Текст книги "УБЫР. Проклятье колдуна"

Автор книги: А.В. Леонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Глава 8. Совсем обнаглел

По школьным коридорам он, как и прежде, ходил с робостью, и однажды мальчик понял: если он, в самом близком времени, не отважится на настоящий поступок, то робость возьмёт верх, и все его занятия окажутся бесполезными, а надежды – тщетными. «Завтра!» – сказал он себе… и всей душой прочувствовал мудрость английской пословицы: завтра – не наступает. Или сегодня, или…

От мысли об этом «или» ему стало так горько, что на следующей перемене он бегом выбежал из класса и помчался по школе, высматривая Витю. Второгодник – куда б ему деваться – обнаружился очень скоро. Витя не спеша прогуливался по коридору, и лицо его выражало всегдашнюю наглость и отсутствие определённых планов. Навстречу ему, с поджатыми губами, выступал отличник. Чем ближе подходили они друг к другу, тем больше таяла решимость отличника, и тем назойливее звучал в душе его шепоток: «Давай как-нибудь в другой раз…» Не обрати в ту минуту Витя на него внимания – и, может быть, вся жизнь отличника сложилась бы иначе; но, ни сном ни духом того не ведая, двоечник оставил в тот день свой след в страшных событиях, что свершились спустя многие годы.

Отсутствие планов начинало тяготить лоботряса, и он, только затем, чтоб хоть как-то заполнить пустоту существования, с ленцой отвесил пай-мальчику подзатыльник.

Пай-мальчик побелел от ужаса, но всё же нашёл в себе силы выставить левую ногу вперёд, слегка присесть, и, отведя правую руку чуть назад, резко, с выдохом, направить кулак прямо в нос Вити. В этот миг отличнику до зарезу нужно было хоть какое-то, пусть малюсенькое, чувство успеха, промахнись он – пиши пропало. И – ура! – под костяшками кулака что-то невыразимо приятно смялось и хлюпнуло.

По физиономии грозы школы в два ручья побежала кровь. Сказать, что Витя опешил, значит ничего не сказать. Воспользовавшись замешательством, гордость школы ударила его в грудь – правой, а затем левой рукою, и оба раза – очень больно. Растерялся, испугался хулиган, и сладким, невыразимо сладким был этот испуг для хорошего мальчика. Витя попытался врезать наглецу, вложив в удар всю свою ярость… и отчаяние. Но отличник легко отбил выпад, и лицо его вытянулось от изумления: «Да Витя-то… оказывается, совсем не умеет драться?!»

Потрясённые ученики жались к стенам; встревоженные шумом, из учительской сбегались учителя. На глазах у всей школы Витя, великий и ужасный Витя, размазывал кулаком по лицу кровь… и слёзы. Рядом, с торжествующим и вместе растерянным видом, столбом застыл примерный пионер. И даже на улице слышны были негодующие женские крики: «Витин, Витин! Совсем обнаглел, идиот! Педсовет! Родители! Бандит!»

Глава 9. Девушка и секретарь

Сквозь многолюдный город брела безумная девушка.

Тело её в одну страшную ночь чудом уцелело; а душа, юная доверчивая душа её навеки умерла, растоптанная зверем в человеческом облике и отравленная смрадным его дыханием.

Девушка шла против течения суетливой человеческой реки, словно не видя потока: не ускоряла, не замедляла свой шаг и ни на пядь не уклонялась от прямого пути. Река удивлённо расступалась перед нею. Прохожие отшатывались, освобождая путь, оглядывались вслед тонкой фигуре в странном одеянии и покачивали головами.

Девушка была безумна много дней. Когда-то прекрасное лицо её исхудало и приобрело мертвенный землистый цвет, и без того большие глаза распахнулись во всю ширь, да так и застыли, превратившись в два чёрных колодца. В глубине этих колодцев не виделось ничего: ни страдания, ни мысли, ни надежды. Девушка не узнавала ни отца, ни мать, и ни единого звука много дней не слетало с бескровных губ её.

Девушка брела вдаль, и взгляд чёрных колодцев, сосредоточенный и пустой одновременно, падал на лица встречных мужчин, заставляя их вздрагивать. Но взгляд не задерживался нигде дольше одного мгновения и, едва коснувшись чьих-то черт, скользил дальше. Человек, которого она искала, был уже близко.

Человек не боялся встречи. Он не просто не верил в это событие – он точно знал, что такое невозможно. Статный мужчина с профессорской бородкой твёрдо шагал по улице, с небрежной элегантностью неся дорогой портфель, и вид его выражал интеллигентность, положительность и деловитую озабоченность. Это вполне соответствовало действительности: мало ли забот у примерного мужа, строгого отца, заместителя заведующего кафедрой и секретаря партийной организации факультета.

