Текст книги "Загадай любовь"
Автор книги: Ася Лавринович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
– Макеев, почему ты мне сразу не сказал? – возмущалась я, оттирая с носа проклятый кетчуп.
– Сказал бы, если бы ты не призналась, что я тебе не особо нравлюсь. Наверное.
Я, перестав оттирать пятно, сердито подняла на него глаза.
– Так это месть?
– Сама разбила мне сердце, а я виноват, – притворно вздохнул Макеев. – Ладно, пока, Наташа. Увидимся в школе!
Тимур развернулся и пошел прочь со двора, а я так и продолжила стоять, глядя ему в спину.
– Эй! – наконец выкрикнула я. – А что мне делать с перчатками?
Макеев развернулся и громко посоветовал:
– Пришей на них резиночку!
Я не удержалась и показала ему язык. Тимур усмехнулся и снова развернулся.
На свой этаж я поднималась в каких-то растрепанных чувствах. Щеки горели то ли от холода, то ли от непонятно откуда взявшегося смущения. Мы с Тимуром пробродили по улицам почти два часа, так толком и не пообщавшись, но мне казалось, что у нас действительно было настоящее свидание.
Глава четвертая
К тому времени, как я вернулась домой, Эдика у нас уже не было. Зато меня встретили мама с сестрой. Как только я отворила дверь ключом, они выскочили в коридор и встали как вкопанные. Я разматывала шарф, не сводя с них непонимающего взгляда. Мама и Алина загадочно улыбались и время от времени переглядывались, словно заговорщики. Да что с ними такое? Я разулась, скинула пуховик, прошла в ванную, чтобы вымыть руки… Они – за мной. Пока вода плескалась, я расслышала, как мама что-то сказала Алине, а та негромко рассмеялась.
– Что происходит? – сердито спросила я, выключив воду и взяв в руки полотенце.
– Как погуляла? – первой задала вопрос Алина.
– Хорошо погуляла, – отозвалась я, проходя на кухню. – И даже перекусила! Хотя чай бы еще попила.
На столе заметила три чашки и недоеденный разрезанный клубничный рулет. Ага, значит, Эдик уехал от нас не так давно. Ну и скатертью ему дорожка. И тут до меня наконец дошло: он рассказал маме и сестре о нашем с Макеевым «свидании»! Вот почему они такие загадочные. А Алина еще и ржет как дура.
– Что за Тимур? – спросила мама, когда я молча уселась за стол пить чай.
– Тимур как Тимур, – буркнула я.
– Это ведь твой одноклассник? – уточнила Алина.
Я неопределенно дернула плечом. Больше всего на свете мне не хотелось, чтобы мама и сестра решили, что я встречаюсь с Макеевым. Я бы предпочла соврать, что гуляла с Янкой. Но раз уж так сложились обстоятельства… Вот Эдик трепло! Еще и имя назвал. Так бы я выдумала себе какого-нибудь абстрактного воображаемого парня, а не одноклассника, с которым учусь одиннадцать лет.
– Она стесняется, – захихикала Алина, не дождавшись от меня ответа.
– Ш-ш! – шикнула мама на Алину. – Не смущай младшую сестру.
Я жевала клубничный рулет и молчала. Будут пытать – ничего не расскажу. Да потому что и рассказывать особо нечего.
– Эдик сказал, что этот мальчик был неформального вида, – сказала Алина, усаживаясь на соседний стул.
– Это просто твой Эдик слишком формальный, – отозвалась я, припомнив вылизанного Кравеца. Скучный до зубовного скрежета.
– И давно вы встречаетесь? – продолжила наседать на меня сестра.
– Я буду говорить только в присутствии адвоката, – ответила я, торопливо допивая чай. Хотелось скорее спрятаться в своей комнате. Я еще ни разу не обсуждала с семьей такие темы, поэтому мне было неловко.
– Ну, ничего, – сказала Алина, кажется, не замечая моего смущения. – У тебя есть старшая сестра. Я всегда тебе помогу, если появятся вопросы на тему отношений.
Я почувствовала раздражение. Ей бы со своими отношениями сначала разобраться. Все-таки Эдик производил впечатление скользкого и неискреннего типа.
– А если все зайдет слишком далеко… – начала мама. – Конечно, лучше бы дождаться совершеннолетия. Но ты знаешь, как важно…
Тут уж я взорвалась:
– Перестаньте! Мы всего-то поели хот-доги на набережной, а вы уже раздули из мухи слона!
– Ладно, ладно, молчим, – сказала мама. Они с Алиной снова переглянулись.
– Лучше скажи, зачем твой жених караулил меня рядом со школой, – брякнула я. Такой уязвимой себя чувствовала в эту минуту. Как все-таки неприятно, когда лезут в твою личную жизнь… Поэтому я решила перевести тему разговора и переключиться на чужие отношения.
– О, это было очень мило с его стороны, правда? – расплылась в улыбке Алина. – Встретить тебя и подбросить до дома…
Я вспомнила, как настойчиво Эдик приглашал меня сесть в машину, и только сильнее рассердилась.
– Да, настоящий джентльмен, – согласилась мама.
Меня захлестнула злость. Они никогда не увидят в нем ничего плохого. И снова отвратительное чувство паранойи. Может, я себе все надумываю?
Из уст сестры это прозвучало так, как будто это действительно настоящий мужской поступок: забрать младшую сестренку своей невесты из школы в непогоду. Что в этом такого, если уж по пути?
Весь вечер я просидела в комнате за уроками, боясь, что расспросы о Макееве возобновятся. Да и настроения особо не было. После уроков поболтала по телефону с Янкой, почему-то не упомянув о прогулке с Тимуром. Хотя обычно старалась ничего от лучшей подруги не скрывать.
Ночью долго не удавалось уснуть. Я поднялась с кровати, тихонько вышла в коридор и увидела, что Алина тоже не спит. Сегодняшняя ситуация с Эдиком не отпускала меня. Не знаю, почему я так испугалась, когда увидела его рядом со своей школой. Но если рассказать об этом кому-нибудь, меня не поймут и на смех поднимут.
Я осторожно постучалась к сестре. Алина промычала что-то неразборчивое, и я решила, что это разрешение войти.
Сестра сидела за столом перед включенным ноутбуком. На столе были разложены конспекты. Настольная лампа ярко освещала раскрытые тетради. Алина собрала волосы в высокий пучок и вставила в него пару карандашей. В нарядной ночной сорочке, с патчами под глазами и, как обычно, с прямой осанкой. Я вспомнила позу, в которой сама делаю уроки, – а могу и лежа на кровати, задрав ноги на стену, задачи решать. Вздохнула: насколько мы все-таки разные. Бывает же такое у одних родителей.
Мы никогда не были с Алиной близки. Вроде разница всего четыре года… Но она почему-то казалась мне огромной. У нас всегда были разные интересы и увлечения. И общих тем для разговоров никогда не находилось. Только в детстве, когда мы были совсем мелкими, нас с сестрой отправляли к бабушке, у которой не было интернета и по телевизору ловилась всего парочка неинтересных центральных каналов. Тогда Алина катала меня на багажнике велосипеда по поселку, возила на речку и даже собирала для меня ягоды в глубокую чашку. Все это было так давно, будто бы в другой жизни… Последние лет семь, наверное, мы почти не общались.
Алина у нас всегда считалась маминой дочкой. Они даже внешне были похожи – обе длинноволосые и синеглазые. А я похожа на папу, поэтому меня почему-то сразу определили в категорию «папина дочка». Мама с Алиной ходили по магазинам, болтали на близкие только им темы. Алина всегда с легкостью делилась всем, что у нее на душе. Рассказывала маме все последние сплетни: кто в кого в их классе влюбился, кто с кем дружит, кто куда пойдет учиться после школы… Я же делиться такой ерундой не видела смысла. Мама с трудом могла вспомнить имена моих одноклассников потому, что жизнь моего класса ее не захватила. Интересно, она помнит, как выглядит Макеев?..
Но если у мамы свободного времени было много, то у папы его не было вообще. Да и не сказать, что мы с папой были очень уж близки. В силу его загруженности и занятости. Конечно, он время от времени интересовался моими делами, но такого, чтобы мы вместе ездили на рыбалку или чинили его машину в гараже за непринужденными разговорами, конечно, не было. Поэтому иногда я чувствовала себя в своей семье лишней. Может, в этом была и моя вина: я сама не стремилась делиться личным с мамой и сестрой. Но порой мне было все-таки обидно. Если бы они захотели, то обязательно бы нашли ко мне подход.
Взять сегодняшнюю ситуацию с Макеевым. Наверняка мама с Алиной ожидали, что за чашкой чая я выложу все подробности своего «свидания», спрошу совета, признаюсь в большой любви к Тимуру… Но я довольно быстро свернула нашу беседу. И видела, с каким разочарованием Алина и мама переглянулись. А ведь они ждали меня весь вечер, чтобы узнать подробности.
В комнате у Алины, как обычно, был образцовый порядок. Расправленная кровать с белым постельным бельем, кругом комнатные цветы, красивые постеры на стенах. Моя комната отличалась от комнаты Алины: она выглядела сиротливой и словно была необжитой, с белыми стенами и разбросанными на стульях вещами. Все, к чему прикасалась Алина, делалось теплым и уютным. У меня же такого умения, к сожалению, не было.
Алина оглянулась, увидела меня, и по ее лицу я поняла, что она очень удивлена. Наверняка ожидала увидеть маму. Но родители давно уже спали, а меня все мучил один важный вопрос…
– Ты его любишь? – спросила я с порога.
Алина отвернулась, снова уткнулась в конспекты и негромко рассмеялась. Конечно, она сразу догадалась, о ком я.
– Люблю, – ответила наконец сестра.
– Сильно любишь? – уточнила я.
– Конечно, дурочка. Он ведь мой будущий муж.
От слов «будущий муж» меня немного покоробило. Эдик действительно совсем скоро станет членом нашей семьи. И мне придется терпеть его всю жизнь.
Алина снова обернулась и внимательно посмотрела на меня. В полутьме ее глаза казались совсем черными. Из динамиков ноута негромко лилась песня Бейонсе.
Я так и застыла с несчастным выражением на лице. Кто знает, может, когда-нибудь я привыкну к Эдику и он не будет настолько мне противен. Но пока на подсознательном уровне я его просто не выношу.
Сестра оценила мое замешательство по-своему. Встала вдруг со стула, уселась на расправленную кровать и постучала ладонью рядом с собой. Тогда я подошла и села рядом. Было странно находиться в комнате Алины. Я здесь не частый гость.
– Ты хочешь поговорить о любви, да? – заговорщически спросила у меня сестра. И глаза ее заблестели.
Мне захотелось разочарованно замычать. Нет, любовь – это совсем не то, о чем мне хотелось бы говорить. Я хотела сказать, чтобы сестра забыла об этом придурке Кравеце.
– Ты влюбилась, верно? – продолжила сестра возбужденным шепотом. – В этого неформального Тимура, да?
На самом деле я по уши влюбилась в учителя географии, который старше меня на несколько лет. Но мама с сестрой в обморок бы шмякнулись, узнав об этом.
Алина замерла в ожидании ответа. Мне кажется, она даже дышать перестала. А я впервые за долгое время ощутила это приятное чувство – единение с сестрой. Мы сто лет не сидели вот так вдвоем, по своей воле. Это не бабушка сказала Алине присмотреть за мной и очистить вишню от косточек, чтобы я не подавилась… Я тут же испытала добрую ностальгию. И мне пока не хотелось выходить из комнаты сестры.
– Ага, влюбилась, – промямлила я. Ведь это действительно так. Любовь-то во мне горит! Только не к Макееву, разумеется. Я вспомнила, как этот гад не сказал мне о кетчупе на носу, и внутренне снова возмутилась.
Алина, несмотря на поздний час, захлопала и подпрыгнула на кровати.
– Это так здорово! – сказала она. – А как ты это поняла?
Я неопределенно пожала плечами. Как же это можно понять? Наверное, ты просто влюбляешься – и все. Тогда я осторожно спросила:
– А ты как поняла?
– Что влюбилась в Эдика? – уточнила сестра.
У меня аж сердце заныло. Будь этот Эдик неладен.
– Ну да.
– Знаешь, иногда мне хочется его съесть, – призналась Алина.
Я поморщилась. Единственное, чего хотелось бы мне, – это чтобы Эдика съел кто-нибудь другой, например, волки в лесу загрызли.
– Ну, а тебе? – подтолкнула меня плечом сестра.
Тут я едва сдержала смех. Никогда о таком не думала. Съесть Антона Владимировича – это же глупость какая-то. Кто тогда будет вести у нас географию? Нет, мне просто хотелось когда-нибудь выйти за него замуж. А Макеева есть я тем более не стала бы. Его можно просто прихлопнуть, как надоедливую муху. Без каннибализма.
– Нет, – честно ответила я. – Есть мне никого не хочется.
– Может, вы просто еще не были так близки, – многозначительно усмехнулась сестра. – Еще есть один способ понять, любишь ли ты. Просто представь, какой бы стала жизнь, если бы твой человек вдруг исчез. Вот как бы я одна досматривала сериалы, которые мы начали смотреть вместе? Или как ходила бы без него в те места, куда мы ходим только вдвоем? В такие моменты понимаю, что это и не жизнь бы была. А так, бессмысленное существование.
У меня после слов Алины даже сердце заныло. Как все-таки крепко она влипла.
Сестра на миг стала задумчивой, а потом словно спохватилась:
– Ой, Натусь, а ты чего не спишь так поздно? Завтра ж школа.
– А ты? – снова перевела я стрелки.
Алина тяжело вздохнула и указала на разложенные на столе конспекты. Бейонсе теперь пела что-то бодрое и ритмичное. Ей тоже было не до сна.
– Пытаюсь получить допуск к зачету, скоро ж сессия. Знаешь, я обычно все экзамены автоматом сдаю, а в этом году такая вредная преподавательница попалась. Никому поблажек не делает.
Про автоматы я знала. Но не от Алины, конечно, а от мамы. Да и то потому, что она хвалилась успехами старшей дочери по телефону перед подругами.
– Поэтому я еще не скоро лягу спать, – поднимаясь с кровати, сказала сестра. А потом посмотрела на меня сверху вниз и весело спросила: – Что мы говорим богу сна?
– Не сегодня, – криво улыбнулась я.
Алина тихо и искренне рассмеялась. Казалось, ничего в жизни не могло ее расстроить или разочаровать. И это качество в сестре ничуть не раздражало. Наоборот, я завидовала ее оптимизму. Меня же из колеи могла выбить всякая мелочь. Вечно я была без настроения.
Пожелав сестре удачи, я вышла из комнаты. А когда поздно ночью пошла на кухню попить воды, в комнате у сестры по-прежнему горел свет.
* * *
Утром возле школы я встретилась с Яной. Немного задержалась из-за того, что проспала. Всю ночь мне снилась какая-то ерунда. Посреди необитаемого острова Эдик на вертеле, которого собираются съесть дикие туземцы… Бегающая вокруг них Алина, которая плачет, заламывает руки и просит туземцев о пощаде. И я сижу высоко на пальме. Злорадно смеюсь и жду, когда от Кравеца останутся одни косточки.
В итоге мама утром еле добудилась меня. Хорошо, что сегодня не было географии, иначе бы явилась я на урок помятой и не при параде.
Янка тоже проспала. Сказала, что будильник не сработал. Опоздания вообще были не в ее стиле. Потому Казанцева, несмотря на свою любовь к посиделкам в телефоне на уроках, каким-то волшебным образом училась на одни пятерки, не считая химии и алгебры. По этим предметам она еле дотягивала до четверки.
– Сегодня ведь должны вывесить списки на олимпиаду? – спросила Яна, когда мы толклись возле гардероба. Не люблю зиму за очереди на первом этаже. Чтобы сдать куртку и получить номерок, нужно пройти парочку кругов ада. Если нет дежурных, то тебе в давке и ребра могут переломать. Хорошо, что мы пришли почти к звонку и коридор уже прилично опустел.
– Угу, – недовольно отозвалась я, вспомнив про Макеева, который с моей просьбой записаться на физику практически послал меня куда подальше. Яна же собиралась на олимпиаду по обществознанию. Это должно было дать ей бонусы при поступлении.
– Надеюсь, со списками ничего не напутали, – проворчала Яна. – Проверим?
– Сейчас звонок будет, – сказала я, поглядывая на настенные часы. Мы наконец получили вожделенные номерки и направились по коридору к расписанию.
– Мы быстро, – возразила Казанцева. – Сейчас английский. Англичанка же вечно в учительской до последнего торчит и минут на пять опаздывает. Всё брови выщипывает, у нее на лице скоро ни одной волосинки не останется.
– Это да, – тут уж согласилась я.
Мы долго толклись у расписания. Янка все никак не могла найти свою фамилию среди старшеклассников. Так много было желающих попытать удачу и отправиться на олимпиаду.
– Ты видишь мою фамилию? – пропыхтела Казанцева, пихнув меня локтем. Я в это время, задумавшись, сверлила взглядом наше расписание. Как хорошо, что завтра география…
– А? – откликнулась я.
– Что «а»? Помоги меня найти! Неужели пропустили мою заявку? Проверяй всех, кто записался на общагу.
Но я вместо обществознания уставилась на список с желающими защитить честь школы на олимпиаде по физике. Их было в разы меньше, чем желающих испытать себя по гуманитарным наукам, поэтому я без труда отыскала фамилию «Макеев», вписанную в столбик в самом конце.
– Не может быть, – пробормотала я, вчитываясь.
– Вот-вот, – ворчала Янка. – Я, между прочим, одной из первых подала заявку.
– Да я не об этом, – отмахнулась я. Потом повернулась к Яне и широко улыбнулась: – Макеев все-таки записался на физику.
Подруга непонимающе уставилась на меня в ответ.
– Тимур? Ну и что? – наконец отозвалась Яна. – Молодец, что я еще могу сказать. Рада за него. Отчаянный.
Я почему-то все не могла перестать улыбаться.
– А ты чего так радуешься-то? – удивилась Яна. Она даже про свою фамилию в списке забыла.
– Помнишь, я говорила тебе, что после уроков достала его с этой заявкой?
– Вот-вот, – кивнула Казанцева. – Когда тебе надо, ты кого угодно достанешь. Передумал человек, бывает.
Но я была уверена, что Макеев передумал не потому, что я его «допекла» или «достала», а после нашей вчерашней прогулки по набережной. Но когда он успел-то? Пришел раньше в школу и с самого утра подал заявку? Стыдно, что ли, за шутку с кетчупом стало? Все-таки есть совесть у человека. Ничего с ним не потеряно.
Громко прозвенел звонок, и Яна потянула меня за руку.
– Ладно, – вздохнула она. – После английского схожу в учительскую и разберусь. Пойдем!
Пока я шла до кабинета английского, думала над тем, что сегодня до школы дошла в перчатках Макеева. Несмотря на то что они были большеваты, мне не хотелось их потерять.
Глава пятая
У Маши Сабирзяновой не было друзей. По крайней мере, в школе ее никогда ни с кем не видели. Молчаливая, тихая, скромная, пугливая… Маша плохо училась и не могла найти общий язык со сверстниками. В начальной школе над ней смеялись из-за лишнего веса. А после летних каникул в восьмом классе Маша пришла в школу сильно похудевшей, однако неуверенность в ней все равно осталась. Чудесное преображение никак не повлияло на Сабирзянову. Она все так же плохо училась, стеснялась и подвергалась насмешкам некоторых одноклассников. С возрастом наши «особо умные» мальчики все-таки отстали от бедной Маши, но кое-кому она не давала покоя. Например, нашему главному хулигану – Стасу Калистратову. Он так и продолжал цеплять Машу, обзывая ее «жирухой», несмотря на то что в Сабирзяновой было килограммов пятьдесят от силы. Наверняка Машу его шутки и тупые подколы доводили до слез, но в классе она свою слабость не показывала.
– Как думаешь, почему Калистратов все время лезет к Сабирзяновой? – спросила меня как-то Яна. – Мне ее жалко.
Машу было жалко не только Казанцевой. Калистратов своими издевками достал многих, но связываться с ним никто не хотел. Иногда мне казалось, что у Стаса не все в порядке с головой. Он был жутко избалованным и неприятным. Да еще и со связями: его бабушка работала директрисой в нашей школе. То, что позволялось Калистратову, не позволялось больше никому. Учителя закрывали глаза на его грубость и неуспеваемость по большинству предметов. А мы потихоньку страдали от этой вседозволенности.
– Может, он влюбился? – предположила я тогда.
– В кого? – рассмеялась Яна. – В Сабирзянову?
Мы одновременно обернулись и посмотрели на тихую, молчаливую Машу. Я пожала плечами:
– Ну, да. Она стала очень даже хорошенькой. Ей бы больше уверенности в себе. Дело ведь даже не в весе, не в шмотках, не в успеваемости… Она просто не умеет преподносить себя.
Яна кивнула.
– А еще Маша кажется очень одинокой, – вздохнула я.
Девчонки из нашего класса не спешили принимать Машу в свою компанию. Да и я сама не горела желанием сближаться с ней. Мне было комфортно дружить с Казанцевой и близнецами. С Машей же у нас не было никаких общих интересов. Она всегда казалась мне отстраненной, забитой и немного странной.
Иногда мы вовсе забывали о существовании Маши Сабирзяновой, пока на уроке ее не вызывали к доске. Или до тех пор, пока ее снова не начинал цеплять при всех Калистратов.
Сегодня же, после третьего урока, Маша вдруг оказалась в центре внимания. Я сама не поняла, с чего все началось. Когда мы с Яной вернулись из столовой, в классе стоял страшный дубак. Окно было распахнуто настежь, а на подоконнике сидел довольный Стас с перевернутым полупустым рюкзаком Сабирзяновой. Остальные одноклассники столпились вокруг него. Кто-то из девчонок говорил неуверенно:
– Калистратов, идиот, отдай ей рюкзак!
– А будет знать, как руки распускать, – говорил Стас, болтая ногами.
– Да тебе давно пора врезать, – сказал вдруг наш ботаник Ваня Жариков.
Судя по красному пятну на щеке, Калистратов наконец получил заслуженную оплеуху от Маши. Сама Сабирзянова сидела за своей партой и, положив голову на руки, тихо плакала. Глядя на эту картинку, я почувствовала, как у меня внутри шевельнулась жалость.
– Че ты сказал, очкарик? – прищурился Калистратов. – Тебе давно самому морду не чистили?
Жариков тут же замолчал и отошел в сторону.
Я поежилась от холода. По классу гулял сквозняк. За распахнутым окном же было сплошное декабрьское умиротворение. Весело щебетали синицы, ярко светило солнце, и от солнечного света слепило глаза. Если б не эта некрасивая ситуация, день казался бы по-зимнему умиротворенным.
– Отдай ей рюкзак! – настойчивей повторили девчонки.
– Ага, щас! Если жируха не извинится, я выкину его в окно вслед за пеналом и учебниками.
Меня от этой ситуации даже дрожь охватила.
– Да не будет Маша извиняться, ты заслужил! – все-таки снова возмущенно проговорил Жариков.
– Пусть мои подошвы поцелует, – сказал Стас, вытянув длинные ноги и продемонстрировав стоптанные ботинки. – Тогда, может быть, прощу. Никто не смеет на меня руку поднимать.
– В детстве его зря не пороли, – шепнула мне на ухо Яна.
Я не успела ответить подруге. Вдруг кто-то легонько оттолкнул меня в сторону, протискиваясь к окну. Я подняла глаза и увидела Макеева. Он продолжал осторожно расталкивать собравшихся вокруг ребят и наконец подошел к Калистратову. До этого момента я Тимура в классе не видела. Наверное, он только недавно появился в кабинете и следил за событиями от дверей.
Макеев молча вырвал из рук растерявшегося Стаса уже полупустой рюкзак и кинул его в руки Жарикова. Ваня на удивление ловко его поймал, я даже не ожидала от ребят такой сработанности. Жариков тут же передал рюкзак Маше, которая к тому времени уже перестала плакать. Она поднялась с места и растерянно вглядывалась в толпу, пытаясь рассмотреть, что там происходит у окна. Остальные тоже притихли. А у меня тут же возникло нехорошее предчувствие.
– Охренел? – возмущенно заорал Стас.
– Это ты сейчас ей подошву облизывать будешь, – пообещал Макеев голосом, не терпящим возражений.
Калистратов только растерянно захлопал белесыми ресницами.
– Да пошел ты, – наконец проговорил Стас, первым толкнув Тимура. Тогда Макеев резко схватил Стаса за грудки и склонил к раскрытому окну. Девчонки, не сговариваясь, заверещали.
