Текст книги "«Мастерский выстрел» и другие рассказы"

Автор книги: Аско Мартинхеймо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Конечно, ради денег. Паси отбросил волосы со лба. Ему повезло, с него-то скальп не сняли. Но вот не отморозил ли он ступни? Пальцы ног уже стали обретать чувствительность. В них появилась ноющая боль и пощипывание. На сей раз все, видимо, обошлось.

ЛЕТНИЙ ПАРОХОД

И как только можно было называть это место парком! Беспорядочно заросшая деревьями и кустами, заваленная упавшими стволами и камнями скалистая возвышенность посреди города, оставшаяся почему-то незастроенной. Тропинки и колеи, проложенные мотоциклами вдоль и поперек. Тут и там несколько засыхающих деревьев… Это было место игр маленьких мальчишек, здесь прятались алкоголики, среди кустарников находили себе укрытие влюбленные. Между скал в расселинах было полно всякой дряни: старые покрышки, металлолом, банки из-под пива, пакеты из-под молока, полиэтиленовые рваные сумки, бутылки – целые и битые…

Все всегда называли это место Пиккумется. И Яапи, не задумываясь, тоже всегда называл его так. Но сейчас глядел по сторонам, будто видел все это впервые: ничего похожего на настоящий лес.

Он оглянулся. Элины не было видно. Неужто не пришла? Испугалась, что ли? Но чего? Откуда-то снизу послышался крик.

– Яапи! Где ты?

– Здесь!

– Чего ты в кусты забрался?

Яапи не ответил. Пусть поднимается сюда. Он присел на камень в ожидании. Он не спешил. И Аарне никогда не торопился, однако же успевал выполнить всю работу, какую следовало. И еще оставалось время на быт, как он выражался. Позади слышалось похрустывание осколков стекла под ногами. Элина. Ее кожаная куртка шуршала. Где-то сиротливо посвистывала птичка.

– Ну, что тут случилось?

– Садись сюда.

– Сюда?

– Сиди и слушай.

– Что?

– Слушай и перестань задавать вопросы, что да что…

– Что я должна слушать? – произнесла Элина странным приглушенным голосом, словно чего-то боялась. Она села на камень напротив Яапи и ждала. Яапи подумал: поймет ли? Еще, пожалуй, сочтет чудаком.

– Ну, что слушать? – спросила Элина. – Рассказывай.

– Этот гул. Уличное движение. Машины мчатся по улицам туда и обратно. С утра до вечера все тот же гул. Мы так к этому привыкли, что даже не замечаем.

– Ну да, а чего тут замечать?

Яапи набрал воздуха в легкие. Во рту словно привкус выхлопного газа. Стоит ли рассказывать Элине? Она ведь такая: поди знай, как отнесется. Но уж если рассказывать, то только ей. Рооки ни в коем случае, и Ретку тоже. Им лишь бы понасмехаться. Скалят зубы был бы предлог, пусть даже самый чепуховый. Элина выжидающе смотрела на Яапи. А он обдумывал, как начать…

– Я ощутил это в первую ночь в Кюнсиниеми. Я думал…

– В Кюнсиниеми? Где это?

– В Финляндии. Километров двести вон в ту сторону. Затем километров пятьдесят автобусом и последний отрезок – на лошади. Только плыть не пришлось хотя там в одном месте был даже паром.

– На лошади?

– У Аарне нет машины. Он приехал за мной к автобусу, на остановку, в телеге, запряженной лошадью.

– Ты, значит, ездил в деревню. А я думала, ты разозлился на меня за что-то и поэтому исчез с горизонта. Почему ты мне не сказал?

– Я не знал заранее. Поехал как-то неожиданно.

Элина явно заинтересовалась, но была очень сдержанна. Она просто спросила, кто такой Аарне. И Яапи рассказал. Приятно было рассказывать, разматывать весь моток четырех недель. Он удивился, что запомнил так много подробностей, мелких деталей, и вещей, и местных названий. Сколько у Аарне было леса и засеянных полей, сколько пшеницы, овса и сколько наделов под сенокосными травами. Все он помнил. Он не забыл и коров Хельки, яловых телок и бычков, ее овец, кур и даже кошку. Он перечислял их, словно по книге. И Элина слушала. И не перебивала, как это бывало обычно. Когда он кончил, она сказала, чуть погодя:

– Ты же собирался рассказать, что почувствовал там в первую ночь.

Первая ночь в Кюнсиниеми! Яапи закрыл глаза. Про ночь-то он как раз ничего и не помнил. Он спал без уставший до полусмерти от дороги – на поезде, памяти в телеге, – дороги, казавшейся безумным в автобусе было удивительным. Он проснулся в четыре часа утра от… тишины!

– Святая правда. Ни звука. До тех пор, пока я не открыл окно. Лес рос впритык к дому. Настоящий лес, а не такой вот жалкий. Он не шелестел, а издавал какой-то странный звук, будто кто-то беспрерывно втягивал воздух сквозь зубы. Потом где-то совсем близко долго щебетала какая-то птица. Я прислушивался, пока снова не уснул.

Разбудил меня какой-то хриплый вой, рев, будто вопил от боли раненый лось. Не знаю почему, но звук не вязался с окружающим миром – шорохом леса и пением птиц. Я поднялся, открыл окно и увидел пароход. Белый двухпалубный речной паровик. С черной трубой. Из нее поднимались вверх клубы пара. Судно быстро исчезло из виду, но рев гудка еще слышался некоторое время.

Удивительный пароход, музейная редкость. Палуба ограждена по бортам сетями. Как Хелькин загон для кур позади хлева. Кто-то, фальшивя, наяривал на гармошке, и люди танцевали на палубе. С ума сойти!

Это было в то первое утро. В семь пришла Хелька, как и каждое утро потом, все эти четыре недели. – Яапи засмеялся, вспоминая. – Маленькая круглая бабенка, пучок волос на затылке, как клубок ниток, на ногах резиновые сапоги. Улыбка до ушей, лицо загорелое и поблескивает, как медный кофейник, который с утра до вечера булькал на плите. А как она говорила! Лишь в последнюю неделю я научился полностью ее понимать. Но тогда я с трудом догадался, что она сказала: – "С добрым утром. Сладко ли спалось? Иди скорее завтракать. Пароход уж прошел".

– Да-а, я знаю. Слыхала таких на вокзале.

Яапи разошелся, рассказывая, и Элина слушала. При этом он даже не вспомнил о сигаретах. Не потому него не было. Но там за четыре недели он выкурил лишь две сигареты. Не хотелось, ведь и Aapне не курил.

– Наверное, удивительный человек этот Аарне?

– Не знаю… Вот Туомас, тот удивительный

– Кто?

Туомас, Большой, как его называли в Кюнсиниеми сын соседей. Каждое утро он стоял, ссутулившись у двери и ждал, на какую работу пошлет его Аарне. В первое утро он здорово напугал Яапи. Выйдя вслед за Хелькой из своей каморки, Яапи не сразу заметил, что огромный мужичище, вытянув руку, прет на него через комнату, как танк. В городе, на своей улице, Яапи научился сторониться таких.

– И что же он тебе сделал?

– Поприветствовал меня, поздоровался за руку.

– Хе!

– Захватил мою руку по локоть в свою ладонищу и давай трясти и, как благовоспитанный мальчик в старину, кланялся, кланялся. И затем пошел обратно и опять встал к двери.

– И ничего не сказал?

– Туомас никогда ничего не говорил. Он немой. Глухонемой.

Элина закрыла рот и сглотнула. Она тоже ничего не сказала. Не смогла. Как и Яапи, когда увидел Туомаса впервые. Хелька потом рассказала странную историю. Мол, Туомас родился немым с рассеченным языком, потому что его мать, покойница, когда была беременной, испугалась змеи. Но Аарне сказал, что не верит, будто могло быть так, как рассказывала Хелька. Он вообще не верил подобным побасенкам. А вот Элина, похоже, не видела в словах Хельки ничего странного.

Яапи выдержал паузу. Он подбирал с земли толстые стекла и кидал их по одному в автомобильный капот ржавевший в ивняке. Осколки были в саже, и он испачкал пальцы. Он вытер руку о джинсы и встал. Элина тоже встала. Не сказав друг другу больше ни слова, они пошли кружить по Пиккумется и нашли место, откуда весь город был как на ладони. Но ни озера, ни моря видно не было.

Кюнсиниеми – это большой мыс, даже полуостров, он вдается в озеро. И вода там чистая до самого дна, ее можно пить прямо с берега. Только возле старого деревянного причала, где сваи подгнили, у воды был неприятный привкус. Аарне рассказывал, что пароход подходил к этому причалу до тех пор, пока у торгового советника была дача на мысу. Но она сгорела. Тогда торговый советник продал мыс под дачные участки, и пароход причаливать перестал.

– Что? Какой еще торговый советник? – спросила Элина.

– Откуда я знаю? Какой-то богач. Пароход больше не заворачивал к Кюнсиниеми после того, как этот босс уехал оттуда.

– Пароход, пароход… Что ты заладил про какой-то пароход? Расскажи, что там еще было.

– Они называли его летним пароходом. Он проходил там утром и возвращался вечером. И гудел, чтобы открыли ворота шлюза.

Элине, похоже, стал надоедать его рассказ. Она фыркнула, подошла к упавшему дереву и села на ствол. Но Яапи продолжал:

– Всякий раз Туомас бежал на берег. Он оставлял все дела и бежал на берег, как бегемот. Бежал, чтобы помахать.

– Пароходу? Он что… немного того? Яапи не ответил. Он и сам так думал. А как же иначе, если взрослый мужичище, здоровенный верзила, бежал, сдвинув козырек набок, к реке, на берег, чтобы помахать рукой проходящему мимо пароходу. Но был ли Туомас более странным, чем другие в Кюнсиниеми? Для Хельки и Аарне появление летнего парохода заменяло часы было знаком того, что пора доить коров, что сейчас радио начнет передавать последние известия, или что в сауне надо разжечь огонь, или что уже можно идти есть. Яапи несколько раз задавал себе вопрос: а как же они обходятся зимой?

– Затем однажды случилось маленькое несчастье, – начал Яапи. (Элина встрепенулась.) – Я возил на тракторе сено в сарай…

– Ты водил трактор?

– С первого дня почти. Аарне научил. Не перебивай, дай я расскажу.

Элина показала жестом, чтобы он сел рядом. Яапи подошел к ней, но в этот момент под холмом послышался рев мотоциклов. Двое подростков поддавали газу, воображая себя раллистами-кроссменами среди валунов и скал. Яапи поднял с земли камень и кинул. Юные мотогонщики исчезли.

– Ты начал про несчастье, – напомнила Элина. Яапи снова сел на ствол и продолжал:

– Сцепление у этого трактора было немного туговато. Моя нога соскользнула и трактор пробил стенку. Дверь сарая рухнула мне на спину, а трактор угрожающе наклонился. Я оказался под дверью, прижатым к рулю, а моя левая нога застряла где-то в передке, там, где мотор. Туомас работал неподалеку и подбежал сразу же. Но, господи помилуй, этот пароход как раз шел мимо и гудел. Гудка-то Туомас не слышал, но он Увидел пароход и остановился. Какое-то время он не знал, как быть. Не мог решить. Ему хотелось бежать на берег, махать пароходу, но в тот раз он все же пропустил махание и помог мне. Первым делом он снял с моего затылка дверь и отшвырнул ее. Одной рукой! Это была большая дверь. Затем он приподнял трактор и поставил его прямо – и после этого даже дух не перевел. Я не успел и слова вымолвить, а он уже чапал к берегу, но парохода и след простыл.

Яапи, скосив глаза, посмотрел на Элину. Поняла ли? По крайней мере, она не усмехалась. Она бессмысленно передвигала носком туфли маленькие камушки. Затем подняла глаза на Яапи.

– А этот верзила хоть раз в жизни был там, на самом пароходе?

Элина была доброй. Яапи всегда знал это. Многое она понимала гораздо лучше, чем какие-нибудь Рооки, и Ретку, и Тане. Тут все они, вместе взятые, не могли тягаться с Элиной. Яапи воодушевился:

– Знаешь, Элка, я тоже тогда подумал об этом. И у меня возникла идея.

– Ну?

Яапи начал издалека, с того, что в сцеплении трактора требовалось заменить одну деталь. В деревне был магазин фирмы Фергуссона. Съездить за новой деталью Аарне поручил Яапи и дал денег. Но Яапи поехал не сразу, он подгадал так, чтобы быть у шлюза, когда пароход войдет туда. Однако затея едва не кончилась неудачей. Велосипед Хельки не выдержал скорости, которую задал ему Яапи. Цепь соскочила и запуталась между развилкой и колесом.

Пока Яапи возился с велосипедом, пока наладил его, прошло много времени. Пароход, должно быть, уже подходил к шлюзу. Едва Яапи подумал об этом, как заревел пароходный гудок. И все же Яапи не опоздал.

В шлюзе судно брало на борт несколько пассажиров. Шкипер, покуривая трубку, вышел из рубки. Тогда-то у Яапи и появилась возможность осуществить свой план. Он поднялся на борт и сразу же заговорил со шкипером: тот показался ему покладистым дедом. Маленькие глазки на обветренном лице, пожелтевшие от табака усы фасона «двадцать минут девятого».

Яапи представился. Шкипер вздернул бровь, вынул трубку изо рта.

– В Кюнсиниеми? – переспросил он, словно впервые слышал это название. – И на будущее воскресенье? – Он повторял все, как эхо.

Ему пришлось объяснять еще и еще раз, убеждать, что пассажиры будут, что причал совсем не такой уж гнилой, как он думает.

– Ну что ж, тогда посмотрим, – сказал шкипер.

Но этого было для Яапи недостаточно. Он добивался четкого ответа. Шкипер смеялся и называл Яапи упрямцем, сумасбродом… Но говорил это не зло. Дал ли он в конце концов обещание? Яапи не был уверен. Поэтому он предложил деньги в задаток. Шкипер взять деньги не захотел, повернулся спиной.

– Успеется и в воскресенье. Деньги на судне получает кассир, – сказал шкипер, и Яапи счел это за обещание.

Хелька и Аарне не верили своим ушам, когда Яапи объявил, что в следующее воскресенье летний пароход возьмет их с причала Кюнсиниеми на борт.

– И судно пришло? – нетерпеливо спросила Элина.

– В воскресенье мы стояли на причале. Все четверо. Хелька, Аарне, Туомас и я. Туомас был в белой рубашке. И затем пришел летний пароход, и мы взошли на палубу, и гармошка играла, и люди танцевали. Даже Хелька и Аарне. Туомас стоял у перил и покачивался взад-вперед, будто какая-то горилла. Он смеялся. Он смеялся почти в голос. И мы ели мороженое. Солнце светило, и озеро было совсем тихим, и над ним летали чайки.

Яапи кончил рассказывать, замолчал и глядел вдаль на город. Этот день в Кюнсиниеми ему не забыть никогда.

– Здорово, Яапи. И это сделал ты.

Яапи поднялся и сунул руки в карманы джинсов.

Слышен был шум уличного движения. Вдоль улиц загорелись первые огни. Лето склонялось к осени.

– Черта с два этот пароход пришел! – вдруг зло процедил Яапи сквозь зубы.

Элина подошла и положила руку ему на плечо.

– Что-о?

– Даже в колокол не прозвонил, как бывало иной раз, когда Туомас махал с берега. Я стоял на причале, как сирота, и мне было стыдно. Я обманул их – и Хельку, и Аарне, но больше всего мне было стыдно перед Туомасом. Он присел на корточки в конце причала и бренчал кольцом, к которому привязывают канат. И плакал. Такой верзила. Он мог бы одной рукой выдернуть это кольцо, или развалить весь причал, или сделать что угодно. Но он только бренчал и бренчал кольцом.

– Подонок этот шкипер! Но почему бы вам не сесть на пароход в шлюзе?

Яапи посмотрел на Элину. Она все-таки поняла не до конца. В шлюзе на судно мог сесть кто угодно. В этом не было ничего удивительного. Элина поняла бы наверняка, если бы сама побывала в Кюнсиниеми. В том-то и дело, что пароход должен был специально взять курс на Кюнсиниеми, прозвонить в колокол, сбавить ход и пришвартоваться к причалу. Ради них! Ради Хельки, Аарне, Туомаса, ради него – Яапи.

– Слушай, Элли, на будущий год, летом, я поеду в Кюнсиниеми.

– Попасть бы когда-нибудь в деревню…

– Я мог бы остаться там и навсегда. Хелька и Аарне взяли бы… У них нет своих детей. У них только коровы, и овцы, и куры, и… Ты могла бы кормить их. Хелька научила бы тебя. Веришь, Элли?

– Ну!

– Я мог бы поговорить с ними.

Именно такой Элина была хороша: рот приоткрыт, в глазах искры, волосы облаком вокруг лица. Ее кожаная куртка шуршала и поскрипывала, когда она обхватила руками его шею и прижалась к нему. Где-то посвистывала птица, отбившаяся от перелетной стаи.

– И тогда мы взойдем на тот пароход, Яапи. Взойдем!

– Он придет в Кюнсиниеми. Слушай, Элина, я еще сделаю…

– Ты сказал: «Элина»?

– Разве это не твое имя?

– Я думала, оно тебе не нравится.

Шум движущихся автомобилей усиливался по мере того, как они спускались к дороге. Сухая пыль витала в воздухе и скрипела на зубах. Воняло бензином.

Старик-алкаш в сером драповом пальто шел им навстречу, в руках – полиэтиленовая сумка. Передвигался он неуверенно, широко расставляя ноги. Он свернул с дороги в Пиккумется, споткнулся и выругался, когда сумка стукнулась о камень. Бутылка в сумке разбилась, осколки прорезали сумку, и из прорезей полилась, журча, струйка коричневатой жидкости. Старик опустился на камень и, ворча, стал высасывать жидкость из сумки.

– Который час? – спросил Яапи у Элины.

– Почти десять.

– Господи! Двери вот-вот запрут. Если я опоздаю, заведующий больше не будет на неделе отпускать меня по вечерам. И мне придется все вечера сидеть с этим придурком. Ах да, ты же не знаешь. У меня новый сосед по комнате. Полный идиот. В первый же день сломал дверку шкафа. Ночью, когда спит, мочится под себя, прямо в постель. И вместе с таким вот мне жить всю зиму.

– Не тужи. Снова наступит лето.

СКОРО Я ПРОСНУСЬ…

Первое, что пришло Юртсе в голову: он лежит на подвесных качелях, на тех, что устроены для малышей в парке. Лежит на спине и тихонечко раскачивается. Вот только как он попал на эти качели? Но может быть, ему снится? Темно ведь, стало быть, ночь или, может, все-таки утро? Ведь откуда-то проникает красный свет. Зарево? И что это за непривычные звуки? Голоса, треск, суета, шорох тканей… Поблизости что-то ритмично постукивает. Маленький молоточек? Или часы? Юртсе не понимал, откуда доносятся звуки. Его одолевала усталость, не было сил приоткрыть глаза.

Прохладное дуновение овеяло лицо. Неужели окно осталось открытым? Нет, это не то – у него в комнате нет качелей. Значит, это все-таки парк. Он в парке, и, кроме него, здесь еще какие-то люди. Кто-то разговаривает позади него или над ним и раскачивает качели. Они летят вниз. Скорость нарастает, опьяняя. Не надо так сильно! Рука хватает пустоту, потом касается чего-то холодного, ухватывается за это нечто, но стремительный спуск продолжается. И опять кто-то говорит. Юртсе слышит слова, но не понимает, о чем говорят.

– Плохо дело?

Это низкий мужской голос. А в ответ ему другой, женский:

– Не поймешь.

– Анестезия на месте?

– В первой.

– Все подготовить. Я сейчас приду.

Куда он придет? И кто? Юртсе не в силах думать. Все равно, лишь бы перестали раскачивать. Голова тяжеленная. В висках ломит. Во рту что-то вроде огромной жевательной резинки. Почему они не вынимают ее! Дышать трудно!..

…Из самой глубины сна, откуда-то со дна, доносилось гудение синтезатора. Электронный вопль! Петри, конечно же, в нижней комнате. И там усилители включены на всю катушку. Посреди ночи? Что за ад? Оглушительный вой вырывается из усилительных динамиков, устремляясь в голову, рассыпаясь искрами в дрожащей темноте. Затем Юртсе стал различать новые звуки, раздающиеся совсем близко: бряцание металла, резкое, с эхом. И вдруг где-то вверху вспыхнул яркий свет. Глазам стало больно, хотя веки и были закрыты. Юртсе хотелось повернуть голову, уклониться от бьющего в лицо света, но в уголках рта было что-то похожее на крючки, которые больно врезались, стоило ему попытаться шевельнуть головой. И никто не гасил лампу. Свет пронизывал веки, пронизывал, как лазер, голову до самого затылка. Мозг, казалось, уже кипел, а каждый звук, похожий на удар стали о сталь, был словно удар по черепу.

Кто-то взял Юртсе за руку и потер ее чем-то мокрым. Затем острый укол и щекочущее ощущение, будто в вену пустили горячий ток. Юртсе хотел знать, кто его так донимает, но бессилие было полнейшим. Ноги и руки были неподъемно тяжелыми, голова, казалось, погружается в тесто. Потом голоса вокруг смягчились. И затем кто-то погасил лампу.

Дрема была приятной. Юртсе чувствовал покачивание. Ему хотелось еще поспать, но противный громкий разговор прогнал сон. Конечно, у отца опять гости. Но почему они в комнате Юртсе? Пошли бы на нижний этаж или в заднюю комнату. Обычно-то они выпивали там.

Во рту было противное ощущение. Сильно тошнило. Почему они не дают ему спать? Юртсе пошевелился, и кровать тут же закачалась сильнее, как на волнах, поднимаясь на гребень и тут же устремляясь вниз, в провал между волнами. И наваливалось что-то черное, тяжелое. И не было ничего, кроме темноты и равномерного покачивания.

Утро наверняка было уже поздним. Яркий свет растворил темноту. Мать сейчас придет будить его. Он весь одеревенел от сна, но, пока мать не пришла, можно успеть размяться. Юртсе осторожно пошевелился. Он ощутил прохладу простыни, но левой ноги не чувствовал. Наверное, спал в неудобном положении. И ему не удалось перевернуться на живот – голова не поднималась с подушки, в боку кололо и во рту был привкус, как после лекарства от кашля.

Сегодняшнее утро явно необычное. Юртсе казалось, будто кто-то сказал ему это. Отцовские приятели находились еще в комнате. Но на сей раз они, похоже, не были в подпитии и не говорили об автомобилях, как всегда. Голоса были незнакомые. Во всяком случае, они не принадлежали людям из отцовской фирмы. Юртсе знал каждого из торговцев машинами. Два голоса слышались справа, один – слева. Отец помалкивал. Или его вообще не было в комнате? Теперь говорил какой-то старик и говорил что-то непонятное о ремонтно-строительном предприятии. Всех слов Юртсе не расслышал, но он понял, что еще в неполные пятнадцать лет тот был подмастерьем. А последняя фраза прозвучала совсем ясно:

– Даже и вечером стояли в ушах выстрелы заклепочного пистолета, руки дрожали так, что не мог уснуть.

– Я говорил о безопасности труда.

Это послышалось издалека. Сочный, уверенный голос молодого мужчины. Юртсе попытался приоткрыть глаза. Ресницы слипались. Все же веки раздвинулись настолько, что яркий свет ударил в зрачки. Юртсе резко захлопнул веки.

Затем слева, совсем близко, послышался третий голос, громкий, напряженный:

– Да-а, у нас-то дела еще все-таки неплохи. И на это ответил далекий голос справа:

– Куда уж там! Собственная небрежность, скажут они мне. Но разве же я виноват, что зажим резца разорвало у меня в руке… Конечно, всегда найдется отговорка, мол, человеческая ошибка, хотя мастерская черт знает в каком состоянии. И станки-то – сплошь последняя рухлядь. Однако администрация наверняка сумеет обернуть и это дело в свою пользу.

Почему они не дают мне спать? Хотя все равно, с минуты на минуту придет мать и закричит: «Юкка, ты опаздываешь! Немедленно вставай!» Вот так каждое утро, одна и та же песня. Но сегодня я не пойду в школу. Голова болит. Теперь я посплю.

Однако заснуть не удалось. Тот же голос справа продолжал:

– И все-таки мне повезло: правую повредил. Я ведь левша.

– Теперь делают хорошие протезы, – послышалось слева. – Там, откуда я родом, есть безногий таксист.

– В автомобиле-то можно установить особое устройство. Тем более в своем. Машина-то небось принадлежит этому безногому? А разве они станут переоборудовать мой станок? Нет, они поставят к станку нового человека. Так им дешевле обойдется. А желающих сейчас хватает.

Усилием воли Юртсе отключил слух, и ему удалось погрузиться в легкую дремоту. Голоса смешались в неясный, общий шум. Полегчало. Только бы мать не пришла сразу. Надо выспаться, чтобы освободиться от этой усталости.

«Юкка! Вставай! И немедленно!»

«Да, да, сейчас, сейчас».

«Каждое утро одно и то же. Взрослого мужика приходится силой тащить из постели». «Да ведь я уже не сплю».

На нижнем этаже отец зашелся утренним кашлем. Мать ушла. Она все-таки немного доверяла Юртсе. Из комнаты Петри слышалась музыка. Юртсе навострил уши. Неужели этот долдон слушает псалмы? Орган гудел, как в день светопреставления, и какой-то чертов ангельский хор пел: «О зеленая лужайка!»

Лет, это не мог быть Петри. Это было совершенно на него не похоже. Да и музыка слышалась не из-за стены. Она звучала гораздо ближе и заметно тише, не так, как нравилось Петри.

Юртсе через силу разлепил веки. От яркого солнечного света глаза слезились, но Юртсе не закрыл их. Первое, что он увидел, была белая стена. А где же карта и книжная полка? И рекламный, величиной с простыню, плакат-афиша Дюран Дюрана? Кто же убрал их? Нет, это вовсе не его комната!

– Глядите-ка, парнишка просыпается.

Голос послышался справа. Но он принадлежал не отцу. Юртсе попытался встать. Голова была свинцово-тяжелой, левая рука не двигалась. И нога тоже.

– Спокойнее, приятель, а то шланги оборвутся.

– Не вызвать ли сестру?

Юртсе больше не понимал, откуда какой голос доносится. Он обессилел, голова откинулась на подушку, и снова зазвучал псалом. Пение слышалось теперь гораздо яснее и возле самого уха. Затем мужчина справа сказал:

– Долгонько же он спал.

И снова беспокойный мужской голос:

– Только он почему-то тихий. Обычно после наркоза бывают разговорчивыми.

Отцовские дружки, наверное. Настоящие трепачи. Юртсе знал, что юмора у них хватает. Иногда они несли двусмысленности, не задумываясь. Но зря они пугают.

Молодой, звонкий голос справа присоединился к другим:

– Ты отвечал урок. Похоже, про зимнюю кампанию.

– Однако до чего же здесь тесно. Нет даже реанимационной палаты.

Это опять послышалось слева, а справа издалека ответили:

– Требуют школьной реформы, а основы старые. Старые домашние задания, почти как прежде у сына.

Ректор! Что он тут делает? Неужели пришел поговорить с отцом? Юртсе помнил, что «реке» на что-то такое намекал, хотя и неясно. В последний раз вызывал и читал мораль около недели назад. Его слова, по-видимому, все-таки означали, что он придет.

– …Ну как, Юкка? Небось понимаешь, почему ты тут?

– Ты велел явиться.

– Вы.

– Вы велели явиться.

Удачный ход. «Рексу» пришлось искать новое начало. Но он не нашел ничего особенного. Съехал на обычное, начал говорить о пропусках уроков. Полный их список он получил от классного руководителя.

– «Голова болела» – один урок, «насморк» – полтора урока. «Кровь шла из носа» – понедельник, первые три урока. Да за это время человек истечет досуха. И затем: «весенняя усталость» – один день и «нехватка железа» – четыре урока! Что это за игра?

– Это не игра. Фельдшерица сказала…

– Знаю. Я с ней говорил. Также и со школьным куратором. Ты ходил к ней на прием только один раз.

– Она совсем ничего не смыслит. Бестолковая баба.

– Здесь никого не называют бабой! – почти крикнул ректор. Он положил список пропущенных уроков на стол и явно был доволен собой. Сердиться он умел, но на этом его воспитательское мастерство и кончалось. – Осенью – первый ученик в классе, а теперь… – укорял «реке». Заезженный прием, а дальше пошло и вовсе несуразное: – К концу учебного года станешь последним. Подумал бы сейчас, как мало времени уже осталось!

Ну что на это скажешь! Хорошо еще, что удалось сохранить нормальное выражение лица. Неужели «реке» ни о чем не догадывался? Он долго был учителем, затем по общественной линии взобрался в ректорское кресло. Ловко одержал верх над сильными конкурентами. Теперь он сидел в конце коридора за широкой дверью, на притолоке которой красовались красно-желто-зеленые сигнальные лампочки. Это кое-то значило, но кое о чем «реке» позабыл, хотя и утверждал, что он человек понимающий. Иначе он не говорил бы так.

– Ты не первый, кому школа вдруг делается не по нутру. Но как бы там ни было, по-моему, будет гораздо приятнее, если мы с тобой сами достигнем взаимопонимания. Не вынуждай меня идти к твоим родителям. Подумай, но сделай это побыстрее.

– Отсюда звонили?

В первое мгновение Юртсе был уверен, что это пришла мать, но почти сразу же заметил свою ошибку.

– Кто звонил? Лектор Форсман?

– Парнишка проснулся, и, похоже, с ним не все в порядке. Я подумал, что…

– Неужели этот лихач открыл глаза? – сказала женщина и подошла поближе. На ней был белый халат и белая шапка или косынка. – Ну посмотрим. Немножко побаливает, а?

– Тихого приятеля привезли вы сюда, – сказал старик справа.

– Парнишка не может разговаривать. Пока, – сказала женщина, потрогала рукой лоб Юртсе и поправила что-то на боку. – Прикрепим эту кнопку звонка сюда, к краю кровати. Нажмешь на нее, если вдруг почувствуешь себя плохо. А как у Харью работает желудок?

– Ну как, когда тут только и делаешь, что лежишь? Это опять сказал старик справа. Значит, он и есть

Харью. Юртсе не помнил, чтобы отец когда-нибудь упоминал о каком-то Харью.

– Следует двигаться. А могли бы также и побриться, – посоветовала женщина.

– Сенья не придет сегодня. Она с раннего утра торгует на рынке рыбой. Она не сможет.

– Но доктор не любит неопрятных больных. Юртсе лежал теперь тихо. Кнопка звонка! Доктор!

Юртсе был в полном сознании, но отказывался принять мысль, которая настойчиво билась в голове, усиливалась и в конце концов пробилась-таки.

«Это больница! Я в больнице! – бормотал про себя Юртсе. – Больница, больница. На стене нет карты. И Дюран Дюрана нет. Конечно же. Это ведь больница. Это не моя комната. Справа лежит какой-то однорукий, рядом с ним – Харью, у которого не работает желудок. А слева читает газеты лектор Форсман. Я, Юкка Лампинен, Юртсе, я-то что тут делаю? Прочь! Отсюда надо убираться прочь. Кнопка звонка. Нажмем на нее. Нужно им объяснить. Сейчас же!»

– Эй, приятель, притормози. Спешить тебе больше некуда.

Юртсе посмотрел вправо. Однорукий приподнялся, избочась и опираясь на локоть здоровой руки. Он подмигивал.

– Принимай все спокойно. Твои-то дела в порядке. Этот Паатсо аккуратно тебя заштопал.

– Шрам украшает мужчину, – послышалось слева замечание лектора.

«Со мной что-то случилось», – с удивлением подумал Юртсе. Он попытался было подать голос, но рот и весь подбородок словно одеревенели. В горле немного першило.

Открылась дверь, и вошла женщина в белом халате.

– Звонком без дела баловаться нельзя, – сказала она холодно и обвела глазами комнату. – У кого-нибудь еще что-то случилось? Ах да, вечером в холле музыкальный час, если кого интересует.

Лектор поблагодарил. Женщина ушла восвояси. Сестра, догадался Юртсе. Он постарался расслабиться, дышал ровно и принялся планомерно осматривать все вокруг. Комната была белой. Напротив двери в стене два окна, на них занавески в синюю полоску. Возле двери раковина умывальника и четыре стакана, в торцовой стене шкаф с четырьмя дверками. Между постелями маленькие столики, на них цветы. И на его столике тоже. Три желтые розы. На постелях розовые клетчатые одеяла и более темные покрывала, цвет которых трудно определить. На потолке четырехугольный молочно-белый светильник из плексигласа или стекла.

Что было позади него, Юртсе не видел. Он попытался повернуться, но левая рука мешала, и лишь тогда он заметил синтетический шланг. Шланг был прикреплен пластырем к руке. Движения глаз хватало ровно настолько, чтобы проследить, как шланг уходит вверх к прозрачной бутылке, подвешенной вниз горлышком в специальном металлическом держателе. Затем в глазах внезапно потемнело и кровать противно зашаталась.

…Все еще ощущалась усталость. Почему утро всегда такое трудное? Не хотелось идти в школу и сегодня. Мать уже дважды приходила его уговаривать. И наверняка взорвется, если ей придется прийти в третий раз.