Текст книги "О жизни блаженной"

Автор книги: Августин Блаженный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Глава III
Состязание второго дня

Кто имеет Бога так, чтобы быть блаженным? Нечистый дух обыкновенно называется двояко.

На другой день, также после обеда, но несколько позже, чем накануне, усевшись на том же месте, я сказал: поздно пришли вы на пир, что случилось с вами, думаю, не вследствие недоспелости кушаний, а вследствие уверенности в их малости: нет, казалось вам, надобности спешить к тому, что думали вы скоро скушать. Ибо нельзя было думать, чтобы осталось много остатков там где и в самый день пиршества встречено быдо столь немногое. Оно, может быть, и хорошо. Но что для вас приготовлено, этого вместе с вами не знаю и я. Ибо есть другой, кто не перестает подавать всем как всякую, так и этого рода пищу; но перестаем по большей части есть мы, то вследствие нездоровья, то вследствие сырости, то по причине занятий делами, а что этот другой, пребывая в людях, делает их блаженными, относительно этого вчера, если не ошибаюсь, мы пришли между собою к благочестивому и твердому согласию. Поелику, когда разум доказал, что блажен тот, кто имеет Бога, и никто из вас не воспротивился этому мнению: то предложен был вопрос, о том, кто, по вашему мнению, имеет Бога? На этот вопрос, если хорошо помню, высказаны были три мнения. – Одни полагали, что Бога имеет тот, кто делает угодное Богу; некоторые сказали, что тот имеет Бога, кто живет хорошо; наконец, по мнению остальных, Бог пребывает в тех, в коих нет духа, называемого нечистым.

Но может быть под разными словами вы все разумели одно и тоже. Ибо если обратим мы внимание на два первые мнения, то всякий, кто живет хорошо, тем самым делает и угодное Богу; и всякий, кто делает угодное Богу, потому и живет хорошо: жить хорошо значит не иное что, как делать угодное Богу. Но может быть вам представляется это иначе? Они согласились со мною. Но третье мнение следует рассмотреть несколько внимательнее; потому что в христианской религии название нечистый дух, насколько я понимаю, употребляется обыкновенно двояко. С одной стороны, это – дух, который извне, овладевая душою и возмущая чувства, подвергает людей некоторому беснованию, и для изгнания которого приглашаются имеющие власть возлагать руки и делать заклинания, т. е. изгонять посредством религиозно-обрядовых заклятий. Но, с другой стороны, нечистым духом называется и всякая вообще нечистая душа т. е. душа, оскверненная пороками и заблуждениями. Итак, дитя, я спрашиваю тебя, высказавшего это мнение, конечно, с более светлым и чистым духом: кто по твоему мнению, не имеет нечистого духа, – тот ли, кто не имеет демона, который делает, обыкновенно, людей бесноватыми; или же тот, кто очищает свою душу от всяких пороков и грехов? – Мне кажется, отвечал он, что тот не имеет нечистого духа, кто живет целомудренно. – Но, спросил я, кого называешь ты целомудренным, – того ли, кто ни в чем не грешит, или же того, кто воздерживается только от непозволительного сожительства? – Каким образом, отвечал он, может быть целомудренным тот, кто, воздерживаясь от непозволительного сожительства, не перестает осквернять себя прочими грехами? Тот истинно целомудрен, кто предан Богу и на Него одного надеется.

– Сделав распоряжение, чтобы эти слова отрока записаны были так, как они им высказаны, – я сказал: Такой непременно живет хорошо, а кто живет хорошо необходимо таков; но может быть тебе представляется это иначе? – Он и остальные согласились со мною. – Стало быть в этом, сказал я, заключается одно из высказанных мнений.

Сделаю вам еще несколько вопросов: желает ли Бог, чтобы человек искал Бога? – Отвечали утвердительно. – Спрашиваю еще: неужели мы можем сказать, что тот, кто ищет Бога, худо живет? – Ни в каком случае, отвечали. – Ответьте мне и на третий еще вопрос: может ли нечистый дух искать Бога? – Это отвергли все, за исключением несколько сомневавшегося Навигия, который потом согласился с мнением остальных. – Итак, сказал я, если тот, кто ищет Бога, делает угодное Богу и живет хорошо, и не имеет духа нечистого; а кто ищет Бога, тот еще не имеет Бога: то не всякий, кто живет хорошо, делает угодное Богу, не имеет нечистого духа, должен непременно быть считаем имеющим Бога. – Когда все начали смеяться, что пойманы их же собственными уступками, мать, долго находившаяся в изумлении, попросила меня распутать и разъяснить ей сделанный мною посредством умозаключения вывод. – Когда это мною было сделано; она сказала: Но никто не может достигнуть Бога, если Бога не ищет. – Прекрасно, отвечал я; однако ж, тот, кто только ищет, еще не достиг Бога, хотя бы жил и хорошо. Значит, не всякий, кто живет хорошо, имеет Бога. – Мне думается, возразила она, что Бога никто не имеет; но кто живет хорошо, к тому Он милостив, а кто – худо, к тому неприязнен – В таком случае, сказал я, вчерашний день мы неосновательно согласились, что тот блажен, кто имеет Бога. Ибо хотя всякий человек имеет Бога, однако не всякий блажен. – Бога милостивого, прибавь, сказала она.

Достаточно ли, сказал я, согласны мы в том, по крайней мере, что блажен тот, к кому Бог милостив? – И желал бы согласиться, отвечал Навигий, да боюсь, чтобы ты не вывел заключения, что блажен еще только ищущий в особенности же тот Академик, который вчера назван был хотя простонародным и не совсем латинским, но, как кажется мне, совершенно метким наименованием припадочного. Ибо я не могу сказать, чтобы Бог был неприязнен к человеку, который Бога ищет: если сказать это не пристойно, значит Он будет к нему милостив, а тот, к кому Бог милостив, блажен. Следовательно, блаженным будет и тот, кто ищет. А всякий ищущий еще не имеет того, чего желает. Следовательно, блаженным будет и тот человек, который не имеет того, чего желает – а это всем нам показалось вчера нелепостью и мы вследствие того подумали было, что мрак Академиков рассеян. И потому Лиценций восторжествует над нами, а мне, как благоразумный врач, пропишет наказания за те сладости, которые безрассудно кушал я, вопреки своему здоровью.

Когда при этом даже и мать улыбнулась, Тригеций сказал: я не согласен с тем, чтобы Бог был непременно неприязнен тому, к кому Он не милостив; думаю, есть нечто среднее. – Однако ж, отвечал я ему, ты соглашаешься, что этот средний человек, к коему Бог ни милостив, ни приязнен, имеет Бога? – Когда он медлил ответом, мать сказала: иное дело иметь Бога, иное не быть без Бога. – Что же лучше, спросил я, – иметь ли Бога, или не быть без Бога? – Насколько я могу понимать, отвечала она, мое мнение таково: кто живет хорошо, тот имеет Бога милостивого, а кто худо, тот имеет Бога, но неприязненного. А кто только ищет Бога и не нашел еще, тот не имеет Его ни милостивого, ни неприязненного; но он – не без Бога. – Не таково ли, спросил я всех, и ваше мнение? – Таково, отвечали – Скажите же мне пожалуйста, говорю, не представляется ли вам, что Бог милостив к тому человеку, которому он благодетельствует? – Сказали, что это так. – А не благодетельствует ли, говорю, Бог тому человеку, который его ищет? Благодетельствует, отвечали. – Значит, говорю, кто ищет Бога, к тому Бог милостив, а всякий, к кому Бог милостив, блажен. Следовательно, блаженным будет и тот, кто ищет. А кто ищет, тот еще не имеет того, чего желает. Следовательно, блаженным, будет и тот, кто не имеет того, чего желает. – Мне, возразила мать, отнюдь не кажется блаженным тот, кто не имеет, чего желает. В таком случае, заметил я, не всякий тот блажен, к кому Бог милостив. – Если, сказала она, этого требует разум, я не могу отрицать. – Итак, заключал я, получится такое разделение: всякий, кто уже обрел Бога и к кому Бог милостив, потому самому и блажен; тот же, кто ищет Бога, к тому Бог милостив, но он еще не блажен; а тот, кто отдаляется от Бога пороками и грехами, тот не только не блажен, но и Бог к нему не милостив.

