Текст книги "Водолей и Весы"

Автор книги: Авдей Каргин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Авдей Каргин
ВОДОЛЕЙ И ВЕСЫ
_{Рассказ}

Эта история началась с одной случайной встречи.

– В тебе большая сила, – сказал ему тогда Федор, – Ты и сам не знаешь, какая. Я тебе одпо скажу: не лезь наверх. Это не твое.

Володя улыбнулся. О том, чтобы лезть наверх, он и не думал. А вот о другом, что теперь захватило его, он раньше не догадывался.

С Федором Свешниковым он столкнулся месяца два назад на опушке густого леса. Оба покосились на грибные трофеи друг друга и вдруг легко разговорились. Федор был могучего сложения человек лет сорока, под высоченным лысым до макушки лбом горели карие глаза. Володя был лет на десять моложе, но они враз подружились. Он стал наведываться к Федору в деревенский дом, где тот жил совсем один. 13 первый же приход Володи, когда стоял он у калитки под проливным дождем, держа над собой уже бесполезный зонтик, Федор сказал, спокойно улыбаясь:

– Ишь, разыгрался. Отпустил я его, он и разыгрался.

– Кого отпустил? – спросил Володя, взойдя на крыльцо.

– Да дождь. Он, вишь, давно норовил: а у меня крыша разобранная была. Ну я и держал его. Три дня держал. Крышу вон кончил, дождь отпустил.

Володя посмотрел на Свешникова с восхищением и страхом. «Если он и сумасшедший. – подумал, – то уж очень диковинный и симпатичный сумасшедший».

Как-то он застал Федора за рубкой дров. Легко и нежно опускал он зажатый в ручищах топор па кряжистые кругляши, которые тут же тихо разваливались на ровные половинки.

– Дай мне попробовать, – попросил Володя в приступе того минутного восторга, который охватывает горожанина при виде косы или топора.

Федор молча протянул ему топор. Володя установил полено, размахнулся и нанес отчаянный удар. Топор косо вошел в бок вязкой березы и застрял. Володя вытащил его и ударил снова еще яростней. Топор намертво увяз в равнодушном полене.

– Не так надо, – сказал Федор. – Ты руками лупишь, а надо – мыслью.

– Это как? – не понял Володя.

– Подыми топор да опускай спокойно, а как он входить в полено станет – подумай, что полешко это пополам – пых.

Что-то внушительное почудилось Володе за этими словами. Он вскинул топор, заставил себя увидеть это проклятое полено раскроенным надвое и ударил без суеты, даже нежно. Полено с легким щелчком развалилось на две одинаковые половники. Он выбрал колоду потолще, попробовал – получилось. За полчаса изрубил Володя гору дров и вдруг почувствовал себя властелином вещей.

Потом они пили чай.

– Послушай, а можно совсем без топора, одной мыслью? – спросил Володя.

Федор поставил чашку, посмотрел на него внимательно и сказал неторопливо своим басом:

– Можно. Только трудно это.

– А как? – загоревшись, выпытывал Володя.

Свешников взял чайную ложечку из нержавейки, положил на чистое место стола и сказал:

– А ну, двинь.

Володя испуганно глянул на ложку, а потом, почувствовав вдруг успокоение и силу, представил себе, как этот блестящий кусочек металла бежит по краю стола. В тот же миг ложка тихо тронулась с места, поплыла вдоль клеенчатой складки, как-то нехотя подъехала к краю и упала на пол с тусклым звяком. Вот тогда-то Федор и сказал ему:

– В тебе большая сила!

– Поздравь меня, Судариков, – сказала Леля, – меня поставили на двенадцатое ноября. Ты рад?

– Лелочка, еще бы! – Володя вскочил и, подбежав к Леле, принялся ее целовать.

– Ну ладно, Судариков, – говорила Леля, увертываясь, – Волобуев хотел просунуть своего аспиранта, по за меня вступился сам Склянкин.

Леля занималась астрономией и вот готовилась защищать диссертацию. Что-то там об устойчивости планетных орбит. Володя же работал ассистентом на кафедре физики одного института. Имеете с Лелей они учились в университете, по окончании которого поженились. «Вот теперь у меня будет жена-кандидат», – вздохнул Володя, когда Леля убежала. Сам он диссертации писать не собирался, поскольку, как постепенно выяснилось, физику терпеть не мот. Как занесла его судьба на физфак, он и сам диву давался. Но сделанного но воротишь, и теперь он изнывал на лабораторках, вдалбливая бойким и нахальным студентам устройство баллистического гальванометра или тонкости опыта Милликена. Сам же был мечтателем, поигрывал в шахматы и тайно шкал стихи, а написав – никому не показывал, даже Леле, которую очень любил.

У Лели дела шли хорошо. Была она веселой, способной, удачливой. Сломив сопротивление довольно трудной темы, она вышла на финишную прямую и гордо ждала триумфа. Впрочем, не ее успехи тревожили Володю. Хуже было другое. Вокруг Лели постоянно роилась туча блестящих поклонников. Романтики-астрономы, разъезжающие по дальним горным обсерваториям и толкующие про квазары, пульсары и реликтовое излучение. Рослые загорелые кандидаты, доценты, доктора. «А кто я? – спрашивал тебя Володя с горечью. – Что я собой представляю?»

На Москву надвигался теплый и нежный вечер бабьего лета. Володя не спеша брел по Гоголевскому бульвару и от нечего делать искал рифму к слову «эспандер». «Может быть „испанец“?» – подумал он, но тут же сообразил, что подобную рифму дал бы Евтушенко, а ему хотелось переплюнуть поэта. Отвергнув еще пару вариантов, он наконец нашел: «заспан до дыр». «О!» – сказал он. Рифма ему понравилась. И сию же минуту сложился бессмысленный стишок: «Этот эспандер, старый испанец и вольтерьянец, – заспан до дыр». Володя нараспев бормотал свое сочинение и вдруг увидел Лелю. Она шла под руку с молодым человеком в ярко-желтой куртке. Это был ее коллега Игорь Бусел. В прошлом году они с Лелей присутствовали на банкете по случаю Игоревой защиты. Володя потешно спрятался за дерево. Ревновал ли Лелю? О, да. Подозревал ее? Ни в коем случае. По почему же он трусливо скрылся за этим толстым тополиным стволом?

Вернувшись домой, Володя сел за письменный стол, заваленный Лелиными бумагами, и уставился в окно. Вдруг взгляд его упал на листки папиросной бумаги, чуть шевелящиеся от сквозняка. Прописными буквами было напечатано: «АСТРОЛОГИЯ. НОВЫЕ НАДЕЖДЫ».

Он пододвинул всю пачку и начал листать. Сначала шел какой-то псевдонаучный треп, мелькнуло имя Нострадамуса. Потом пошли гороскопы. Бросился в глаза заголовок: «Женщины Весов». Володя стал читать: «Знак воздуха. Влияние Венеры, щедро награждавшей их изяществом и способностью любить. Под этим знаком родились Бриджит Бардо и Софи Лорен. Их главное занятие – любовь. Они любят спать допоздна, обожают украшения и лакомства…» Вот и его Леля может в одни присест съесть банку варенья. Он нашел даты. Весы: 24 сентября – 23 октября. Так и есть, у Лельки день рождения через неделю. Он принялся читать дальше. «…Они ненавидят упреки, сцены и различные осложнения. Малейшее противоречие. вызывает у них слезы и гнев…» Точно-то как, батюшки мои! «Они избалованы, – продолжал он чтение, – эгоистичны, но ласковы, как дети, и быстро забывают хорошее и плохое. Любят комплименты и переходят от увлечения к увлечению». Володя поежился. Так, но где же ее способности? А, вот: «Характер легкий, ум ясный. Рожденный под знаком Весов чаще всего баловень судьбы. При некотором поощрении работает с энтузиазмом. Его цвет – зеленый, пиши и коричневый. Камень – опал. День – суббота и среда, но не пятница. Месяц – август, но не сентябрь. („Сейчас как раз сентябрь“, – вспомнил Володя). Брак – Близнецы и Водолей».

«Так, – подумал Володя. – Ну, хорошо, а кто же я?» Оказалось – Водолей. Он углубился в текст. «Знак воздуха. Под покровительством Сатурна и Урана. Характер мечтательный, натура эмоциональная. Влияние Сатурна обрекает Водолея на покорность судьбе. Эти планета несбывшихся мечтаний, меланхолии, грусти».

