Счастье жизни – в искрах алых,
В просветленьях мимолетных,
В грезах ярких, но бесплотных,
И в твоих очах усталых.
 
 
Горе – в вечности пороков,
В постоянном с ними споре,
В осмеянии пророков
И в исканьях счастья – горе.
 

1907

Странно…

 
Мы живем, точно в сне неразгаданном,
На одной из удобных планет…
Много есть, чего вовсе не надо нам,
А того, что нам хочется, нет…
 

1909

Это было у моря

Поэма-миньонет

 
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж…
Королева играла – в башне замка – Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
 
 
Было все очень просто, было все очень мило:
Королева просила перерезать гранат;
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.
 
 
А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа…
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа.
 

1910

Нелли

Константину Олимпову

 
В будуаре тоскующей нарумяненной Нелли,
Где под пудрой молитвенник, а на ней Поль де-Кок,
Где брюссельское кружево… на платке из фланели! –
На кушетке загрезился молодой педагог.
 
 
Познакомился в опере и влюбился, как юнкер,
Он готов осупружиться, он решился на все.
Перед нею он держится, точно мальчик на струнке,
С нею в парке катается и играет в серсо.
Он читает ей Шницлера, посвящает в коктэбли,
Восхвалив авиацию, осуждает Китай,
И, в ревнивом неверии, тайно метит в констэбли…
Нелли нехотя слушает, – «лучше ты покатай».
 
 
«Философия похоти!.. – Нелли думает едко. –
«Я в любви разуверилась, господин педагог…
О, когда бы на «Блерио» поместилась кушетка!
Интродукция – Гауптман, а финал – Поль де-Кок!»
 

1911

Мисс Лиль

 
Котик милый, деточка! встань скорей на цыпочки,
Алогубы-цветики жарко протяни…
В грязной репутации хорошенько выпачкай
Имя светозарное гения в тени!..
 
 
Ласковая девонька! крошечная грешница!
Ты еще пикантнее от людских помой!
Верю: ты измучилась… Надо онездешниться,
Надо быть улыбчивой, тихой и немой.
 
 
Все мои товарищи (как зовешь нечаянно
Ты моих поклонников и незлых врагов…)
Как-то усмехаются и глядят отчаянно
На ночную бабочку выше облаков.
 
 
Разве верят скептики, что ночную бабочку
Любит сострадательно молодой орел?
Честная бесчестница! белая арабочка!
Брызгай грязью чистою в славный ореол!..
 

1911

Эпилог «Эго-футуризм»

1

 
Я, гений Игорь-Северянин,
Своей победой упоен:
Я повсеградно оэкранен!
Я повсесердно утвержден!
 
 
От Баязета к Порт-Артуру
Черту упорную провел.
Я покорил Литературу!
Взорлил, гремящий, на престол!
 
 
Я, – год назад, – сказал: «Я буду!»
Год отсверкал, и вот – я есть!
Я зрил в Олимпове Иуду,
Но не его отверг, а – месть.
 
 
– Я одинок в своей задаче! –
Презренно я провозгласил.
Они пришли ко мне, кто зрячи,
И, дав восторг, не дали сил.
 
 
Нас стало четверо. Но сила,
Моя, единая, росла.
Она поддержки не просила
И не мужала от числа.
 
 
Она росла в своем единстве
Самодержавна и горда, –
И, в чаровом самоубийстве,
Шатнулась в мой шатер орда…
 
 
От снегоскалого гипноза
Бежали двое в тлень болот;
У каждого в плече заноза:
Зане болезнен беглых взлет.
 
 
Я их приветил: я умею
Приветить все, – бежи. Привет!
Лети, голубка, смело к змею!
Змея! обвей орла в ответ!
 

2

 
Я выполнил свою задачу,
Литературу покорив.
Бросаю сильным на удачу
Завоевателя порыв.
 
 
Но даровав толпе холопов
Значенье собственного «я»,
От пыли отряхаю обувь,
И вновь в простор – стезя моя.
 
 
Схожу неспешливо с престола
И, ныне светлый пилигрим,
Иду в застенчивые долы,
Презрев ошеломленный Рим.
 
 
Я изнемог от льстивой свиты
И по природе я взалкал.
Мечты с цветами перевиты,
Росой накаплен мой бокал.
 
 
Мой мозг прояснили дурманы,
Душа влечется в Примитив.
Я вижу росные туманы!
Я слышу липовый мотив!
Не ученик и не учитель.
Великих друг, ничтожеств брат,
Иду туда, где вдохновитель
Моих исканий – говор хат.
 
 
До долгой встречи! В беззаконие
Веротерпимость хороша.
В ненастный день взойдет, как солнце,
Моя вселенская душа!
 

24‑го Октября, 1912 г.

Полдень

Увертюра

 
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!
Весь я в чем-то норвежском!
весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! и берусь за перо!
 
 
Стрекот аэропланов! беги автомобилей!
Ветропосвист экспрессов! крылолет буэров!
Кто-то здесь зацелован! там кого-то побили!
Ананасы в шампанском – это пульс вечеров!
 
 
В группе девушек нервных,
в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грезофарс…
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы – в Нагасаки!
из Нью-Йорка – на Марс!
 

1915

Рескрипт короля

 
Отныне плащ мой фиолетов,
Берета бархат в серебре:
Я избран королем поэтов
На зависть нудной мошкаре.
 
 
Меня не любят корифеи –
Им неудобен мой талант:
Им изменили лесофеи
И больше не плетут гирлянд.
 
 
Лишь мне восторг и поклоненье
И славы пряный фимиам,
Моим – любовь и песнопенья! –
Недосягаемым стихам.
 
 
Я так велик и так уверен
В себе, настолько убежден,
Что всех прощу и каждой вере
Отдам почтительный поклон.
 
 
В душе – порывистых приветов
Неисчислимое число.
Я избран королем поэтов, –
Да будет подданным светло!
 

1918

Чем они живут

 
Они живут политикой, раздорами и войнами,
Нарядами и картами, обжорством и питьем,
Интригами и сплетнями заразными и гнойными,
Нахальством, злобой, завистью, развратом и нытьем.
Поэтов и мыслителей, художников – не ведают,
Боятся, презирают их и трутнями зовут.
Зато потомство делают, трудясь над ним,
как следует,
И убежденно думают, что с пользою живут!..
 

20 января 1923

Александр Ширяевец (Александр Васильевич Абрамов) (1887–1924)

«Весь день на солнце! Загорелый…»

 
Весь день на солнце! Загорелый
Бросаюсь в горную реку,
Плыву, плещусь, помолоделый,
И песни солнечные тку!
Что будет завтра? – Не волнуясь,
Любовь и смерть готов принять!
Сегодня с солнцем я целуюсь
И начинаю жить опять!
 

1913

Ширяево

 
В междугорье залегло
В Жигулях мое село.
Рядом Волга… плещет, льнет,
Про бывалое поет…
Супротив Царев Курган –
Память сделал царь Иван…
 
 
А кругом простор такой,
Глянешь – станешь сам не свой.
Все б на тот простор глядел,
Вместе с Волгой песни пел!
 

1917–1922

«На чужбине невеселой…»

 
На чужбине невеселой
Эти песни я пою.
Через горы, через долы
Вижу родину свою.
 
 
Жигули в обновах вешних,
Волга… Улица села…
В церковь, солнышка утешней,
Ты лебедкою плыла…
 
 
Не найти нигде чудесней
Русых кос и синих глаз!
Из-за них кольцовской песнью
Заливался я не раз…
 
 
Я ушел… Я ждал иного,
Не к сохе влеклась рука…
И уплыл. А ты с крутого
Мне махала бережка…
 
 
На сторонке чужедальней
Позабыть тебя не мог…
Снится грустный взгляд прощальный,
Вижу беленький платок…
 

6 января 1921

Волге

 
Тускнеет твой венец алмазный,
Не зыкнет с посвистом жених…
Все больше пятен нефти грязной,
Плевки Горынычей стальных…
Глядишь, старее и дряхлее,
Как пароходы с ревом прут,
И голубую телогрею
Чернит без устали мазут…
А жениха все нет в дозоре…
Роняет известь едкий прах…
Плывешь ты с жалобою к морю,
Но и оно – в плевках, в гудках.
 

25 января 1921

Портрет мой

 
Орясина солидная! Детина!
Русоволос, скуласт, медведя тяжелей…
Великоросс – что между строчек: финна,
Славян, монголов помесь. В песнях – соловей…
Боюсь чертей, возню их ухо слышит,
Дышу всем тем, чем Русь издревле дышит.
 

1922

Дед и я

 
Дед крепостной… Служил усердно барам,
Был лесником, пыхтел в глуши лесной.
А я торгую песенным товаром,
А я у песен тоже крепостной.
 

1922

Николай Асеев (1889–1963)

Звенчаль

Ксении Михайловне Синяковой

 
Тулумбасы, бей, бей,
запороги, гей, гей!
Запороги-вороги –
головы не дороги.
 
 
Доломаны – быстрь, быстрь,
похолоним Истрь, Истрь!
Харалужье паново
переметим наново!
 
 
Чубовье раскрутим,
разовьем хоругвь путем,
а тугую сутемь
раньше света разметем!
 
 
То ли не утеха ли,
соловейко-солоду,
то ли не порада ли,
соловейко-солоду!
По грудям их ехали –
по живому золоту,
ехали не падали
по глухому золоту!
 
 
Соловее, вей, вей,
запороги, гей, гей!
Запороги-вороги –
головы не дороги.
 

1912

Фантасмагория

Н. С. Гончаровой

 
Летаргией бульварного вальса
усыпленные лица подернув,
в электрическом небе качался
повернувшийся солнечный жернов;
покивали, грустя, манекены
головами на тайные стражи;
опрокинулись тучами стены,
звезды стали, стеная, в витражи;
над тоскующей каменной плотью,
простремглавив земное круженье,
магистралью на бесповоротье
облаками гремело забвенье;
под бичами крепчающей стужи
коченел бледный знак Фаренгейта,
и безумную песенку ту же
выводила полночная флейта.
 

1913

Гудошная

 
Титлы черные твои
Разберу покорничьим,
Ай люли ай люли
Разберу покорничьим.
 
 
Духом сверком злоем взрой
Убери обрадову
Походи крутой игрой
По накату адову.
 
 
Опыланью пореки
Радости и почести
Мразовитые руки
След на милом отчестве.
 
 
Огремли глухой посул
Племени Баянова
Прослышаем нами гул
Струньенника пьяного.
 
 
Титлы черные твои
Киноварью теплятся,
Ай люли ай люли
Киноварью теплятся.
 

1914

Объявление

 
Я запретил бы «Продажу овса и сена»…
Ведь это пахнет убийством Отца и Сына?
А если сердце к тревогам улиц пребудет глухо,
руби мне, грохот, руби мне глупое, глухое ухо!
Буквы сигают, как блохи,
облепили беленькую страничку.
Ум, имеющий привычку,
притянуть сухие крохи.
 
 
Странноприимный дом для ветра
или гостиницы весны –
вот что должно рассыпать щедро
по рынкам выросшей страны.
 

1915

Кумач

 
Красные зори,
красный восход,
красные речи
у Красных ворот
и красный
на площади Красной
народ.
 
 
У нас пирогами
изба красна,
у нас над лугами
горит весна.
 
 
И красный кумач
на клиньях рубах,
и сходим с ума
о красных губах.
 
 
И в красном лесу
бродит красный зверь…
И в эту красу
прошумела смерть.
Нас толпами сбили,
согнали в ряды,
мы красные в небо
врубили следы.
 
 
За дулами дула,
за рядом ряд,
и полымем сдуло
царей и царят.
 
 
Не прежнею спесью
наш разум строг,
но новые песни
все с красных строк.
 
 
Гляди ж, дозирая,
веков Калита:
вся площадь до края
огнем налита!
 
 
Краснейте же, зори,
закат и восход,
краснейте же, души
у Красных ворот!
Красуйся над миром,
мой красный народ!
 

1921

Анна Ахматова (1889–1966)

Читая «Гамлета»

1

 
У кладби́ща направо пылил пустырь,
А за ним голубела река.
Ты сказал мне: «Ну что ж, иди в монастырь
Или замуж за дурака…»
Принцы только такое всегда говорят,
Но я эту запомнила речь, –
Пусть струится она сто веков подряд
Горностаевой мантией с плеч.
 

2

 
И как будто по ошибке
Я сказала: «Ты…»
Озарила тень улыбки
Милые черты.
От подобных оговорок
Всякий вспыхнет взор…
Я люблю тебя, как сорок
Ласковых сестер.
 

1909

Сероглазый король

 
Слава тебе, безысходная боль!
Умер вчера сероглазый король.
 
 
Вечер осенний был душен и ал,
Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:
 
 
«Знаешь, с охоты его принесли,
Тело у старого дуба нашли.
 
 
Жаль королеву. Такой молодой!..
За ночь одну она стала седой».
 
 
Трубку свою на камине нашел
И на работу ночную ушел.
 
 
Дочку мою я сейчас разбужу,
В серые глазки ее погляжу.
 
 
А за окном шелестят тополя:
«Нет на земле твоего короля…»
 

11 декабря 1910

Царское Село

«Сжала руки под темной вуалью…»

 
Сжала руки под темной вуалью…
«Отчего ты сегодня бледна?..»
– Оттого что я терпкой печалью
Напоила его допьяна.
 
 
Как забуду? Он вышел, шатаясь,
Искривился мучительно рот,
Я сбежала, перил не касаясь,
Я бежала за ним до ворот.
Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Все, что было. Уйдешь, я умру».
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: «Не стой на ветру».
 

8 января 1911

Киев

«Как соломинкой, пьешь мою душу…»

 
Как соломинкой, пьешь мою душу.
Знаю, вкус ее горек и хмелен,
Но я пытку мольбой не нарушу,
О, покой мой многонеделен.
 
 
Когда кончишь, скажи: не печально,
Что души моей нет на свете,
Я пойду дорогой недальней
Посмотреть, как играют дети.
 
 
На кустах зацветает крыжовник,
И везут кирпичи за оградой,
Кто ты! – брат мой или любовник,
Я не помню и помнить не надо.
 
 
Как светло здесь и как бесприютно,
Отдыхает усталое тело…
А прохожие думают смутно:
Верно, только вчера овдовела.
 

10 февраля 1911

Царское Село

«Я сошла с ума, о мальчик странный…»

 
Я сошла с ума, о мальчик странный,
В среду, в три часа!
Уколола палец безымянный
Мне звенящая оса.
Я ее нечаянно прижала,
И казалось, умерла она,
Но конец отравленного жала
Был острей веретена.
О тебе ли я заплачу странном,
Улыбнется ль мне твое лицо?
Посмотри! На пальце безымянном
Так красиво гладкое кольцо.
 

18–19 марта 1911

«Смуглый отрок бродил по аллеям…»

 
Смуглый отрок бродил по аллеям
У озерных глухих берегов.
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.
Иглы елей густо и колко
Устилают низкие пни…
Здесь лежала его треуголка
И растрепанный том Парни.
 

24 сентября 1911

Царское Село

Песня последней встречи

 
Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки;
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки;
 
 
Показалось, что много ступеней,
А я знала – их только три!
Между кленов шепот осенний
Попросил: «Со мною умри:
 
 
Я обманут моей унылой,
Переменчивой, злой судьбой».
Я ответила: «Милый, милый!
И я тоже. Умру с тобой…»
 
 
Это песня последней встречи.
Я взглянула на темный дом.
Только в спальне горели свечи
Равнодушно-желтым огнем.
 

1911

«Я научилась просто, мудро жить…»

 
Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо, и молиться Богу,
И долго перед вечером бродить,
Чтоб утомить ненужную тревогу.
 
 
Когда шуршат в овраге лопухи
И никнет гроздь рябины желто-красной,
Слагаю я веселые стихи
О жизни тленной, тленной и прекрасной.
 
 
Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь
Пушистый кот, мурлыкает умильней,
И яркий загорается огонь
На башенке озерной лесопильни.
 
 
Лишь изредка прорезывает тишь
Крик аиста, слетевшего на крышу.
И если в дверь мою ты постучишь,
Мне кажется, я даже не услышу.
 

1912

«Все мы бражники здесь, блудницы…»

 
Все мы бражники здесь, блудницы.
Как невесело вместе нам!
На стенах цветы и птицы
Томятся по облакам.
 
 
Ты куришь черную трубку,
Так странен дымок над ней.
Я надела узкую юбку,
Чтоб казаться еще стройней.
 
 
Навсегда забиты окошки.
Что там – изморозь или гроза?
На глаза осторожной кошки
Похожи твои глаза.
 
 
О, как сердце мое тоскует!
Не смертного ль часа жду?
А та, что сейчас танцует,
Непременно будет в аду.
 

1 января 1913

«То пятое время года…»

 
То пятое время года,
Только его славословь.
Дыши последней свободой,
Оттого что это – любовь.
Высоко небо взлетело,
Легки очертанья вещей,
И уже не празднует тело
Годовщину грусти своей.
 

1913

«Столько просьб у любимой всегда!..»

 
Столько просьб у любимой всегда!
У разлюбленной просьб не бывает…
Как я рада, что нынче вода
Под бесцветным ледком замирает.
 
 
И я стану – Христос, помоги! –
На покров этот светлый и ломкий,
А ты письма мои береги,
Чтобы нас рассудили потомки.
 
 
Чтоб отчетливей и ясней
Ты был виден им, мудрый и смелый.
В биографии славной твоей
Разве можно оставить пробелы?
 
 
Слишком сладко земное питье,
Слишком плотны любовные сети…
Пусть когда-нибудь имя мое
Прочитают в учебнике дети.
 
 
И, печальную повесть узнав,
Пусть они улыбнутся лукаво.
Мне любви и покоя не дав,
Подари меня горькою славой.
 

1913

«Вместо мудрости – опытность, пресное…»

B.C. Срезневской

 
Вместо мудрости – опытность, пресное
Неутоляющее питье.
А юность была как молитва воскресная…
Мне ли забыть ее?
Столько дорог пустынных исхожено
С тем, кто мне не был мил,
Столько поклонов в церквах положено
За того, кто меня любил…
Стала забывчивей всех забывчивых,
Тихо плывут года.
Губ нецелованных, глаз неулыбчивых
Мне не вернуть никогда.
 

1913