Текст книги "Четверо"

Автор книги: Аскольд Якубовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

11

Полундин, изобретатель клея для костей, завтракал, читая.

Газета была за семнадцатое июля, в ней – фенологический очерк. «В поле и лесу все молодо, цветет лесное крупнотравье – борец, пучка, дудник, и кончают петь птицы. Им уже некогда развлекаться, они выкармливают птенцов, продолжая эстафету жизни…»

Эстафета жизни… Полундин допил кофе, съел еще один рогалик с маслом. Крошки он смел со стола в ладонь, рассеянно бросил их в рот. И – затосковал.

Вот добряк автор, подписывающий заметки «Серый воробей», осведомил его, что уходит лето.

Еще одно лето, практически не замеченное им! Потеряна лучшая часть года, не выслушаны песни и свисты птиц, не собраны любимые ромашки.

Он не был даже на рыбалке, где так хорошо думается. И не будет – дела! Опыт с клеем заканчивается, накопилась тьма наблюдений, анализов, рентгеновских снимков.

Эстафета жизни! А перед ним всегда маячит чужая смерть. Теперь она, проклятая, дежурит у клетки. Жив ли Белый пес?…

Полундин заторопился.

Приехав в НИИ, Полундин вбежал в свой кабинет: пес был жив. Он сидел и глядел в темный угол. Полундин увидел, что глаза собаки запали и пес сжался в тайной борьбе со смертью, что идет в нем.

Бедный пес! И Полундин, говоря: «Хороший пес, славный пес», – протянул было руку погладить и не решился.

Пес заскулил, побрел к себе в клетку, где лежала подстилка и были поставлены алюминиевые чашки. А ведь ходит. Ходит!

Последние анализы показывали, что клей рассосался и вышел из собаки вон. Даже почки не повредил. Возник, правда, легонький нефроз, но он уйдет.

Намаялся Белый пес – лубки, операции, лекарства…

– Бедный ты старик, – вздохнул Иван Сергеевич. Задумался. Итак, клей рассосался, а рентген показал, что теперь кости собаки – крепкие кости. Хоть двадцать лет живи! Удачей был новый состав клея. Это победа! Успех!

Его клей заменит нынешнюю грубую технику сращивания костей: шурупы, штыри из металла.

Но за победу надо платить: Белый пес умирал. Пришел его срок. Сколько ему лет? Ветеринар Котин сказал, что двенадцать или пятнадцать: резцы стерты, клыки сносились.

– Старичок на пределе, ему каюк, – сказал ветеринар, моя руки. – Дней через шесть будет готов.

Жестоко сказано! Но прав ветеринар – пришел срок Белому псу, и с этим ничего не поделаешь.

Всему приходит срок – делу, изобретению, жизни… Хуже другое – жизнь этой собаки взята людьми. Целиком. А что дали они Белому псу?

12

Пестрый застрял в городе на целую неделю.

Он познакомился с многими собаками. Они же принюхивались к Пестрому, пахнувшему лесом, смолой, пойманной и разорванной дичью, и ходили за ним, словно мальчики за удачливым охотником, несущим домой полный ягдташ.

На окраине, в заброшенном сарае (Пестрый перебрался в него) теперь ночевало не две, а пять собак: Пестрый, Стрелка и три других.

Был старый пес густо-черного цвета и очень веселый и хромой щенок. Третья же собака, приземистая, длинная, помесь таксы и фокстерьера, попала в город проездом. Хозяин пустил ее прогуляться по перрону вокзала, а сам пил пиво. Но отвлекся, заговорился, а когда хватился собаки, то надо было срочно бежать в вагон. И собака осталась.

Потом присоединились еще две – полуовчарки. Это были сильные, крупные псы. Вели они себя непереносимо грубо. У них Пестрый научился драться и рычать, ощетинивать не только загривок, но даже хвост.

Наконец стаей собаки ушли в лес. И такая была их удача – днем раньше старший егерь снял засаду.

Удачливый Пестрый перебрался через речку. За ним тянулась цепочка собак.

На том берегу она распалась. Пестрый и Стрелка ушли глубоко в лес, а собаки побегали, поиграли на опушке – и повернули в город. Но с тех пор они часто встречались с Пестрым и постепенно привыкали к лесу. Одна за другой собаки уходили в него.