«Ах как похоже», – подумал Володя. И глаза его едва не увлажнились. «Уран, – читал он дальше, – напротив, планета действий, вдохновительница ученых. Поэтому характер Водолея противоречив: с одной стороны – мечтательность и покорность судьбе, с другой – энергия, дерзание, активность…» Володя пропустил несколько абзацев, потом наткнулся на такое вот утверждение. «Водолей скромен, сдержан, редко обременяет других просьбами. Он может стать отличным ученым, особенно физиком или астрономом».

«Это я-то, физик и астроном!» Листая дальше, Володя наткнулся на главу «Как составить точный гороскоп». Он выписал то, что относилось к нему:

Знак зодиака – Водолей.

Ведущая планета – Сатурн, Уран.

Планета декады – Сатурн, Луна,

Планета дня – Венера.

Планета года – Луна.

Планета цикла – Сатурн.

Если верить астрологам, то он, Владимир Судариков, есть сплетенное взаимовлияние четырех планет. «Вот ведь чушь, – думал он, выписывая свой „точный гороскоп“, – а как завораживает!» Оказалось, что судьбу его ведут в основном два небесных тела – Сатурн и Луна, «Влияние Луны несет с собой глубокую восприимчивость, развитую интуицию, а вместе с ними и подвластность настроениям, нерешительность… Требуется большая самодисциплина, чтобы уберечься от праздности, к которой склоняют Луна и Венера, от расплывчатой мечтательности, от бессмысленной траты сил». А Сатурн?.. Эта планета выплеснула на него всю апатию, синюю меланхолию, робость, мелочное самокопание и тоску. Вот угораздило родиться под несчастной планетой!

«А ну посмотрим еще кого-нибудь, – Володя вспомнил ярко-желтую куртку рядом с Лелей. – Вот, скажем, этот Бусел. Веселый, уверенный. Кажется, он родился в конце марта, Лелька еще звонила, поздравляла. Так, это будет… Овен. Что же тут?» Володя стал читать:

«Овен – знак огня. Покровительство Юпитера и Марса. Характер сильный, натура властная. Рожденные под знаком Овена одарены жизненной силой и энергией…» Вот оно как! Пришла в голову мысль проверить гороскопы на друзьях. Он припоминал их дни рождения и чем больше читал, тем больше находил поразительных совпадений. Встречались и неточности, но совпадений было куда больше. «Так можно мистиком стать. Жалким человечком, верящим в эти сказки, – размышлял Володя. – Поверь в них хоть чуть-чуть, а там пойдет, покатится…»

Динькнул звонок, Володя побежал открывать. Вошла Леля.

– Судариков, ты дома?

– А где ж мне быть? – мрачно ответил Володя.

– Ты почему такой бука?

– Не знаю. Может быть, этой чепухи начитался, – он тряхнул папиросными листками.

– Ах, это. И как впечатление? Интересно?

– Интересно, – согласился он. – Но объясни, что это такое?

– Юра Гаевский перевел. На Западе сейчас бум астрологии. Он дал почитать для общего развития.

– И вы, астрономы, в это верите?

– Ну что ты, Судариков. Но забавно, согласись.

– Забавно, – сказал он.

В перерыве между занятиями на кафедре зашел разговор о психотронике.

– Под Калугой, в Алабышеве один дед живет, ему уже девяносто, – рассказывала старший лаборант Эвелина Семеновна. – К нему больные едут отовсюду. А он, дед, только глянет – и сразу решение готово: или будет лечить, или прогоняет.

– И вы, Эвелина Семеновна, в деда этого верите? – спросил ассистент Алик Григорьев, высокий, сутулый, в очках.

Эвелина Семеновна пожала плечами, закуривая сигарету.

– Приспичит – поверите, – кисло изрек доцент Адонис Петрович Мурашкин.

– Ну уж, извините, – начал вскипать ассистент Гришук, крутя длинным носом и жилистой шеей, – тогда надо наплевать на всю науку, которая уже триста лет со времен Галилея…

– Господи, да причем здесь наука? – Эвелина Семеновна снисходительно выдохнула дым, – Вот вы можете мне сказать, что есть человек? А? Кстати, вы не видели фильма, где Жозе Ариго кухонным ножом снимает катаракту? Нет? Советую посмотреть.

– А где? – наивно спросил Гришук.

– Лечение, спириты там всякие – еще куда ни шло, – сказал Адонис Петрович. – Тут все же какое-то взаимодействие организмов. Но вот с телекинезом я никак по могу согласиться. Чтобы без всякого физического агента человек воздействовал на мертвую вещь – это уж чистая мистика.

– Ну почему же без агента? – возразил Алик Григорьев. – Говорят, пальцы способны излучать ультразвук. Давайте-ка прикинем, какая нужна мощность, – Алик подошел к доске, взял мел, чтобы удержать па весу, скажем, шарик от пинг-понга.

Мел заскрипел по доске.

– Чепуха, – махнул рукой Мурашкин. – Вот скажите, Володя, ведь правда – телекинеза быть не может?

– Ну почему же… – тихо ответил Володя и покраснел.

Наступил Лелин день рождения. У Судариковых собрались гости. Леля испекла свой фирменный пирог с капустой. Было весело и шумно. Поздравляя Лелю, Игорь Бусел произнес витиеватый тост и вручил подарок – маленький знак Весов на тонкой цепочке.

– Вот это мудро, – закричала густым басом высокая румяная блондинка, Ленина подруга Наташа, – какой же это астроном без своего знака зодиака!

И тут же возник спор об астрологии.

– А что, – говорила Наташа, – в устройстве мира не все еще понятно. Но может и вправду действуют па нас планеты.

Наташа работала в редакции одного популярного журнала и отличалась широтой взглядов.

– Умница, Наточка, я тоже за астрологию, – закричала Леля. Игорь Бусел скептически улыбнулся.

– Ну да, – оказал, слегка запинаясь, Юра Гаевский, маленький взъерошенный усач, чем-то похожий на Дениса Давыдова, – ты, Игорь, конечно, за рафинированную науку.

– Допустим, – ответил Игорь. – А ты полагаешь, что возможна другая наука, так сказать, рука об руку с чертовщиной?

– А данные Кукушевского тебе ничего не говорят?

– Слыхал я все эти – Кукушевский, Лоуэл, болтовни-то много.

– Почему же болтовни? – сказал Юра с легкой обидой.

– Могу сказать определенней – не болтовня это, а лженаука.

– Что это такое – лженаука? – закричал Юра. – А твоя прекрасная наука застрахована от ошибок?

– Дело не в ошибках, а в определенных правилах действий и языке. По одним правилам – наука, по другим – что-то иное.

– А я тебе скажу так. Пока возможен свободный спор, как на афинской площади, никакой лженауки не будет. И весь вред не от лженауки или каких-то лжеидей, а от декретированных истин. Вот когда наука вместо аргументов начинал давить авторитетом – вот тогда и получается лженаука. А так спорь звездах сколько влезет вреда не вижу.

– Ну да, такой демагогией можно оправдать и астрологию, и хиромантию, и графоманию… – раздраженно начал Игорь, рубя рукой воздух.

– Графологию – ты хотел сказать, – заметил Юра, – а вообще у тебя типичный снобизм ученой братин, возлюбивший свою цеховую узость, кое-что узнавший, но вообразивший, что знает все.

– Ребята, кончайте спорить, давайте лучше выпьем, – сказал Володя, вставая. – Посмотрите, у всех налито?

На другой день с утра у Володи не было занятий, и он, перемыв посуду, поехал к Федору. Тот задумчиво сидел на опрокинутом ведре у деревца черноплодной рябины. Услыхав скрип калитки, он поднял голову и сказал вместо приветствия:

– Все обсуждают…

– Кто? – не понял Володя.

– Да на конгрессе.

– На каком конгрессе?

– Да я и сам не знаю. Конгресс идет. Спорят, спорят. Про космос чего-то.

– Ты-то как их слышишь?

Федор посмотрел на него ясными глазами.

– А вот, – ответил, – рябину снимал, да и услышал вдруг. Вроде как радио.

– Интересно?

– Я тебе потом расскажу, а ты посмотри в газетах – может, встретишь где.

– Послушай, Федор, ты под каким знаком родился?

– Ну подо Львом, – неохотно ответил тот. – А чего это ты?

– Скажи мне, знаки эти, планеты – действуют они на нас, на судьбу нашу?

– Вон ты о чем, – протянул Федор. – А ты как думал?

И Володя вдруг понял – действуют.

