Текст книги "Гончарный круг (сборник) (СИ)"

Автор книги: Аслан Кушу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Я почти дозвалась его, а ты все испортил, – отведя руки, тихо произнесла она.

– И кого же ты звала?

– Всадника в белой черкеске…

Он в недоумении пожал плечами.

– В детстве, когда мне было совсем плохо, – объяснила Фамия, – бабушка Хания рассказала о нем: «Всадник в белой черкеске – самый добрый и благородный человек на свете. Одно появление его делало людей счастливыми. Бросит всадник взгляд на аулы – прекращаются распри, отступают болезни; посмотрит на поля – плодоносят нивы щедрым урожаем. Всадник в белой черкеске – благая надежда земли. Дождись его, внученька, он обязательно примчится к тебе, залечит хворобу».

– Красивая сказка, – заключил Индар.

– Это не сказка! – вспыхнула она.

– Что происходит, Фамия? Последнее время ты всегда о чем-то думаешь и молчишь.

– Нам нужно расстаться! – ответила она и отвернулась.

– Как расстаться?

– Мы не пара, Индар, – твердо продолжала девушка. – Я буду только усложнять тебе жизнь.

Она была непреклонна в своем решении. Индар не стал уговаривать.

Утром следующего дня он не поехал в рейс. Передав мне документы на дрова, которые выписал для Адышеса, попросил получить их и завезти старику. Солнце находилось в зените, когда я доставил дрова по назначению. Вместе с Адышесом и Алексеем мы быстро разгрузили машину.

– Теперь можно ждать зимы спокойно, – сказал старик.

В это же мгновенье донесся крик Фамии со двора. В нем было все: радость и надежда, волнение и страх.

– Скачет, дедушка, скачет!

Мы повернулись к полю.

– Бог ты мой, такого всадника в наших краях не было лет сорок! – воскликнул Алексей.

И я увидел его. Он скакал на горячем иноходце в белой черкеске, высоко держа голову в папахе, с красным башлыком на плечах. Это был Индар. Он не смог отказать Фамии в воплощении ее мечты…

Индар спрыгнул с коня.

– По какому это случаю так вырядился? – спросил его Алексей, но он не ответил.

Всадник в белой черкеске и Фамия, открытые и счастливые, ласково смотрели друг на друга. Им не нужны были слова, потому что и без них все стало ясно: завтра наступит новый день и устремятся птицы на восходящее солнце, а они пойдут по жизни рука об руку.

– Это тебе, – Индар протянул девушке кожаный мешочек, – в нем отвар рода Абреджуковых, говорят, помогает от тысячи болезней. Их столетняя Ханмелеч для тебя приготовила.

– Спасибо! – Фамия прижала мешочек к груди.

Но счастье друзей моих в тот день было коротким. Под вечер за Фамией приехал отец. Высокий, с легкой проседью, Челемет вышел из «Волги» и весело бросил девушке:

– Собирайся, доченька, поедем домой!

– Я не поеду, папа… – нерешительно ответила она.

– Как это?..

Фамия и Индар молчали.

– Ваша дочь выходит замуж! – выпалил я.

– Что?

Потом Челемет, будто рассердившись на себя, что близко принял к сердцу сказанное мною, усмехнулся и, кивнув в сторону Индара, спросил:

– Не за него ли собралась, доченька? Можно было мне догадаться самому – как разоделся джигит!

Разговор принял серьезный оборот. Мы вошли в дом, где находился Адышес. Сын с порога направился к отцу.

– О чем они говорят, отец? Я никогда не допущу этого!

– Не горячись! – прервал его Адышес. – Выйди-ка, Фамия.

Когда внучка ступила за порог, старик продолжил:

– Не подумай плохого о сыне, Индар, что вот так, нарушив обычай, он говорит с тобой о дочери. Тут иной случай: Фамия – наше больное дитя.

Преодолев некоторое волнение, старик прошел к двери и заключил:

– Словом, разбирайтесь между собой…

Челемет стал мягче.

– Да пойми же ты, не может она быть твоей женой, – убеждал он Индара, – Тебе нужна здоровая сельская девушка, а не Фамия. У вас в каждой семье огороды в пол гектара да скотины с десяток голов. Не управиться ей с этим хозяйством. Больна она, понимаешь, только заберем из больницы, как снова приходится везти обратно.

– Фамия любит меня… – попытался было возразить Индар.

– Да брось ты, любит! Просто девочка торопится жить…

Отец увез Фамию. Наша жизнь вернулась на привычный круг. Мы возили камни, разгрузив машины, поздно возвращались, а утром все повторялось в унылом однообразии. Индар теперь редко улыбался, грусть крепко и, похоже, надолго поселилась в его глазах. Так было до глубокой осени. В один из ноябрьских дней, когда зима уже давала знать о себе холодным ветром с запада, мы отправились в очередной рейс. Через некоторое время за поворотом сквозь обнаженные ветви сада показался дом Адышеса. Обычно неторопливый за рулем Индар вдруг резко нажал на газ и ошалело помчался к нему. Я тоже увидел ее. Фамия вернулась и спешила к дороге. Он поднял девушку на руки, твердил ее имя и счастливо смеялся. Фамия не противилась.

– Мне было плохо без тебя, Индар, – сказала она. – Я ушла из дома…

Фамия поехала с нами. Знакомые водители, увидев девушку в машине Индара, приветливо махали им, сигналили, будто радуясь и возвещая миру о торжестве любви. На обратном пути они, по адыгейскому обычаю, обменялись зароком – часами и тем самым дали обет верности, заявив о желании соединить свои судьбы.

За неделю до назначенной свадьбы мы остановились у источника на перевале. Я взял термос и отправился за водой. Индар ждал меня. Мимо пронесся автобус одного из местных санаториев, и я увидел в нем детей, которые прильнули к окнам. Вероятно, их привлек вид источника: из кувшина в руках каменной русалки струилась вода. Остановившись поодаль, водитель автобуса также вышел и направился к источнику. Дорога не простила ему халатности. Автобус, стремительно набирая скорость, понесся к пропасти. Индар отреагировал мгновенно, включил передачу, подал машину и перекрыл дорогу. Автобус врезался в грузовик, словно разъяренный бык в теленка, потащил его к пропасти, заметно снизив скорость. Это и спасло детей. Водитель автобуса успел заскочить в него, нажал на тормоз, а грузовик уже висел на придорожных столбах… Я бросился к нему, но было поздно. Он с грохотом полетел вниз…

Через несколько минут я спустился, извлек из-под груды останков машины обгоревшее тело друга. В кулаке Индара были часики Фамии…

Хоронили Индара в субботу. Его знали и любили многие, а потому не было конца людскому потоку к их дому.

– А что же потом стало с Фамией? – спросил у Айдамира Сергей Афанасьевич.

– Сказывали, отвар Абреджуковых помог ей, она выздоровела, – ответил он. – Полгода назад я видел Фамию на балконе их дома, но не зашел, не стал расстраивать ее. Девушка поливала цветы, а потом привычным движением отвела от лица прядь волос, в которой блеснули нити-сединки…

Вот так и закончилась история о моем друге Индаре и Фамии, дождавшейся всадника в белой черкеске и потерявшей его.

Сказ о Хакаре

Река серебрилась на перекате. Старик отложил топор, снял чувяки, закатил рукава для омовения. Холодная вода чуть разгладила морщинки на лице, придала бодрость. Хакар не совершал намаза, но, как обычно по утрам, попросил аллаха дать мир всему живому на земле.

Кто-то подошел по прибрежной гальке. Старик оглянулся.

– Дед, что оставил меня? – спросил гостивший на каникулах внук Юнус.

– Увязался-таки, – снисходительно потрепал его кудри Хакар.

– Я чуть свет поднялся, маме сказал, что пойду за хворостом.

– Далеко ведь, не устанешь?

– Привыкший, не устану, – стараясь выглядеть взрослей, ответил мальчик.

– Что ж, пойдем тогда.

За рекой открылась взору голубая долина в прозрачной пелене тумана, обрамленная зеленым океаном лесов. Мальчик помчался по склону вниз.

– Не упади! – предупредил Хакар.

Они пересекли долину. На пригорке над ней во всей покоряющей красе и мощи предстала дубовая роща Хатартук. Сорок два дерева-великана возвышались над лесом, как рать богатырей в дозоре. Старик всегда любовался ими с легким содроганием и трепетом, восхищаясь породившей их природой.

– Какие они огромные! – захлопал глазами Юнус.

– Это и есть священная роща Хатартук, – пояснил старик.

Внук поторопился к ней, но не тут-то было.

– Остановись, мальчик! – приказал ему голос из ниоткуда. – Прежде чем войти в Хатартук, ты должен отгадать загадку.

– Кто это? – Юнус осмотрелся и отступил.

Хакар усмехнулся.

– Я – хранитель рощи. Слушай загадку! – ответил голос. – Посмотришь на верхушку – папаха с головы свалится, в четыре обхвата – всадник на коне за ним спрячется, ударишь топором – руки отсохнут.

Мальчик посмотрел на деда, пожал плечами.

– Неужто не отгадал? – улыбнулся Хакар.

– Да посмотри же вперед, разгадка перед носом!

– Дерево из Хатартука? – предположил Юнус.

– Верно! – загадочник выбрался из большого дубового дупла.

Однако человека, который, открывшись, мог бы рассеять страх и настороженность, мальчик не увидел. Шедший к ним был страшен, как джин зла. Казалось, с каждым шагом острая боль пронизывала все его тело, отчего оно корчилось в судорогах; по заросшему щетиной лицу бегала жуткая гримаса.

Приблизившись, он остановился, расправил тщедушную грудь, выбросил кулаки вверх и, сотрясая ими, крикнул так громко, что сорвались с насиженных мест птицы.

– Не пугай внука, Ислам, – попросил Хакар.

– Не бойся, джигит, – словно извиняясь за свой облик и проделанную шалость, произнес подошедший.

Полились голоса потревоженных птиц. Ислам был весьма доволен этим.

– Ишь, защебетали как! А то совсем обленились, день настал, а они еще в дреме.

– Не надоело опекать Хатартук? – добродушно поинтересовался у него Хакар.

– Что ты, разве может это надоесть! – воскликнул Ислам. – Конечно, роща – не плодовый сад, урожая для насыщения утробы не получить. Но ведь красота, Хакар, слаще любого яства и также нужна человеку.

– А я вот тоже влюблен в рощу, не могу обойти стороной, – поделился старик. – Посидишь тут минутку-другую с дороги, да так отдохнешь в тихом шелесте листвы, как дитя в колыбели.

– Все бы любили ее, как ты, – посетовал хранитель. – Раньше за грех почиталось отвалившуюся ветвь отсюда в печь класть. Теперь иные времена. Не ведают люди страха. Сегодня вот на одном из деревьев метку-зарубку обнаружил.

– Не к добру это… – вздохнул Хакар.

– Ничего-ничего, я дождусь лихоимца! – пригрозил костлявой рукой кому-то невидимому хранитель.

Старик и мальчик продолжили путь.

– Дед, почему он такой страшный? – спросил Юнус.

– Ломает его, с коня в детстве упал.

– Про священную войну я в песне слышал, а вот что бывают священные рощи, не знал.

– Поверье такое было в народе, – пояснил Хакар, – будто слетаются по ночам в Хатартук белые джины, дел благих вершители, держат совет и расходятся по аулам воздать каждому человеку за прожитый день. Потому-то и почитали рощу.

– А руки у того, кто сделал зарубку на дереве, отсохнут?

– Нет, наверное.

– Значит, неправда в загадке? – разочарованно произнес Юнус.

– И ложь нужна, когда полезней правды.

Нарубив вязанку хвороста, они вернулись той же тропинкой. Когда снова приблизились к Хатартуку, то обнаружили скопление людей и техники. Большая землеройная машина обнажила ковшом корни двух деревьев. Они, вывернутые из почвы, как щупальца издыхающего осьминога, казалось, жадно втягивали воздух. Между людьми и работающей машиной, осыпая их проклятиями, метался Ислам.