Когда все с этим согласились, я сказал: Все это хорошо; только я опасаюсь, как бы не поколебало вас то, в чем мы уже согласились раньше, именно – что всякий тот несчастен, кто не блажен. Из этого будет следовать, что тот человек несчастен который считает Бога милостивым в себе; потому что такого, пока он ищет Бога, мы еще не назвали блаженным… Разве уже, как говорит Туллий, называя господ владеющих многими поместьями на земле, богачами, людей, обладающих всяческими добродетелями, станем звать бедняками? Но обратите внимание на то, так ли истинно, что всякий несчастный нуждается, как истинно то, что всякий нуждающийся несчастен? Ибо в таком случае будет истинным и то, что несчастие есть не что иное, как нужда – мнение, которое я, подумали вы, одобряю, когда оно было высказано. Но сегодня рассуждать об этом долго; почему я прошу вас не побрезгать – собраться к этому столу и завтра. Когда все сказали, что принимают приглашение с полнейшею готовностью, мы встали.

Глава IV
Состязание третьего дня

Должно говорить о вопросе, предложенном на кануне. Всякий нуждающийся несчастен. Мудрый совершенно не нуждается ни в чем. Всякий ли нечастный нуждается. Скудость душевная. Полнота духа. Кто же наконец блажен?

На третий день нашего состязания утренние тучи, загонявшие нас в бани, рассеялись, и в послеобеденное время наступила весьма ясная погода. Мы порешили спуститься на ближайший лужок, и когда все расселись, где показалось удобным, остальная речь введена была таким образом. – Почти на все, сказал я, на что я хотел своими вопросами добиться вашего согласия, я согласие ваше получил. Почему на нынешний день, которым мы могли бы прервать на некоторое время это наше пиршество, или не остается ничего, или останется немногое, на что как думаю, мне необходимо бы получить ваш ответ. Мать сказала, что несчастие есть не что иное как нужда; и мы согласились, что все нуждающиеся суть несчастны. Но все ли несчастные нуждаются, – это осталось одним из вопросов, разрешить который вчерашний день мы не могли. Между тем, если разум докажет, что это так: то вполне найдено, кто блажен; ибо таковым будет тот кто не нуждается. Потому что всякий, кто не есть несчастный, блажен. Следовательно, блажен тот, кто не имеет нужды, если будет доказано, что то, что мы называем нуждою, и есть самое несчастие.

А почему бы, сказал Тригеций, из той очевидной истины, что всякий нуждающийся несчастен, нельзя было вывести заключения, что всякий нуждающийся блажен? Ведь, помнится мне, мы согласились, что между несчастным и блаженным нет ничего среднего. – А не находишь ли ты, сказал я, чего-нибудь среднего между живым и мертвым? Не всякий ли человек – или живой или мертвый? – Признаюсь, отвечал он, что и здесь нет ничего среднего. Но зачем этот вопрос? – А затем, свазал я, что ты, думаю, признаешь и то, что всякий кто за год пред сим похоронен, мертв. – Этого он не отрицал. – Следует ли из этого, что всякий, кто, за год пред сим не похоронен, жив? – Не следует, отвечал. – Значит, сказал я, и из того, что всякий нуждающийся несчастен, не следует, чтобы всякий не нуждающийся был блаженным; хотя между несчастным и блаженным, как между живым и мёртвым, не может быть найдено ничего среднего.

Некоторые из них поняли это не сразу, а после того уже, как в выражениях, по возможности приспособленных к их разумению, мною сделаны были объяснения и изменения; затем я сказал: Итак, никто не сомневается, что всякий, кто нуждается, несчастен. Что есть нечто необходимое для тела мудрых, это не может быть для нас возражением. Ибо в этом нуждается не самый дух, в котором полагается блаженная жизнь. Он совершен, а никто совершенный не нуждается ни в чем; но если есть то, что кажется необходимым для тела, пользуется им, а если нет, недостаток в том не сокрушает его. Ибо всякий мудрый – силен, а всякий сильный не боится ничего. Поэтому мудрый не боится ни телесной смерти, ни болезней, для удаления, или избежания, или отсрочки которых необходимо то, в чем может у него оказываться недостаток. Но он, впрочем, не перестает пользоваться этим надлежащим образом, если оно у него есть. Ибо весьма верно известое изречение: «Глупо допускать то, чего можешь избежать»[3]3
  Terent., in Eunucho, act. IV, scen. 6.


[Закрыть]) Поэтому, насколько возможно и прилично, он будет избегать смерти и болезни а если бы не избежал, то был бы несчастен не потому, что это с ним случилось, а потому что не хотел избежать их, когда избежать мог, – что составляет явный знак глупости. Итак не избегая этого, он будет несчастным не вследствие перенесения подобных вещей, а вследствие глупости. Если же он не в состоянии избежать их, хотя и старается об этом прилежно и приличным образом, то, обрушиваясь на него, они не делают его несчастным. Ибо не менее истинно и другое изречение того же комика. «Так как то, чего желаешь, дело невозможное, то желай того, что возможно»[4]4
  Terent., in Andria, act. II, scen 1.


[Закрыть]). Каким образом будет несчастным тот, с которым не случается ничего помимо его воли? Ибо он не может желать того, что, на его взгляд не может осуществиться. Он желает несомненнейшего, т. е. когда делает что-нибудь, делает не иначе, как по некоторому предписанию добродетели и божественному закону мудрости, каковых он не может быть лишен никоим образом.

А теперь обратите внимание на то, всякий ли несчастный нуждается. Ибо согласиться с этим мнением мешает то обстоятельство, что многие обставлены великим изобилием случайных вещей, которые делают для них все так легким, что по их мановению является все, чего только потребует прихоть. Правда, такую жизнь не легко встретить. Но представим себе кого-нибудь такого, каким, по словам Туллия, был Орат. Кто скажет, что Орат находился в нужде, – он, человек богатейший, раскошнейший, изнежнейший, у которого не было недостатка ни в удовольствии, ни в красоте, ни в добром и неиспорченном здоровьи? Было у него, сколько душ угодно, и доходнейших поместий, и приятнейших друзей, и всем этим пользовался он вполне сообразно с телесным здоровьем, и коротко сказать – всякое намерение и всякое желание его сопровождались счастливым успехом. Разве только кто-нибудь из вас скажет, что он хотел бы иметь больше, чем сколько имел. Этого мы не знаем. Но для вас в данном случае достаточно предположить, что он не желал более того, что имел. Представляется ли вам, что он нуждался? – Если я и соглашусь, отвечал Лиценций, что он ничего не желал, – хотя я не знаю как это допустить в человеке не мудром, – однако, будучи, как говорится, человеком не плохого смысла, он боялся, как бы не лишиться ему всего этого в одно несчастное мгновение. Ибо не трудно было понять, что все такое, как бы оно ни было велико, зависит от случая. – Ты, Лиценций, сказал я смеясь, видишь препятствие для этого человека в блаженной жизни в добром смысле. Поелику чем проницательнее был он, тем лучше видел, что всего этого может лишиться; этот страх сокрушал его, и он достаточно оправдывал народную поговорку, что лукавый человек искренен в отношении к своей беде.

Когда при этом и он и остальные улыбнулись, я сказал: однако, мы должны вникнуть в это внимательнее, потому, что хотя он и боялся, но не нуждался; а вопрос именно об этом. Ибо нуждаться значить не иметь, а не бояться утратить то, что имеешь. Между тем, он был несчастен потому, что боялся, хотя нуждающимся не был. Следовательно не всякий, кто несчастен, нуждается– Это, вместе с другими, одобрила и сама та, мнение которой защищал я; но несколько колеблясь сказала: Впрочем я, не знаю и еще не вполне понимаю, каким образом возможно отделять от нужды несчастие и, наоборот, нужду от несчастия. Ибо и он, бывший человеком богатым и всем обильно снабженным, и ничего, как говорите вы, не желавший большего, тем не менее поелику боясь лишиться всего этого нуждался в мудрости. Разве назвав его нуждающимся, если бы он имел нужду в серебре и деньгах, мы не назовем его таким, когда он имеет нужду в мудрости? – При этом все воскликнули от удивления; и я сам был не мало доволен и рад, что ею именно высказано было наилучшее, что я готовился предложить, из книг философов, как нечто великое и последнее. – Не видите ли, сказал я, что иное – многие и разнообразные доктрины и иное – дух преданный Богу? Ибо откуда произошло то, чему мы удивляемся, если не от Бога? – Решительно, воскликнул при этом Лиценций, ничего истиннее и божественнее этого не могло быть сказано! Ибо нет большего и бедственнейшего недостатка, как недостаток мудрости; и тот, кто нуждается в мудрости, не может нуждаться уже ни в чем решительно.

Итак, сказал я, скудость души есть не что иное, как глупость. Ибо она противоположна мудрости, и противоположна так, как смерть жизни, как блаженная жизнь жизни несчастной, т. е. без среднего чего-либо. Как всякий не блаженный человек – несчастен, а всякий не мертвый – жив, так, очевидно, и всякий не глупый – человек мудрый. Отсюда уже можно видеть и то, что Сергий Орат был несчастен не от того, что боялся как бы не лишиться известных даров фортуны, а от того что был глуп. Отсюда следует, он был бы еще несчастнее, если нисколько не боялся за эти столь случайные и колеблющиеся вещи, которые он считал благами. В таком случае он был бы более беспечным не вследствие мужества душевного, а вследствие умственного усыпления, и несчастливцем, погруженным в глубочайшую глупость. Но если всякий, лишенный мудрости, терпит великую скудость, а всякий обладающий мудростию, не нуждается ни в чем: то само собою следует, что глупость есть скудость. А как всякий глупый есть человек несчастный, так и всякий несчастный есть человек глупый. Итак неоспоримо, что как всякая скудость – несчастие, так и всякое несчастие – скудость.

Когда Тригеций сказал, что он не совсем понимает это заключение, я спросил его: В чем согласны мы в отношении этого довода? – В том, отвечал он, что тот нуждается, кто не имеет мудрости. – Что значит, говорю я, нуждаться? – Не иметь мудрости, отвечал он. Что значит, спросил я, не иметь мудрости? – Когда он на это молчал, я прибавил: не значит ли это иметь глупость? – Да, отвечал он. – Следовательно, сказал я, иметь скудость – не что иное, как иметь глупость; откуда уже необходимо называть иначе скудостию, когда речь идет о глупости. Хотя я и не знаю, как бы могли сказать: «он имеет скудость», или «он имеет глупость». Это было бы похоже на то, как если бы о каком-нибудь лишенном света месте мы сказали, что оно имеет темноту, что означает не что иное, как что оно не имеет света. Ибо быть темным значит не то, что тьма как бы приходила, или уходила; а значит просто – быть лишеным света подобно тому, как быть лишеным одежды значит тоже, что быть нагим. Ибо, с приближением одежды, нагота не бежит как бы какой-нибудь движущийся предмет. Таким образом, когда говорим, что некто имеет скудость, мы говорим также, как бы что он имеет наготу. Ибо скудость есть название неимения. Поэтому, чтобы выразить, насколько это возможно, свою мысль, – говорится: «он имеет скудость», т. е. как бы: «он имеет неимение». Итак, если доказано, что глупость представляет собою самую подлинную и несомненную скудость: то смотри, не разрешена ли уже предпринятая вами на себя задача. Между нами оставалось сомнение на счет того, разумеем ли мы иное что а не скудость, когда говорим о несчастии. Между тем нами приведено основание по которому глупость правильно называется скудостию. Итак, как всякий глупый есть человек несчастный, а всякий несчастный есть человек глупый: так необходимо признать, что не только всякий нуждающийся несчастен, но и всякий несчастный есть человек нуждающийся. Но если из того, что всякий глупый– несчастен, а всякий несчастный – глуп, выводится заключение, что глупость есть несчастие: то почему бы и из того, что всякий нуждающийся – несчастен, а всякий несчастный нуждается, не вывести нам заключения, что несчастие есть нечто иное, как скудость?

Когда все согласились с этим, я сказал: Теперь нам следует рассмотреть, кто не терпит скудости; ибо тот будет мудрым и блаженным. Скудость же есть глупость, и именем скудости, обыкновенно обозначается некоторого рода бесплодие и недостаток. Вникните, пожалуйста, поглубже, в то, с каким рачением древние люди составляли все или, как это очевидно, некоторые слова, в особенности для таких предметов, знание коих наиболее необходимо. Вы согласились уже, что всякий глупый человек нуждается, а всякий, кто нуждается, глуп; думаю, что вы согласны и с тем, что глупый дух есть дух порочный, и что все пороки духа заключаются в одном названии глупости. В первый день нашего состязания мы сказали, что распутство названо так потому, что оно представляет собою нечто отрицательное, и что противоположная ему воздержность получила свое имя от плода. В этих двух противоположностях, т. е. воздержности и распутстве, выступают особенно на вид бытие и не бытие. Что же теперь сочтем мы противоположным той скудости, о которой идет речь у нас? – Когда они несколько замедлили ответом, Тригеций сказал: Я назвал бы богатство; но вижу, что ему противоположна бедность. – Есть близость, заметил я; ибо бедность и скудость, обыкновенно, принимаются за одно и то же. Однако, следует найти другое слово, чтобы лучшая сторона не оставалась с одним именем, так чтобы сторона, представляемая бедностию и скудостию, обиловала словом, а сторона противоположная противопоставила ей одно лишь имя богатства. Ибо ничего не может быть нелепее, как скудость слова на той именно стороне, которая противоположна скудости– Если слово: полнота, применимо, сказал Лиценций, то оно кажется мне прямо противоположным скудости.