До начала лекции оставалось двадцать минут, и этого времени обладателю всех вышеперечисленных качеств хватало для того, чтобы не спеша добраться до университета и попутно ещё раз обдумать план занятия. Предстояло повернуть направо; деревья небольшого сквера, подступившие здесь к самому тротуару, не давали видеть то, что происходит за углом. Впрочем, что там особенное может происходить? Кандидат наук миновал поворот и вскользь отметил, что навстречу ему идёт девушка в непривычной для здешних мест одежде: в пёстром халате и в зелёных шароварах. «Наверное, узбечка с базара», – без особого интереса отметил мужчина и вернулся к своим размышлениям. Девушка вдруг остановилась и пристально посмотрела в лицо встречного. Мужчина уловил её взгляд, сбавил шаг и вопросительно глянул на прохожую. Чёрные колодцы полыхнули ненавистью и надеждой; тонкие губы разжались, тихо слетели с них грозные слова – побледнел и затрясся партийный организатор. Узнавание обвалом рухнуло в его душу и, казалось, расплющило и размазало её, как мокрицу. Но чёрные колодцы вновь опустели, вновь замкнулись девичьи уста. Безумная отвела взор – и побрела дальше.

Заместитель заведующего кафедрой вытер испарину со лба. Его всегдашнее самообладание, оглушённое, но не сломленное, с ожесточением выбиралось из-под завала. Брови сошлись на переносице кандидата; на лице его растаяли остатки испуга, и на место их явилось выражение жёсткости, сочетавшейся, как ни странно, с каким-то подобием научного интереса. Преподаватель незаметно огляделся вокруг и пошёл вслед за девушкой.

Глава 10. Тюбетейка

Странная смерть Виктора Сергеевича Прохорчука, 1916 года рождения, произошла, по данным экспертизы, примерно в то же время, что и смерть Воронцова.

Травмы Прохорчука были такими тяжёлыми, что он, по всем медицинским законам, должен был скончаться тотчас после того, как их получил. Однако в квартире погибшего не обнаружилось ни орудия убийства, ни следов борьбы; никакого подозрительного шума соседи тоже не слышали. Предполагаемый убийца вполне, конечно, мог уничтожить следы; но он никак не мог исчезнуть из квартиры, оставив за собой закрытыми все шпингалеты и задвижки – на двери, на окнах, на форточках. Приходилось выбирать между тремя чудесами. Первое: преступник, перейдя в газообразное состояние, улетучился через вентиляционную решётку в туалете. Второе: погибший поскользнулся, крайне неудачно ударился обо что-то твёрдое – например, о батарею – тщательно вымыл роковой предмет, навёл в комнате порядок и только тогда уже, со спокойною совестью, помер. Третье: погибший был невероятно живуч и сумел донести свою изувеченную голову до дома. Более вероятным – точней сказать, не столь невероятным – выглядело последнее предположение, особенно – в сочетании с данными о том, что в ту же ночь неизвестный пожилой человек действительно получил ранения головы.

Следствию предстояло проверить два предположения: Прохорчук убил Воронцова; Прохорчук – тот страшноватый старик, что попался на глаза случайным свидетелям. В деле, и без того секретном, возникло новое неудобство. Прохорчук при жизни имел хорошую репутацию. Если бы выяснилось, что он оказался преступником, то надлежало принять все меры против огласки этого факта. Преступления желательно было раскрыть, не привлекая опасно большого числа свидетелей. Оттого следствие двинулось бочком и криво: начало́ не с подростков, а со старухи и фрезеровщика.

Бабка вошла в морг с заметным воодушевлением, однако перед столом принялась кокетничать: закрыла лицо руками и заявила, что «не в жисть не глянет на такие страсти». Когда её наконец уговорили посмотреть на погибшего, свидетельница, с не вполне убедительным ужасом, взялась причитать: «Господи, что делается-то, что делается!» После чего заявила, что определённо видела другого человека.