Тимур чуть ли не наполовину вытащил Стаса из окна и навис над ним. Кабинет географии находился на втором этаже. Мы с Янкой тоже ахнули. Я следила за происходящим, будто фильм смотрела. Жаль, все происходящее нельзя было выключить. Или хотя бы перемотать самые неприятные моменты…
– Дебил, я же упаду, – дрожащим голосом заверещал Стас.
– Ничего страшного. Здесь невысоко. Извинись, – глухо проговорил Макеев.
Я видела, как холодный ветер треплет белые волосы Калистратова. Мне казалось, что еще немного – и парни вдвоем улетят вслед за учебниками Сабирзяновой.
Внезапно раздался громкий и встревоженный голос Антона Владимировича:
– Что здесь происходит?
Тогда я перевела дух. Мне казалось, что в том месте, где появляется Золотко, не может произойти ничего плохого. Он как супермен. Придет и все разрулит.
Макеев развернулся и ослабил хватку. Тогда Калистратов, воспользовавшись замешательством Тимура, резко его оттолкнул и поспешно спрыгнул с подоконника. Волосы Стаса были взъерошены, а в глазах блестели крупные слезы – непонятно, то ли от страха, то ли от ветра.
– Придурок! – истерично выкрикнул он. Калистратов сильно дрожал.
Тимур так и продолжил стоять возле открытого окна. Глаза Макеева были полны злости. Мне кажется, я никогда не видела его таким сердитым.
– Закройте окно, – первым делом приказал Антон Владимирович. Из-за сквозняка по кабинету разлетелись бумаги, которые лежали на учительском столе.
Но Макеев даже пальцем не пошевелил. Он продолжал стоять на месте и почему-то теперь зло смотрел не на Стаса, а на Золотко. Будто это Антон Владимирович выкинул вещи Маши в окно. Вместо Тимура закрывать окно кинулся Ваня Жариков.
В классе стало тихо. Я почему-то так разволновалась из-за произошедшего, что слышала в эту минуту только встревоженный стук своего сердца.
– Что здесь происходит? – строго повторил Антон Владимирович, внимательно осматривая нас. Внезапно он остановил свой взгляд на мне и принялся выжидать. Привык, что я всегда прихожу к нему на помощь. Но здесь даже я не могла найти слов.
Тогда Золотко посмотрел на нахохленного Макеева.
– Тимур, ты понимаешь, что все могло закончиться трагедией? Ты чуть не вытолкнул товарища из окна!
Мне хотелось нервно рассмеяться. Да такого «товарища», как Калистратов, мы бы сами все дружно спровадили с крыши всем классом.
– После моего урока пройдешь в кабинет директора, – строгим голосом проговорил Антон Владимирович. И тут до меня наконец дошло, как вся эта ситуация выглядела со стороны. Стас в глазах географа стал жертвой. Но Макеев почему-то молчал и ничего не говорил в свое оправдание.
– Не хочешь мне ничего рассказать? – будто прочитав мои мысли, спросил Антон Владимирович у Тимура.
– Не хочу, – ответил Макеев.
– Я удивлен, что ты вообще решил посетить мой предмет, – усмехнулся географ.
– Я и сам удивлен, – отозвался Тимур.
– А теперь, значит, решил его сорвать? Шагом марш к директору, – вдруг вышел из себя Антон Владимирович. Таким рассерженным я Золотко видела впервые. День открытий какой-то.
Под трель школьного звонка Тимур направился к выходу. Два раза его просить не пришлось. Все молча расступились. Одноклассники, как и я, находились под впечатлением от произошедшего.
Макеев вышел из класса, громко хлопнув дверью. Нам не оставалось ничего другого, как сесть по местам. При этом многие негромко переговаривались и делились впечатлениями. Стас тоже как ни в чем не бывало отправился к своей парте. Вышел сухим из воды. У меня это вызвало возмущение, но остальные молчали. Стас старался ни на кого не смотреть. Опустил голову и обиженно шмыгал носом, строя из себя жертву.
Когда все немного успокоились, Антон Владимирович начал урок. Он не сразу заметил, что Сабирзянова не собирается садиться на место.
– В чем дело, Маша? – устало поинтересовался Антон Владимирович. Наверняка он был расстроен из-за стычки Макеева и Калистратова.