Хакар сбросил вязанку, вытер выступившие на лбу капельки пота и произнес шепотом:

– Началось…

– Почему они окапывают дубы, дед? – дернул его за рукав Юнус.

– Не взять их пилой, не свалить трактором, будут рвать корни…

– Зачем?

Старик не ответил, устремив взгляд на родной Ашехабль. Приговор, что написали много лет назад, как дамоклов меч висевший над аулами левобережья, начали приводить в исполнение…

– Какие джины, у кого руки отсохнут? – стараясь перекричать работающий экскаватор, говорил Исламу крепкий лысоватый мужчина средних лет. – Скоро здесь не останется ничего, понимаешь ты, ни джинов, ни лесов, ни людей. Водохранилище тут будет, понял?

– А, гяур! – размахнулся подвернувшейся палкой Ислам.

Мужчина отпрянул. Два лесоруба скрутили нападавшему руки.

– Отец, может, ты успокоишь его, третий час сладу нет, – бросился к Хакару крепыш. – Рассудком вроде не помешан, а несет околесицу, работать мешает.

– Как же это, Хакар? На Хатартук руку подняли, не ведают страха изверги, – сник Ислам.

Старик отстранил державших его.

– Да разве мы по своей воле, – продолжил крепыш. – Государственное ведь строительство. Оно, брат, ни с чем не считается.

Велико было потрясение Ислама. Отойдя, он обвел окружающих мутными глазами. Лесорубы вновь принялись за дело, застучали по корням топорами. Наблюдая их. Ислам обнажил ряд белых зубов, криво усмехнулся и проронил: «Тук-тук-тук, рубят Хатартук».

– Никак обезумел совсем? – высказал догадку мужчина.

Хакар покачал головой.

– У него нет ничего, кроме этой рощи. С малолетства за ней ухаживал, вот и расстроился не на шутку.

– Я минеров вызвал, – пояснил крепыш, – подрывать дубы будем. Так быстрее управимся. Забери-ка, отец, его с собой. Он под ковш бросался, еле удержали, как бы тут беды не случилось.

Хакар оставил вязанку, взял под руку Ислама.

– Пойдем домой, друг.

Хранитель рощи, ковыляя, поплелся рядом с ним. Они уже дошли до Ашехабля, когда в Хатартуке от первого взрыва взлетели на воздух щепки. И вздрогнула земля левобережья, как тело человеческое, из которого вырывали сердце.

Вернувшись домой, Ислам слег, два дня бредил в агонии. И лишь на третью ночь, к удивлению сидевших подле родственников, поднялся и пошел к окну, как человек, увидевший за ним что-то важное.

– Не сберегли Хатартук, – с горькой укоризной произнес он, – обидели белых джинов.

– Успокойся, приляг, – тронул больного Хакар.

Ислам не отреагировал. Цепкий взгляд его, что-то выискивая, блуждал в ночи.

Горе нам, не придут они более, – глухо продолжил он. – Ликуют шайтаны, костры жгут на улицах, пляску дикую, бесстыдную затеяли. Старухи шептали молитвы, дабы избавить больного от недуга и наваждения нечистой силы. Это не помогло. Он рухнул от окна на руки Хакара. Его поспешно перенесли в постель. Руки и ноги Ислама, истязавшиеся в жизни судорогами, теперь выпрямились, лицо покинула гримаса. И он легко, без предсмертных хрипов умер.

И пронесся над Ашехаблем, окутанным тьмой, плач по усопшему. А на следующий день потянули землеройные машины высокую дамбу, чтобы окружить ею аулы левобережья, оградить их от мира, обречь на небытие.

Прошло два года. Выкопав из могил для перезахоронения останки родственников, которых помнили в лицо, оставив прах тех, кто уже был забыт на земле, люди с нехитрым скарбом перебрались в поселок, построенный для них.

Аулы опустели. Высох некогда живой родник: ни слова, ни смеха, ни шороха. Только изредка можно было встретить в них стаи голодных собак, коим не нашлось места с хозяевами в многоэтажных домах. Они, не понимая случившегося, бродили по пустынным улицам в поисках съедобного, найдя, грызлись до крови.

Переселился и Ашехабль. Не уехал один Хакар. Он по-прежнему жил в мазанке, покрытой камышом, с небольшими, ладно подогнанными окнами, с дверью, которую венчали рога лося, добытого в молодости. Сосед старика Ичрам, уезжая, вызвался помочь переехать в поселок, но Хакар отказался.

– Незачем мне это – тут родился, тут и помру.

– И когда же собрался помирать? – спросил сосед. – К осени следующего года всю округу зальют водой?

– А я не дотяну до той осени…

– Что надумал, Хакар! Собирайся, поехали, – затараторила с телеги жена Ичрама.

Ей старик не ответил, но по всему было видно, вопрос этот решил давно, менять что-либо в жизни не хотел. Соседи уехали.

С того дня Хакар немного приболел и почти неделю не выходил со двора. Тем временем аул заполонили гидростроители, расселились в трех-четырех домах и принялись за дело. За неделю от доброй половины мазанок Ашехабля остались глиняные руины, из которых, как рыбьи ребра, торчали надломленные прутья.

В субботу, накинув на плечи плащ, старик вышел на улицу. У соседской калитки на скамейке сидел грузный мужчина с седой шевелюрой.

Преодолевая одышку, изредка запуская пятерню в волосы, он возбужденно говорил обступившим рабочим:

– Я Подщипе твержу: нельзя так, а он за свое – третий день беспробудно пьет.

Заметив неухоженного, хворого Хакара и, наверное, приняв за одного из бомжей, которые съезжались на стройку, чтобы хоть на время обрести место под солнцем, незнакомец спросил:

– Ты откуда взялся, дед?

Хакар не сразу понял вопрос, потому что давно был здесь, как и все части аульского бытия, – эта акация во дворе соседа, холмик у поворота к школе, колодец возле нее. Разобравшись, старик чуть оскорбился.

– Откуда я мог взяться, восьмой десяток тут живу!

– Что в поселок не перебрался?

– В моем возрасте уже не переезжают, а если и соберутся, то только туда, – указал он на кладбище, погребенное гидростроителями под бетонным саркофагом.

Человек с одышкой озадаченно повел плечами.

– И что мне прикажешь с тобой делать?

– А ничего, – ответил Хакар. – Жил ведь я тут без тебя.

После этого седой более пытливо осмотрел старика, очевидно желая узнать, насколько он еще способен приносить пользу, спросил:

– Ружье-то есть?

– Имеется, – ответил Хакар.

– Сторож нашей технике нужен. Поработаешь?

– Почему бы и нет.

– Добро, значит? Мелентий Иванович Пепельный, бригадир! – представился он.

– Хакар Теунов, – ответил старик.

В центре аула завизжали бензопилы, один за другим стали падать островерхие тополя, окружавшие сельсовет и школу. Мелентий повернулся к дому за спиной и недовольно крикнул:

– Подщипа, мать твою, долго еще будешь дрыхнуть?

На порог вышел молодой человек с мятой наружностью, потянулся.

– Что, начальник, не с той ноги встал? Кричишь, как резаный.

– Я тебя, бездельника и пьяницу, держать не буду. Сломаем этот аул – вмиг уволю!

– Да ладно тебе, Иваныч, – лениво пробубнил Подщипа, забираясь на грейдер.

Ночью Хакар вышел на службу. Ремень двустволки ощутимо давил на ослабевшее плечо. И он вспомнил, каким оно было надежным еще недавно, как без устали могло носить на охоте целыми днями это ружье, осенью – большие охапки дров и хвороста из далекого леса.

Старость. Она пришла незаметной лисьей крадучестью. Болезни все чаще валили с ног, но Хакар поднимался, ибо всегда оставался молод духом и горячо любил до каждой травинки, до муравья то, что его окружало. Все было значимо, питало корни, не отпускало. Теперь этого не будет… Стоять или сидеть было нельзя, гнетущие мысли обременяли рассудок, и он пошел, стараясь развеяться. Легче не стало.

В бывшем доме Ичрама в это время проходило буйное пиршество. Ночь тревожили похабные песни и хохот хриплых мужских голосов. Скрипнула дверь, и Хакар увидел человека, пьяной походкой идущего к желтому грейдеру. Старик снял ружье.

– Ты куда направился? Стой!

– Ты что, дед, очумел? Убери берданку. Подщипа я.

– Мне без разницы, кто ты. Что надо? – спросил Хакар.

– В поселок хочу за водкой съездить.

– Не выйдет. Иди отоспись!

Подщипа выругался и сплюнул:

– Ну ничего, хрыч, я это тебе припомню!

– Не пугай, парень, других – сам бояться не будешь, – бросил ему вслед старик.

Утром на объект пришли ответственный по переселению Абрек Мисиров и Мелентий.

– Мы там в поселке квартиры получили, новоселья справляем, пир, как говорится, горой, ждем тебя, не дождемся. В чем дело, Хакар? – сходу поинтересовался Мисиров.

– Значит, так надо, – хмуро ответил старик.

– Как это надо? – возмутился Абрек. – Я тебе по-родственному квартиру в хорошем доме подобрал. Море будет видно из нее, как на ладони.

– Продай эту квартиру кому-нибудь или подари, а я свой век здесь доживу! – отмахнулся Хакар.

– О, нрав, а! – продолжил, обращаясь к Пепельному, Мисиров. – Кстати, Иваныч, дядя он мой. К званию Герою Социалистического Труда представляли, но до конца дело довести не смогли, характер его помешал.

Разуверившись в том, что можно уговорить старика, Абрек поспешил к машине.

Хакар повернулся к Пепельному.

– Что, мешаю работать, Мелентий?

– Пока нет.

– Почему тогда Мисирова вызвал?

– Не вызывал я, он сам приехал.

Некоторое время они молчали, каждый думал о своем.

– И как это ты, Хакар, звезду золотую упустил? – прервал молчание Пепельный.

– Рассказывать особо нечего, – с неохотой отвечал старик на надоевший вопрос. – Работал, вызвали в обком, спросили, помогал ли кто из родственников немцам. У меня был двоюродный брат, с полицаями связался, ушел с ними, когда наши вернулись. Вот я и рассказал о нем. Отпустили ни с чем.

– Черт тя дернул за язык, двоюродный – не родной ведь! Утаить не смог? – воскликнул Мелентий.

– Не смог, значит! Мы – не вы, правды больше было…

– И сдалась тебе эта правда! Я вот тоже всю жизнь в тени. Другие за мою работу премии получают, награды, а я выше бригадира не продвинулся.

– Не судьба, наверное.

– Ну, ничего! – успокоил себя Пепельный. – В тресте обещали – перекроем реку, заполним чашу, к ордену Ленина представят.

– А я за эту работу и деревянного ордена тебе не дал бы.

– Почему это? Обижаешь, Хакар.

– Да посмотри же, какой благодатный край, живи и радуйся! – вскипел старик. – Земля, что пух, а как родит! На сто верст вокруг такой не сыщешь. Немец был жесток, Мелентий, но не глуп, вагонами землю с Кубани в Германию вывозил, а вы это богатство под воду.

– Ну, Хакар, не по адресу ты. Туда к светлым головам обращайся, – указал Пепельный наверх.

– Никакие они не светлые головы! Их ума хватает только на то, чтобы пускать народные деньги на ветер – дороги строить там, где по ним ездить не будут, котлованы всевозможные и не нужные людям рыть.

– Выходит, беспутное дело затеяли: ни рыбы, ни риса не будет? Один ты, видишь ли, прав, а тысячи людей, которые это задумали, воплощают, так сказать, не жалея сил, не правы?

– Тысячи говоришь? – поднял голову Хакар. – Но ведь и за мной их не меньше, тех, кого вы забросили на этажи, оставив без того, к чему привыкали не одно поколение.

– Так не будет ни риса, ни рыбы?

– Рыбы тут и без водохранилища всегда было в достатке. Насчет риса, не знаю, не рос он в наших краях, потому как аллах сюда не определил, – ответил старик.

– Аллах, скажу тебе, Хакар, нынче сам по себе, мы также. Прежде чем строить водохранилище, ученые все опробовали. Богато, говорят, тут рис расти будет.

– Да нужен он вам! Не стоит это дело ломаного гроша, – не выдержал старик.

Он прошел к своему дому, присмотрелся и, вытянув из камышовой крыши тростинку, сказал:

– Смотри, каждая третья, что соты в пчелином улье, – и в подтверждение выдавил из нее на руку прозрачную и чистую каплю майского меда. – Где ты еще такое видел? Славно потрудились пчелки, сами запаслись и мне принесли. Надо ли было губить, Мелентий, столь богатый край?

Похоже, последний «сладкий» аргумент наконец вселил в сердце бригадира сомнения в той идее, которую воплощал.

– Хм, – протянул он, обозревая руины Ашехабля.

Старик одержал хоть и маленькую, но победу, которой был рад.

Вода камень точит, подумал он, может, в будущем люди стряхнут с себя бесноватость при созидании, что явится большой победой человека. В ней будет и его, Хакара, доля.

Когда Мелентий ушел, он погладил кору раскидистой груши во дворе. Это обычно успокаивало. Потом коснулся перил на высоком крыльце, двери. Все излучало знакомое тепло, было близким, дорогим до боли.

В полночь, обходя машины, Хакар наткнулся на странное существо, укрывшееся под мешковиной. Убрал ее, зажег спичку. Это была девушка в изорванном платье, с ссадинами на лице и худеньких плечах. Она съежилась.

– Эй, откуда ты, дитя? – поднял ее старик.

Девушка попыталась ответить, но помешал комок, подкативший к горлу. Мучиться в догадках Хакару не пришлось.

– Людка, шельма, где ты? Найду – зашибу! – пронесся в ночи голос пьяного Подщипы.

– Никак совсем сбежала девка? – предположил стоявший рядом с ним.

– От меня далеко не уйдет.

Они направились к объекту. Старик приготовился к встрече незваных гостей. Подщипа увидел его.

– Опять ты, дед. Глянь, и курочка моя тут!

– Стойте! – приказал Хакар.

– Кого защищаешь? Шлюху дорожную? А может, приглянулась? Скажи, уступлю за поллитровку, – захохотал Подщипа.

Рассмеялся и его долговязый напарник.

– Ну и выдал, Подщипа, на кой ему женщина, труха сыплется с деда!

– Еще шаг – и я выстрелю! – строже предупредил распоясавшихся парней Хакар.

Долговязый остановился. Подщипа, качаясь, пошел на ружье:

– Стреляй, что же медлишь?

Грохнул выстрел. В зареве вспышки вздрогнули машины, дома, деревья, потом их снова поглотила ночь.

– А-а, убил, а-а! – завопил, катаясь по земле, Подщипа.

На шум сбежались люди.

– Как же это, Хакар, – развел руками заспанный и напуганный Мелентий, – взял и выстрелил в человека…

Подщипу подняли с земли. Он продолжал кричать. Старик был невозмутим, как сфинкс.

– Во-первых, Мелентий, я выполнял обязанности. Во-вторых, защищал эту девушку. И в-третьих, – Хакар обратился к Подщипе, – перестань орать! Не дробь в патроне была, а соль. От нее пока никто не умирал.

Люди разошлись. Хакар отвел Людмилу в свой дом, дал ей старенький халат покойной жены и сказал, уходя на службу: «Двери запри, будут беспокоить, позовешь меня».

Утром под хохот гидростроителей, собравшихся на работу и смеющихся над притихшим Подщипой, Хакар отвел Людмилу на реку.

– Помойся, с первой машиной отправлю к отцу с матерью, – сказал он ей.

– Нет их у меня, никогда не было, – тихо ответила девушка.

Старик не стал более ничего спрашивать. Пока Людмила купалась в реке, он поднялся на холм Апшару, чтобы собрать дикого щавеля. Высоко в небе, словно отпевая красоты левобережья, тянул жалобную трель жаворонок, густые и спелые травы у холма, склонившись в безысходном унынии, звали косарей. Ничто не напоминало о царственной былой природе округи, над ней витал дух обреченности…

В Ашехабле, пустив в небо струйку дыма, затарахтел желтый грейдер Подщипы. Лязгая гусеницами, урча, машина поехала ко двору Хакара. Тревога обдала холодком душу старика, – Эй, что надумал, негодяй! – сорвалось с его губ.

А Подщипа что надумал, то и делал. Он повалил забор, грушу, затрещала и опрокинулась, ощетинившись прутьями, мазанка… «Мой дом, моя память, мой покой!» – сердце Хакара облилось кровью.

– Надругался, говоришь, а надо мной он не надругался, когда выстрелил? – зло бормотал Подщипа тащущему его с грейдера Мелентию.

– С этого дня ты не работаешь! – заключил Пепельный.

– Ну, и черт с вами! – Подщипа повернулся к подошедшему Хакару. – Говорил я, дед, припомню, нарвался-таки.

– Язык не поворачивается назвать тебя волком, – спокойно ответил старик, – у этого зверя хоть достоинство есть. Ты, Подщипа, мерзкий шакал.

Когда все улеглось, Мелентий положил на плечо Хакару руку.

– Не расстраивайся, рано или поздно это должно было случиться.

– Да, конечно… – кивнул в ответ старик и, как верная собака на могиле хозяина, просидел у руин мазанки до поздней ночи.

– Дедушка, пойдем, полночь уже, – тронула его Людмила.

– Да, да… – стряхнув груз воспоминаний, старик поднялся, потом попросил девушку. – Подай-ка, дочка, вот ту палку.

Они устроились в доме по соседству. С этого дня Хакар уже ходил с клюкой.

Ашехабль сровняли с землей. Не стало ни жилья, ни садов. Старик переселился в небольшой вагончик и по-прежнему по ночам сторожил технику. Но перед этим за неделю он остановил Мелентия, собравшегося в поселок и попросил:

– Возьми с собой Людмилу.

– И куда ее прикажешь определить? – спросил Пепельный.

– Найди Абрека, пусть поселит в мою квартиру. Сирота Людмила, в детдоме выросла.

– А ты потом как?

– Что-нибудь придумаю.

До затопления чаши водохранилища оставались считанные дни. Хакар коротал их на реке, облик которой так и остался неизменным, если не считать лесов, что были вырублены по берегам.

В день сдачи рукотворного моря был устроен митинг. На трибуну поднимались холеные мужи и долго говорили о подвиге гидростроителей, о рыбе, которой будет в избытке, о миллионах тонн риса, что будут выращены. Пионеры вручали им и героям стройки цветы. Народ ликовал. Стоя в стороне, Хакар подумал о том, как иногда могут быть не правы даже тысячи людей. Когда же под бурные аплодисменты перекрыли реку и вода стала заполнять чашу, ушел. Свою горькую чашу он испил до дна. Такой был характер. Не хоронят мать, не отскорбив, не оплакав. Он сделал все, как верный, любящий сын.

На дамбе возле Ашехабля старик остановился. Около полусотни промокших собак, скуля, поджав хвосты, приютились на вершине холма Апшару. Вода подбиралась к ним. Хакар пожалел собак, но он не был Ноем и не имел ковчега, чтобы забрать с вершины тварей. Он был просто старым человеком, шедшим доживать свой век там, где не хотел.

Светило щедро солнце полдня, и Хакар увидел на траве бисеринки влаги. То пробивался у насыпи к жизни родник. Он обрадовался ему, как доброму знамению, расчистил, обложил камнями и подумал: «Если когда-нибудь люди вернутся на эту землю, он напоит их вкусной ключевой водой».