Сысоев напомнил ей, что живого человека она видела лишь издалека и мельком, к тому же облик людей после смерти, особенно насильственной, зачастую сильно меняется. Но бабка стояла на своём: «Я ж вам говорю, тот был в тюбетейке!» Майор уведомил её, что тюбетейки, а равным образом и головные уборы всех прочих разновидностей, не относятся к числу особых примет. В это, конечно, непросто поверить, но бывали случаи, когда в один день человека видели в кепке, на другой – с непокрытой головою, а на третий – в ушанке. Свидетельница посмотрела на него с сожалением, как на непутёвое дитя: да тот же, другой – чурек, раз в тюбетейке. Майор потратил ещё некоторое время, выясняя, в самом ли деле неизвестный мужчина принадлежал к какой-то азиатской национальности, или же это впечатление сложилось у бабушки под магнетическим воздействием тюбетейки? Но старуха божилась: «Да, натуральный бабай узкоглазый». С тем её и отпустили.

Фрезеровщик явно чувствовал себя не в своей тарелке, но старался не подавать вида. Он деловито всматривался в лицо погибшего и наконец неуверенно покачал головой:

– По-моему, не он.

Сысоев осведомился, насколько свидетель уверен в своём отрицании. Мужчина также напирал на то, что предъявленное ему тело принадлежало человеку европейского происхождения, тогда как ранее свидетель видел человека иных кровей.

– Мне всё-таки показалось, что вы не очень уверены. Долговато всматривались…

Мужчина, кажется, смутился и, отчего-то немного виновато глядя на майора, сказал:

– Да я вижу, что не тот, только как-то…

– Как-то – что?

– Да вроде что-то есть похожее. – Свидетель помешкался и досадливо махнул рукой: – Да нет, что я людей путаю! Не он это. Тот азиат был. Точно!

Свидетели, особенно фрезеровщик с его колебаниями, не убедили Сысоева окончательно. Он не мог отделаться от мысли, что два попадания в одну воронку – то есть сведения о двух жутковатых старичках – это многовато. Даже если помнить о том, что часть попаданий представляет собою не твёрдые факты, а мимолётные впечатления и смутные предчувствия. Василий решил наведаться в жилище погибшего и побеседовать с его соседями.

Иногда кажется, что теория вероятности не так беспристрастна, как ей положено быть. Она втайне сочувствует тем, кто упорно ищет, и негласно подбрасывает им якобы случайные удачи. Едва Сысоев вошёл во двор, где жил покойный учитель, как услышал радостный детский крик:

– Мам, мам, смотри, что у меня!

Майор рассеянно, думая о своём, повёл глазами – и остановился как вкопанный.

Мальчишка бежал к лавочке, на которой с вязанием в руках сидела молодая женщина. На голове ребёнка, кое-как держась на самых ушах, покачивалась большая тюбетейка.

– Вовка! – всплеснула руками мамаша. – Где ты эту дрянь нашёл? Выброси сейчас же!

Майор быстро подошёл к скамейке.

– День добрый! – Василий с тренированной галантностью показал мамаше удостоверение. – Вы знаете, а ваш мальчик, кажется, интересную вещицу нашёл. Вовчик, где ж ты, правда, этот малахай откопал?

Парнишка задичился и прижался к маме. Та тоже насторожилась.

– А что такое? В чём дело?

– Нет-нет, ничего страшного, – лучезарно улыбнулся Сысоев. – Одно хулиганство тут… выясняем. Потерял один гражданин тюбетеечку.

Вовка воодушевился.

– А вон, я на крышу залез, – ребёнок показал на сарай, стоявший на другой стороне двора, – а она там лежала.

– Пойдём-ка, покажешь. Вы уж, девушка, извините, буквально на минуту. Вас как, кстати, зовут?

– Таня, – растерянно пробормотала женщина.

– Очень приятно! А я вообще-то Василий Степанович. Ну, да вам неинтересно. Молодая, красивая, а я…

Женщина смущённо улыбнулась.

– Мам, я на крышу с дяденькой милиционером пошёл, – деловито сообщил Вовка, шмыгнул носом и припустил в сторону сарая.

Когда майор подошёл к сооружению, мальчик уже стоял на крыше и преданно смотрел на милиционера. Сысоев с сомнением посмотрел на крышу и с сожалением – на брюки.

Сарай был невысок, в рост человека с поднятой рукою. Василий ухватился за край крыши и неожиданно ловко для своего уже грузноватого тела оказался наверху.

– И где, атаман, ты её нашёл?

– А вот тарелка лежит, – мальчик показал на старую алюминиевую миску, – я перевернул, а там шапка!

– Так, так… тарелка в этом месте и лежала, или ты её передвинул?

– Передвинул, только чуть-чуть!

Выходило, что до миски, прикрывающей тюбетейку, можно было дотянуться, не забираясь на крышу. Сысоев взял тюбетейку, спрыгнул вниз и спустил своего маленького помощника. Отечески потрепав Вовку по вихрам, майор приветливо махнул рукой Тане и направился к подъезду. Мальчуган, гордый выпавшей ему ролью, помчался к матери.

Сысоев вскрыл квартиру. Альбом с фотографиями лежал на виду, в книжном шкафу. Майор с комфортом расположился на диване и принялся неспешно перелистывать страницы.

Пухлый альбом вместил в себя всю жизнь Прохорчука. Вот он – карапуз, вот – школьник, солдат, жених… Всё это «преданья старины глубокой». Нужно что-нибудь ближе к современности. Вот покойный, уже пожилой, снялся для какой-то официальной надобности: слегка придушенный галстуком, строго смотрит в объектив. Здесь Прохорчук весело поднимает рюмку в дружеском застолье. Вот, кажется, здешний двор, мужики забивают «козла».

Стоп. А это что за действующее лицо? Вот этот, снятый в профиль, похожий на монгола, и явно местный – сидит по-домашнему, в трико и в майке. А где же хозяин альбома? Оба-на! Так это же он и есть! Но откуда это неожиданное впечатление?

Сысоев вновь вгляделся в официальную фотографию.

Глаза старика имели немного разную форму. Левый был круглым, а правый… правый слегка суживался ко внешней стороне лица. На снимке анфас эта неправильность не бросалась в глаза. Но, похоже, когда Прохорчук оборачивался правой стороной лица, то мог походить на нерусского.

Сысоев выбрал ещё несколько фотографий, на которых, где в большей, где в меньшей степени, отображалось это свойство покойного, и постучал в соседнюю квартиру. Там проживал Анатолий Олегович Свечников. Следствию было известно, что он общался с Прохорчуком чаще прочих соседей. Скучающий пенсионер явно обрадовался визиту майора. Жены дома не оказалось.

– Ну что, – деловито осведомился Свечников, – как двигается следствие? Это же надо, как зверски Виктора Сергеевича убили! Нет, раньше до такого не допускали. Порядок был!

Сысоев внутренне поморщился. Слухи об убийстве надо бы пригасить.

– Ну, такое, признаться, и раньше бывало. Но не о том речь. Перво-наперво попрошу вас не распространяться о выводах следствия. Вы же человек в годах. Опытный! – В голосе Сысоева попутно прозвучало: кому б другому не сказал, но вам…

Пенсионер подбоченился.

– Следствие склонно считать, что произошёл несчастный случай. Так сказать, совсем уж несчастный – такое редко случается. Но случается! Однако нужно выяснить некоторые детали… чтобы сделать правильные выводы. Итак, между нами.

Сысоев достал фотографию, запечатлевшую партию в домино.

– Скажите… я не вполне уверен, здесь снят Виктор Сергеевич или кто-то другой? Вроде он, а вроде… не похож на себя…

Пенсионер взглянул на фото и засмеялся.

– Он, он. Это было у него такое свойство: как боком повернётся, так на басурмана похож.

– А не можете сказать, многие ли это свойство примечали? Может, кто из своих его за то и подразнивал? По-дружески.

Свечников задумался.

– Да нет, такого не было. Не сказать, чтоб это у него прямо особая примета была. Я другой раз замечал… уж не знаю, при каких обстоятельствах угла зрения. Ну, может, другой раз и подкалывал. Точно не припомню.

– Значит, было такое свойство, но не сказать, чтоб прямо уж в глаза бросалось? – задумчиво спросил Сысоев.

– Да. В смысле нет. В смысле было, но не бросалось. А почему Вы спрашиваете?

– Порядок, Анатолий Олегович, порядок. Вот что ещё… вдруг припомните? Вам не доводилось… – майор с видом неисправимого бюрократа полез в портфель и продолжил: – Видеть этот нож?

– Так это ж Виктора Сергеевича нож! – воскликнул Свечников.

– Вы уверены?

– Конечно! Видно же, приметный. Он у него уже лет сто. А ручка года два как обломилась. Я ему всё говорил: купил бы ты себе новый ножик, дело-то копеечное. А он: да в моём холостяцком хозяйстве и этот сгодится!

Майор для проформы задал ещё несколько вопросов, попрощался со словоохотливым собеседником и поспешил в «серый дом».

Глава 11. Бедный Крамарь

Школа гудела, обсуждая из ряда вон выходящее событие. Народ роптал: Вите съездили в пятак, и Витя же оказался виноватым, а учительский любимчик, само собой, – белым и пушистым.

Конечно, на следующий день ему было страшновато идти на занятия. Но это уже была не та беспросветная робость, что угнетала его прежде. В нём свершился важный внутренний перелом: он поверил в свои силы. Он понимал, что воинское счастье переменчиво, и, может статься, в скором времени его поколотят. Но теперь он был уверен: это станет только его текущей неудачей, а не подтверждением того, что ему самой судьбой предназначено быть битым. И этой неудачи он своим обидчикам не спустит.

Неудачи, однако ж, не произошло. Витя, молодец против овец, перепугался до самого корня. Общественное мнение оставило ему лазейку, чтобы не отплачивать за неслыханное оскорбление – и при этом хоть как-то сохранить лицо. Витя поспешно юркнул в эту щель – давал понять, что, кабы б не учителя, то он бы! Ну, а раз уж в мире нет справедливости… «Х… ли связываться с говном, только вони будет», – с достоинством говорил хулиган своим приспешникам и презрительно сплёвывал. Приспешники согласно кивали, им тоже, после конфуза с главарём, не особенно хотелось связываться с очкариком. Нашёлся только один непонятливый юноша, который, что называется, «не просёк масть», – некий Жук. Этот Жук однажды вихляющейся походкой подошёл к пионерчику и заявил, что как он, Жук, поглядит, отличник что-то шибко блатной стал. Отличник спокойно посмотрел в лицо недалёкого приспешника, и приспешник не прочёл в этом взгляде ничего для себя вдохновляющего. Хороший мальчик равнодушно послал плохого по известному короткому адресу. В этом равнодушии заключалось нечто настолько обескураживающее, что плохой мальчик только и смог, что угрожающе буркнуть: «Ещё поговорим». Но обещанного разговора так и не состоялось.

Мальчик расправил плечи. Он не оставил своих занятий. Дома он постепенно соорудил небольшой спортивный уголок, а к заветной брошюрке добавил ещё вырезки из журнала «Советская милиция», который отец когда-то выписывал бог весть из каких побуждений. Время от времени он ввязывался в драки, и с каждым разом это становилось для него всё легче – как в физическом, так и в психологическом отношении. Случалось, он бывал и бит, но теперь редкие поражения не представляли для него трагедии. Его уверенность в себе всё крепла, и он, не без удивления, замечал: очень часто для того, чтобы осадить самого дерзкого на вид наглеца, вполне хватает одной этой уверенности. Такая простая развязка, однако, не всегда его радовала. Он полюбил то сладостное чувство, что возникает, когда врежешь по нахальной роже, ухмыляющейся в предвкушении твоего унижения, – и рожа, пуская кровавые сопли, только и сумеет, что в потрясении вытаращить тупые свои глазёнки. Иногда, когда долго не случалось драки, он сам искал её: крутился около хулиганистого вида типов, прикидываясь, что изрядно трусит, и, если тип клевал на удочку, – в мгновение ока сбрасывал маску и показывал свой острый оскал.

Конечно, авторитет его среди ребят вырос, особенно после одной схватки, стенка на стенку, с ватагой из неприятельского микрорайона. Ватагу вёл уже не какой-то там Витя, а известный на всю округу Крамарь, которому было аж семнадцать лет, и который побывал в самой настоящей колонии. Этому-то Крамарю он и вывихнул руку приёмом под светским названием «тур ле бра». Особенное впечатление на пацанов произвела мамаша, которая днём позже примчалась в их двор и истошно вопила, что этот бандит (отличник?!) покалечил… её мальчика (Крамаря!!).

Рост его дошёл до отметки среднего взрослого и на том остановился. Его внешность так и осталась неказистой, а сложение – на вид очень хилым. Но, хотя постоянные упражнения так и не дали ему красивых мускулов, его тощее тело стало твёрдым, как камень, и налилось силой. Он уже мог не особенно церемониться с общественным мнением: меньше, чем прежде, стеснялся своих очков, своих отличных оценок и гуманитарных интересов, сочетавшихся с полнейшим равнодушием к футболу и хоккею. Однако он до конца так и не избавился от подсознательного убеждения, что звание отличника близко соседствует со званием придурка. В своём будничном поведении – в манере держать себя, в построении речи, в жестах и ухватках – он старался походить на пацанов от мира сего. Свою душевную утончённость – а он и в самом деле обладал ею – он прятал подальше и открывал только тем, кому доверял. Впрочем, и в сём мире ему жилось неплохо. Грубоватая оболочка, за которой хороший мальчик прятал своё истинное «я», не особенно жала, и мало-помалу оболочка так приросла к подлинной его натуре, что превратилась в одну из действительных черт характера.