Вместо ответа тихая и забитая Маша схватила с парты свой рюкзак и выскочила из кабинета вслед за Тимуром, точно так же громко хлопнув дверью. Антон Владимирович удивленно проводил ее взглядом, а затем осмотрел класс:
– Может, все-таки кто-нибудь объяснит мне? С чего все началось?
Все, как назло, будто воды в рот набрали. Осторожно косились в сторону притихшего Стаса и молчали. Сам он тоже не спешил описывать подробности.
Я все-таки не выдержала и громко сказала:
– Калистратов, может, ты начнешь рассказ?
В классе наступила гробовая тишина. Янка округлила глаза и пихнула меня локтем. Обычно никто не желал связываться со Стасом.
– А я чего? – подал жалобный голос Калистратов. – Антон Владимирович сам видел, что Макеев меня чуть из окна не вытолкнул. Ни за что ни про что. Я ему ничего плохого не сделал. И, кстати, это так не оставлю.
Наверняка Стас ожидал, что ему, как обычно, все сойдет с рук, но я не могла успокоиться. От возмущения даже с места встала. Казанцева, конечно, попыталась меня остановить, но я решила, что только благодаря Золотку в нашем классе может наконец восторжествовать справедливость.
– Ничего себе, ни за что ни про что! Макеев, между прочим, за Сабирзянову заступился. Антон Владимирович, вы знаете, что Стас вещи Маши из окна выкинул? И хотел заставить ее…
– Наташа-а… – протянула Яна.
– Зуева, ты знаешь, что со стукачами делают? – зло спросил со своей парты Калистратов.
– Да пошел ты!.. – резко развернулась я.
Я думала, Антон Владимирович сделает мне выговор, но он задумчиво молчал. А я так и продолжила стоять у всех на виду.
– Это правда? – наконец тихо спросил учитель у Калистратова.
– Зуевой в классе не было, она не может всего знать, – заявил Стас.
– Ты действительно обидел Машу? – продолжал допрос Антон Владимирович.
– Она меня ударила, – огрызнулся Калистратов.
– Разве Маша могла тебя ударить просто так? – снова не удержалась я, развернувшись. – Ты давно напрашивался!
Стас смотрел на меня злобно, как на врага народа. Если Макеева он искренне боялся, то мне давал понять, что я серьезно нарвалась. Его взгляд говорил: «Теперь я и тебя не оставлю в покое». Именно поэтому Янка так упрямо тянула меня за рукав рубашки.
Калистратов хотел что-то мне ответить, но Антон Владимирович громко сказал:
– Спасибо, Наташа, можете присаживаться.
Я осторожно села на место и опустила голову. В висках пульсировало.
– Наташ, ты чего… – начала было Казанцева, но я только поморщилась, и Яна замолчала.
– Что ж, общая картина мне ясна, – сказал географ. – Думаю, после этого урока в кабинет директора должен проследовать не только Тимур Макеев. Станислав, я вас провожу, чтобы вы не заблудились.
Кажется, справедливость все-таки восторжествовала. Только на душе у меня после всего остался неприятный осадок.
На этом уроке я даже не слушала Антона Владимировича и ничего не записывала. Да и он будто с пониманием отнесся к моему «протесту». Я отвернулась к окну и уставилась на припорошенный снегом сквер.
Машу и Тимура я заметила сразу. Они стояли под голым деревом, у скамьи, и о чем-то разговаривали. Я представила, как Сабирзянова выскочила вслед за Макеевым на улицу. Как они вместе искали ее вещи под окнами, как Тимур помог Маше собрать сумку… С чего начался их разговор? Наверное, с благодарностей? А потом Тимур обязательно сказал Сабирзяновой что-нибудь ободряющее. Что-то типа: «Маша, только не обращай внимания на всяких идиотов. Ты очень классная и добрая». Такая воодушевляющая фраза, наверное, не очень подходила язвительному Макееву, но почему-то мне все представлялось именно так. Иначе почему бы Сабирзянова так широко улыбалась, слушая Тимура? И Макеев тоже улыбался. Вполне искренне и дружелюбно. И совсем не иронично, как улыбался мне во время нашей прогулки по набережной, а с теплотой.