Первым ушел щенок.

Ласково повизгивая, он бежал за Пестрым. Когда отставал, то начинал скулить, и Пестрый ждал его. Щенок поселился бы с ними, но Стрелка не пустила его в логово. В конце концов щенок стал жить в стогу, питаясь мышами, бабочками, кузнечиками. И Пестрый уделял ему часть добычи.

Этот добродушный щенок подошел к бредущему лесом егерю и лег перед ним на спину. Он лежал, стуча хвостом и повизгивая от радости. Ему хотелось одного: чтобы его увели в дом, запахи которого пропитали одежду егеря.

Старший егерь рассматривал щенка в полной растерянности. То, что предстояло сделать, не радовало его.

Правила охраны леса суровы – бродячая собака должна быть убита. Иначе она станет хищником в лесу, будет отнимать законную добычу человека и разносить болезни. Но стрелять во взрослую собаку – это одно, а в глупого и доверившегося щенка – совсем другое. Был выход – обойти правило. Скажем, взять к себе.

Или отстегать его прутом так, чтобы он страшился человека.

Егерь, сняв ружье с плеча, разглядывал собаку.

Оставить? Будет нарушен закон. Егерь морщился. В конце концов он выстрелил и ушел.

Первыми к убитому щенку явились жуки-могильщики, те, что похожи на опилки. И начали зарывать его. Затем пришел и обнюхал щенка Пестрый. С ним была Стрелка.

Увидев мертвого, она заметалась, манила Пестрого, звала его скорее уходить.

Она лаяла на него, даже кусала. И Пестрый ее послушался. Они ушли в самые дальние лесные овраги. Там отыскали пустую нору. Долго работали – расширяли ее, ходя перемазанными в глине. Они поселились в этом глубоком овраге. Стог теперь заняли черный пес и отставшая от поезда собака. С ними пришли еще три: два щенка и помесь борзой собаки и дворняги – огромный пес, желтый и сухопарый. Они повели жизнь полу-городских собак, ту, которую с уходом в дальний лесной овраг окончательно бросили Пестрый и Стрелка.

Собаки – черная и другие – кормились в городе и учились охотиться в лесу. И если им везло и они бывали сыты, оставались неделями. Голодные же, они уходили в город и копались в мусорных ящиках.

Их увидели многие. Старший егерь стал искать и находил их следы, прислушивался к шуму игр и драк. В конце концов он нашел стог-общежитие и даже сфотографировал его. К тому времени стая увеличилась до семи собак. Правда, щенков поймали в городе – сетями – работники треста очистки, а полуборзую приманил деревенский мужичок и увез в степное далекое село, охотиться на лис и зайцев. Но шли к стогу другие собаки. И однажды егерь прихватил с собой автоматическую мелкокалиберку. Он лег, положил ствол винтовки на пень и всмотрелся в оптический прицел.

Он навел его синий, пронзительный зрак на голову дремавшей собаки. Нажал спуск: собака охнула и откинулась. Егерь тотчас перевел прицел. Он был отличным, быстрым стрелком: из пяти спящих на угреве собак он взял трех, сбежали лишь черная и полутакса. Да и та лишилась кончика хвоста.

Егерь подошел, забросил убитых собак на стог и поджег его, карауля огонь, чтобы тот не убежал в лес. Он был доволен своей стрельбой и недоволен сделанным.

Зато теперь старший егерь был уверен: собаки не придут, они перестанут браконьерствовать в его лесу. А вот Пестрого и Стрелку егерь не искал. В этом и была его ошибка.

13

Коллеги поглядывали на собаку, ждали ее неизбежную смерть и обязательное вскрытие. Любопытство грызло их, вызывало споры: что клей? Как он спаял кости?

Но Полундин за время работы сроднился с собакой. Белый пес был покорен и терпелив. Полундин ощутил вину. У этого пса люди отобрали все, даже тело. Но не выйдет этого, нет, он похоронит пса. Черт с ним, с клеем! И Полундин уже присматривал место в саду института. Он нашел его – около березы, ронявшей превосходную дырчатую тень.

Шумят ее листья, поют кузнечики.

И пришел этот день – собака упорно лезла в темный угол, где собиралась умереть. Полундин сел рядом с ней, успокаивал ее – словами. Так дождался смерти. Потом взял простыню и завернул в нее Белого пса. И понес в сад, припоминая, где же дворник ставит свои лопаты.

Но его караулили. В дверях Розманов остановил, взял его за плечо. Рука была жесткая, пальцы так и впились в мускул.

– Слушай, – тихо сказал Розманов. – Это эмоциональное буйство. – Он говорил: – И так болтают, что клей – ерунда, самореклама. А ведь это первая большая удача лаборатории. Да, ты любил пса, и так далее. Но… надо завершить наше дело.

– Не дам! Это осквернение трупа, – сказал Полундин и попытался пройти. Розманов не пустил.

– Знание, ты не забывай, превыше чувств.

Полундин не сердился на него. Он знал – обычная человечья жизнь не интересовала Розманова. «Все время, все клетки мозга, – твердил тот, – нужны для познания».

– Пойми, нужно знать прочность твоего клея. (Полундин сжал сверток.) Нужно проверить кости на излом, нужны гистологические исследования…

И был прав.

– Черт с тобой, бери! – оказал Полундин и отдал сверток.

Розманов взял его, понес.

Полундин шел следом. Он знал – телефон уже надрывается, звонит всем, кому интересен их опыт. И едут сюда люди – на трамваях, в такси, в автобусах. Нехорошо получилось, но по сути дела прав Розманов, а не он, Полундин, изобретатель, но, по-видимому, никудышный ученый.

Через час Розманов наденет клеенчатый фартук и возьмет в руку скальпель.

– Бедный старый пес, – бормотал Полундин.

…Щенята появились в июне. Пестрый с громадным изумлением нашел их в норе. Потянулся нюхать, но Стрелка выставила его из норы и даже укусила.

Пестрый вылез и лег рядом. Удивленно подняв уши и виляя хвостом, он прислушивался к новым звукам – Стрелка кормила щенят. И Пестрый вдруг понял, что он должен сделать: искать еду и принести ее Стрелке.

Должна быть еда, много вкусной еды. Он побежал в город. Часа два спустя, с огромным батоном хлеба в зубах (он вынул его из чьей-то хозяйственной сумки), Пестрый был впущен в нору. Ему даже позволили обнюхать щенков.

И у Пестрого пошла суетливая жизнь. Он стал заботливым семьянином, добывал птиц, ловил зайцев. Он то и дело убегал в город и приносил хлеб, колбасу.

Однажды принес апельсин веселого цвета – им долго играли щенята. В августе Пестрый научил их ловить мышей и показал, как надо охотиться на зайцев.

Учил всему, что умел делать сам. Стрелка, склонив голову, глядела на него с одобрением. А в стороне лежали и смотрели равнодушные ко всему черный пес и полутакса. И топтался, повизгивая от возбуждения, щенок, увязавшийся за Пестрым в лес.

В сентябре дюжина городских собак поселилась в глубоком овраге. Это были осторожные, проученные псы. Днем они крепко спали, охотились же только ночью.

Проследив их, сунулся было старший егерь в овраг, но тот был глубок и неудобен, с болотом посредине. Егерь оскользнулся, упал и поломал ружье. И махнул рукой на собак – временно, до зимы, когда болото замерзнет.

14

– Это же сумасшествие, – ворчал Алексин, – охотиться с легашем глубокой осенью. Где он найдет дичь? Какая птица выдержит стойку? Подпустит? Он что, взбесился?

– Друже, не наша это забота, – успокаивал Иванов. Он разлегся в кресле и ухмылялся – был доволен.

Алексин вынул из шкафа ружье, сморщился и поставил обратно.

– А что я возьму? «Зауэр» в четыре кило весом? Мне его нести сердце не даст. Вчера перебои были, камфару пил.

– Верное возражение. Знаешь, у егеря бельгийка есть, двадцать восьмого калибра, бескурковочка, вес два кило. Смак, а не ружье.

– Детское ружье? Не хочу.

– Ну, стреляй пальцем!

Дело было такое. Старший егерь пригласил их поохотиться. С удобствами: его «газик» стоял у подъезда.

Алексин одевался долго. Наконец старики вышли. Впереди – Алексин с сеткой, полной продуктов, – колбаса, яблоки, конфеты. За ним Иванов нес огромнейший рюкзак и зачехленный, недавно им купленный шведский дробовик-автомат «Шогрен».

Он был в кирзовых сапогах сорок пятого размера, в ватнике и в брезентовом плаще поверх него.

«Как он здоров!» – завидовал Алексин.

Они втиснулись в «газик», и шофер рванул с места так, что Иванов клюнул носом друга, севшего вперед.

– Как вы там охотитесь? – спрашивал Алексин шофера.

– Хорошо охотится один Ефрем Иванович, да ведь у него и собака. Мы охотимся на городского браконьера, это наша дичь.

– И… много их?

– Судите сами: за месяц двадцать пять ружей отобрали, а убегло сколько! Автомобилистов отловили восемь штук. А вы хорошо поохотитесь.

И они заговорили о сложностях осенней охоты в близких к городу и практически бездичных местах.

– То есть как бездичных? – вдруг обиделся шофер. – Мы куропаток разводим и подкормку устраиваем. Зайцы вам не дичь? Их много. Есть глухарь.

– Я бью зайцев на дневной лежке, – похвастал Иванов.

– Надо охотиться по первой пороше, – говорил егерь-шофер, притормаживая машину. Он подвернул к маленькой деревеньке, выскочившей вдруг из-за поворота. Подвез к дому.

– Здесь наш старшой. Нет его дома, он в лесу.

Старший егерь пригородного леса жил в бревенчатом доме. Свежем, желтом, пахшем смолой.

Высок был дом. На крыше торчало штук пять скворечников. Воробьи готовили их для зимовки, носили соломины и белые куриные перья.

К остановившемуся «газику» шли от дома гуси – присадистые, важные птицы. Охотники вылезли, и Алексин сказал Иванову, что любит гусей, этих полных достоинства птиц. Иванов, усмехнувшись, ответил, что тоже их любит – с тушеной капустой.

Охотники прошли в дом. Их встретили собаки егеря: Гай и другие – гончий пес с пятном черного цвета на спине и лайка, рыжая и хитрющая, если судить по ее раскосым глазам.

Равнодушие Гая обидело стариков.

…Жена егеря провела тестей в кабинет мужа.

Там был конторский дешевый стол, книжная полка из досок, на которой стояли три издания «Жизни животных» Брема – два на русском, а одно на немецком языке. На стене – яркий ковер, сплетенный из ленточек.

На этом ковре висело пять штук ружей. Всяких! Была трехлинейная старая винтовка и дробовой автомат. Висели дорогой «Зауэр три кольца», тулка шестнадцатого калибра, бельгийка двадцать восьмого калибра: изящное, легкое ружьецо. То, которым Иванов пугал Алексина.

– С этой пукалкой ты заставляешь охотиться меня? – упрекнул Алексин.

– С ней, – ухмыльнулся Иванов.

Тут жена егеря принесла чай и картофельные ватрушки, еще горячие, к ним топленое масло.

Старики пили чай, ели ватрушки, поливая их горячим маслом. Поев, стали ждать хозяина. Сидели рядышком – им не хотелось на улицу, где было сыро, ветрено, знобко. Им вообще ничего не хотелось, только бы дремать в этой теплой комнате, поглядывая то на ружья, то на чучела, что сидят в каждом углу.

Отличные чучела! Превосходные!

Старики разглядывали вечно токующего глухаря, созерцали тетерева, серую куропатку, ястреба, дупеля.

В коллекции старшего егеря был даже рябчик, истребленный в этих местах лет двадцать назад. Но чучело свежее, чистое.

– Голову даго на отсечение, это овражный рябчик, – сказал Иванов. Они заговорили о тех рябчиках, что не улетели с глухарями в тайгу, а ушли в овраги, густо заросшие осиной, черемухой и ольхой. Живут там, а охотники в них не верят.

Пришел егерь: бодрый, красный, пахнущий смолой и потом. Он заговорил о рябчиках, перебравшихся в овраги. Видел их сегодня – живут не тужат.

Умные! На манок не возьмешь, их ничем не возьмешь, такие глубокие заросшие овраги.

После чая и разговоров пришла пора спать.

Алексина хозяева положили на диване, Иванову принесли раскладушку. Постельное белье было свежее, прохладное, приятное. Лунный свет то и дело прорывался сквозь бегущие тучи. Поблескивали ружья и стеклянные глаза филина, посаженного на этажерку у окна.

Старики лежали и слушали звуки дома.

Вздыхая, бродил по комнатам Гай, стучал когтями по половицам. Звякал цепью во дворе гончак. Лайка влезла на завалинку и заглядывала в окно.

Она поднималась на задние лапы и смотрела на них, вырисовывая свой легкий и остроухий силуэт на стекле.

Временами она сбегала с завалины и помогала лаять гончаку – резким и звонким лаем. Гончак вел основную партию голосом могучего колокольного звучания.

Это было красиво.

Старикам после крепкого чая расхотелось спать. Они долго слушали лай собак (он несся в ночи к звездам), потом говорили о ружьях. Иванов шептал другу, что ружья егеря хуже его автоматического «Шогрена».

Старший егерь тоже не спал. Он ушел на кухню и там сидел. Пил холодный чай с медом и размышлял об охоте, какой она будет.

Старичков надо удивить, так он решил. Затем поразмышлял о своем – слишком уж близок город. Мало зверя и птицы, скучно!

Пришел Гай и лег к его ногам, грея их. В окно заглядывала луна. Поблескивала железная крыша соседского дома.

И старший егерь мечтал, как он будет восстанавливать здешний лес. Вот бы вырастить такую свирепую крапиву (и посеять где надо), чтобы туристы не вытаптывали лес. А охота… Ничего, он еще разведет куропаток, серых.

Егерь не мог отрешиться от беспокойства за лес, от разговора со стариками, которые за ужином хвалили старые ружья.

Старички находили, что ружья «Зауэр» не так уж хороши, толковали, что англичане – вот те выделывали первоклассное оружие.

Ох, эти мудреные, лукавые, обожаемые старички, давшие ему такую собаку! Они многоопытные, беспощадные судьи охотничьих собак на полевых испытаниях, на выставках. А какие они охоты пережили! Сколько повыбили дичи, стреляли за одну охоту по пятьдесят – сто куликов или уток-крякух! И рядом с четкой мыслью о завтрашнем дне шли глухие и неясные мысли о человеке и природе вообще, сейчас и в будущем.

К пяти часам утра охота представлялась егерю так: они уезжают в поле. Там есть тетерев, живут куропатки – штук сто. Правда, места эти открыты всем ветрам, зато старики узнают силу чутья собаки, увидят работу Гая на открытом месте. Будто в кино.

Итак, на рассвете они сядут в «газик» и уедут, а затем побредут с ружьями. Спать некогда. Егерь занялся готовкой, не беспокоя жену.

Он принес дров и затопил печь, с удовольствием нюхая горький дымок.

Поставил на огонь котел – сварить овсянку собакам.

Старикам и себе он приготовил завтрак – картошку, яйца и вареную тетерку. Пахло готовкой, стучал крышкой закипающий чайник.

Егерь вышел на крыльцо. День обещал быть холодным и ветреным. Ежась, глядел на просыпающееся село: хозяйки затопляли печи. Затем пошел к Алексею – шоферу.

– Здорово! – сказал он. – Через полчасика подъезжай ко мне. Возьмешь Ивана, с ним махнете в квадрат номер семь.

– Как стариканы? – спросил шофер.

– Спят без задних!

Но егерь ошибся – старики проснулись ровно в шесть. Они быстренько вскочили, увидели в окно начинающийся день, холодный, быть может, со снегом.

– Разве собака покажет в такой день хорошую работу? – расстраивался Алексин. – Ветер унесет запахи.

– Пропала охота, – соглашался Иванов.

…Егерь снял ружье для Алексина. С удовольствием: не ружье – перышко. Двадцать восьмой калибр – редкая вещь!

Из стола он вынул патроны к нему.

Хороши были патроны – гильзы латунные, сияющие, новенькие, капсюли загнаны до упора, пыжи, чтобы не выпали, залиты пчелиным воском. Сам у пасечника брал. А ружьецо, даром что легкое, бьет недурно, старик приятно удивится.

Да и много ли ему надо? Возьмет парочку куропаток – и за глаза. Себе егерь взял «Зауэр» двенадцатого калибра и повел стариков в кухню завтракать. Мимоходом взглянул в окно – все угадывающий Гай уже сидел в «газике».

Они ехали на охоту в молчании. Дорога шла полями – сумрачными, оголенными, бесконечными. Небо было мятущееся, серое.

Не поймешь: то ли оно прояснится, то ли осыплет дождем. Или, чего доброго, снегом.

15

Машина ушла. Охотники и черный пойнтер Гай остались у бурого поля. Огромного, пустого. И если бы не березы на краю его, не далекий лес, то казалось бы, что вся земля – поле.

Стерня торчала будто грубая щетина. Подувал пробными вздохами ветер-снеговик.

– Не простудить бы Гая, – встревожился Алексин.

– На ходу он не замерзнет, а кончит охоту – попонку надену. Как бы снег не пошел (старший егерь поглядывал на небо).

– Нет, снега не будет, – уверил Иванов. – Поясница не болит.

Охотники ждали, когда чутье Гая освободится от бензиновой тяжелой вони и станет свободным и сильным чутьем, в миллион раз сильнее человеческого.

Пока что они собирали ружья.

Было легко сложить двустволки: раз-два, и готово. Но с автоматом «Шогрен» Иванову пришлось мучиться. И не сложна его сборка, да забывчива старость.

Он складывал ружье, и все неудачно. Но сложил-таки и зарядил, опуская патроны в магазин один за другим, громко восхищаясь удивительной конструкцией ружья.

– Итак, план охоты такой, – говорил старший егерь. – Начнем отсюда и тихо двинемся к лесу. Нам могут попасть на мушку тетерева и куропатки, белые. Может угодить и заяц. Я знаю ваше пристрастие к зайцам, товарищ Иванов, и прошу сдержать нетерпение – до ноября. Ваше ружье, Николай Валентинович, я понесу сам и буду отдавать для выстрела. Не возражайте, обидного здесь нет, с каждым сердцем может случиться. Ну, начали, Гай, вперед!

И зябнувший черный пойнтер рванулся. Прыжком.

И тотчас встал, озираясь и принюхиваясь. Затем пошел с грацией сильной и ловкой собаки.

А из голых берез вышел немецкий кургузый легаш, бородатый и щетинистый.

Повиливая обрубком хвоста, он вел носом по земле, вынюхивая чей-то след. И вдруг встал, а черная птица рванулась в полет: косач взлетел, обнаружив, что дальше ему бежать некуда, – впереди были люди и другая собака.

Хозяин легаша, выбежавший из-за берез, вскинул ружье и промахнулся. Тетерева убил тремя выстрелами, слившимися в один, Иванов.

Бородатый легаш, виляя обрубком, взял тетерева и унес хозяину.

Тот подошел к ним, сутулый человек в очках. («Местный учитель», – шепнул егерь.) За ним шел другой – городской – толстый и молчаливый.

– Полундин, – сказал он, кланяясь старикам.

Учитель, обиженный своим промахом, с ходу начал издеваться над Гаем. Он говорил, что его Аксель полкилометра вел за косачом, и если бы не порыв ветра… Вот друг, он свидетель, соврать не даст.

– Я думаю, мы километра полтора шли, – сказал тот.

И было видно – учитель все же гордится собакой, столько шедшей за птицей. Он говорил:

– Гай верхочут, он того не сделает, что Аксель сможет. В такую погоду выгодно нижнее чутье.

– Гай нам другое сделает, – сказал егерь.

В это время Аксель, нюхавший вокруг, без стойки вспугнул тетерева. По нему промазал Полундин.

– Холод! – сказал учитель, уязвленный неудачей собаки. – Птица запах заперла. Ваш пес тоже бы не причуял. Сейчас нужна работа по следу.

– Что же, я думаю, нам пора, – сказал Иванов.

– Гай, вперед! – приказал старший егерь. И собака пошла в поиск.

Гай несся по полю.

– Черная молния! – сказал Алексин.

– Темп отличный! – отозвался Иванов.

Гай бежал навстречу ветру. Он, как говорят охотники, шел челноком, то есть сновал туда-сюда, будто в руках невидимого рукодела-ткача.

– Гай умный, – радовался егерь. – Он все знает, как делать, будто старичком родился. Знает, что нужно идти строго челноком, так птицу не пропустишь.

– Это я учил его ходить математически точно, – хвастал Алексин. – Разложу печенья и вожу от кусочка к другому.

Туда-сюда, туда-сюда… Гай сначала раскидывал свой поиск метров на тридцать пять в одну сторону и на столько же в другую. Но егерь махнул ему рукой, и Гай расширил поиск. Теперь он прочесывал полосу в сто – сто пятьдесят метров ширины. И старикам даже казалось, что он летел, оставляя между бегущими лапами и стерней серую полоску воздуха.

И вдруг встал – на полном ходу. Твердо, будто мгновенно отлитая из черного металла статуя, памятник всем охотничьим собакам.

Синеватые, металлические отсветы легли на спину Гая.

– Стойка! – выдохнули охотники. И у всех мелькнуло опасение: высидит ли птица? Подпустит ли их?

Они пошли к собаке – Иванов и старший егерь. Позади них пыхтел Алексин: он задыхался.

– А куда мы, собственно, летим? – деланно удивился старший егерь, желая показать каменную выдержку Гая на стойке. И охотники пошли тише, приноравливаясь к Алексину. Пока они шли, птица отбежала.

Тетерев уходил. Где хозяин? Гай оглянулся на охотников и прошел еще немного вперед. Встал – тетерев лег мертво, дальше стерня была низкая, его могли увидеть.

Гай пил запах тетерева. Он походил на прерывистое, бьющее из птицы пламя. А когда ветер стихал на минуту, Гай видел запах – носом! – как вздувающийся вверх пузырь. Он чуял всех – и тетерева, и сидевших в черном картофельнике куропаток. Их запах приходил в виде треплющихся по ветру нитей.

Чуял охотников и с ними движущийся сладкий и страшный запах ружей, составленный из запаха стали, кожи, горелого пороха и ружейной смазки. Гай полюбил его, начав охотиться.

Охотники подошли и остановились (а тетерев сжался, готовясь к полету). Охотники любовались собакой.

– Картина! – восхитился Иванов.

– Статуя! – решил Алексин. – Погляди, как он держит прут. – (Охотники называют так голый и сильный хвост пойнтеров.) – И Алексину, знатоку кровных собак, знавшему пойнтеров самых высоких, самых чистых кровей, хвост говорил о собаке, ее характере и настроении.

Он был в восторге от хвоста!

– Высший балл за красоту! Но каково-то чутье? Сила его?

– Ну, я полагаю, если он чует даже в такой ветер и холод, то… – говорил Иванов.

«Господи, сделай, чтобы все было хорошо…» – думал старший егерь. И ему, несмотря на знобкий ветер, лезущий под куртку, стало жарко.

– Как высоко поднят нос. Это стиль, – рассуждал Алексин.

– Он заклинает воздух! – кричал Иванов.

«Как бы не упустить птицу», – тревожился егерь.

– Вперед! – шепнул он, и Гай шагнул. Тетерев присел – черная собака подходила к нему неспешными шагами. Ближе, ближе… Тетерев разжал крылья, готовясь лететь.

– Вперед! – приказал старший егерь, и Гай шагнул раз-другой. Тетерев взлетел, борясь с ветром.

Он, быть может, и улетел бы, но ветер сбил его и понес в сторону. Иванов взял его первым же выстрелом «Шогрена», а Алексин считал шаги от стоявшего Гая к месту взлета птицы.

Сорок емких шагов! В такую погоду!

Он подошел и поцеловал собаку в макушку. Егерь счастливо и громко засмеялся, а Иванов пошел к сбитой птице.

Гай ожидал нового приказа искать.

Он напрягся, готовясь к первому быстрому прыжку. Но охотники не спешили, они рассматривали тетерева. Это был коричневатый, летнего вывода петушок. И они дули в перья, трогали его брови, расправляя, любовались раздвоенным и выгнутым в стороны хвостом.

– Я же говорил вам, он одинаково владеет чутьем и собой, – хвастался старший егерь. От удачи Гая он словно опьянел, и ему хотелось говорить без остановки. – Он талантлив, он любит меня лишь за то, что я охочусь с ним, – уверял егерь охотников.

По куропатке выстрелил Алексин (его была очередь), и удачно. Затем стрелял егерь, и снова Иванов, и опять Алексин. Они ушли с открытого поля и брели вдоль оврагов. Здесь тоже были поля, но мелкими заплатками. Вокруг них, в ржавых травах, прятались птицы: дичи оказалось достаточно. И в затишье Гай показывал сильное, дальнее чутье.

Он бежал – как летел; останавливался, подавал найденную птицу под выстрел и был счастлив. Хотя и сорвал коготь с передней лапы, и оцарапал ухо о сучок.

Одна только случилась каверза – из кустов к Гаю выбежала лисица с овальными ушами. И стала ласкаться. Странно долгоногая, она виляла хвостом и манила Гая за собой. Он не шел, но тоже вилял хвостом. (Это была Стрелка. И, обнюхиваясь с нею, Гай вспомнил дом, хозяина, Белого пса.) Но выстрелом, пущенным вверх, лису отогнали.

И снова Гай мчался, и металлом поблескивала его спина.

…Они принесли домой двух тетеревов, три серых куропатки и перепела. Старики говорили егерю о Гае, о блестящем его будущем. («Он будет чемпионом», – в один голос уверяли они.) Алексин велел привозить его на полевое испытание. Он гарантировал диплом первой степени по болотной дичи и золотую медаль на выставке.

– Ты не горячись! – останавливал Иванов. – По-всякому может случиться.

– Не должно случиться! – кричал Алексин, бегая по кабинету.

Егерь посмеивался и наливал старичкам крепкий, горячий чай.

И снова была ночь, и снова охота – так четыре дня подряд. Гай не уставал, но старики уже едва тянули ноги. Тут кстати подошел снег. Он тонко лег на землю и на крыши, опушил и деревья. Охота с легавой кончилась до следующей осени.

Старики жили у егеря еще несколько дней. Они много гуляли в лесу (там встречали и Полундина), находили воздух целебным и удивлялись тому, что живут в городе, а не здесь.

Егерь рассказывал о виденном им летнем токовании глухарей, показывал фото. Еще жаловался на собак – одичали и разбойничают в лесу.

– Они прибежали из города, – говорил старший егерь. – Теперь же это дикие собаки. А волков нет, конкурентов они не имеют. Свирепствуют, дичинку поедают. К ним примыкают наши собаки, деревенские. Понимаете – одну хозяин обидел, другой вольной жизни захотелось. Она идет в стаю. Гая манили.

– Интереснейшее явление, – говорил Алексин.

– И давно так? – спрашивал Иванов.

– Навалились летом, а теперь их тут целый взвод: пестрые, белые, рыжие – всякие. Хитрющие, стервецы! Поселились в заболоченном овраге, к ним и не подберешься.

– Отстреляйте, – советовал Алексин.

– Нескольких мы убили. И что же, другие немедленно перешли на ночную охоту. Попробуй возьми их! Это вам не лисы, не волки, их флажками не обкидаешь, перепрыгивают и уходят.

– Капканы?

– Взял одну в капкан, а их десятки. Может, два десятка, по снегу я точно узнаю.

– А стрихнин? – спросил Алексин. (Иванов покосился на друга.)

– Пробовал цианид и тоже одну взял. Теперь они и не подходят к отравленному, едят только свою добычу. Понимаете их тактику? Стоит нажать в одном месте, они тотчас перебегают в другое, стоит зажать их полностью, и они, глядь, вертятся в городе. Да, да, я их в городе встречал, знаю некоторых, так сказать, в лицо. Есть тут один пестрый клоун, вожак, его я встречал.

– А если мы их подкараулим? – предложили старики.

– Дело полезное. Но морозец…

– Где караулить?

– А вот где, – деловито заговорил старший егерь. – В Сосновке телка сдохла. Хозяину лень было зарывать, он ее вывез в лес и бросил. Там и караульте, около телки. Они, я думаю, обязательно придут ее осмотреть, понюхать.