Может быть после, сказал я, мы потолкуем о слове обстоятельнее. Но при изыскании истины, не об этом должно стараться. Хотя Саллюстий, весьма разборчивый в словах, скудости противополагает достаточность, однако я противополагаю ей полноту. Но в настоящем случае мыбудем страшиться грамматиков; иначе пришлось бы бояться за небрежное употребление слов наказания от тех, которые оставляли нам для употребления свои имущества. – Когда они засмеялись при этих словах, я сказал; Так как я положил себе – не пренебрегать, когда вы углублены бываете в Бога, вашими умами, как некоторого рода оракулами, то приглашаю вас обратить внимание на то что означает это наименование (полнота); ибо, думаю, ничего нет более сообразного с истиною. Итак, полнота и скудость противоположны между собою; и здесь, подобно тому как в распутстве и воздержности, являются те же представления о бытии и небытии. И если скудость есть сама глупость, то полнота будет мудростью. Не без основания многие и воздержность называли матерью всех добродетелей. Согласно с ними и Туллий в одной народной речи говорит: «Пусть всякий понимает, как хочет а по моему мнению воздержность, т. е. умеренность и равновесие, есть величайшая добродетель»[5]5
  Orat. pro Dejotaro


[Закрыть]). И это вполне учено и вполне прилично. Ибо он в виду имел при этом плод т. е. то, что мы называем существующим, в противополоожность несуществующему, Но по причине простонародного образа выражения, на котором воздержность называется бережливостию, он свою мысль пояснил добавлением слов умеренность и равновесие. Эти два термина мы должны рассмотреть внимательнее.

Умеренность так названа от меры равновесия, – от веса. А где мера и вес, там не бывает ничего ни слишком большого, ни слишком малого. Итак полнота, которую противопоставили мы скудости, гораздо лучший термин, чем если бы мы употребляли слово преизбыток. Потому что под преизбытком разумеется излишество и как бы разлитие чего-нибудь чересчур переполненного. Когда этого бывает больше, чем сколько нужно, тогда бывает желательна мера; и слишком большое нуждается в мере. Поэтому крайний избыток не чужд скудости; и то, что больше, и то, что меньше, одинаково чужды меры. Если рассмотришь и выражение – обеспеченное состояние, найдешь и в нем понятие меры. Ибо обеспеченное состояние называется от обеспечения. А каким образом может обеспечивать то, что чрезмерно, когда оно часто делает более забот, нежели малое? Итак, все, что мало, равно и все, что чрезмерно, поколику нуждается в мере, впадает в скудость. Мера же духа – мудрость. Поелику же никто из нас не отрицает, что мудрость противоположна глупости, глупость же есть скудость, а скудости – противоположна полнота: то мудрость – будет полнотою. В полноте же мера, следовательно мера духа заключается в мудрости. Отсюда-то это знаменитое и не напрасно превозносимое это первое, практически полезное, правило жизни: «Ничего чрез меру»[6]6
  Terent., in Andria, act I, scen. 1.


[Закрыть]).

В начале нынешнего состязания мы сказали, что, если найдем, что несчастие есть не иное что, как скудость, то признаем, что блажен тот, кто не терпит скудости. Это теперь найдено; следовательно быть блаженным значит не иное что, как не терпеть скудости, т. е. быть мудрым. Если же вы спросите, что такое мудрость (ибо и она подлежит раскрытию и расследованию со стороны разума, насколько это возможно в настоящее время), то она – не иное что как мера духа, т. е. то, чем дух держит себя в равновесии, чтобы не слишком расширяться, ни сокращаться ниже полноты. А расширяется он в роскоши, в господствовании, в гордости и в прочем подобном, чем души людей неумеренных и несчастных думают снискать себе радости и могущество. Напротив, сокращается он в нечестности, страхе, печали, жадности и ином подобном в чем и несчастные полагают людское несчастие. Но когда он созерцает обретенную истину, когда – пользуясь выражением сего отрока – держится ее, и не волнуемый никакою тщетою, перестает обращаться к лживости статуй, груз которых сваливается и ниспровергается силою Божиею, тогда он не боится никакой неумеренности, никакой скудости, и потому, никакого несчастия. Итак, всякий кто имеет свою меру, т. е. мудрость, блажен.

Какая же мудрость должна быть названа мудростью, если не мудрость Божия? по свидетельству же божественному мы знаем, что Сын Божий есть не что иное, как Премудрость Божия (1 Кор, I, 24); а сей Сын Божий есть воистину Бог. Поэтому всякий имеющий Бога блажен, – положение с которым мы согласились уже прежде, когда приступали к этому нашему пиршеству. Но что такое, по мнению вашему, мудрость, если не истина? Ибо и это сказано: Аз есмь истина(Иоан. XIV. 6). Истина же, чтобы быть истиною получает бытие от некоей высочайшей меры, от которой она происходит и к которой, совершенная, возвращается. Для самой же высочайшей меры не полагается уже никакой другой меры; ибо, если высочайшая мера измеряется высочайшею мерою, то измеряется сама собою. Но необходимо, чтобы высочайшая мера была и мерою истинною, – чтобы как истина рождается от меры, так и мера познавалась истиною. Итак, не истина не была никогда без меры, ни мера без истины. Кто таков Сын Божий? – Сказано: Истина: Кто, не имеющий Отца, кто иной Он, как не высшая мера? Итак, кто приходит к высшей мере чрез истину, тот блажен. А это значит – иметь Бога в душе, т. е. услаждаться Богом. Все же остальное, хотя и от Бога, но без Бога.

Наконец из самого источника истины исходит некое увещание, побуждающее нас памятовать о Боге, искать Его и страстно, без всякой брезгливости, жаждать Его. Это озарение нашим внутренним очам исходит от оного таинственного солнца. Все то истинное, что говорим мы, от Него, – даже и в том случае, когда мы еще боимся смело пользоваться и смотреть на все своими или нездоровыми, или только что открывшимися глазами. И очевидно, что оно есть не иное что, как Бог, совершенство которого не умаляется никаким перерождением. Вполне и все в Нем совершенно, и в то же время это – всемогущий Бог. Но пока однако же мы только ищем, но из самого источника, из самой – пользуясь известным выражением – полноты еще не насыщены, – мы должны признать, что меры своей еще не достигли; и потому, хотя и пользуемся Божиею помощью, еще не мудры и не блаженны. Итак, полная душевная сытость, настоящая блаженная жизнь состоит в том, чтобы благочестиво и совершенно знать, кто ведет тебя к истине, какою истиною питаешься, чрез что соединяешься с высочайшею мерою. Эти три, по устранении тщеты разновидного суеверия, являют проницательным единого Бога в единую сущность. – При этом мать, припомнив слова, глубоко врезавшиеся в ее памяти и как бы пробуждаясь в своей вере, весело проговорила известный стих нашего первосвященника: «Призри, Троице, на молящихся!»[7]7
  Ambrosius,in hym.Deus creator omnium.


[Закрыть]) и прибавила: без всякого сомнения, блаженная жизнь – жизнь совершенная, и стремясь к ней, мы должны наперед знать, что можем к ней прийти только твердою верою, живою надеждою, пламенною Любовью.

Итак, сказал я, самая мера убеждает нас – прервать на несколько дней это наше пиршество; поэтому я возношу, по мере сил моих, благодарение высочайшему и истинному Богу Отцу, Господу и Свободителю душ. А затем – благодарю и вас, которые, единодушно приняв приглашение, и меня самого осыпали многими дарами. Ибо вы так много привнесли в нашу речь, что я не могу не признаться, что насыщен моими гостями. – Когда при этом все радовались и хвалили Бога, Тригеций сказал: Как бы мне хотелось, чтобы ты питал нас так ежедневно? – Во всем ответил я, должно сохранять и любить меру, если вам желательно наше возвращение к Богу. – После этих слов, так как состязание было окончено, мы разошлись.