Текст книги "Бифуркатор"

Автор книги: Август Зимин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

ПОХОРОНЫ ПУСТОТЫ

Уже утоптана земля,

И на нее цветы легли,

И все молчат, она одна

Еще кричит из-под земли.

The Matrixx

Я Сам

*

Мне казалось, что я только что закрыл глаза, открываю, а уже солнце бьёт в окно. Ночь пронеслась тёмным беспокойным пятном. С тяжёлой головой я уставился на телефон, что спал на соседней половинке кровати. Сердце заколотилось, я схватил его и активировал экранчик. Внизу высветилось:

10.30

24 июл.

Я откинулся на подушку и засмеялся про себя.

– Опаааарыш, ты мой слуга на весь день, – говорю я и смотрю на пустую кровать в углу. Гадёныш, уже слинял. Конечно, теперь весь день будет скрываться по друзьям, чтобы долг не отдавать, но я завтра ему припомню.

Тащусь в ванную чистить зубы. И всё же, я дурак. Поверил мелкому. И его убить мало! Выставил меня идиотом, хотя, троллинг тонкий, достойный восхищения. Поэтому, как только увижу опарыша, сначала восхищусь им, а потом убью. Да. Молотком, как он вчера и просил.

Дом пустовал. Отец на работе, мать, вероятно, снова в магазинах, опарыш смылся к друзьям. Я вновь делаю себе яичницу. Как-то отец, узнав, что я фигачу её каждый день, заметил:

– Мне бы так, но с моим холестерином яйца я вижу только во сне.

Шутка мне показалась пошлой. Я посмеялся, но всякий раз как лезу утром в холодильник, задумываюсь, вдруг есть яичницу каждый день и правда вредно? Хотя, в тринадцать ты вообще не веришь слову вредно. Поэтому, завтракаем в классическом варианте.

После, ещё несколько часов я пропадаю в сетях, в надежде выловить Веронику. Она то ли спит, то ли занята иными делами, меня даже укол ревности пронзает. Что в её жизни может быть важнее меня?

В итоге вновь звоню Стёпке и иду к нему. Серый возле дома занимается машиной, хотя, чёрт возьми, он всегда занимается ей. Русая голова выглядывает из-за открытого бампера, рука, сжимающая отвёртку, приветливо машет мне.

Тётя Марина, мать Стёпки и Серёги, усаживает нас пить чай с вишнёвым пирогом, который испекла сама. Мать у моего друга вообще приветливая, любящая сразу всех людей на планете. Её любимое занятие – ухаживать за собственным садиком во дворе, а так же готовить всякие вкусности из ягод и фруктов. Серый, вероятно, в неё пошёл.

А вот отец у Стёпки наоборот, часто ворчал, слова из него не вытянешь. И характер его подтверждался вытянутым лицом, острым носом и тонкими губами. Такими я себе часто представлял фашистов.

За ленчем мы беседовали в основном о девчонках, впрочем, о чём ещё могут говорить ребята. Хотел дорассказать о вчерашней выходке опарыша, но разговор сразу пошёл о девчонках. В общем, в тот день, мы решили опять с ними погулять, но до тех пор, пока они не позвонили и не вышли в сеть… решили, что не плохо бы порубиться в какую-нибудь игруху.

Компьютеры стояли и в комнате Серого и в комнате Стёпки, машины соединялись локальной сетью, поэтому мы немедля ушли в сетевую стрелялку, и день пролетел незаметно.

Прервала меня лишь мама, позвонив и строго спросив:

– Андрей где?

– Наверное, от меня скрывается, – усмехаюсь.

– Он хоть ел утром?

Я пожимаю плечами, поглядывая на прицел в центре монитора, и отвечаю:

– Ну конечно, не пойдёт же он к друзьям на голодный желудок.

– Не задерживайся, – последнее извечное напутствие всех мам.

И снова монстры-монстры-монстры!

Мы лежим со Стёпкой во дворе и смотрим на облачное небо, затягивающееся сумерками. Серый куда-то смотался, тётя Марина в нескольких метрах от нас окучивает розы.

– Ну что? Будем выискивать девчонок на сегодня? – спрашиваю.

– Думаешь, стоит? – задумчиво говорит Стёпка, жуя стебелёк, кажется, тимофеевки.