Леля тихо и мирно дышала. Володя ворочался в постели. Белый луч чертил на стене таинственные знаки. «Луна», – вздохнул Володя. Нет, к луне у него не было претензий. Эта бледная красавица делала жизнь приятней. «А что, – подумал он, – если бы у Земли не было спутника? Или было два, как у Марса? Вся земная поэзия пошла бы другим путем. Не было бы „Лунной сонаты“. И так далее и тому подобное. Нет, луна – это хорошо». Ни почему-то взъелся Володя на далекий Сатурн – планета слабых, беспочвенных мечтателей, планета грусти, лени и разбитых надежд. «Ничему я не родился под Юпитером? – думал он, крутясь под одеялом. – Или под Марсом…» Он вспомнил, чем награждает своих подопечных этот воинственный бог. Силой и решительностью, авантюристической жилкой и любовью к бродяжничеству, азартом, огнем, страстью… «Вот и был бы я бродягой с горячим и решительным Сердцем. Ну и почему я не родился под Марсом?» И засыпая, он так ясно представил себе, как холодный опоясанный Сатурн срывается с места и уносится вдаль, а на его месте утверждается огненно-красный суровый Марс.

Марс воспаленной точкой висел над горизонтом. Ветер разодрал в клочья сизые ватные облака. Двое стояли у борта небольшого суденышка, готовившегося с утра и очередной раз распахивать глади Азовского моря. Стоящие молча поплевывали в черную воду. Вдруг один из них поднял голову, глянул в небо и дернул приятеля за рукав с тускло светящейся флотской нашивкой.

– Григорий Иваныч, ты только глянь, – сказал он изумленно, тыча пальцем в сторону горизонта, – ты только глянь!

Под куполом обсерватории было спокойно. Молодой астроном Лева Кислюк, жуя бутерброд с сыром, бурча под нос и пританцовывая, приближался к телескопу. Настроение было отличное. Последняя серия снимков колец Сатурна, и его работа закончена. Телескоп, урча плохо смазанным часовым механизмом, медленно поворачивался в сторону этой внушительной планеты, опоясанной серебристыми полосами знаменитых своих колец, открытых еще, кажется, Галилеем. Лева привычно стукнулся о стремянку и, потирая ушибленную коленку, заглянул в окуляр и стал «фокусироваться». Бутерброд выпал у него изо рта. «Ва-ва», – сказал он и лязгнул зубами. Последний раз хотел он взглянуть на столь знакомые ему кольца, но никаких колец не было. Не было и самого Сатурна. Черное бархатное пустое небо загадочно смотрело на Леву сквозь окуляр. Кислюк принялся бешено вращать винты. Тщетно. Сатурна не было. Лева отпрянул от телескопа и, опрокинув стремянку, загрохотал вниз.

– Аркадий Афанасьич! – взывал он почти рыдающим голосом, потирая уже другое колено.

Сонный Аркадий Афанасьевич нехотя поднялся под купол и приткнулся лбом к окуляру.

– Ну что ты говоришь, Лева, – начал он скрипучим голосом и осекся. Вместо зеленоватого Сатурна на него смотрел нахальный рыжий Марс.

Когда Володя вечером вернулся домой, он застал Лелю, сидящую в оцепенении с телефонной трубкой в руке.

– Лелечка, ты чего? – спросил он ласково.

– Судариков, – сказала она непривычно торжественным голосом, – мир перевернулся.

– Как это перевернулся? – поинтересовался Володя.

– Он исчез.

– Кто исчез?

– Сатурн.

– Сатурн? – похолодев, пробормотал Володя. – Куда же он исчез?

– Болтается где-то за Марсом, Точнее за тем местом, где должен был находиться Марс. А сам Марс теперь на месте Сатурна. Вся солнечная система летит к чертям. И вместе с ней моя диссертация.

– А это точно? – спросил Володя. – Эти твои астрономы не напутали? Телескопы у них не поломались? Может, это шутка?

– Какие уж тут шутки, Судариков. Обсерватория гудит, как улей. Вот, только что звонили.

– Ну и дела, – сказал Володя, опускаясь на стул. – Ты знаешь, Лелюшок, – продолжал он осторожно после минутной паузы, – я должен тебе признаться… в одном…

– В чем это еще? – сказала Леля и слабо улыбнулась.

– Мне кажется, это я виноват.

– В чем виноват? Что ты мелешь, Судариков?

– В исчезновении этого несчастного Сатурна.

– Судариков, у тебя нет температуры?

– Лелечка, милая, я не уверен, но мне кажется. Понимаешь, я умею двигать предметы. Ну как тебе это объяснить… Вот, смотри, – он поднял глаза вверх, – следи за люстрой.

Леля возвела равнодушный взор к потолку, и в этот миг люстра начала раскачиваться. Сильнее. Все сильнее.

– Судариков! – завизжала Леля. – Останови немедленно.

Люстра замерла на секунду в отклоненном положении, а затем плавно опустилась и больше уже не двигалась.

– Ну, Судариков, ты даешь, – Леля выцарапала из пачки сигарету. – Как ты это делаешь?

– Этого сразу не объяснишь.

– И ты скрывал?

– Понимаешь…

– Ладно, ладно. Но причем здесь Сатурн?

– Я, собственно, ничего такого не хотел. Это все твои гороскопы. Стал я задумываться о Сатурне – это моя планета, понимаешь? Ну и зашвырнул его нечаянно. Я, конечно, не уверен… Может, совпадение…

– Судариков, это ужасно. Выходит, ты и Землю перевернуть можешь. Тоже мне, Архимед!

– Господь с тобой, Лелечка. Для чего ее переворачивать. Я и Сатурн этот с радостью вернул бы на место.

– Верни, Судариков, – умоляюще сказала Леля. – Через месяц защита, а тут вся астрономия летит в тартарары. Твой Сатурн сделал то, чего, как доказывает моя работа, не может быть никогда.

– Я попробую, Лелечка.

– Пожалуйста, голубчик, ты уж постарайся. Я люблю постоянство в небесном мире. Нс нужны мне летающие тарелки и скачущие планеты. Так было уютно думать, что в мире есть что-то устойчивое. Хватит с нас путаницы в людских делах.

– Я постараюсь, Лелка.

На следующее утро Володя поехал к Федору. Тот выслушал его молча.

– Неужели это я сделал? – воскликнул Володя.

– Ну, – Федор наклонил голову. – Однако, не надо пило так.

– Да я ж случайно, я и думать не думал.

– Наперед будешь думать. Запомни, так свою судьбу не изменишь.

– А я смогу вернуть все назад?

– Сможешь, – сказал Федор, – сможешь.

– Но как?

– А ты и сам знаешь, – Федор посмотрел на него жгучими своими глазами.

По коридору обсерватории шел человек. Серебряные жидкие волосы обрамляли его румяное лицо. На серый лондонский костюм легко был наброшен белый халат. Почтительная свита двигалась чуть поотстав в том же темпе. Это был член-корреспондент Петр Максимович Склянкин. Забравшись под купол, он решительно двинулся к телескопу.

– Ну, что тут у вас за страсти, – недовольно процедил он, пристраивая лоб к аппарату.

Заглянул в окуляр. Почмокал, Свита затихла. В стороне у стенки стоял Лева Кислюк, зажав в руке бутерброд с сыром.

– Вы что, разыграть старика решили, судари мои? – строгим фальцетом сказал член-корреспондент.

Бутерброд чуть не выпал у Левы из рук.

– С каких это пор у Марса кольца, а? Я нас спрашиваю! – нажимал академический фальцет.

– Позвольте, Петр Максимилианович, – робко начал стоявший за его спиной Аркадий Афанасьевич.

– Отчего же не позволить, позволю, – Склянкин отпрыгнул от телескопа. – Пожалте, полюбуйтесь на свой Марс. Фантазеры. Романтики. Революционеры.

Аркадий Афанасьевич заглянул в телескоп.

– Ну? – требовательно спросил Склянкин.

Несчастный астроном ничего не ответил. Он молча смотрел в телескоп и сопел.

– Судариков, дан я тебя поцелую, – Леля повисла у него на шее. – Мир снова устойчив и уютен. Сатурн на месте. Как ты напугал меня, однако. Обещан, что больше ничего такого не выкинешь, шалун ты эдакий.

– Конечно, Лелечка.

– Это же просто какое-то космическое хулиганство. Смотри, об этой истории – никому!

– Никому, Лелечка.

Он покорно склонил голову. Человек, который мог двигать планеты.