Текст книги "Австрийский ревизор (СИ)"

Автор книги: Артур Зеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Артур Зеев.
Австрийский ревизор

Конец февраля 1933, Москва

На Виндавский вокзал прибыл скорый «Варшава – Москва». Из купейного вагона вышел немолодой джентльмен с седыми висками и во всём чёрном. Поправил круглые очки в крупной тёмной оправе, провёл чёрной кожей перчаток по нафабренным усам. Рядом с ним на перрон спустился высокий голубоглазый блондин в серой шинели и с дипломатом под мышкой, более всего походивший на секретаря первого. Мужчины переглянулись и уверенно пошли вглубь вокзала, в зал ожидания. Там их приветливо встретил шатен со шрамом на лице:

– Герр Йозеф, с прибытием в Москву!

– Сорокопут? Сэмюэль ещё бы сам притащился!

– Мы к нему и едем. За время с Вашей последней телеграммы кое-что изменилось.

Тот, кого называли «Йозеф», чертыхнулся и стремительно направился к выходу из вокзала на стоянку автомобилей, блондин и шатен поспешили следом. Чёрный «Форд» резво покатил по улицам столицы, пока вдруг не притормозил у телеграфной станции. Из машины вылез мужчина в серой шинели и побежал в отделение связи. Через десять минут вернулся, сел обратно, и автомобиль поехал дальше, прибавив скорости...

Неделю спустя, госпиталь РКУ, Москва

Шлаевский втихую курил в окно. Докурил, выбросил папиросу и наглухо закрыл оконную раму, дабы не получить от медперсонала. В это время в дверь постучали.

– Войдите!

В палату вошёл Полевой. С улыбкой поздоровался, пожав другу руку, сел на стул и поставил на пол свой коричневый саквояж. Раскрыл его, вытащил и положил на стол несколько личных дел, а также бумажный пакет с яблоками.

– Вот, Миша, как ты и просил. Дела всех пяти. Забрал из архива лично, зайдя на чай к Таисии Агасфеновне. Даже если бы старушка могла растрепать – она всё равно ничего не заметила, пока возилась с угощением для меня.

– Отлично! Да, кстати, ещё троих можно вычеркнуть. Лавроненко был у любовницы, что тщательно скрывал, но соседи видели, а баба растрепала всем подругам. Кистнёв упился в хлам, заблевал барную стойку и с утра пораньше спал у себя в кабинете, чтоб не спалило начальство. Свидетелей полно, да и на его пьяное появление как раз поступил рапорт с пропускной, всё сходится. Мадоян чист, я отследил все его передвижения. Да и в личном деле не за что уцепиться, никаких намёков...

– Прекрасно! Остаётся семеро?

Младший лейтенант хмуро кивнул. Остаётся семеро. Семеро «своих», за которыми установлена негласная слежка им самим и майором с проверенными людьми. Семеро «своих», личные дела двоих из которых они с Полевым посчитали подозрительными, а пятерых ещё предстоит проверить. Семеро «своих», среди которых предатель... Шлаевский вздохнул.

– Погано?

– Ещё как. Не думал я, что буду подслушивать, кто из наших с бабой был, а кто в кабаке ужирался. И тем более – копаться в личных делах сослуживцев, коллег по работе, зная, что один из них стукач.

– Да, понимаю. Со своими всегда очень тяжело. Я так в запое был однажды.

Михаил вскинул левую бровь:

– Андрюха, ты же не пьёшь! Всё управление шутит об этом.

– После того случая и не пью. Это был первый и последний мой запой.

– Рассказывай.

Полевой откинулся на спинку стула, закинул нога на ногу. Задумался и взглядом ушёл куда-то в себя:

– Было это во Вторую Гражданскую, в двадцать пятом. Бои только-только завязались, фронт не устоялся ещё. А я, поручик, был направлен по мобилизации в Самурский полк. Вот, стоим мы под Калугой, вокруг постоянно стреляют, но и мы, и они атаковать нормально боимся и ждём, жмёмся. Пошла, значит, вторая неделя такого стояния, тишина да покой, как вдруг раз – взрыв машины полковника Козловского. Лавр Константинович в госпитале на следующий день скончался, а по всем частям поползли слухи, что больно вовремя его взорвали красные. Дескать, он проверял части перед наступлением, которое фронтовая разведка неплохо так спланировала. И прямо ну очень к месту полковника разведки подорвали. Так ещё и только его машину, бомбу под сиденьем закрепили, с часовым механизмом...

– То есть всё указывало на то, что сдал кто-то из своих?

– Именно! В общем, не вдаваясь в детали, могу сказать, что дней через шесть нашли, кто. Его зам оказался красным агентом, ещё с Первой на них шпионил и стучал обо всём. А тут решил устранить своего шефа, чтоб сорвать наступление... То есть, вот так сидит человек с тобой в одном кабинете, на машинке печатает, чай пьёт. Ты знаешь его уже почти пять лет, а он вечером тебе под сиденье бомбу...

Андрей замолчал и надолго задумался. Младший лейтенант не спешил с вопросами.

– Когда его взяли, я был дежурным офицером. По установленному порядку, мне и командовать расстрелом. Вот стою во дворе. Вечер, дождь моросит. У стенки флигеля предатель: майорские погоны и аксельбанты сорваны, на гимнастёрке дырки от наград. А я должен взмахнуть шашкой и тем самым дать команду «стрелять». Хотя ещё два дня назад с ним в одной столовой обедал...

– Смог?

– Смог. Шашка дрожала, но опустилась, тройка сделала своё дело... Ночь не спал. На следующую только задремал – он ко мне явился. Так, как лежал тогда у стенки, через дырки от наград и погон кровь течёт, взгляд стеклянный. Говорит, ты за что меня убил? Я ведь офицер. Я ему, мол, ты предатель, своих сдал, начальника взорвал. А майор мне спокойно так: «А кто тут свои? Сам-то подумай, за что воюешь?» Вот тогда я и запил. Через неделю уволился в запас по здоровью. И всё вопрос его из головы не шёл...

Шлаевский открыл окно и снова закурил. Посмотрел на бледное лицо друга:

– Андрей, извини. Наверное, не надо было.

– Да нет, ничего. Надо, Миша, надо. Каждому через такое пройти надо...

Помолчали.

– Как ты в РКУ попал?

– Городовой чуть не пристрелил. А потом Рихтер работу предложил.

– Как это?

Полевой улыбнулся. Выудил из пакета яблоко, потёр о сюртук и принялся его с хрустом уплетать, продолжив разговор:

– Я за водкой шёл. Вдруг выстрел прямо над моей головой, я аж присел. Потом ещё и ещё. Заозирался: бежит какой-то парень, лет двадцати, а за ним двое городовых и палят вслед. Ну, я на автомате бросился парню под ноги, тот в сугроб упал. Выхватил нож – я удар отбил, руку скрутил и мордой того в снег. Тут городовые подбежали, давай его со мной крутить. И Рихтер как чёрт из табакерки, я даже не понял, откуда он возник.

– И чего?

– А чего в таких ситуациях делает Роман Фёдорович? Речь почти на минуту, цензурных слов три. Удар в пузо сначала одному полицейскому, потом второму, что «проворонили, дали сбежать, устроили пальбу и чуть не грохнули алкаша, который только дело и спас». Затем посмотрел на меня и в лоб: «Работать хочешь? Да – приходи завтра утром вот по этому адресу, спроси фон Гринвальд-Рихтера». Сунул мне бумажку в руки, скомандовал городовым забрать пленного и исчез восвояси, продолжая материться.

Михаил улыбнулся:

– Вот так просто взял и пришёл в РКУ работать?

– Ага. Они тогда «переводились на военные рельсы»: бардак полный, разведка уже вся на фронте, контрразведка – частично, пакует вещи, тыловые отделы в срочном порядке доукомплектовывают полицейскими чинами из числа добровольцев и городовых. На фоне всего это хаоса бегает Роман Фёдорович, только что назначенный на должность главы отдела, курит, матерится и временами норовит кого-нибудь ударить. Увидел меня, подозвал к себе и сунул в руки формуляр. Мол, либо пиши заявление и в штат с сегодняшнего дня, либо пошёл к чёрту. Плевать на всё, лишь бы стрелять умел, бегать и грамоту разумел. Я посмотрел на всё это дело, прикинул, что явно лучше водки с утра пораньше, да и заполнил формуляр. Через неделю уже был восстановлен в звании, а через два месяца меня на фронт командировали вслед за Рихтером, потому что ему там люди потребовались. Так я и стал контрразведчиком.

– Занятно.

Дверь тихонько приоткрылась, и в помещение вошёл пожилой улыбчивый мужчина с выправкой офицера. Полевой привстал, уступая место, а Михаил радостно заулыбался:

– Фёдор Владимирович! Вы сегодня рано... Кстати, познакомьтесь, мой друг и коллега – Андрей Игоревич.

– С удовольствием познакомлюсь, но сначала, Михаил, выкиньте папиросу и с окна: по коридору уже идёт Марфа Никитична, так что лучше поостеречься.

Шлаевский подскочил, быстро избавился от окурка и закрыл окно, пока гость пожал руки с Андреем:

– Фёдор Владимирович Мелешин, отставной казачий полковник.

– Андрей Игоревич Полевой, майор штаба. Очень приятно.

– Взаимно. Ну, штаб так штаб, таким тоже уважение.

Майор улыбнулся, но ничего не ответил. В это время дверь распахнулась, пропустив внутрь крупную женщину неопределённого возраста с тугим пучком на голове и в белом халате.

– Шлаевский, опять курите! Ещё раз поймаю – будете пол драить. А Ваш Рихтер – рядом с Вами, если посмеет спорить!

– Марфа Никитична, ну что Вы...

– То! И вообще, посетитель – к чёрту, у младшего лейтенанта режим. Мелешин, одна партия в шахматы – и на процедуры. И чтоб без опозданий, как в прошлый раз!

Мужчины переглянулись и решили не испытывать терпение санитарки. Полевой быстренько забрал вещи и ушёл, а отставной полковник и Михаил принялись за шахматы...

***

Холодный дождь моросил по стеклу палаты. Шлаевский разложил перед собой фотокарточки и пытался прикинуть, как может думать тот, кто запечатлён на кусочке картона. Таких кусочков было три. Три основных подозреваемых в предательстве.

Первая фотография. Худое гладко выбритое лицо, русые волосы на пробор, серые глаза. Капитан Эдуард Алексеевич Неизвестнов. Двадцать семь лет, холост, любовницы не имеет, предпочитает женщин чуть в возрасте. В армию попал из инженерного вуза, по мобилизации. Служил честно, исполнительно, прошёл два года Второй Гражданской, имеет орден Святого Георгия-Победоносца четвёртой степени и несколько медалей, в том числе «За освобождение Первопрестольной». После демобилизации сразу же подал рапорт о зачислении в силовое ведомство с пояснительной запиской «больше нигде себя на службе не вижу», продолжать инженерное образование не пожелал. Прошёл все экзамены и проверки, в конечном итоге выбрал контрразведку. Служит вот уже почти пять лет, имеет несколько благодарностей от начальства.

Казалось бы, типичный сотрудник РКУ. Но Шлаевского насторожила мотивация: нет ничего, что указывало бы на стремление двигаться по карьерной лестнице. Да и вообще, неясно, почему именно армия, именно РКУ в финале. Кажется, что он просто был рождён для того, чтобы стать «типичным сотрудником РКУ». Ещё и сомнительная биография: документы о происхождении из семьи мещан Царицынской губернии сгорели в годы Первой Гражданской, фамилия подтверждена со слов нескольких знакомых родителей, из которых никого уже нет в живых...

Вторая фотокарточка. Вытянутое худощавое лицо, крупные скулы, тонкие усики над верхней губой. Тёмные волосы, тёмно-карие глаза, над левой бровью шрам от ранения. Майор Иван Максимович Паль. Тридцать четыре года, холост, содомит. Постоянного любовника не имеет, увлекается крепким алкоголем. В тысяча девятьсот шестнадцатом попал на фронт Великой войны из Саратова, происходит из местных обрусевших немцев среднего класса. Отличник военной подготовки, сразу же зарекомендовал себя прекрасным солдатом. Прошёл ускоренные офицерские курсы, революцию встретил уже поручиком. Оценил положительно, вошёл в офицерский комитет. Неоднократно призывал к уравнению в правах на фронте всех национальностей и полов, но и выступал за сохранение субординации в отношениях с офицерством. Большевистский переворот принял в штыки, вскорости оказался в рядах корпуса генерала Духонина, с кем и прошёл всю Первую Гражданскую. В межвоенные годы занимался муштрой в Воронежском кадетском корпусе. По слухам, тяготеет так же к мальчикам. На Вторую Гражданскую попросился добровольцем в числе первых. Имеет в общей сложности девять медалей и пять орденов, несколько боевых ранений. Не хватает одной благодарности в личном деле для производства в подполковники.

Хоть и содомит, явно идейный, прекрасный офицер, которого любят солдаты и уважают сослуживцы. При этом был в плену у красных в Первую Гражданскую. Сбежал, но как именно, так до конца прояснить и не смог, путался в показаниях. Неоднократно был замечен в сомнительных связях с несколькими известными в Москве гомосексуалистами из числа богемы. Ведёт достаточно праздный образ жизни, есть вопросы о происхождении средств...

Третья картонка с сепией. Полное одутловатое лицо, густые бакенбарды, масштабная лысина поблёскивает прямо над морщинистым лбом. Подполковник Георгий Георгиевич Башлаков, заместитель генерала Посохова. Пятьдесят два года, вдовец, детей не имеет, любовницы тоже. Злоупотребляет жирной пищей, сладким и алкоголем. Родился и вырос в Чите, из семьи вахмистра, сразу после окончания гимназии выбрал себе военное поприще как основной род занятий. Принимал участие в Русско-японской, но ничего выдающегося. Вплоть до начала Великой войны был заштатным младшим лейтенантом в штабе, ничего примечательного за почти десять лет службы. До девятьсот шестнадцатого тоже, хотя к тому моменту уже больше полугода на фронте. Совершенно неожиданно проявился талант к распоряжению имуществом, когда смог инициативно наладить снабжение всей дивизии. Далее двигался по карьерной лестнице как снабженец, к революции получив звание капитана. Смену власти не принял, высказывался в монархическом ключе, за что был снят с должности решением солдатского комитета. Как именно и где провёл девятьсот семнадцатый – точно не известно. Возник в Белом деле в начале девятьсот восемнадцатого, придя добровольцем в Добровольческую армию. Сразу же был назначен в тыл, где и прослужил всю Первую Гражданскую. Демобилизовался майором, получил орден Святого Владимира четвёртой степени. В мирное время был статистом в Почтовом ведомстве, с началом Второй Гражданской был призван в части снабжения. Ничего примечательного, лишь медаль «За беспорочную службу» да производство в подполковники. В них и пребывает по сегодняшний день.

Чёрт побери, ну это уже слишком. Под подозрением заместитель главы отдела РКУ. Но факты – упрямая вещь: монархист, пробел в прошлом величиной с год, абсолютно бесцветный офицер, о котором никто толком ничего и сказать не может, ни хорошего, ни плохого. Вообще, мало кто мог бы прослужить две гражданские войны и не обзавестись ни врагами, ни друзьями. Подполковник как будто бы был «тем самым парнем», которого все знали, но никто не замечал. Не меньше вопросов было и к причинам, побуждавшим пьянствующего вдовца регулярно ходить на службу...

Михаил вздохнул. Встал, прошёлся в сумраке палаты до окна, поковырял ногтем трещину на подоконнике. Постоял, покачался на каблуках, ещё раз обошёл всю комнату и сел на койку. Опустил взгляд с фотографий на записки от руки: примечания Рихтера о каждом из подозреваемых. Младший лейтенант взял яблоко и принялся вчитываться в закорючки своего шефа:

«Неизвестновъ Э. А., капитанъ. Подозрительная рожа во всѣхъ смыслахъ. Происхожденіе не смогли установить даже особисты, скорѣе всего, изъ выкрестовъ или большевистскій сынъ. Исполнителенъ, но ничѣмъ особо не выдѣляется, ни плохимъ, ни хорошимъ. Пьётъ пиво съ коллегами охотно, а вотъ о себѣ болтать не любитъ, всё норовитъ вытянуть информацію изъ пьяныхъ офицеровъ – подозрительно. Отдѣлъ слѣжки – идеально для „крысы“. Объ операціи задержанія „Василиска“ былъ въ курсѣ, поскольку его команда обезпечивала окна. Отлучался съ поста примѣрно на пять минутъ, вродѣ какъ отлить, но свидѣтелей нѣтъ.»

«Паль И. М., майоръ. Не нравится мнѣ этотъ гомикъ. Вѣчно слащавый, вѣчно при деньгахъ, явно большихъ, чѣмъ его жалованьѣ. Съ кѣмъ проводитъ ночи – никто не знаетъ, какого чорта переметнулся отъ революціонеровъ-комитетчиковъ въ идейныхъ бѣлогвардейцевъ – тоже. Плѣнъ и побѣгъ изъ него такая же тёмная исторія, какъ его усики. Скорѣе всего, врётъ какъ дышитъ, либо вообще плѣна не было, либо какая-нибудь грязная исторія. Но, надо признать, офицеръ храбрый, своё дѣло знаетъ хорошо, ѣсть друзья. Всё тотъ же Отдѣлъ слѣжки, руководитель операціи. Очень переживалъ из-за провала, убѣждалъ меня, что это „фантастическое везеніе“. Такого везенія не бываетъ, тѣмъ болѣе что видѣлъ, какъ я и Полевой собираемся на станцію „Катуаръ“: столкнулись на общей проходной, могъ даже слышать обрывокъ разговора. И никакихъ свидѣтелей ни на одинъ изъ инцидентовъ, гдѣ онъ былъ.»

«Башлаковъ Г. Г., подполковникъ. Замъ, котораго цѣнитъ Посоховъ. Какъ мнѣ кажется, ни черта не оправдано. Въ военномъ дѣлѣ смыслитъ меньше, чѣмъ я въ футболѣ. Вѣчный статистъ, съ которымъ даже я ни разу не успѣлъ поругаться за годы службы. Какая-то мутная исторія смерти жены, чего онъ въ РКУ – непонятно, да и вообще, мутный типъ. Глазки бѣгаютъ, брылья дергаются. Какъ снабженецъ, точно зналъ объ облавѣ на „Василиска“. Не исключено, что былъ въ курсѣ и „Катуара“: часто трепется съ дежурными офицерами на общей проходной. И самъ чортъ не знаетъ, гдѣ онъ былъ въ оное время и съ кѣмъ, поскольку никто и не замѣчаетъ обычно его прихода-ухода.»

Шлаевский встал и снова начал ходить от стены к стене. В течение часа должен приехать Рихтер: вроде как проведать секретаря, на деле – принять отчёт о внутреннем расследовании. Полковник уже начинал поругивать подчинённых, что прошло больше двух недель, как он дал им задание, а всё возятся. Полевой в ответ только разводил руками, так что отдуваться приходилось Михаилу. Младший лейтенант не был готов к приходу своего шефа сказать, кто из троих наиболее подозрительный...

В дверь постучали. Приоткрыв её, на пороге появился Мелешин:

– Михаил, не заняты? Можно?

– Конечно, проходите.

Фёдор Владимирович вошёл, прикрыл за собой дверь и тихонько проследовал к своему месту на стуле, неся под мышкой набор шахмат. У отставного полковника никого не осталось, а потому он был в госпитале совсем один. Уже на третий день пребывания в соседней палате Шлаевского, Мелешин постучался, представился и предложил поиграть в шахматы.

Шахматы младший лейтенант не любил, поскольку играл просто отвратно, но отказать пожилому улыбчивому полковнику в домашнем не смог. Так они играли на завтрак, обед и ужин, всегда по одной партии. Счёт был тридцать четыре-нуль, но Михаил каждый раз радовался приходу своего нового знакомого. Ему был чертовски симпатичен старик, да и байки о службе «ещё при царе Александре-освободителе» контрразведчик слушал очень охотно. Не меньший интерес у Шлаевского вызывали истории об организации разведывательно-контрразведывательного в самом начале Великой войны. Собственно говоря, после неё полковник вышел в отставку, но сохранил связь с управлением и был всеми очень уважаем, а потому регулярно лечился в госпитале РКУ и был на всех официальных мероприятиях почётным гостем...

– Михаил, поставьте коня на место и подумайте ещё. Иначе Вам мат через четыре хода.

– Можно подумать, это что-то изменит.

– Ну, у Вас пока есть шанс получить мат через семь ходов.

Младший лейтенант улыбнулся. Хоть Мелешин его и хвалил, Шлаевский знал, что играет он так же плохо, как и в гимназии. Но старался.

– Ладно. А если так?

– Уже лучше. Мат через шесть ходов, но Вы хотя бы сопротивляетесь.

– Да уж...

Мужчины рассмеялись. Контрразведчик подлил старику чаю, сам взял ещё одну баранку.

– Фёдор Владимирович, а Вы ведь служили в пластунских ротах, да?

– Так точно. С этого и начинал в Русско-турецкую.

– По сути своей, это разведка. Как Вы определяли, какая цель главная? Ну, скажем, какого офицера в «языки» брать, а кто вообще бесполезен?

Отставной полковник улыбнулся, почесал седую щетину на левой щеке:

– Так мы и не знали этого заранее. Случай, мой дорогой, случай и военная удача. На войне только так, иначе и не выходит.

– А если с удачей не особо? Есть хитрости?

– Ну, можно «ловушку на дурака». Мы так обычно для кипишу пускали разъезд вдоль караулов. И смотрим, кого прятать будут в первую очередь, кто из погонных ценнее. Вот это и цель наша, вот его в мешок да в штаб, допрашивать. Так же и с крепостями работало: стоит лавой пойти, они на самый слабый участок перекидывают артиллерию и янычар. Там и бить надо.

Михаил задумался. Звучало чертовски логично – и как он не подумал об этом раньше?

Как обычно без стука, в палату вошёл Рихтер. Окинул помещение взглядом, кинул пальто на вешалку и прошёл к столу, на котором стояла шахматная доска. Пожал руки игрокам, посмотрел на фигуры и хмыкнул.

– Шлаевский, не позорьтесь. Вам мат, это даже я понимаю.

– Я тоже рад Вас видеть, шеф.

– Ну тогда организуйте чай. Спать хочу, как сволочь.

Младший лейтенант встал налить чай, пока Мелешин степенно собирал фигуры.

– Фёдор Владимирович, как Ваше здоровье?

– Да ничего, потихоньку. Вы, Роман Фёдорович, с Михаилом работать будете?

– Да так, есть чего обсудить. Секретарь, сами понимаете.

Отставной полковник понимающе кивнул, закрыл шахматную доску и, распрощавшись со всеми, ушёл к себе. Шлаевский подал Рихтеру чай и уселся рядом, закуривая.

– Как успехи? Вычислили гада?

– Ни черта. Не могу я понять, кто из троих. А брать никого нельзя: и спугнуть можем, и обидеть честных людей. Я в тупике.

– Ладно. Если честно – я тоже. Присматривался к ним, Полевого засылал в рекреациях, болтал с отделом кадров. Ни черта, все сколь подозрительны, столь невинны.

Офицеры немного молча покурили.

– Шеф, есть идея одна. Рискованно, но я иного выхода не вижу.

– Выкладывайте уже, Михаил.

– А что если попробовать спровоцировать «крысу»? Скажем, спалить наблюдение, пусть задёргается. Запустить слух, что в РКУ вычислили шпиона, в понедельник будет публичный процесс. Конечно, если агент умелый, то просечёт. Но может и сглупить, ведь явно на нервах после взятия Войцеха и «Василиска».

Полковник надолго замолчал и задумался. Докурил, кинул в окно окурок и отпил чаю. Пожевал баранку, почесал бровь и в нетерпении стал расхаживать по комнате.

– Что Вы конкретно предлагаете? Слухами пугать?

– Я спалюсь как преследователь. Пойду ва-банк, как будто готовлю задержание. Если повезёт, противник задёргается и совершит ошибку. Что думаете?

– Может и сработать... Так, завтра утром с Полевым пришлю мандат особых полномочий и всё необходимое. И ключи от машины – оставлю её на Пречистенке, Вам нужнее.

Михаил засиял улыбкой – он не ожидал от шефа такого доверия. Рихтер же встал, допил залпом чай и пожелал удачи подчинённому, похлопав по плечу. Затем распрощался и стремительно вышел, чуть не сбив с ног санитарку.

***

Полевой пришёл в одиннадцать утра. Сразу после приветствия принялся выкладывать посылку от Рихтера: табельное оружие, набор спецсредств, ключи от машины и документы.

– Так, вот особый мандат, подписи Романа Фёдоровича и Ивана Ивановича. Всевозможное содействие со стороны любых силовых структур, особые полномочия, полная свобода действий. Тут же три приказа об аресте за сегодняшний день, подписано фон Гринвальд-Рихтером, строка фамилии пустая – пользуйся, если потребуется.

– Ага, отлично!

– Роман Фёдорович вот ещё что просил на словах передать. Во-первых, постарайся взять живым стукача «Йозефа», нам и допросить было бы хорошо, и процесс желательно провести, пусть и закрытый. Во-вторых, помни, что жизнь агента контрразведки дорого стоит и, если что, забудь о первой просьбе и спасай свою шкуру, стреляя в кого надо. Ну и удачи.

Шлаевский улыбнулся. Андрей же встал, ещё раз пожелал удачи, теперь от себя лично, пожал другу руку и ушёл восвояси. Михаил собрался, проверил оружие и, стараясь никому не попадаться на глаза, вышел через задний вход на улицу. Операция начинается!

Машину младший лейтенант нашёл быстро: Пречистенка место маленькое, а полковничий «Руссобалт М1931» уже был как родной. Контрразведчик сел за руль, провёл руками по коже сидений, поправил зеркало заднего вида и неспеша покатил по утренней Москве. Водить Шлаевскому чертовски нравилось, не зря Рихтер в январе отправил его на курсы.

Отливающий на солнце сталью, серый «Руссобалт» притормозил около широко известного в узких кругах ресторана «Павлинъ». Михаил сверился по часам: время ланча, Паль должен появиться с минуту на минуту. Вот, Иван Максимович вышел из-за угла. Глянул по сторонам, перешёл дорогу и направился в ресторацию, по пути скосившись на узнаваемый автомобиль и нервно оглянувшись. Младший лейтенант чуть откинулся на водительском сиденье, чтобы не было видно лицо, но было заметно, что за рулём кто-то есть. Как только за майором закрылась застеклённая дверь, Шлаевский вышел из машины и направился ко входу, по дороге закуривая. Постоял там пару минут, пока к нему не подошёл филёр, переодетый конторским клерком. Мужчины о чём-то поговорили, как будто куря и обсуждая погоду, после филёр пошёл в парк напротив ресторации, а Михаил глянул на окна ресторана. Вовремя: от тёмного стекла быстро углубилась внутрь высокая худая фигура с узнаваемыми усиками и блеском погон. Младший лейтенант хмыкнул: майор явно «срисовал» слежку и занервничал. Хорошо-с!

Следующим на очереди был капитан Неизвестнов. За ним Шлаевский решил проследить лично, нахлобучив парик и накладную бороду. На углу зацепился плечом с приставленным к капитану филёром, обменялся любезностями и «подменил» коллегу по слежке. Не отставал ни на минуту, пройдя от Китай-города до Арбата вслед за «объектом». Когда на Арбате Неизвестнов остановился почистить обувь у мальчишки, младший лейтенант специально «спалился» в отражении окон самоварной лавки, прикуривая и осветив себе лицо спичкой. По взгляду Михаил понял, что его заметили и узнали. «Объект» расплатился с чистильщиком сапог, по Староконюшенному спустился до Сивцева Вражека, пообедал в харчевне и мимо Храма Христа-Спасителя направился обратно к Лубянке, временами исподволь оглядываясь или проверяя слежку по отражениям в окнах. Уже на подступах к РКУ Шлаевский вновь встретился всё с тем же филёром, передал наблюдение и растворился в толпе...

Остался Башлаков. С ним младший лейтенант решил не церемониться, брать нахрапом. Проследовал за подполковником на машине по бульвару от самого РКУ, постоял возле кондитерского магазина, покатил следом, заставив «ведомого» оглянуться уже через двадцать метров. Потом демонстративно выключил фары и припарковался под окнами: с третьего этажа, как только за шторами показался огонёк электрического освещения, на серо-стальной «Руссобалт» уставилось лицо с бакенбардами. В этот момент к авто подошёл сутулый студент, о чём-то поговорил с водителем и вернулся на другую сторону улицы, где и остался, прислонившись к рекламной тумбе, пока «Руссобалт М1931» не скрылся из виду. Песчаного цвета шторы дёрнулись и наглухо закрыли окно на третьем: Георгий Георгиевич понял, что взят под наблюдение...

Вечером под дверь палаты Шлаевского просунули записку. На кусочке бумаги мелким убористым почерком значилось: «Н. покинулъ квартиру черезъ чёрный ходъ. Попетлялъ, засѣлъ въ „Кабарге“, ждётъ. Коршунъ на мѣстѣ, кавказецъ. Спрутъ.» Михаил подскочил, стремительно оделся, собрался и по пожарной лестнице спустился во внутренний двор госпиталя. Пересёк небольшую плохо освещённую площадку, перелез через забор и быстро скрылся во тьме.

В «Кабарге», ресторане среднего пошиба с дальневосточной кухней, было душно и воняло рыбой. «Коршун», он же один из лучших филёров РКУ, капитан Ибрагим Коршунов, сидел в длинном тёмном бушлате с газырями и не спеша обгрызал палтуса, запивая сакэ. Когда в помещение вошёл русоволосый коммерсант с окладистой бородой и окинул взором ресторан в поисках места, Коршун едва заметно кивнул и указал взглядом на угловой столик, за которым Неизвестнов в гражданском ел мидий. Бородатый коммерсант сделал вид, что ничего не заметил, прошёл к барной стойке и, нарочито окая, попросил пинту медовухи и кедровых орешков. В зеркало над барменом было прекрасно видно, как капитан расправляется с дарами моря и временами поглядывает на часы.

Спустя четверть часа к Эдуарду Алексеевичу подсел коренастый шатен с щетиной и грязной обувью. Изображая пьяного, гость о чём-то разговорился с подозреваемым в измене, но Шлаевский слышал лишь обрывки громкого шёпота. В итоге шатен кивнул, почесал шрам на щеке, оглядывая помещение исподлобья, и вышел на улицу, по дороге закуривая. Лезгин как раз закончил с палтусом и, смачно рыгнув, поспешил следом заплетающимися ногами, по дороге нехотя бросив десятирублёвку на стол. Младший лейтенант проводил Коршуна взглядом, допил медовуху и стал щёлкать остатки орехов, ожидая, будут ли ещё гости к Неизвестнову. Когда капитан поднялся, попросил счёт и пошёл в уборную, Михаил предусмотрительно оставил на стойке пятёрку и, не привлекая внимания, покинул ресторан. Эдуард не заметил, как за ним от самой «Кабарги» следовала тень подвыпившего студента, хоть и оглядывался несколько раз.

Проводив контрразведчика до самого дома, подвыпивший студент отправился по дворам в сторону Лубянки. На полпути врезался плечом в лезгина, перекинулся с последним парой слов и удалился восвояси. Петля начинала затягиваться...

***

Из нумеров на Болотной вышел крепко сбитый смуглый мужчина лет тридцати-тридцати пяти. Огляделся из-под полей шляпы, закуривая, поднял воротник пальто и быстрым темпом направился вглубь Замоскворечья. На приличном расстоянии за ним следовал посыльный торгового ведомства, в фирменном кителе и с сумкой-почтальонкой.

Проводив «ведомого» до одного из домов в частном секторе, посыльный поозирался по сторонам, как будто ища нужный ему адрес, сверился с бумагой из сумки и бодрым маршем проследовал в расположенный в паре кварталов от этого места особняк судебного пристава. Уже через час с четвертью под дверь Шлаевскому просунули записку от «Спрута», где был указан точный адрес домовладения в Замоскворечье, куда направился «ведомый». Приписано также было наличие машины на заднем дворе и то, что дом официально ни за кем не числился и сдавался в наём частным образом, нелегально.

Михаил сидел на кровати в нерешительности, думал и грыз успевшую зачерстветь баранку. За этим занятием его и застал Мелешин.

– Михаил, не помешаю?

– Нет, конечно. Фёдор Владимирович, присаживайтесь.

– Благодарю. О чём призадумались?

Младший лейтенант посмотрел на добродушного старика с прищуром, прикинул степень доверия, вздохнул.

– Да так. Партия сложная, не могу никак решить, стоит рискнуть и пойти в атаку или ещё выждать, но тогда есть вероятность проморгать важную фигуру.

– Ставки так высоки?

– Чертовски высоки, Фёдор Владимирович. Есть шанс взять всех, а есть точно такой же шанс провалить всю операцию. И зависит всё исключительно от меня.

Отставной полковник поскрёб ногтем седую щетину на подбородке, пожевал немного скулами. Наконец положил руку на плечо контрразведчику: