355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Астрид Линдгрен » Приключения Эмиля из Лённеберги. Художник Н. Кучеренко » Текст книги (страница 5)
Приключения Эмиля из Лённеберги. Художник Н. Кучеренко
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 14:16

Текст книги "Приключения Эмиля из Лённеберги. Художник Н. Кучеренко"


Автор книги: Астрид Линдгрен



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Но не думай, что Эмиль был дурачком. Он ведь очень много знал про лошадей, и, когда каурая лошадка ржала и брыкалась, едва к ней прикасались, Эмиль подумал: «Она ведёт себя точь-в-точь как Лина, когда ей щекотно».

Так оно и было, но никто, кроме Эмиля, этого не понял. Лошадь эта просто не выносила щекотки. Поэтому стоило до неё дотронуться, как она брыкалась и ржала. Ведь и Лина прыгала и хохотала до упаду, едва к ней прикасались… Ну, сам знаешь, что значит бояться щекотки!

Эмиль смело подошёл к лошади и обхватил её морду своими маленькими, но сильными руками.

– Послушай-ка, – сказал он, – я хочу тебя подковать, а ты не брыкайся. Обещаю тебе, что не будет щекотно.

И знаешь, что Эмиль сделал? Он ловким движением взял лошадь за копыто и приподнял её заднюю ногу. А лошадь стояла как ни в чём не бывало, только голову повернула, словно хотела поглядеть, что это он собрался делать с её ногой.

Я тебе объясню, в чём тут штука: копыто у лошади так же нечувствительно к щекотке, как у тебя, скажем, ногти, а потому, сам понимаешь, брыкаться и ржать ей было незачем.

– Будь добр, – сказал Эмиль, обращаясь к кузнецу, – подкуй её, я держу.

Все так и ахнули. А Эмиль, словно не замечая всеобщего восхищения, помог кузнецу подковать все четыре ноги.

Когда с этим было покончено, торговец помрачнел. Он помнил, что обещал, но не собирался выполнять своего обещания. Он достал бумажник, вынул из него бумажку в пять крон и протянул её Эмилю.

– Этого хватит? – спросил он.

Но тут стоящие вокруг крестьяне возмутились, они считали, что от своего слова нельзя отказываться.

– Так ты не отделаешься, и не надейся! – кричали они. – Отдай мальчишке лошадь, ты же обещал!

Торговец решил, что лучше уступить. Он был богат, все это знали, и не сдержать своего слова на глазах у людей ему было стыдно.

– Ладно, не обеднею я из-за этих трёхсот крон, – сказал он и махнул рукой. – Бери эту злосчастную лошадь, и чтоб духа твоего тут не было!


Представляешь, как обрадовался Эмиль! Он вскочил на свою лошадь и выехал за ворота с важным видом, будто генерал. Все его поздравляли, а кузнец сказал:

– Вот какие дела случаются на ярмарке в Виммербю!

Эмиль скакал верхом, сияя от счастья и гордости, и люди расступались, а на Большой улице, где было больше всего народу, он встретил Альфреда.

Альфред, увидев Эмиля, застыл на месте, он глазам своим не поверил.

– Что это?! – воскликнул он. – Чья эта лошадь?

– Моя, – скромно сказал Эмиль. – Её зовут Лукас, и она так же боится щекотки, как Лина.

Тут к Альфреду подбежала Лина и схватила его за руку.

– Нам надо ехать, – сказала она. – Хозяин уже запрягает.

Да, веселью настал конец, всем обитателям хутора Катхульт пора было возвращаться домой. Но Эмиль обязательно хотел показать Готтфриду свою лошадь.

– Скажи папе, что я вернусь через пять минут! – крикнул он и повернул лошадь. Громко цокая копытами, она поскакала в сторону бургомистерского сада.


Октябрьская темень окутала дом и сад бургомистра, но все окна были ярко освещены, и оттуда доносились смех и голоса. Праздник был в полном разгаре.

Готтфрид играл в саду. Званые вечера он не любил – куда интереснее ходить на ходулях. Но, когда он увидел Эмиля верхом на лошади, он опять упал в сиреневый куст.

– Чья это лошадь? – спросил он, тут же высунув голову из куста.

– Моя, – ответил Эмиль. – Это моя лошадь.

Сперва Готтфрид никак не мог в это поверить, но, когда в конце концов понял, что это правда, он прямо обезумел. Разве он не просил у папы лошади? Ведь каждый день с утра до вечера просил, и всякий раз папа ему отвечал: «Ты ещё слишком мал. Ни у одного мальчика твоего возраста нет своей лошади!»

Оказывается, это ложь, ложь! Вот папа увидит Эмиля и сам в этом убедится! Если, конечно, у него есть глаза и если он согласится выйти из дому, чтобы поглядеть.

А он, как назло, сидит сейчас за столом и пирует, сидит среди дураков, которым только и дела что есть, пить да произносить речи.

– Нет, я не смогу вытащить его из-за стола, – мрачно сказал Готтфрид, и глаза его наполнились слезами.

Эмилю стало жаль Готтфрида – его друг готов был расплакаться. Что ж, раз бургомистр не может выйти посмотреть на лошадь, лошадь сама придёт к бургомистру. Это проще простого – подняться по ступенькам крыльца, войти в дверь, миновать прихожую и очутиться в столовой.

Если тебе довелось когда-нибудь побывать на пиру, на котором вдруг появляется лошадь, то ты знаешь, что гости в таких случаях так и ахают, будто они никогда в жизни не видели лошади.

Так повели себя гости и на пиру у бургомистра. Но больше всех был поражён сам бургомистр. Он так и подпрыгнул от неожиданности и подавился куском мяса. Поэтому он ничего не ответил, когда Готтфрид крикнул:

– Ну что, теперь убедился? А ещё говорил, что ни у одного мальчика на свете нет своей лошади!

Но, оправившись от первого шока, гости очень обрадовались, что на пир пришла лошадь. Да оно и понятно – ведь лошади такие чудные животные. Все так и норовили погладить Лукаса. А Эмиль сидел у него на спине и счастливо улыбался. Пусть все гладят его лошадь, он не против.

Но тут из-за стола встал старый майор – ему захотелось показать, что он большой знаток лошадей. Он решил ущипнуть Лукаса за заднюю ногу – он ведь не знал, что Лукас боится щекотки!

Бургомистру удалось наконец кое-как справиться с мясом, и он уже собирался что-то ответить Готтфриду, но как раз в это мгновение майор ущипнул Лукаса. Копыта мелькнули в воздухе и опустились на маленький сервировальный столик, на котором стоял огромный торт со взбитыми сливками. Столик опрокинулся, а торт полетел через всю комнату и – шлёп! – угодил прямо в лицо бургомистру.

– Б-л-у-р-п… – послышалось из-под сливок.

И все начали хохотать. Они, видно, просто не знали, что ещё им делать. Не смеялась только жена бургомистра.

Видно, она боялась, вдруг он, бедняга, не увидит, что происходит на пиру в честь его дня рождения.

Но тут Эмиль вспомнил, что ему пора возвращаться домой, в Лённебергу, и поскакал во двор. Готтфрид помчался за ним – ведь с папой, вымазанным сливками, всё равно не поговоришь, да к тому же он был просто не в силах расстаться с Лукасом. Эмиль ждал его у калитки, чтобы попрощаться.

– Какой ты счастливый! – сказал Готтфрид и в последний раз потрепал Лукаса по шее.

– Это уж точно, – сказал Эмиль.

Готтфрид вздохнул.

– Зато у нас будет фейерверк, – тут же добавил он, чтобы хоть немного себя утешить. – Вот он!

Он указал Эмилю на стол в сиреневой беседке, где всё было приготовлено для фейерверка, и у Эмиля оборвалось сердце. Конечно, ему надо торопиться, но ведь он в жизни не видал фейерверка!

– Давай запустим хоть одну ракету? – предложил он. – Я проверю, хватает ли там пороха.

Готтфрид нерешительно взял пакетик со стола.

– Только вот эту, самую маленькую, – сказал он.

Эмиль кивнул и слез с лошади.

– Да, только вот эту. Дай спичку!


Готтфрид дал ему спичку. И – пах, пах! – маленький сверкающий диск полетел в небо, стал кружиться и кувыркаться. О да, сомнений быть не могло, пороха там было достаточно. А когда диск вволю накрутился, он прыгнул назад, на стол в саду, к остальным ракетам. Я думаю, ему не хотелось оставаться одному. Но этого не заметил ни Эмиль, ни Готтфрид, потому что они услышали, что их кто-то громко окликает. Это был бургомистр, который выбежал на крыльцо, чтобы с ними поговорить. Он уже стёр с лица почти все сливки, только уши ещё белели в октябрьской темноте.

А по улицам Виммербю всё ещё ходили люди, смеялись, болтали и кричали и по-прежнему не знали, чего они ждут – праздника или беды.

И вот тут-то и началось! Началось нечто ужасное, то самое, что все так долго ожидали с тайным страхом. По небу, как раз над крышей дома бургомистра, вдруг заполыхали, затрещали разноцветные, извивающиеся огненные змеи: воздух засверкал и раскалился, как уголья в печке, клокочущее пламя заметалось по всему небосводу. Раздался оглушительный грохот, и все жители Виммербю окаменели в предчувствии катастрофы.

– Комета! – послышались надрывные крики. – Мы погибли!

Поднялся истошный вой и плач. Горожане думали, что настал их последний час. И кто их осудит? Они с перепугу голосили, метались по улицам, а самые слабонервные даже падали в обморок. Только фру Петрель невозмутимо сидела на своей застеклённой террасе и с интересом смотрела на полыхающее небо.

– Я больше не верю ни в какую комету, – сказала она кошке. – Бьюсь об заклад – это работа Эмиля.

И фру Петрель, как ты и сам догадался, словно в воду глядела. Конечно, это Эмиль, запустив свою петарду, расцветил небо разноцветными огненными всполохами. Хорошо что бургомистр как раз в этот момент случайно выбежал из дому, а то бы он так и не увидел фейерверка в свою честь. Он стоял задрав голову, а кругом всё трещало и сверкало, и бургомистр всё время опасался, что какая-нибудь яркая звёздочка, того и гляди, опалит ему волосы. Эмиль и Готтфрид решили, что бургомистр не нарадуется этому зрелищу – так он крякал. Правда, когда дымящаяся оболочка петарды угодила ему за пазуху, он явно рассердился. А то чего бы он завопил и бросился к бочке с водой? Почему бы он стал совать руку в бочку?

Бургомистр, видно, не знал, что с петардами так не поступают, что в воде они тут же гаснут, не доставив никому никакой радости. Жаль, что он такой недогадливый.

– Зато настоящий фейерверк увидел, – сказал Эмиль, лёжа рядом с Готтфридом за дровяным сараем.

Они отлично понимали, что пока им лучше никому на глаза не показываться.

– Это точно, – подтвердил Готтфрид. – Фейерверк ты увидел.

Они молча лежали и ждали. А ждать им, собственно, было нечего. А может, просто выжидали, пока бургомистр перестанет метаться по саду, словно огромный разъярённый шмель.

Когда полчаса спустя жители Катхульта ехали домой, все шипящие змеи и раскалённые шары давно уже погасли. Только настоящие тихие звёзды мерцали в небе. Тёмной лентой лежала перед ними дорога, по бокам её чернел лес. Эмиль скакал впереди на своём коне и чувствовал себя по-настоящему счастливым. Он громко пел:

 
Едем, едем мы домой!
Конь каурый подо мной!
Ты скачи, скачи, мой коник,
Пусть никто нас не догонит!
 

А папа сидел на переднем сиденье коляски и правил Маркусом и старой Юлан. Он был очень доволен своим сыном. Правда, Эмиль чуть не свёл с ума фру Петрель, да, пожалуй, и всех жителей Виммербю своими проказами, но всё же каурая лошадь досталась ведь им, а не кому другому! А это было важнее всего.

«Второго такого мальчишки не сыщешь во всём Смоланде, – думал папа Эмиля. – На этот раз не буду его запирать в сарай!» Папа Эмиля был в таком весёлом настроении ещё и потому, что перед самым отъездом из Виммербю повстречал приятеля, который угостил его кружкой – а может, и двумя – пива. Вообще-то он ненавидел выпивку, не такой он был человек, папа Эмиля, чтоб выпивать, но когда тебя угощают от души – дело другое. Как тут откажешься?


Папа Эмиля бодро пощёлкивал кнутом и тоже распевал:

– Я еду, еду, еду в Катхульт… Я еду, я еду…

– Вот это да! К счастью, ярмарка бывает не каждый день, – сказала мама. – Как приятно возвращаться домой!

У неё на коленях спала сестрёнка Ида. Даже во сне она не выпускала из рук фарфоровую корзиночку с фарфоровыми розочками, на которой было написано: «В память о Виммербю».


Если ты думаешь, что Эмиль, получив лошадь, перестал проказничать, то ошибаешься. Два дня он только и делал что скакал с утра до ночи на Лукасе, но на третий, то есть 3 ноября, он уже взялся за старое. То, что он в тот день натворил… ха-ха-ха, не могу удержаться от смеха, когда вспоминаю про это! Как раз в этот-то день Эмиль… но нет, стоп. Стоп! Ведь я обещала маме Эмиля никогда не рассказывать, что он выкинул 3 ноября, потому что именно после этого случая жители Лённеберги собрали, как ты помнишь, деньги, чтобы отправить его в Америку. Мама Эмиля и вспоминать этот день не хочет, она даже не записала его в синюю тетрадь, так зачем же мне о нём рассказывать? Зато ты можешь узнать, что Эмиль натворил в декабре, незадолго до Нового года.

Понедельник, 26 декабря,
когда Эмиль сделал большие потравы в Катхульте, а Командирша попала в волчью яму

Декабрь наступает, увы, лишь после пасмурной и дождливой осени. Осень нигде не бывает весёлой. И в Катхульте тоже. Дождь лил как из ведра, но всё равно Альфред каждый день выводил из хлева быков и перепахивал каменистое поле. А за ним по борозде бежал рысцой Эмиль. Он помогал Альфреду покрикивать на быков, которые были очень медлительны и упрямы и не имели ни малейшей охоты тянуть плуг. К счастью, темнело рано, и тогда Альфред распрягал быков, и они – Альфред, Эмиль и быки – все вместе отправлялись домой. Альфред и Эмиль вваливались на кухню в сапогах, облепленных грязью, и Лина ругала их на чём свет стоит, потому что они пачкали только что вымытый пол.

– Да она просто бешеная! – сказал Альфред. – Тот, кто на ней женится, не будет знать ни минуты покоя.

– И этим несчастным будешь, пожалуй, ты, – заметил Эмиль.

Альфред ответил не сразу – он думал.

– Нет, пожалуй, не я, – сказал он в конце концов. – Страх берёт. Но сказать ей это просто духу не хватает.

– Хочешь, я скажу? – спросил Эмиль, он ведь отличался смелостью и мужеством. Но Альфред отказался от его помощи.

– Это надо сказать очень осторожно, – объяснил он, – чтобы она не обиделась.

Альфред долго думал, как бы ему деликатно сказать Лине, что он не хочет на ней жениться, но так и не придумал.


Хутор рано погружался теперь в глубокую темень. Чуть ли не с трёх часов дня приходилось зажигать на кухне керосиновую лампу, и каждый занимался тут своим делом. Мама Эмиля сидела за прялкой – она пряла тонкую белую шерсть на носки Эмилю и Иде. Лина чесала шерсть, и Крёсе-Майя, когда бывала у них на хуторе, тоже. Папа Эмиля чинил башмаки, чтобы не платить денег сапожнику. Альфред был занят не менее важной работой: он штопал носки. Давно пора было за это взяться, потому что пятки у него сверкали, а большие пальцы торчали наружу, и вот теперь он терпеливо штопал огромные дыры. Лина хотела было ему помочь, но Альфред отказался.

– Вот видишь, я был твёрд, – объяснил он Эмилю. – А то потом, как осторожно ни говори, ничего не выйдет.

Эмиль и Ида сидели под столом и играли с кошкой. Эмиль уверял Иду, что кошка – это вовсе не кошка, а волк, но Ида не верила, и тогда он завыл по-волчьи. Да так похоже, что все на кухне подпрыгнули. Мама захотела узнать, что это за вой такой, и Эмиль объяснил:

– У нас тут под столом волк.

Недавно Крёсе-Майя заговорила вдруг о волках; Эмиль с Идой всё бросили и примостились возле неё, хотя заранее дрожали от ужаса: Крёсе-Майя рассказывала только страшные истории. Если речь не шла об убийствах, ворах, привидениях и домовых, то уж непременно о казнях и пожарах, о каких-то чудовищных бедствиях, смертельных болезнях или хищных зверях. Вот, к примеру, о волках.

– Когда я была маленькой, – начала Крёсе-Майя, – здесь, в Смоланде, было много волков.

– Но потом пришёл король Карл XII и всех перестрелял, – сказала Лина.

Тут Крёсе-Майя рассердилась, потому что хотя она и была стара, но всё же не настолько!

– Болтаешь, будто что знаешь, – обиженно сказала Крёсе-Майя и замолчала.

Но Эмиль стал её упрашивать, и в конце концов она согласилась продолжать. Она вспомнила много страшных историй про волков, рассказала, что в её детстве рыли волчьи ямы, чтобы волки в них проваливались.

– Так что Карлу XII незачем было сюда приезжать, – снова вмешалась Лина.

И, хоть она тут же умолкла, всё равно Крёсе-Майя опять обиделась, и это неудивительно. Ведь король Карл XII жил, как ты знаешь, больше двухсот лет назад. Как же Крёсе-Майе было не обидеться на Лину?

Эмиль снова принялся её уговаривать, и тогда она рассказала про матёрых волков – самых страшных. Эти волки выходили только в полнолуние. И, как уверяла Крёсе-Майя, умели говорить, потому что это были не простые волки, а оборотни – не то волки, не то люди.

– Если встретишь такого волка в лунную ночь, всё, тебе крышка, страшнее его нет зверя на свете. В те годы остерегались выходить из дому в лунные ночи, – говорила Крёсе-Майя, поглядывая на Лину.

– Хотя Карл XII… – не унималась Лина.

Тут Крёсе-Майя отшвырнула гребень, которым чесала шерсть, и сказала, что ей пора домой, стара она по гостям рассиживаться.

Вечером, когда Эмиль и Ида уже лежали каждый в своей постели, разговор опять зашёл о волках.

– Как хорошо, что теперь уже нет волков, – сказала Ида.

– «Нет волков»! – передразнил её Эмиль. – Откуда ты это знаешь? Никто ведь не копает ям, чтобы их ловить.

Он долго лежал без сна и думал об этом, и чем дольше думал, тем быстрее росла в нём уверенность, что стоит только вырыть во дворе яму, как в неё сразу же угодит волк. И он тут же решил, что завтра утром начнёт рыть волчью яму между кладовой и сараем. Летом там были заросли крапивы, а сейчас крапива увяла, почернела, пригнулась к мокрой земле.


Но рыть волчью яму – дело долгое, потому что она должна быть глубокой. А то волк тут же из неё выберется. Альфред помогал Эмилю. Когда у него выпадала свободная минутка, он сразу же брался за лопату, и всё-таки яма была готова только под Рождество.

– Не страшно, что мы так затянули с ямой, – сказал Альфред, – волки всё равно не выходят из леса до лютой зимы, их выгоняет мороз и голод.

Сестрёнка Ида дрожала, думая об изголодавшихся волках, которые в холодную, зимнюю ночь выйдут, крадучись, из лесу и начнут выть под окнами. Но Эмиль не дрожал. Он глядел на Альфреда горящими глазами и радовался, что все эти волки попадут в их яму.

– Надо только прикрыть яму ветками и хворостом, чтобы волки её не заметили, – сказал он, ликуя, и Альфред с ним согласился.

– Верно! Всё надо делать с хитростью, как говорил Стулле Йоке, меняя шило на мыло.

В деревне все так часто поминали Стулле Йоке, что это имя стало как бы присказкой. Но уж Альфреду-то не стоило бы так говорить, потому что Стулле Йоке был его прадедом и жил в доме для бедных (так в то время называли богадельню), а над прадедом нехорошо смеяться. Хотя Альфред ведь не хотел его обидеть, просто он повторял то, что говорили все вокруг.

Яма была готова, теперь оставалось только ждать прихода волка, и, как ты сейчас убедишься, долго ждать не пришлось.

Перед Рождеством сильно похолодало и повалил такой снег, что любо-дорого было смотреть. Весь хутор, да что хутор, всю Лённебергу да и весь Смоланд снегом засыпало. Куда ни глянь – повсюду сугробы. Только по столбам и можно узнать, где проходит дорога. И даже самый зоркий глаз не обнаружил бы волчьей ямы, вырытой между кладовой и сараем. Мягкий белый снег, словно ковёр, всё накрыл. Эмиль каждый вечер только о том и думал, как бы ветки не обрушились под тяжестью снега, прежде чем в яму попадёт волк.

В Катхульте все работали теперь не покладая рук, чтобы встретить Рождество как положено. Прежде всего надо было справиться с огромной стиркой. Лина и Крёсе-Майя часами стояли на обледеневших мостках озера и полоскали бельё. Лина дула на застывшие, потрескавшиеся пальцы и плакала – очень уж было больно.

Когда со стиркой было покончено, закололи свинью, которую специально откармливали к Рождеству. И теперь уж на кухне не хватало места для всевозможных домашних колбас и окороков. Готовили можжевеловую брагу – она долго бродила в больших деревянных чанах. Пекли караваи, сладкие булки, душистый ржаной хлеб и пряники. Мама Эмиля и Лина не спали почти всю ночь, отливая свечи – большие и маленькие и ещё особые свечки для ёлки. Всё было как будто готово для встречи Рождества и Нового года. Альфред и Эмиль запрягли Лукаса и поехали в лес за ёлкой. А папа Эмиля пошёл на гумно и достал там несколько снопов овса, которые он приберёг для воробьёв.

– Кидать зерно на ветер, конечно, безумие, – сказал он, – но воробьи тоже должны почувствовать, что скоро Рождество.

Не только о воробьях надо было подумать, не только они должны были почувствовать, что наступает Рождество. Были ещё и бедняки из приюта для бедных. Ты небось и понятия не имеешь, что такое дом для бедных, или богадельня. Что ж, этому можно только радоваться. Такие приюты существовали в старое время, и, если я тебе расскажу, как там жилось беднякам, это будет ещё пострашнее, чем рассказы Крёсе-Майи об убийцах, привидениях и диких зверях. Представь себе маленький плохонький домик с двумя-тремя комнатами, где полным-полно беспомощных старых людей, которые живут все вместе в страшнейшей грязи и нищете, терпят голод, холод, болезни. Теперь ты знаешь, что такое дом для бедных. Уж поверь, что ужасно оказаться в таком вот приюте на старости лет, когда нет больше сил работать, чтобы заработать себе на хлеб.

«Бедный прадедушка, – говорил обычно Альфред, – несладко ему живётся. А тут ещё эта Командирша, просто спасу от неё нет».

Командиршей прозвали старуху, которая распоряжалась всем в доме для бедных. Здоровье у неё было лучше и сил больше, чем у остальных, а злой и властной она была как мачеха в сказке, поэтому она всеми командовала как хотела. Эмиль никогда бы этого не допустил, будь он уже председателем сельской управы, но пока он был, к сожалению, всего лишь маленьким мальчиком и никак не мог поставить на место Командиршу. Прадедушка Альфреда очень обижался на Командиршу, да и все остальные тоже, но приходилось терпеть.

– Она ходит среди нас, как волк в овчарне, и всё рычит, – жаловался Стулле Йоке.

Он казался странным, говорил торжественно, будто речь держал, но был очень добрым, и Альфред его любил. Жители приюта никогда не ели досыта, и мама Эмиля их всех очень жалела.

– Бедняги! Обязательно пошлю им гостинцев к Рождеству, – сказала она.

И за несколько дней до Рождества Эмиль и Ида отправились по заснеженной дороге к дому для бедных, с трудом волоча большую корзину, до краёв набитую снедью. Чего там только не было! И колбаса, и студень, и окорок, и сдобные булки, и пряники, и свечи, и даже маленькая табакерка с табаком для Стулле Йоке.


Лишь тот, кому приходилось голодать, может себе представить, как обрадовались старики и старухи, когда появились Эмиль и Ида с большой корзиной. Но только они хотели приняться за еду – и Стулле Йоке, и Калле Спадер, и Юхан Эт, и… одним словом, все, – как Командирша заявила:

– До Рождества никто ничего не получит.

И ни у кого не хватило смелости возразить.

Эмиль и Ида отправились домой. На хуторе Катхульт настроение было в тот день праздничное, и на следующий день тоже. Эмиль с Идой играли хлопушками, и в Катхульте царили мир и веселье. Потом папа и мама Эмиля собрались в гости на хутор Скорпхульт, расположенный по ту сторону леса. Все в Лённеберге знали, каким озорником был Эмиль, потому Свенсонов пригласили без детей.

– Ну и наплевать, – обиженно заявил Эмиль. – Тем хуже для них. Они рискуют вообще никогда со мной не познакомиться.

– И со мной тоже, – подхватила Ида.

Сперва было решено оставить дома Лину, чтобы она присмотрела за детьми. Но Лина с раннего утра канючила, всё твердила, что ей надо проведать мать, которая живёт неподалёку от Скорпхульта. Лина, видно, сообразила, что, раз они всё равно едут в ту сторону, ей стоит этим воспользоваться и прокатиться на санях.

– Пусть едут, – сказал Альфред, – за детьми и я могу присмотреть. Еды полно, а я послежу, чтобы они не играли со спичками. Будьте спокойны, глупостей я им делать не позволю.

– Но ты же знаешь, как с Эмилем трудно. За ним нужен глаз да глаз, – сказал папа и помрачнел.

Но мама тут же возразила:

– Да что ты, Эмиль прекрасный мальчик! И уж сегодня он во всяком случае не будет шалить, потому что сегодня праздник. Не ной, Лина, ты поедешь с нами!

На том и порешили.

Альфред, Эмиль и Ида стояли у кухонного окна и глядели вслед саням, пока они не скрылись за поворотом дороги. И тогда Эмиль на радостях подпрыгнул, как козлик.

– Ура! Теперь мы повеселимся! – воскликнул он.

Но тут Ида указала пальчиком на дорогу и сказала:

– Смотрите, вон идёт Стулле Йоке.

– Да, странно, – удивился Альфред. – Что же это там у них случилось?

Дело в том, что Командирша не разрешала Стулле Йоке выходить из приюта. Она уверяла, что в голове у него от старости уже всё путается и его нельзя выпускать одного.

«Он заблудится, это точно, – говорила Командирша. – А мне некогда за ним бегать, искать его».


Но дорогу в Катхульт Стулле Йоке всё же нашёл и вот теперь шагал по ней, да так шустро – седые пряди так и развевались вокруг его головы. Несколько минут спустя он уже стоял на пороге кухни и тяжело вздыхал.

– Нам не досталось ни кусочка окорока, – выпалил он, едва успев перевести дух. – И колбасы мы даже не понюхали. Командирша всё взяла себе.

Больше он не смог произнести ни слова, потому что горько заплакал.

Тут Эмиль разозлился, да так разозлился, что Альфред и Ида прямо не решались на него взглянуть. В глазах его вспыхнул недобрый огонь.

– Подать мне сюда Командиршу! – крикнул он не своим голосом. – Где мой ружарик?

Альфред по-настоящему испугался.

– Прежде всего успокойся! – сказал он. – Так злиться просто опасно.

И Альфред, ласково похлопывая своего старенького прадедушку по спине, стал утешать его и расспрашивать, почему ж это Командирша так гадко поступает. Но Стулле Йоке был настолько расстроен, что не мог успокоиться, и всё твердил одно и то же.

– Нам недосталось ни кусочка окорока. И колбасы мы даже не понюхали. Табак мой я тоже не получил, – всхлипывал он.

Но тут Ида снова указала на дорогу.

– Глядите, а вон и Тумбочка идёт, – сказала она.

– Это она за мной, – сказал Стулле Йоке и затрясся всем телом.

Тумбочкой прозвали маленькую проворную старушку, которую Командирша обычно посылала в Катхульт, как только исчезал Стулле Йоке. Он иногда тайком уходил на хутор, потому что там ведь жил Альфред, его правнук, а мама Эмиля была очень добрая и встречала его всегда приветливо.

Тумбочка рассказала всё по порядку: Командирша поставила корзину с гостинцами в шкаф на чердаке, потому что там было холодно. Но когда она поднялась туда, чтобы достать продукты на ужин, то обнаружила, что не хватает одной маленькой колбаски, и пришла в бешенство.

– Ходила среди нас, как волк в овчарне, и всё рычала, – сказал Стулле Йоке.


И Тумбочка подтвердила, что так оно и было, и продолжала свой рассказ:

– Командирша потребовала, чтобы тот, кто взял колбасу, немедленно признался в этом страшном грехе. «А если никто не признается, то я вам устрою такой праздничный ужин, что не обрадуетесь!» – пригрозила она. И так оно и было, – продолжала Тумбочка. – Потому что, как Командирша ни кричала, всё равно никто не признался, что взял колбасу. Некоторые старики даже считают, что Командирша нарочно всё подстроила, чтобы оставить себе всё угощение. А когда она узнала, что Стулле Йоке отправился на хутор жаловаться, она совсем рассвирепела и велела мне немедленно привести его назад. Так что нам лучше пойти, Йоке, – закончила свой рассказ Тумбочка.

– Да, дедушка, – поддержал её Альфред, – мне очень жаль, но что делать? Придётся тебе идти.

Эмиль молчал. Он сидел на сундуке и скрежетал зубами. Ещё долго, после того как ушли Йоке и Тумбочка, он продолжал сидеть в той же позе. Казалось, он о чём-то думает. В конце концов он стукнул кулаком по сундуку и сказал:

– Я знаю одного человека, который собирается устроить пир! Пир на весь мир!

– Кто же это? – поинтересовалась Ида.

Эмиль снова стукнул кулаком по сундуку.

– Я! – сказал он. И объявил, что собирается устроить пир, о котором долго будут говорить в Лённеберге, потому что на него будут приглашены все, кто живёт в приюте для бедных. – И мама будет только рада, – добавил Эмиль.

– А папа? – спросила Ида.

– Хм, – промычал Эмиль. – Но всё равно это же не озорство.

Он умолк и снова задумался.

– Как их вывести из дома? – размышлял он вслух. – Тут нужна какая-то хитрость. Пошли попробуем!

Тем временем Командирша прикончила и окорок, и колбасу, и весь студень, а потом расправилась и с пряниками. Нюхательного табака, посланного для Стулле Йоке, тоже ни понюшки не оставила. Она сидела одна на чердаке и была настроена весьма мрачно, как это обычно бывает, когда знаешь, что поступил дурно, да к тому же съел слишком много. Идти вниз, к остальным, ей не хотелось – они хоть и не скажут ни слова, но будут вздыхать и глядеть на неё с укоризной. Но не могла же она весь день просидеть на чердаке!

Тут она услышала, что стучат во входную дверь, и быстро спустилась по лестнице, чтобы поглядеть, кто же это пришёл.

В сенях стоял Эмиль. Эмиль с хутора Катхульт. Командирша, конечно, испугалась, она подумала, что Стулле Йоке или Тумбочка пожаловались и Эмиль пришёл узнать, что случилось. Но Эмиль только вежливо поклонился и спросил:

– Скажите, пожалуйста, я не оставил здесь перочинного ножика, когда приходил в прошлый раз?

Подумай, до чего Эмиль был хитёр! Перочинный нож лежал у него в кармане, и Эмиль прекрасно знал, что он там лежит. Но ему надо было найти предлог для своего прихода, вот он и спросил про нож.

Командирша заверила его, что не видела никакого ножа. И тогда Эмиль спросил:

– Ну а колбаса была вкусная? А студень? А пряники?

Командирша опустила глаза и стала почему-то внимательно разглядывать свои башмаки.

– Конечно, конечно, – проговорила она торопливо, – твоя дорогая мамочка не забывает на своём хуторе про нас, бедных. Сердечно поблагодари её!

И тут Эмиль сказал то, ради чего пришёл, но сказал как бы только потому, что к слову пришлось, так, между прочим:

– Мама и папа уехали в гости в Скорпхульт.

Командирша воодушевилась:

– Как, сегодня в Скорпхульте гости? А я и не знала!

«Знала бы, давно бы уж там была», – подумал Эмиль. Когда на каком-нибудь хуторе бывал праздник, то с утра пораньше в дверях кухни появлялась Командирша и ни за что не уходила, пока ей хоть чего-нибудь не перепадало. Особенно она любила сырные пироги, это все знали.

– Там будет много сырных пирогов. Я слышал, целых семнадцать штук! Вот это да! – сказал Эмиль. – Ешь – не хочу.

Эмиль, конечно, не мог знать, сколько сырных пирогов будет в Скорпхульте. Да и врать не хотел, просто сказал наугад.

Сказал и ушёл. Своё дело он сделал. Он знал, что через полчаса Командирша будет уже на пути в Скорпхульт.


И поверь, Эмиль не ошибся. Он притаился с Альфредом и сестрёнкой Идой за поленницей и видел, как Командирша, закутавшись в свой самый толстый шерстяной платок, вышла с сумой под мышкой. Она зашагала в сторону Скорпхульта. Но можно ли было предугадать, что она сделает? Уходя, она заперла дверь дома и положила ключ к себе в карман, представляешь? Вот что она сделала! Теперь все эти бедняги были как в тюрьме, и Командирша, видно, считала, что так оно и должно быть. А ну-ка, Стулле Йоке, попробуй пискнуть! Знай, у кого здесь власть, кто хозяин. С Командиршей шутки плохи!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю