Текст книги "Стихи"
Автор книги: Артюр Рембо
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
Ты божье око, трус! Твоей священной свите Меня хотелось бы втоптать ногами в грязь... Вся в гнидах голова! Одежд прогнивших нити! Сократы и Христы! Святые люди! Мразь! Того, кто проклят был, во мгле кровавой чтите!"
Все это на земле я прокричал, и ночь Внимала тихо мне, охваченному бредом. Я поднял голову: умчался призрак прочь, За призраком гналась моя насмешка следом... Явись, о вихрь ночной! Над проклятым пророчь
В то время как, храня молчанье среди шквала, Под сенью голубых пилястров, натянув Вселенной узы без конца и без начала, Порядок, вечный страж, плывет, веслом взмахнув, И сыплет звезды из пылающего трала.
А! Пусть он прочь идет, надев стыда повязку, Опившись горечью моей и сладок так, Как мед, что на зубах прогнивших липнет вязко; Пусть, словно сука после яростных атак Задорных кобелей, оближется с опаской.
Пусть о смердящем милосердии твердит... – Мне отвратительны глаза его и брюхо! -Потом, как хор детей, пусть песни голосит, Как идиотов хор при испусканье духа... О Праведники, нам ваш ненавистен вид!
Июль 1871
Что говорят поэту о цветах
Господину Теодору де Банвиллю
I
Итак, когда лазурь черна И в ней дрожат моря топазов, Ты все проводишь вечера Близ Лилий, этих клизм экстазов.
В наш век растений трудовых Пьет Лилия в немалой дозе Сок отвращений голубых В твоей религиозной Прозе.
Сонет, что сорок лет назад Написан; дар для Менестреля Из лилий, радующих взгляд, И лилия месье Кердреля,-
Повсюду лилии! О страх! Как рукава у Грешниц нежных, Трепещут у тебя в Стихах Букеты лилий белоснежных!
А утром, свежим ветерком Рубашка у тебя надута, И запах незабудок в нем Тебе противен почему-то!
В твои владенья с давних пор Амур одну сирень впускает, Ну, и фиалку с ней – о вздор! -Ту, что в лесах произрастает.
II
Поэты, уж такой ваш нрав: Дай розы, розы вам, чтоб снова Они раздулись до октав, Пылая на стеблях лавровых.
Чтоб чаще на своем веку Банвилль, предавшись вдохновенью, В глаза швырял их чужаку, Не расположенному к чтенью!
Пойдешь ли в поле, в лес, в овраг, Знай, о фотограф слишком робкий, Разнообразна Флора так, Как от пустых графинов пробки.
Растенья Франции всегда Чахоточны, смешны, сварливы, И брюхо таксы без труда Переплывает их заливы.
И вот рисунков мерзких ряд, Где лотосы залиты светом, И радуют причастниц взгляд Эстампы с благостным сюжетом.
Строфа лоретки со строфой Индийского растенья ладит, И яркий мотылек порой На венчик маргаритки гадит.
Старье берем! Цветы берем! О фантастичные растенья Салонов, пахнущих старьем! Жукам их майским на съеденье
Все эти цветики в слезах, Которых пестуют Гранвили И с козырьками на глазах Светила краской опоили!
Да! Ваших дудочек слюна Была бы ценною глюкозой! А так... вы – чушь! И грош цена Вам, Лилии, Сирень и Розы!
III
Охотник белый! Без чулок Ты мчишь средь Фауны дрожащей, Хотя заглядывать бы мог В свою ботанику почаще!
Боюсь, что ты на шпанских мух Сверчков сменяешь, скромных с виду, К журчанью Рейна будешь глух И тундре предпочтешь Флориду.
Но ведь Искусство, дорогой, Не в том, чтобы имели право Так просто эвкалипт любой Обвить гекзаметров удавы.
Как будто ветви акажу, Пусть даже в зарослях Гвианы, Нужны лишь стаям сакажу И бреду тяжкому лианы!
Да! В поле он иль меж страниц, С цветком решение простое: Не стоит он помета птиц, Слезинки на свече не стоит.
Сказал я, что хотелось мне! В бамбуковом жилище сидя, Обои видя на стене И ставни запертые видя,
Ты стер бы свежести расцвет, Причудливых Уаз достойный! Все эти доводы, поэт, Скорее дерзки, чем пристойны!
IV
Не о пампасах, что в тоске Простерлись, бунтом угрожая, Скажи о хлопке, табаке, Об экзотичном урожае.
И сколько долларов дает Веласкесу в Гаване рента, Скажи, какой его доход, Плюнь на морскую даль Сорренто,
Где только лебедей одних Поэты видели упрямо... Довольно! Пусть твой будет стих Для манглий лучшею рекламой!
В кровавый лес он должен сметь Нырнуть – и возвратиться снова, Чтоб людям предложить камедь И рифмы сахар тростниковый.
Открой нам желтизны секрет Под тропиками горных кряжей: От насекомых ли их цвет, Лишайник ли покрыл их пряжей?
Марену нам найди! Она, Цветущая благоуханно, Для наших Армий создана Самой Природой красноштанной.
Найди у края мглы лесной Цветы, что с мордой зверя схожи И чьею золотой слюной Прочерчен след на бычьей коже.
В лугах, не знающих границ, Найди раскрытые бутоны, Где сотни огненных Яиц В эссенциях кипящих тонут.
Найди Чертополох, чью нить Десяток мулов неустанных Начнут вытягивать и вить! Найди цветы, что стулом станут!
Найди в глубинах черных руд Цветы из камня – всем на зависть! -Цветы, чьи железы идут От горла в спекшуюся завязь.
Подай нам, о веселый Сноб, В великолепной красной чаше Из лилий приторных сироп, Вгрызающийся в ложки наши.
V
Пусть кто-то скажет, что Амур -Всех индульгенций похититель: Но ни Ренан, ни сам кот Мурр Не видели его обитель.
Оцепенели мы – а ты Дай аромат нам истерии; Нас вознеси до чистоты, Превыше чистоты Марии.
Колдун! Торговец! Колонист! Твой стих – что розовый, что алый -Каучуком льется пусть! И чист Пусть будет, как лучи металла!
О Фокусник! Из темноты Твоих поэм вдруг ввысь взлетая, Пусть кружат странные цветы И электрические стаи!
Век ада ныне! От судьбы Железной лиры не укрыться: И телеграфные столбы Украсят и твои ключицы.
Сумей же в рифмах рассказать О том, что болен не случайно Картофель... Ну, а чтоб создать Стихи, исполненные тайны,
Которые прочтут в Трегье, Прочтут в Парамариво даже,-Купи труды месье Фигье: Ашетт имеет их в продаже.
Альсид Бава.
А. Р.
14 июля 1871
Пьяный корабль
В то время как я плыл вниз по речным потокам, Остались навсегда мои матросы там, Где краснокожие напали ненароком И пригвоздили их к раскрашенным столбам.
Мне дела не было до прочих экипажей С английским хлопком их, с фламандским их зерном. О криках и резне не вспоминая даже, Я плыл, куда хотел, теченьями влеком.
Средь всплесков яростных стихии одичалой Я был, как детский мозг, глух ко всему вокруг. Лишь полуостровам, сорвавшимся с причала, Такая кутерьма могла присниться вдруг.
Мой пробужденья час благословляли грозы, Я легче пробки в пляс пускался на волнах, С чьей влагою навек слились людские слезы, И не было во мне тоски о маяках.
Сладка, как для детей плоть яблок терпко-кислых, Зеленая вода проникла в корпус мой И смыла пятна вин и рвоту; снасть повисла, И был оторван руль играющей волной.
С тех пор купался я в Поэме океана, Средь млечности ее, средь отблесков светил И пожирающих синь неба неустанно Глубин, где мысль свою утопленник сокрыл;
Где, в свой окрасив цвет голубизны раздолье, И бред, и мерный ритм при свете дня вдали, Огромней наших лир, сильнее алкоголя, Таится горькое брожение любви.
Я знаю рвущееся небо, и глубины, И смерчи, и бурун, я знаю ночи тьму, И зори трепетнее стаи голубиной, И то, что не дано увидеть никому.
Я видел, как всплывал в мистическом дурмане Диск солнца, озарив застывших скал черты, Как, уподобившись актерам в древней драме, Метались толпы волн и разевали рты.
Я грезил о ночах в снегу, о поцелуях, Поднявшихся к глазам морей из глубины, О вечно льющихся неповторимых струях, О пенье фосфора в плену голубизны.
Я месяцами плыл за бурями, что схожи С истерикою стад коровьих, и ничуть Не думал, что нога Пречистой Девы может, Смиряя океан, ступить ему на грудь.
Я направлял свой бег к немыслимым Флоридам, Где перемешаны цветы, глаза пантер, Поводья радуги, и чуждые обидам Подводные стада, и блеск небесных сфер.
Болот раскинувшихся видел я броженье, Где в вершах тростника Левиафан гниет; Средь штиля мертвого могучих волн движенье, Потоком падающий в бездну небосвод.
Ртуть солнца, ледники, костров небесных пламя! Заливы, чья вода становится темней, Когда, изъеденный свирепыми клопами, В них погружается клубок гигантских змей.
Я детям показать хотел бы рыб поющих, И золотистых рыб, и трепетных дорад... Крылатость придавал мне ветер вездесущий, Баюкал пенистый, необозримый сад.
Порой, уставшему от южных зон и снежных, Моря, чей тихий плач укачивал меня, Букеты мрака мне протягивали нежно, И, словно женщина, вновь оставался я.
Почти как остров, на себе влачил я ссоры Птиц светлоглазых, болтовню их и помет. Сквозь путы хрупкие мои, сквозь их узоры Утопленники спать шли задом наперед.
Итак, опутанный коричневою пряжей, Корабль, познавший хмель морской воды сполна, Я, чей шальной каркас потом не станут даже Суда ганзейские выуживать со дна;
Свободный, весь в дыму, туманами одетый, Я, небо рушивший, как стены, где б нашлись Все эти лакомства, к которым льнут поэты,-Лишайник солнечный, лазоревая слизь;
Я, продолжавший путь, когда за мной вдогонку Эскорты черных рыб пускались из глубин, И загонял июль в пылавшую воронку Ультрамарин небес ударами дубин;
Я, содрогавшийся, когда в болотной топи Ревела свадьба бегемотов, сея страх,-Скиталец вечный, я тоскую по Европе, О парапетах ее древних и камнях.
Архипелаги звезд я видел, видел земли, Чей небосвод открыт пред тем, кто вдаль уплыл... Не в этих ли ночах бездонных, тихо дремля, Ты укрываешься, Расцвет грядущих сил?
Но слишком много слез я пролил! Скорбны зори, Свет солнца всюду слеп, везде страшна луна. Пусть мой взорвется киль! Пусть погружусь я в море! Любовью терпкою душа моя пьяна.
Коль мне нужна вода Европы, то не волны Ее морей нужны, а лужа, где весной, Присев на корточки, ребенок, грусти полный, Пускает в плаванье кораблик хрупкий свой.
Я больше не могу, о воды океана, Вслед за торговыми судами плыть опять, Со спесью вымпелов встречаться постоянно Иль мимо каторжны баркасов проплывать.
Гласные
А – черный, белый – Е, И – красный, У – зеленый, О – синий... Гласные, рождений ваших даты Еще открою я... А – черный и мохнатый Корсет жужжащих мух над грудою зловонной.
Е – белизна шатров и в хлопьях снежной ваты Вершина, дрожь цветка, сверкание короны; И – пурпур, кровь плевка, смех, гневом озаренный Иль опьяненный покаяньем в час расплаты.
У – цикл, морской прибой с его зеленым соком, Мир пастбищ, мир морщин, что на челе высоком Алхимией запечатлен в тиши ночей.
О – первозданный Горн, пронзительный и странный. Безмолвье, где миры, и ангелы, и страны, – Омега, синий луч и свет Ее Очей.
Рыдала розово звезда в твоих ушах, Цвела пунцово на груди твоей пучина, Покоилась бело бескрайность на плечах, И умирал черно у ног твоих Мужчина.
Вороны
В гнетущий холод, в непогоду, Когда в селениях вокруг Молитвы умолкает звук, Господь, на скорбную природу, На эту тишину и глушь Ты с неба воронов обрушь.
Войска, чьи гнезда ветер хлещет, Войска, чей крик печально-строг, Вы над крестами у дорог, Над желтизною рек зловещих, Над рвами, где таится ночь, Слетайтесь! Разлетайтесь прочь!
И над французскими полями, Где мертвецы хранят покой, Кружитесь зимнею порой, Чтоб жгла нас память, словно пламя. О крик тревожный черных стай, Наш долг забыть нам не давай!
Но майских птиц с их чистым пеньем Печалью не вспугни своей: Оставь их тем, кто средь полей Навеки нашим пораженьем, Не знающим грядущих дней, Прикован к немоте корней.
* ПОСЛЕДНИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ *
Воспоминание
I
Прозрачная вода, как соль слезинок детства; порывы к солнцу женских тел с их белизною; шелка знамен из чистых лилий под стеною, где девственница обретала по соседству
защиту. Ангелов возня.– Нет... золотое теченье, рук его движенье, черных, влажных и свежих от травы. Ей, сумрачной, неважно, холмов ли тень над ней иль небо голубое.
II
О мокрое окно и пузырей кипенье! Вода покрыла бледным золотом все ложе. Зелено-блеклые одежды дев похожи на ивы, чья листва скрывает птичье пенье.
Как веко желтое, и чище луидора, раскрылась лилия,– твоя, Супруга, верность! -на тусклом зеркале, испытывая ревность к Светилу милому, что скроется так скоро.
III
Мадам стояла слишком прямо на поляне соседней; зонт в руке, и попирая твердо цветок раздавленный; она держалась гордо; а дети на траве раскрыли том в сафьяне
и принялись читать. Увы, Он удалился... Подобно ангелам, расставшимся в дороге, невидим за холмом. И вот Она в тревоге, черна и холодна, бежит за тем, кто скрылся.
IV
О скорбь травы густой и чистой! На постели священной золото луны апрельской... Счастье прибрежных брошенных строений, что во власти у летних вечеров, изгнавших запах прели.
Под валом крепостным пусть плачет! Как на страже, дыханье тополей от ветра ждет движенья. Гладь серая затем, и нет в ней отражений, и трудится старик на неподвижной барже.
V
Игрушка хмурых вод, я не могу, не смею, – о неподвижный челн, о слабость рук коротких! -ни желтый тот цветок сорвать, ни этот кроткий, что с пепельной воды манит меня, синея.
На ивах взмах крыла колеблет паутину. Давно на тростниках бутонов не находят. Мой неподвижен челн, и цепь его уходит в глубины этих вод – в какую грязь и тину?
О сердце, что для нас вся эта пелена Из крови и огня, убийства, крики, стон, Рев бешенства и взбаламученный до дна Ад, опрокинувший порядок и закон?
Что месть для нас? Ничто!..– Но нет, мы мстить хотим! Смерть вам, правители, сенаты, богачи! Законы, власть – долой! История – молчи! Свое получим мы... Кровь! Кровь! Огонь и дым!
Вс" – в пламя мести, и террора, и войны! Кусаться научись, мой разум! Пробил час Республик, царств, границ – преграды сметены! Империи, войска, народы, хватит с нас!
Кто будет раздувать вихрь яростных огней? Мы будем! И все те, кто нам по духу братья, К нам, романтичные друзья! О рев проклятий! Работать? Никогда! Так будет веселей.
Европа, Азия, Америка – вс" прочь! Наш марш отмщения сметает вехи стран, Деревни, города! – Нас всех поглотит ночь! Вулканы взорваны. Повержен Океан...
Конечно, братья мы! О да, мои друзья! К нам, незнакомцы чернолицые! За мной! О горе, я дрожу... О древняя земля! На вас и на меня обрушен пласт земной.
Нет ничего! Я здесь. Как прежде здесь.
Мишель и Кристина
К чертям, коль эти берега покинет солнце! Потоки света, прочь! На всех дорогах мгла. Гроза на ивы и на старый двор почета Швырять свои большие капли начала.
Ягнята белые, о воины идиллий, Поникший вереск, акведуки,– прочь и вы Бегите, Луг, поля, равнины в изобилье Раскиданы по красной скатерти грозы.
Собака черная, пастух над бездной серой, Бегите прочь от высших молний! И когда Приходит этот час и льются мрак и сера, Спускайтесь в лучшие убежища, стада.
Но я, о Господи... Моя душа взлетает К оледеневшим небесам, где все красней Становится от туч небесных, что летают Над ста Солоньями длиннее, чем рейлвей.
Вот тысячи волков, семян от ветви дикой, Гонимых вдаль религиозно-грозовым Полдневным вихрем над Европою великой, Где сотни орд пройдут по древним мостовым.
А после – лунный свет! Вокруг простерлись ланды. И алые под черным небом, на конях Гарцуют воины, повсюду сея страх, И топот слышится свирепой этой банды.
Увижу ль светлый дол, струящийся поток, Голубоглазую Жену белее лилий И Мужа рядом с ней... И Агнец у их ног... – Мишель, Кристина – и Христос! – Конец Идиллий.
Слеза
Вдали от птиц, от пастбищ, от крестьянок, Средь вереска коленопреклоненный, Я жадно пил под сенью нежных рощ, В полдневной дымке, теплой и зеленой.
Из этих желтых фляг, из молодой Уазы, – Немые вязы, хмурость небосклона,-От хижины моей вдали что мог я пить? Напиток золотой и потогонный.
Дурною вывеской корчмы как будто стал я. Затем все небо изменилось под грозой. Был черный край, озера и вокзалы, И колоннада среди ночи голубой.
В песок нетронутый ушла лесная влага, Швырялся льдинками холодный ветер с неба... Как золота иль жемчуга ловец, Желаньем пить объят я разве не был?
Май 1872
Черносмородинная река
Реки Черносмородинной поток
Бежит, неведом. И вороны, как ангелы, в свой рог
Трубят и следом За речкой мчатся... В соснах ветерок
Ныряет следом.
Все мчится за толпою тайн дурных,
Тайн древних деревень, Старинных замков, парков, стен глухих;
И рыцарская тень, Блуждая, шепчет о страстях своих...
Но чист и свеж там день!
Пусть пешеход посмотрит сквозь просвет:
Воспрянет духом он. Солдаты леса, вороны, привет!
Вас бог прислал, чтоб вон Был изгнан вами хитрый домосед,
Крестьянин-скопидом.
Май 1872
Комедия жажды
1. Предки
Да, предки мы твои!
Взгляни: Отвагою полны Бутыли вин сухих. Холодный пот луны И зелени на них. Под солнцем человек Что хочет? Пить и пить!
Я. – Вблизи дикарских рек Мне б голову сложить.
Твои мы предки, да!
Вода В деревьях и кустах; Взгляни: она во рвах Под замком и кругом. Спустись к нам в погреба, А молоко – потом.
Я. – Туда, где пьют стада!
Да, предки мы твои!
Бери Наливки из шкафов, У нас и чай готов, И кофе уж готов. – Мы с кладбища вернулись С букетами цветов.
Я. – Все урны осушить бы!
2. Дух
Вечные Ундины, Мерьте вод глубины. Над морской волной, Афродита, взмой.
Агасфер Норвегии, Расскажи о снеге мне. Древний сын изгнания, Спой об океане.
Я. – Нет напиткам свежим И цветкам в стакане! От легенд не реже Мучить жажда станет.
О певец, ты кр"стный Этой дикой жажды, Гидры моей грозной, От которой стражду.
3. Друзья
Идем! Вином бурлящим Там волны в берег бьют. Аперитивы в чащах С высоких гор бегут.
Спешите, пилигримы: Зеленый ждет абсент...
Я. – Пейзажи эти – мимо! Что значит хмель, друзья?
Нет! Стать добычей тлена Я предпочту скорей В пруду, под мерзкой пеной, Средь затонувших пней.
4. Убогая мечта
Быть может, ждет меня Старинный Город где-то, И буду до рассвета Там пить спокойно я, И смерть приму за это.
Утихла б боль моя, Будь денег хоть немного,-На Север мне дорога Иль в южные края? О нет! Мечта убога
И множит счет потери, И пусть я снова стану Скитальцем неустанным -Не будет мне открыта Корчмы зеленой зверь.
5. Заключительное
Дрожащие на поле голубки, Ночной зверек, бегущий наугад, Животные в загонах, мотыльки Последние – те тоже пить хотят.
Дух испустить, растаять... Где – неважно: Средь облаков, что тают в небесах, Или среди фиалок этих влажных, Чью свжесть зори пролили в лесах.
Май 1872
Добрые мысли поутру
Под утро, летнею порой, Спят крепко, сном любви объяты. Вечерних пиршеств ароматы
Развеяны зарей.
Но там, где устремились ввысь Громады возводимых зданий, Там плотники уже взялись
За труд свой ранний.
Сняв куртки, и без лишних слов, Они работают в пустыне, Где в камне роскошь городов
С улыбкою застынет.
Покинь, Венера, ради них, Покинь, хотя бы на мгновенье, Счастливцев избранных твоих,
Вкусивших наслажденье.
Царица пастухов! Вином Ты тружеников подкрепи! И силы Придай им, чтобы жарким днем Потом их море освежило.
Май 1872
Празднества терпения
1. Майские ленты.– 2. Песня самой высокой башни.– 3. Вечность.– 4. Золотой век
(1) Майские ленты
В сплетеньях светлых веток лип Угас охотничий призыв. Однако мудрых песен стаи В кустах смородины порхают. Пусть кровь смеется в наших венах. Лоза с лозой сплелись невинно. Красиво небо, словно ангел. Лазурь сливается с волною. Я выхожу. Коль сердце ранит Меня лучом, в траву я рухну.
Терпеть ли, предаваться ль скуке Так просто! Прочь мои невзгоды! О пусть трагическое лето Меня к своим коням привяжет, И пусть из-за тебя, Природа, – Не столь ничтожным, одиноким -Умру я. Чтоб не умирали Повсюду в мире Пастухи.
Хочу, чтоб временами года Был истомлен я. Голод, жажду Тебе, Природа, я вручаю. Корми, пои меня, коль хочешь. Ничто меня не обольщает. И никому я не желаю Дарить улыбку. Пусть же будет Свободною моя беда.
Май 1872
(2) Песня самой высокой башни
Молодости праздной Неуемный пыл, С чувством сообразно Я себя сгубил. Время б наступило, Чтоб любовь царила!
Сам себе сказал я: Хватит! Уходи! И не обещал я Радость впереди. О, не знай сомненья, Дух уединенья!
Так терпел я много, Что не помню сам; Муки и тревога Взмыли к небесам; И от темной жажды Вены мои страждут.
Брошенное поле Так цветет порой Ароматом воли, Сорною травой Под трезвон знакомый Мерзких насекомых.
О душа, что нищей Стала от потерь! Лишь один все чище Образ в ней теперь. Но, молитвы, где вы Для Пречистой Девы?
Молодости праздной Неуемный пыл, С чувством сообразно Я себя сгубил. Время б наступило, Чтоб любовь царила!
Май 1872
(3) Вечность
Ее обрели. Что обрели? Вечность! Слились В ней море и солнце!
О дух мой на страже, Слова повтори Тьмы ночи ничтожной, Зажженной зари.
Людей одобренье, Всеобщий порыв -Ты сбросил их бремя И воспарил.
Ведь только у этих Атласных костров Высокий Долг светит, Нет суетных слов.
Надежды ни тени, Молитв ни на грош, Ученье и бденье, От мук не уйдешь.
Ее обрели. Что обрели? Вечность! Слились В ней море и солнце!
Май 1872
(4) Золотой век
Звуча в тишине, И с ангельским схожий, –А речь обо мне,-Стал голос чуть строже:
Ты видишь, их тьма Вопросов, сомнений, Что сводят с ума, Таят опьяненье.
Признай эту башню Веселья и света: То волны и пышность, Семья твоя это!
И стал он петь песню Веселья и света, Был видим так ясно, – И пел я с ним вместе,-
Признай эту башню Веселья и света: То волны и пышность, Семья твоя это!.. и т.д. ...
И вот в тишине Он, с ангельским схожий, – А речь обо мне,-Звучать начал строже;
И пел он потом, Тот голос прекрасный, Немецкий в нем тон, Но пылкий и страстный.
Мир грешен всегда, К чему удивляться? Живи! А беда Пусть прочь удалится.
О замок! О свет! Как жизнь твоя свята! Какой тебе век, О царственный блеск Высокого брата? и т.д. ...
Я тоже пою: О хор величавый! Вас, братья, молю, Овейте мою Жизнь чистою славой... и т.д. ...
Июнь 1872
Юная чета
В окне простор зелено-голубой; Почти нет места: сундуки, шкатулки... Снаружи вьется кирказон по стенке, И десны обнажает домовой.
Конечно же, интриги духов это -Расходы, беспорядок, старый хлам. И фея африканская примета Здесь оставляет – сетки по углам.
Приходит,– недовольный вид у крестной,-И остается, спрятавшись в буфет... Отсутствует чета, но несерьезно, И ничего особенного нет.
Молодожена ветер здесь дурачит В его отсутствие – все время и всегда. И даже водяные духи скачут Над сводами алькова иногда.
А ночью... О! Медовый месяц ночью Сорвет улыбку их, прольет он медь На небосвод... Но крыса зубы точит, И дело с ней придется им иметь,-
Коль огонек блуждающий и бледный Не вспыхнет вдруг, как выстрел в тишине. О привиденья в белом Вифлиема, Храните синеву у них в окне!
27 июня 1872
Брюссель
Июль
Бульвар Регента
Куртины амарантов вплоть да самых Колонн дворца Юпитера... Я знаю, Что это Ты к оттенкам этих мест Примешиваешь Синеву почти Сахары.
Затем, поскольку ель и роза солнца Здесь обрели пристанище свое, То вот и клетка вдовушки...
О сколько Отрядов певчих птиц: йа-йо, йа-йо!
Былые страсти, тихие дома! Беседки той, что от любви с ума Сошла, затем цветник и полутьма Балкона невысокого Джульетты.
И в памяти всплывает Генриетта, Прелестный полустанок в сердце гор, Где синие танцуют дьяволята, Сбежавшие на воздух, на простор.
Зеленая скамья, где под гитару О рае грозовом поет ирландка. Потом в столовой гомон спозаранку, Возня детей и щебет клетки старой.
Вот герцога окно: в его сверканье Я вижу яд улиток и кругом Самшит, на солнце спящий.
А потом... Красиво как! Давай хранить молчанье.
Бульвар, где ни торговли, ни движенья, Беззвучный, весь комедия и драма, Собранье сцен, иных и тех же самых, Тобою восхищаюсь я в молчанье.
Альмея ли она? В голубизне начальной Цветком увядшим не осыпется ль печально Перед безмерностью пространства, в чьем сверканье Таится города расцветшего дыханье?
Красиво как! О да, красиво... Но ведь это Для песни надо, что Корсарами пропета, И чтобы верили еще ночные маски В прозрачность волн морских, в их праздничные пляски.
Июль 1872
Праздник голода
Голод мой, Анна, Анна,
Мчит на осле неустанно.
Уж если что я приемлю, Так это лишь камни и землю. Динь-динь-динь, есть будем скалы, Воздух, уголь, металлы.
Голод, кружись! Приходи,
Голод великий! И на поля приведи
Яд повилики.
Ешьте Битых булыжников горы, Старые камни собора, Серых долин валуны Ешьте в голодную пору.
Голод мой – воздух черный,
Синь, что рвется на части, Все это – рези в желудке,
Это – мое несчастье.
Появилась листва, сверкая; Плоть плодов стала мягче ваты. Я на лоне полей собираю Фиалки и листья салата.
Голод мой, Анна, Анна,
Мчит на осле неустанно.
Август 1872
x x x
Волк под деревом кричал, И выплевывал он перья, Пожирая дичь... А я, Сам себя грызу теперь я.
Ждет салат и ждут плоды, Чтоб срывать их стали снова. А паук фиалки ест, Ничего не ест другого.
Мне б кипеть, чтоб кипяток Возле храма Соломона Вдоль по ржавчине потек, Слился с водами Кедрона.
Прислушайся к вздохам И крикам в ночи Обвитых горохом Зеленых тычин.
Луной залитые, Средь дымки и снов Мелькают святые Минувших веков.
Вдали от калиток, Стогов и оград Пить тайный напиток Святые хотят.
Не праздничный это И не астральный Туман до рассвета Из ночи печальной.
И все же они Остаются, конечно, В тумане том грустном И побледневшем.
О замки, о семена времен! Недостатков кто не лишен?
О замки, о семена времен!
Постигал я магию счастья, В чем никто не избегнет участья.
Пусть же снова оно расцветет, Когда галльский петух пропоет.
Больше нет у меня желаний: Опекать мою жизнь оно станет.
Обрели эти чары плоть, Все усилья смогли побороть.
Что же слово мое означает? Ускользает оно, улетает!
О замки, о семена времен!
Позор
Покуда нож в его Мозгах, в их липкой массе, С удара одного Все мысли не погасит,
(О, надо бы еще И нос ему и губы Отсечь! Пришел расчет! Живот вспороть ему бы!)
Да, надо! Ведь пока Мозг не пронзят клинками, Не отобьют бока, Кишки не бросят в пламя,
Ребенок, что всегда Помеха всем и бремя, Лгать будет без стыда И предавать все время;
Загадит все кругом, Как дикий кот... О боже! Когда умрет – о нем Вы помолитесь все же.
* ОЗАРЕНИЯ *
После Потопа
Как только угомонилась идея Потопа, заяц остановился среди травы и кивающих колокольчиков и помолился радуге сквозь паутину.
О драгоценные камни, которые прятались, цветы, которые уже открывали глаза!
На грязной улице появились прилавки, и потянулись лодки по направлению к морю, в вышине громоздящемуся, как на гравюре.
Кровь потекла – и у Синей Бороды, и на бойнях, и в цирках, где божья печать отметила побледневшие окна. Кровь и молоко потекли.
Бобры стали строить. "Мазаграны" дымились в кофейнях.
В большом, еще струящемся доме дети, одетые в траур, рассматривали восхитительные картинки.
Хлопнула дверь – и на площади деревушки ребенок взмахнул руками, ребенок стал понимать флюгера и петухов колоколен под сверкающим ливнем.
Мадам *** установила фортепьяно в Альпах. Шла месса, и шли церемонии первых причастий в соборах.
Караваны тронулись в путь. И Великолепный Отель был построен среди хаоса льдов и полярной ночи.
С тех пор Луна стала слышать, как плачут шакалы в тимьянных пустынях, и слышать эклоги в сабо, чье ворчанье разлетается в садах. Затем в фиолетовой роще сказала мне Эвхарис, что это – весна.
Пруд, закипи! Пена, беги по мостам и над лесом! Черный покров и органы, молнии, гром, поднимитесь, гремите! Воды и грусть, поднимитесь и возвратите потопы!
Потому что с тех пор, как исчезли они,– о скрывающиеся драгоценные камни, о раскрывшиеся цветы! – наступала скука. О Королева, Колдунья, которая раздувает горящие угли в сосуде из глины, никогда не захочет нам рассказать, что знает она и что нам неизвестно.
Детство
I
С желтою гривой и глазами черного цвета, без родных и двора, этот идол во много раз благородней, чем мексиканская или фламандская сказка; его владенья – лазурь и дерзкая зелень – простираются по берегам, что были названы свирепо звучащими именами греков, кельтов, славян.
На опушке леса, где цветы сновидений звенят, взрываются, светят,– девочка с оранжевыми губами и с коленями в светлом потопе, хлынувшем с луга; нагота, которую осеняют, пересекают и одевают радуги, флора, моря.
Дамы, что кружат на соседних морских террасах; дети и великанши; великолепные негритянки в медно-зеленой пене; сокровища в рощах с тучной землей и в оттаявших садиках -юные матери и взрослые сестры с глазами, полными странствий, султанши, принцессы с манерами и в одеянье тиранок, маленькие чужестранки и нежно-несчастные лица.
Какая скука, час "милого тела" и "милого сердца"!
II
Это она, за розовыми кустами, маленькая покойница.– Молодая умершая мать спускается тихо с крыльца.– Коляска кузена скрипит по песку.– Младший брат (он в Индии!) здесь, напротив заката, на гвоздичной лужайке. Старики, которых похоронили у земляного вала в левкоях.
Рой золотистых листьев окружает дом генерала. Полдень для них наступил.– Надо идти по красной дороге, чтобы добраться до безлюдной корчмы. Замок предназначен к продаже.– Ключ от церкви кюре, должно быть унес.– Пустуют сторожки около парка. Изгородь так высока, что видны лишь вершины деревьев. Впрочем, не на что там посмотреть.
Луга подползают к селеньям, где нет петухов и нет наковален. Поднят шлюзный затвор. О, кресты у дороги и мельницы этой пустыни, острова и стога!
Жужжали магические цветы. Баюкали склоны. Бродили сказочно изящные звери. Тучи собирались над морем, сотворенным из вечности горьких слез.
III
Есть птица в лесу, чье пение вас останавливает и заставляет вас покраснеть.
Есть на башне часы, которые не отбивают время.
Есть овраг, где скрываются белые звери.
Есть собор, который опускается в землю, и озеро, в котором вода поднялась.
Есть небольшой экипаж, оставленный на лесосеке или быстро катящийся вниз по тропе и украшенный лентами.
Есть маленькие бродячие комедианты, что видны на дороге, сквозь листву на опушке леса.
Наконец, есть кто-то, кто гонит вас прочь, когда вас мучают голод и жажда.
IV
Я – святой, молящийся на горной террасе, когда животные мирно пасутся, вплоть до Палестинского моря.
Я – ученый, усевшийся в мрачное кресло. Ветви и дождь бросаются к окнам библиотеки.
Я – пешеход на большой дороге через карликовые леса; мои шаги заглушаются рокотом шлюзов. Я долго смотрю на меланхолическую и золотистую стирку заката.
Я стал бы ребенком, который покинут на дамбе во время морского прилива, слугою маленьким стал бы, который идет по аллее и головою касается неба.
Тропинки суровы. Холмы покрываются дроком. Неподвижен воздух. Как далеки родники и птицы! Только конец света, при движенье вперед.
V
Пусть наконец-то сдадут мне эту могилу, побеленную известью и с цементными швами, далеко-далеко под землей.
Я облокотился на стол; яркая лампа освещает журналы, которые я перечитываю, как идиот; освещает книги, лишенные смысла.
На большом расстоянье отсюда, над моим подземным салоном, укоренились дома и сгустились туманы. Красная или черная грязь. Чудовищный город, бесконечная ночь!
Несколько ниже – сточные трубы. По сторонам – только толща земли. Быть может, встречаются здесь луна и кометы, море и сказки.
В час горечи я вызываю в воображенье шары из сапфира, шары из металла. Я – повелитель молчанья. Почему же подобье окна как будто бледнеет под сводом?