– Не знаю, уже поздно, но погулять с ними недалеко от дома можно было б.

– Ты этого хочешь?

– Ну, – я кошусь в сторону тёти Марины и снижаю тон. – Блин, Стёпка. Я всю ночь думал о Веронике. Ты видел её глаза?

Тут я соврал. О глазах Вероники я думал половину времени, остальную половину я очковал, что завтра проснусь снова в двадцать третьем июле.

– Видел, – беззаботно вздыхает Стёпка, глубоким взглядом сквозь очки изучая облака.

– Ты же ведь тоже хочешь погулять с Ольгой?

– Может быть, – отвечает друг.

– Слушай… – я сбиваюсь и стараюсь пробить одно из облаков взглядом. В нашем возрасте, задавая такие вопросы, стесняешься глядеть друг другу в глаза. – А ты с ней целовался уже?

– Естественно, – хмыкает Стёпка.

Мне становится легко, и я тут же признаюсь:

– Я с Вероникой тоже.

Повисает неловка пауза, и Стёпка вдруг говорит:

– Давай я позвоню им.

– Идея на пятёрку с плюсом, – улыбаюсь я.

Потом Стёпка достаёт сотовый и набирает номер Ольги. Я не слышу, что она говорит, но ответы Стёпки меня печалят.

– Они не могут, – вздыхает друг, отключая связь. Весь день были в городе, сейчас устали, говорит, как собаки… – Стёпка усмехается и с любовью разглядывает трубку. Ох, я знаю это чувство.

Мне пора бы домой, но я хочу ещё полежать в прохладней летней траве и порассуждать о девчонках. Этот разговор растворяет тебя словно кислота, только нежно и без боли, и твои молекулы рассеиваются в природе. В ласковой траве, во вкусном воздухе. Весь мир превращается в одно большое пульсирующее сердце. Он кажется красивым.

Я вытягиваю руку и смотрю на небо сквозь пальцы.

– Завтра обязательно пойдём с ними гулять. Я напишу сегодня Веронике, что если нужно в город, пойдём в город вместе.

– Если Ольга с вами, то и меня берите, – отвечает Стёпка, задумчиво поглаживая корпус телефона.

И мы снова молчим. Два влюблённых подростка.

Домой я возвращаюсь через полчаса, когда сумерки грозят превратиться в ночную тьму, и тётя Марина зажгла в кухне и на крыльце свет.

Мы с папой вернулись домой почти одновременно. Примерно в то время, когда мама начала собирать всех к столу, мы осознали, что Андрюшка не у друзей, он бесследно исчез.

**

Когда новый месяц стучит к нам в дверь, мы не знаем, каков он, пока не мелькнёт его хвост. Этим летом я открыл дверь августу, а на пороге стоял ассиметричный монстр, пугающий гнилым запахом и конечно с забинтованным лицом, как у Слендермена. Он протянул ко мне кракеновские щупальца ещё в конце июля, но я не мог сразу их почувствовать.

У каждого человека существует переходный период, когда он из ребёнка превращается во взрослого. И однажды ты оглядываешься назад и говоришь: о, а ведь именно тогда и произошёл обряд инициации.

Двадцать четвёртого июля начался мой.

Кто-то взрослеет после того, как первый раз влюбится, кто-то меняет место жительства, кто-то спасает мир от злобного учёного. Ну… последних я не знаю, а вот первых полным полно. У меня всё началось с исчезновения опарыша.

Двадцать четвёртого поужинал только я. Еда перемещалась по пищеводу нехотя, страх старался вытолкнуть её. Взгляд неотрывно следил за бледной матерью, которая ходила по кухне взад-вперёд и обзванивала всех знакомых. И всякий раз, когда на том конце отвечали нет, лицо мамы становилось ещё бледнее.

Отец уныло клевал хлеб, при этом тревога в его глазах достигла апогея, я никогда не видел папу таким. В итоге, мать обзвонила почти весь район, но Андрюшку никто не видел.

Я признался, что утром встретил лишь пустую кровать, что не знаю даже, завтракал он или нет. Тогда отец почесал под носом и произнёс:

– Судя по тому, в каком состоянии он вчера был, он ушёл, скорее всего, ночью или… – Отец оглядел кухню. – Или его похитили.

Мысль о том, что у нас в посёлке завёлся похититель детей, маньяк, убийца, не давали мне спать всю ночь. Что до матери и отца, так они и так не спали. Даже в три часа, когда беспокойная дрёма всё же выключила меня, я слышал, как папа с кем-то говорит по телефону.

Проснулся я в пять утра. Мне снилась окровавленная комната, тело брата и человек, у которого вместо лица размазанное пятно, ни дать ни взять Слендермен. Парень сверлил дрелью Андрюшку, а тот был уже мёртв. Во сне каждая капля крови казалась столь детальной, что я проснулся, задыхаясь, сразу почувствовав, как холодеют руки и ноги. Перед глазами всё ещё стояла оранжевая кепка человека без лица.

Как хорошо, что это был всего лишь сон…

И тут же мысли прерываются, когда я вижу в ночной тьме пустую кровать Андрюшки. Он всегда лежал там, каждую ночь, ни разу в жизни мама не отпускала его ночевать к друзьям. А сейчас мелкого в углу нет.

Я никогда не видел в брате что-то особенное. Ну мелкий такой человечек, любящий докучать и совсем без мозгов, но, чёрт, теперь его нет. Просто система жизни, алгоритм существования будто нарушился. Появилась пустота. Мне кажется, Андрюшка был всё равно что обувь. Когда ты идёшь по улице, и на тебе кроссовки, ты никогда не думаешь о том, какие они удобные и мягкие. Они просто есть. Всегда дожидаются тебя в прихожей, твоя нога забирается в них почти мгновенно, потому что ты привык к этим кроссовкам. Но если вдруг они исчезнут посреди прогулки… алгоритм собьётся, ты будешь чувствовать себя неловко. Что-то подобное случилось и с исчезновением Андрюшки, только на каком-то другом уровне.

Я снова ложусь в кровать, но уже на другой бок, чтобы перед глазами стояла пустая кровать брата. Я сжимаю кулаки и шепчу:

– Ну давай же, опарыш, я знаю, ты сильный. ты никуда не пропал. Ты должен вернуться завтра утром и сказать, Что нечаянно уснул в лесопосадке. Попади в яму и сломай ногу, в конце концов, гадёныш, но вернись! Тебя не может не быть… не может…

Я засыпаю.

Просыпаюсь я через четыре часа и сразу спускаюсь вниз. Гостиная пуста, на столе записка от мамы:

Ешь, что найдёшь. Уехали искать Андрея.

Так начались поиски моего брата. В тот день я съел всего лишь пару бутербродиков, и тут же начал звонить Стёпке. Почему-то меня захватывала мысль, как я звоню и рассказываю другу о случившемся!

Стёпку я разбудил.

– Опарыш исчез, – выпалил я. Меня хватило лишь на эти два слова, потом голос начал дрожать от волнения.

– Как исчез? – Голос Стёпки мгновенно пробудился.

– Ну… я… это…

Запинаясь, я рассказал другу события вчерашнего вечера. Стёпка долго молчал, а потом вдруг сказал такое, от чего я чуть не расплакался:

– Так а чего мы спим? Почему мы его не ищем!?

И мы действительно начали искать. Если взрослая команда начала с жилых районов, мы посчитали, что это глупо и рванули в лесопосадку и к Заводи. Я чувствовал, что вот сегодня, двадцать пятого июля, кто-то совершит героический поступок, скорее всего мы со Стёпкой. Найдём Андрюшку в яме со сломанной ногой, грязненького и голодного. Я уже видел перед глазами, как обнимаю опарыша и даю ему подзатыльник, а потом везу домой.

Вернулись со Стёпкой мы уже поздно. Голодные и уставшие. Объехали Заводь от границы до границы, но никого не нашли. У меня в гостиной собралось шесть человек, среди них и тётя Марина. Бледная мама велит мне разогреть вчерашний ужин, и тут же исчезает к поисковой группе.

Кухня пахнет лекарствами, кажется, успокоительными. Я разогреваю картошку и уношу тарелку наверх. Ем в комнате, и хоть время ещё раннее, забиваюсь в угол между сетной и комодом, и переписываюсь в аьске с Вероникой и Стёпкой. В голове царит хаом или пустота, или и то и другое.

Внизу то и дело вскрикивают голоса. В аське отвечаю редко, в основном смотрю в одну точку, и мне страшно. Вдруг Андрюшка уже мёртв.

Мёртв.

Само слово кажется иррациональным. Мёртв – это бывает с героями по телевизору, мёртв – это с персонажами из новостей, но в твоей жизни не может быть этого мёртва. разве смерть – это не выдумка взрослых, которой пугают детей?

Я засыпаю на полу в своём сухом и жёстком углу. Проснувшись посреди ночи, проверяю аську, и перехожу на кровать. Там засыпаю в одежде.

На следующий день поиски продолжаются. Утром я просыпаюсь от звонка Стёпки, который зовёт меня продолжать поиски. Я снова не умываюсь, не чищу зубы, наскоро ем и на велик.

В тот день мы прошерстили лесопосадку, наткнули на пару человек из поисковой группы. На сей раз искали долго, и только когда темнота совсем не дала ничего разглядеть, медленно побрели домой, покатывая справа от себя велосипеды.

– Чёрт, ты весь день ничего не ел, – говорю я Стёпке, сам ощущая дикий голод.

– Да фиг с ним, – отмахивается тот. – А вдруг за поворотом сейчас твой брат лежит и хрипит, а мы в самый последний момент развернёмся и уедем.

Я улыбаюсь. Стёпка, ты самый лучший дружбан на всём белом свете.

– По логике, – говорит он. – Если Андрюхи нигде нет в нашем районе, то выхода два. На КПП его ни в коем случае не пропустили бы, особенно без родителей, а особенно, если он исчез ночью. Значит, Андрей исчез, находясь внутри. Стену он тоже перелезть не мог.

– Да там перелезешь! – восклицаю я. – Даже если б он пролез три метра. он бы в колючей проволоке запутался.

– Вот-вот, – кивает Стёпка. – Значит, варианта два. Либо у нас в районе завёлся маниак, который держит твоего брата у себя, либо Андрюха ушёл через Заводь. И либо ушёл, либо… – Стёпка вздохнул. – Утонул. Хотя, есть ещё третий вариант, но он маловероятен.

– Какой? – спрашиваю.

– Что твоего брата похитили инопланетяне.

Во дворе я швыряю велик на газон и вбегаю в кухню. В этот день в гостиной всего три человека, не считая моих родителей. Отец на кухне, что-то разогревает в микроволовке. Увидев меня, он внезапно хватается за рукав моей футболки и встряхивает.

– Я не пойму! Мне и второго сына потом оплакивать!? На улице ночь, а ты где-то шляешься!

– Я… – слова теряются в горле, а отец отвешивает мне подзатыльник. Очень сильный подзатыльник. Я бы сказал, что это вполне можно назвать ударом, меня даже в сторону шкафа отшвыривает.

Мне больно и обидно, в проёме замечаю тётю Марину.

– Мы со Стёпкой Андрюху искали, – еле выдавливаю я. Чёрт, ну до чего ж всё-таки обидно. Отец никогда не поднимал на меня руку, и даже не кричал так серьёзно. А сейчас даже не извиняется. Достаёт из микроволновки тарелку с картошкой, швыряет на стол и рявкает:

– Ешь!

А потом уходит в гостиную. Он что, мне ужин готовил или свой отдал? Мне хочется унести тарелку наверх, но я боюсь разгневать родителей, поэтому неслышно приземляюсь на стул в кухне. Тётя Марина тут же садится рядом.

– Не расстраивайся, Артёмка, – шепчет она. – Сейчас такое время, что все на взводе.

Я хмуро жую хлеб. Аппетит пропал.

– Вы только Стёпку не наказывайте, – хрипло едва слышно говорю я.

– Нет, я же понимаю, он помогает другу, – улыбается тётя Марина.

И вдруг я начинаю плакать.

– Я хочу чтобы Андрюшка вернулся, – всхлипываю я. – Куда этот идиот ушёл?

Тётя Марина меня обнимает, и я благодарю её. Она прячет от мира мои слёзы. Пусть и правдивые, но мне за них стыдно.

На следующий день, двадцать седьмого, Андрюшку объявили в официальный розыск. По району начала сновать полиция. Начался их трёхдневный поиск, но мы со Стёпкой всё равно искали, теперь уже в районах близ лесопосадки. А двадцать восьмого к нам присоединился Серый. Он возил нас на машине по всему городку, а вечером мы со Стёпкой снова поехали в лесопосадку. Мы там всё уже обшмонали, но знаете же то чувство, когда кажется, что ты куда-то не заглянул, что-то пропустил, как раз то место, где умирает искомый тобой человек.

Последняя ниточка надежды лопнула, когда вновь с наступлением темноты мы возвращались домой.

– Сюда больше не поедем, – бурчу я.

– Почему? – спрашивает Стёпка.

– Ты логик! Подумай! – язвительно отвечаю.

Стёпка вздыхает.

– В принципе, да. Если он застрял двадцать четвёртого в лесу, и так и не мог до сих пор выбраться, то завтра к утру он на сто процентов будет мёртв.

– Извини, – тихо лепечу я. – Веду себя как сволочь.

– Ничего, я же тебя понимаю, – Стёпка обнимает меня за плечи левой рукой. – Брата я тебе не заменю, но помогу всегда. Мы с тобой тоже своего рода братья.

Ночью чувство безнадёжности даёт о себе знать. Я долго не сплю, смотрю на кровать Андрюшки, и чёрная мысль плоской глыбой застилает мой мир. Уже поздно. Уже совсем поздно! Мой мелкий опарыш мёртв. Он больше не будет надоедать с компьютером, просить поиграть с ним в плейстешн, и не подбежит в школе, чтобы рассказать, как за ним охотятся пацаны. Какая-то тварь поставила в моей жизни пробел. Я будто перенёсся в другую реальность.

Всю ночь я спал плохо.

На следующий день мы прекратили поиски. Вот когда умирает надежда. Конечно, мы походили по окрестностям, но уже вяло. Что толку? Жители нашего посёлка обследовали каждый камушек, полицейские ищут второй день, заглядывают ко всем в дома. Андрюшка просто исчез, испарился. Либо он действительно утонул, либо его похитили инопланетяне.

У всех в жизни происходят взрывы. Моменты, которые меняют твой мир окончательно и бесповоротно, переворачивая бытие с ног на голову. Но после любого взрыва жизнь постепенно возвращается в норму.

Нет, прежней, как до взрыва, жизнь уже не будет, но твой разум приспосабливается к новым вводным данным и продолжает жить. Количество человек по вечерам в нашей гостиной уменьшалось, пока двадцать восьмого не остались только мать с отцом, люди вернулись в семьи, на работы, в душе, конечно, счастливые, что с их детьми всё в порядке. А двадцать девятого и я смирился, что брат исчез, что он мёртв и теперь мне придётся жить без него. Я не стал прежними Артёмкой, потому что какая-то мразь, если Андрюшка всё-таки не утонул, отщипнула от меня кусочек счастья. Но двадцать девятого числа уже никто моего барта не искал, кроме парочки вялых полицейских. Хотя, именно в тот день начали проверять Заводь.

Мать с отцом тоже перестали заниматься поисками, исследование водных территорий лишь ещё на несколько дней возродили в них остатки надежды. Хотя, в душе, конечно, они молились, чтобы на илистом дне тело Андрюшки так и не отыскали.

Впрочем, его и не отыскали.

Тридцать первого июля, когда последняя лодка уплыла и последний водолаз послал всех нафиг, мы со Стёпкой сидели на берегу. Хотели искупаться, но я лишь окунулся. От одной мысли, что здесь на дне может раздуваться тело моего брата и кормить раков, мне становилось неловко. Стёпка понырял подольше, но потом всё же вылез, скорее из чувства солидарности.

За прошедшие дни я видел Веронику несколько раз. Двадцать восьмого мы немного поплакали, а вчера лишь перекинулись парой слов. Моя любовь взяла небольшой отпуск, оставив пустое сердце в полном распоряжении пустой грусти.

– Послушай, – Стёпка надел очки, подтянул ноги к подбородку, капли с носа закапали на его правое колено. – Ты говорил, что двадцать третьего Адрюха очень странно себя вёл, да?

– Да, – кивнул я, вспоминая тот день.

– А уже утром он исчез, так?

– Да.

– Хм. Помню, ты говорил, что он просил его убить, голым на воротах скакал…

– Да какое это уже имеет значение? – ворчу я.

– Послушай, а что он вообще тебе говорил? Вспомни.

– Зачем?

– Ну всё же.

Я покопался в памяти. Казалось, это произошло вечность назад.

– Кроме того, что вёл себя как псих, он рассуждал о Вселенной и Космосе. Знаешь, ему это совсем не свойственно.

– Что подтверждает теорию, что твоего брата похитили инопланетяне, – говорит Стёпка.

Я мрачно кошусь на него.

– Стебёшься?

– Скорее да, чем нет, – виновато пожимает плечами друг. – Пытаюсь как-то разрядить обстановку. А вообще, рассказывай дальше. Что-то конкретное он говорил? Может, какие-то постулаты, которые он не должен знать? Или ещё что?

– Да я и не помню, но… – меня осеняет. – О! Он говорил на ночь… точно! – Я вспоминаю, что не рассказал этот факт никому. – Ты видел фильм День Сурка?

– Там где парень застрял в одном дне?

– Да! – восклицаю я. – Вот опарыш мне то же втирал. Он утверждал, что мы все уже в который день проживаем двадцать третье июля. И дескать, мы этого не замечаем, а только он замечает.

Стёпка хмурится.

– Но сегодня уже тридцать первое июля.

– Вот, – киваю я, и огонь внутри снова стихает, уступая место пустоте. – Хотя, я ему чуть не поверил.

– Были поводы?

– Ну помнишь, он утром предсказал, что на меня зубная паста набросится, какие продукты мама купит. В общем, всё досконально. Вот я и испугался. Но на следующий день проснулся двадцать четвёртого. Так что вот…

– Хм, – Стёпка нахмурился. – У меня всё-таки ощущение, что тут не обошлось без каких-то сверхъестественных структур.

– Опять стебёшься? – мрачнею я.

– Отнюдь, – качает головой друг. – Возможно, кто-то третий уже несколько раз показывал Андрюхе двадцать третье июля, а может, – Стёпка посмотрел на меня. – Может, мы и правда возвращались все в один и тот же день, только мы ничего не помнили, а он знал. Что если это был своего рода эксперимент, посмотреть, как человеческий мальчик будет на это реагировать.

Представьте, что по носу куклы ударили молотком, или что тебя мама за ужином спрашивает про логарифмы и интегралы. Наверное, такое же у меня было в тот момент лицо. Я будто относился к разговору как к серьёзной информации и в то же время ловил себя на мысли, что занимаюсь глупостями.

– Двадцать три раза мы все вернулись в одном дне, потом всё-таки вырвались, – говорю я. – Но куда исчез мой брат?

– Его забрали, – спокойно ответил Стёпка. – Чтобы исследовать последствия. Может даже это не инопланетяне, просто кто-то. Если тебе удобнее верить в нечто реальное, представь, что это правительственная организация, и это был их эксперимент. Сейчас Андрюха где-то в их лаборатории. – Стёпка замирает и думает.

– И… ты правда в это веришь? – осторожно спрашиваю.

Стёпка вдруг улыбается и хлопает меня по плечу:

– Знаешь, когда твой брат просыпается утром, начинает рассуждать о Вселенной, предсказывает каждый твой шаг, а потом говорит, что мы проживаем этот день в двадцать третий раз… я бы задумался.

После этих слов по моим ногам побежали мурашки. Мне стало по-настоящему страшно. О всяких сверхъестественностях мы в тот день больше не говорили. Возможно, Стёпка бы уже тогда сообразил свою правильную теорию, но истина отодвинулась от нас ещё на пару недель, потому что на следующий день умерла его мама, тётя Марина.

Помните, я сказал, что август ворвался в мою жизнь ассиметричным монстром…

***

В здании с юридической компанией, которую в тот день посещала тётя Марина находилась туристическая фирма «Горячие Туры», которая, конечно же, зарабатывала в разы больше денег, нежели любоё другой кооператив, располагающийся в трёхэтажной коробке из обшарпанного кирпича. В связи с внушающими откатами, турфирма могла позволить себе повесить над главным входом вывеску именно своей компании. Почти девяносто килограммов пластика и железа оповещали каждого прохожего вульгарно кричащими буквами: ГОРЯЧИЕ ТУРЫ.

В тот день цепь, поддерживающая один из краёв вывески, лопнула, и громадина понеслась вниз по всем правилам математического маятника. На другом конце амплитуды стояла тётя Марина. Вывеска ударила по лицу, прямо в переносицу. Стоит ли говорить, что почти десять центнеров раскололи череп мамы Стёпки. Нет, совсем не так, как сразу представляется, словно арбуз, упавший на асфальт. Удар спровоцировал нехилую и смертельную трещину.

Я бы мог пропустить дни смерти тёти Марины, но в моей историю они сыграли немаловажную роль.

Первого августа я отправился в больницу, в женщине ещё теплилась жизнь. Впрочем, умрёт она только третьего, всё оставшееся время промучается почти не приходя в себя.

Об инциденте я узнал у Серого. Встретил последнего в слезах на пороге дома. Он рассказал о случившимся в двух словах и заметил, что Стёпка с отцом сейчас в больнице.

Я прямиком направляюсь туда. В дороге, несмотря на новое свалившееся горе, отмечаю отсутствие пустоты. Наконец-то я принял смерть Андрюшки как данное, и теперь меня волнуют какие-то вещи кроме.

И потом случилось это. Может быть, видение являлось знаком, может, я сам себя накрутил. Узнав в приёмном покое номер палаты Марины Герундовой, я поднимаюсь на второй этаж. В отделении для особо тяжёлых пациентов в передних стенах каждой палаты зияет пластиковое окно, чтобы медсёстрам удобнее наблюдать за состоянием пациентов и успеть заметить что-то необычное.

Издали, с другого конца коридора узнаю силуэт Стёпки. Приближаюсь к нему, гладкий, словно каток, пол съедает звук моих шагов. Я уже в десяти метрах от друга, который стоит у палаты и смотрит на папу и маму за стеклом, а потом…

Я тоже перебрасываю взгляд на тётю Марину, и меня ударяет. Серьёзно, боль пронзает мою голову молнией. Там, на кровати, закутанная в белое одеяло лежит женщина с перемотанной бинтами головой. И если бы совсем без лица, как Слендермен, но у тёти Марины оставлен только рот. Как будто вот именно этого мне не хватает для полного образа.

(…полного образа чего…)

Белое пятно головы с губами и… серыми грязными клыками!

А потом Стёпка замечает моё отражение и оборачивается. Я смотрю на него и ещё не могу прийти в себя. Пот течёт по спине, дыхание дрожит. Видно, что Стёпка держится молодцом, пока не видит меня. Осунувшиеся глаза под очками начинают моргать, губы трясутся.

– Всё… мы… выберемся, – лепечу я.

А потом Стёпка плачет, подходит ко мне и обнимает. Я стою столбом и смотрю на белую голову с красным ртом…

Я на время теряю друга, и ко мне возвращается сонная пустота. Кровать Андрюшки снова напоминает о младшем брате. Ловлю себя на автоматических движениях, когда поворачиваешь голову от компьютера, чтобы поделиться с мелким интересной новостью, обязательно ехидно назвав Андрюшку опарышем.

Второго августа мы коротко беседуем со Стёпкой. А третьего я лежу на бескрайней Красной Площади, смотрю в потолок, серый, как и моя нынешняя жизнь, а потом звонит телефон, зажатый в руке. Стёпка. Я уже не жду хороших новостей, костлявые ангелы удачи умерли, счастья не осталось. Я могу сказать только одно слово:

– Алло.

Булькающий голос Стёпки задыхается и плачет, я даже не удивляюсь этому.

– Она умерла… – захлёбывается он. – Представляешь… моя мама умерла…

Молчу, единственные слова, вертящиеся в голове: я знал, что так всё получится, – я не могу произнести Стёпке. Тот ждёт некоторое время и связь обрывается. Уставшая рука бессильно падает на кровать, но пальцы сжимают корпус телефона до мертвецкой белизны в костяшках. На некоторое время Стёпка, как и я, выбивается из реальности.