Текст книги "Траумновелле. С широко закрытым глазами"

Автор книги: Артур Шницлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Фридолин заметил в зеркале, висящем слева на стене, худощавого пилигрима, которым оказался не кто иной, как он сам. Коломбина исчезла, и Гибизер запер за ней дверь. Затем он открыл входную дверь и вынудил Фридолина выйти на лестничную клетку.

– Извините, – сказал Фридолин, – сколько я вам должен…

– Прошу вас, господин, оплатите при возвращении, я вам доверяю.

Но Фридолин не двигался с места.

– Вы обещаете мне, что не сделаете бедному ребенку ничего плохого?

– А вам-то что за дело?

– Я слышал, что сначала вы назвали ее безумной, а теперь вы называете ее развратным существом. Здесь есть определенное противоречие, вы не находите?

– Но, сударь, – отвечал Гибизер нарочито возвышенным тоном, – разве сумасшедшие не отвержены Богом?

Фридолин с отвращением содрогнулся.

– В любой ситуации есть выход, – заметил он. – Я – врач. Продолжим разговор завтра.

Гибизер беззвучно и иронично засмеялся. На лестничной площадке неожиданно загорелся свет, дверь, разделившая Гибизера и Фридолина, закрылась, и Фридолин тут же услышал звук опускающегося засова. Спускаясь по лестнице, Фридолин снял с себя рясу, шляпу и маску, и взял все это под мышку. Швейцар распахнул перед ним дверь. Черный экипаж все еще стоял напротив с неподвижным возницей на козлах. Нахтигалл как раз собирался покинуть кафе и, казалось, был неприятно удивлен, увидев Фридолина в условленном месте.

– Ты и в самом деле раздобыл костюм?

– Как видишь. Какой пароль?

– Ты настаиваешь?

– Безусловно.

– Тогда пароль – Дания.

– Ты шутишь, Нахтигалл?!

– С чего ты взял?

– Нет-нет, ничего. Просто этим летом я был на датском побережье… Ну, езжай, но только не очень торопись, чтобы у меня было время взять кучера.

Нахтигалл кивнул и неторопливо закурил сигарету, тем временем Фридолин быстро пересек улицу, нанял извозчика и невинным тоном, словно речь шла о шутке, приказал ему следовать за черным экипажем, который как раз тронулся.

Они ехали по Алзерштрассе, потом вдоль железной дороги, ведущей загород, и затем по плохо освещенным безлюдным переулкам. Фридолин боялся, что он потеряет след впереди идущего экипажа, но всякий раз, когда он высовывался из окна, ощущая прикосновения неестественно теплого ветра, то видел перед собой на значительном расстоянии другой экипаж и неподвижно сидящего на козлах кучера в высоком черном цилиндре. «Все это может плохо закончиться», – подумал Фридолин. К тому же, он все еще ощущал запах роз и пудры, которым пахла Коломбина. «Что это за странная история, в которой я оказался? – спрашивал он себя. – Я не должен, не могу заходить так далеко. Может быть, не следует ехать дальше? И где мы сейчас находимся?»

Экипаж медленно поднимался в гору. По краям улицы стояли небольшие скромные виллы. Фридолину показалось, что он определил их местонахождение. Должно быть, это Галитцинберг. В юности он нередко забредал сюда во время прогулок. Слева внизу он увидел расплывающиеся в тумане тысячи мерцающих огней города. Он услышал стук колес и посмотрел из окна назад. За ними ехало еще два экипажа, чему Фридолин был очень рад, так как он в таком случае не мог вызвать подозрений у черного кучера.

Внезапно повозка резко свернула в сторону и стремительно покатилась вниз по дороге, где меж решеткой и стеной образовалось подобие ущелья. Фридолин подумал, что давно пора надеть костюм. Он снял шубу и облачился в рясу, так же, как каждое утро в отделении больницы влезал в рукава халата; и как о чем-то спасительном подумал о том, что, если все пойдет хорошо, он уже через несколько часов, как обычно, будет делать утренний обход больных.

Экипаж остановился. «А что если, – подумал он, – я не буду выходить, а сразу поеду обратно? Но куда? К маленькой Коломбине? Или к девушке с Бухфелдгассе? Или к Марианне, дочери советника? Или домой?» И с легким трепетом он осознал, что туда ему хочется меньше всего. Может, это из-за того, что дорога домой показалась ему самой длинной? «Нет, я не могу повернуть назад, – подумал он. – Я должен пройти до конца по этой дороге, даже если в результате меня будет ждать смерть». Он рассмеялся пафосу собственных слов, однако на душе у него было скверно.

Ворота были распахнуты. Черный экипаж, видимо, продолжил спускаться все ниже – в ущелье или в темноту. Но Нахтигалл, в любом случае, уже вышел. Фридолин быстро выпрыгнул из экипажа, велев кучеру дожидаться его возвращения наверху, на повороте, так долго, как потребуется. И, чтобы быть уверенным, что кучер его дождется, он щедро с ним расплатился и пообещал такую же сумму по возвращении. Экипажи, следовавшие за ним, приближались. Фридолин увидел, что из первого вышла закутанная женская фигура. Затем он зашел в сад и надел маску; неяркий свет из окон дома освещал ведущую к воротам дорожку. Из-за кустов с пронзительным криком выпорхнули две черные птицы; спустя несколько мгновений Фридолин уже стоял в узком белом вестибюле. Навстречу ему лились звуки музыки, справа и слева стояли двое лакеев в темных ливреях и серыми масками на лицах.

– Пароль? – одновременно спросили они его шепотом.

– Дания, – ответил Фридолин.

Один из лакеев взял его шубу и исчез в соседней комнате, другой открыл дверь, и Фридолин попал в сумрачный высокий зал, стены которого были задрапированы черным шелком. По залу не спеша прогуливались люди, все в масках и костюмах монахов или монашек. Откуда-то сверху, постепенно нарастая, лилась итальянская церковная музыка.

В углу зала стояла маленькая группа – три монашки и два монаха; они помахали ему сначала, казалось, по ошибке, а затем еще раз. Фридолин, заметив, что он – единственный с покрытой головой, снял шляпу и, стараясь принять как можно более равнодушный вид, стал прогуливаться взад-вперед по залу; один монах тронул его за руку и кивнул в знак приветствия. Взгляд монаха задержался на Фридолине не более секунды, но, казалось, этому внимательному зоркому взгляду было достаточно, чтобы проникнуть в самые сокровенные мысли Фридолина. В зале ощущался странный дурманящий аромат, какой бывает в цветущих южных садах. Тут кто-то снова коснулся руки Фридолина. На этот раз это была монашка. Как и у остальных, ее лоб, голова и плечи были скрыты под черным покрывалом. Под шелковыми концами маски виднелся алый рот. «Где я? – подумал Фридолин. – Среди помешанных? Заговорщиков? Или я попал на собрание какой-то религиозной секты? Может быть, Нахтигалла подговорили и заплатили, чтобы он привел какого-нибудь непосвященного, которого они подняли бы на смех?» Но для маскарадной шутки все выглядело слишком серьезно и зловеще. К музыке присоединился женский голос, и в зале зазвучало старинное итальянское церковное песнопение. Все стояли тихо и, казалось, внимательно слушали, Фридолин тоже на время сдался в плен чудесной нарастающей музыке. Внезапно он услышал, как позади него зашептал женский голос:

– Не оборачивайтесь. Еще не поздно уйти. Вы здесь чужой. Если это откроется, последствия будут ужасны.

Фридолин в испуге замер. Первую секунду он был близок к мысли внять предупреждению. Однако любопытство, соблазн и, прежде всего, гордость были сильнее любых опасений. И он, не оборачиваясь, отрицательно покачал головой.

Голос сзади него зашептал:

– Мне жаль вас.

Теперь он обернулся. Сквозь маску виднелся блестящий алый рот, темные глаза внимательно смотрели на него.

– Я остаюсь, – сказал он героическим тоном, о существовании которого у себя ранее не подозревал, и снова отвернулся. Чудесное пение нарастало, но музыка зазвучала по-новому: теперь это была уже не церковная музыка, по пышности и буйству это скорее походило на бурную оргию. Фридолин заметил, что все монашки исчезли, и в зале остались одни монахи. Между тем, пение тоже зазвучало по-другому: мрачную строгость сменили нарастающие трели радости и ликования, вместо возвышенного органа дерзко вступило фортепиано, и Фридолин тут же узнал сильную и волнующую игру Нахтигалла. И женский голос, ранее столь благородный, перешел в последний, пронзительный, похотливый крик, словно стремящийся сквозь крышу все выше – в бесконечность. Внезапно двери слева и справа распахнулись, и Фридолин заметил в углу темную фигуру Нахтигалла за роялем. А в центре соседней залы, освещенные ослепительным светом, неподвижно стояли женщины – абсолютно нагие. Темные покрывала скрывали лишь их головы и плечи, а на лицах у всех были черные маски. Взгляд Фридолина жадно блуждал по стройным и пышным, нежным и откровенным цветущим телам. Взгляд под каждой маской лучился манящим светом.

Но каждая из этих женщин оставалась волнующей загадкой, скрытой под черной маской. В невыразимом восторге смотрел Фридолин на них и чувствовал, как в нем поднимается волна мучительного желания. Все остальные, вероятно, чувствовали тоже самое. Вздохи восторга переросли в стоны, словно от невыносимого страдания; у кого– то вырвался крик, и внезапно все, кто был в зале, бросились к женщинам, которые встречали их безумным, призывным, похотливым смехом. Все происходило с головокружительной быстротой; мужчины были уже не в монашеских рясах, а в ярких, праздничных – белых, желтых, голубых, красных – костюмах кавалеров. Фридолин был единственным, кто остался в костюме монаха, он забился в самый дальний угол вблизи Нахтигалла, который сидел к нему спиной. Фридолин хорошо видел, что у Нахтигалла на глазах повязка, но одновременно ему показалось, что он заметил, как из-под повязки глаза пианиста сверлят висящее напротив высокое зеркало, где отражались кавалеры с обнаженными танцовщицами.

Внезапно одна из них оказалась рядом с Фридолином и прошептала (до сих пор никто, словно голос тоже должен был остаться тайной, не произнес ни одного громкого слова):

– Почему скучаете в одиночестве? Почему не принимаете участия в танце?

Фридолин заметил, что двое кавалеров в другом углу внимательно наблюдают за ним, и предположил, что эта женщина – у нее была стройная мальчишеская фигура – была подослана, чтобы проверить и испытать его. Он протянул руку, чтобы привлечь ее к себе, как вдруг другая женщина, отделившись от танцующих, направилась к нему. Он сразу понял, что это была та, которая ранее предупреждала его. Она держалась так, словно увидела его в первый раз, и громко прошептав, чтобы ее было слышно в углу: «Ты наконец вернулся?» – весело рассмеялась.

– Все напрасно, я тебя узнала, – сказала она, обращаясь к стройной: – Оставь нас на две минуты. Потом, если захочешь, он твой – до утра, – и, наклонившись к ней, с радостью сказала: – Это он, да, это он.

– Правда? – спросила та удивленно и снова вернулась в угол к кавалерам.

– Не спрашивай, – велела женщина Фридолину, – и ничему не удивляйся. Я попыталась сбить ее с толку, но вот что я тебе скажу: это может скоро кончиться. Уходи, пока еще не слишком поздно. А слишком поздно может стать в любой момент. И смотри, чтобы не следили за тобой. Никто не должен узнать, кто ты. Иначе с твоей спокойной и мирной жизнью будет покончено навсегда. Уходи!

– Я увижу тебя снова?

– Нет, это невозможно.

– Тогда я остаюсь.

Дрожь прошла по ее нагому телу. Эта дрожь передалась Фридолину, он почувствовал себя опьяненным.

– А чем я рискую? Не больше, чем своей жизнью, – сказал, он. – Сейчас ты мне дороже жизни.

Он взял ее руку и попытался привлечь женщину к себе. Она снова в отчаянии прошептала:

– Уходи!

Он рассмеялся и услышал свой смех в отдалении, как это бывает во сне.

– Теперь я, кажется, начинаю понимать, куда я попал. Вы все здесь не для того ли, чтобы своим видом сводить с ума. Ты просто играешь со мной, хочешь окончательно лишить меня рассудка.

– Уходи, иначе будет слишком поздно.

Но он не хотел ее слушать.

– Разве здесь нет потаенных покоев, в которых могут уединиться пары, нашедшие друг друга? Что-то непохоже, что вскоре кавалеры, галантно поцеловав дамам ручки, вежливо распрощаются и удалятся.

И он указал на соседнюю залу, где в лучах ослепительного света под неистовые звуки рояля кружились пары. Разгоряченные белые тела обвивали голубые, красные, желтые костюмы. Ему казалось, что сейчас никому нет дела до него и женщины рядом с ним. Они стояли совсем одни в почти темном зале.

– Напрасные надежды, здесь нет никаких покоев, как ты себе воображаешь. Это последний шанс. Беги!

– Пойдем со мной.

Она резко, словно в отчаянии, покачала головой. Он снова рассмеялся и не узнал своего смеха.

– Ты смеешься надо мной? Неужели эти мужчины и женщины пришли сюда только для того, чтобы разжечь друг в друге огонь страсти, а затем отвергнуть? Кто может тебе запретить уйти со мной, если ты хочешь?

Она тяжело вздохнула и опустила голову.

– А, теперь я понимаю. Это наказание для тех, кто проник сюда без приглашения. Вы не смогли бы придумать ничего более жестокого! Отмените приговор, помилуйте меня, придумайте другое наказание, но только не говорите, что я не могу уйти с тобой!

– Ты сумасшедший. Я не могу уйти отсюда ни с тобой, ни с кем-либо другим. И тот, кто стал бы преследовать меня, поплатился бы моей и своей жизнью.

Фридолин почувствовал, что у него начинает кружиться голова, его рассудок и чувства будоражила, возбуждала и пьянила эта женщина, ее благоухающее тело, царившая здесь атмосфера, преисполненная таинственной, загадочной чувственности. Он чувствовал себя одновременно опьяненным и алчущим от всех событий этой ночи, ни одно из которых так ничем и не закончилось, от себя самого, от своей смелости, от бурлящего в нем ощущения перемен.

Он дотронулся рукой до покрывала, скрывавшего ее голову, словно хотел сорвать его.

Но она схватила его за руку.

– В одну из ночей кому-то из присутствующих пришло в голову сорвать у одной из нас покрывало с головы во время танца. С него сорвали маску и выставили вон.

– А что стало с женщиной?

– Вероятно, вы читали о красивой молодой девушке… Это случилось всего несколько недель назад. Она приняла яд за день до своей свадьбы.

Фридолин вспомнил заметку в газете и назвал имя. Не та ли это девушка из княжеского дома, которая была помолвлена с итальянским принцем?

Женщина кивнула.

Тут перед ними возник кавалер. Он казался самым знатным из присутствующих: на нем единственном был белый костюм. Коротким, вежливым, но властным поклоном он попросил разрешения пригласить даму на танец. Фридолину показалось, что какое-то мгновение она колебалась. Но он ужеобнял ее, и вскоре они кружились в соседней ярко освещенной зале вместе с другими парами.

Фридолин остался один, и от наступившего одиночества его пробрала дрожь. Он огляделся. В этот момент, казалось, никому до него нет дела. Вероятно, это была последняя возможность беспрепятственно покинуть дом. Но, тем не менее, что-то заставляло его оставаться в углу, где он чувствовал себя невидимым и незаметным: боязнь бесславного и несколько смешного возвращения, неутоленное, мучительное желание восхитительного женского тела, аромат которого все еще витал рядом с ним; или соображение, что все произошедшее было лишь испытанием его мужества, и что великолепная женщина должна достаться ему в качестве приза, – он и сам этого не знал. В любом случае, ему стало ясно, что он не может более выносить этого напряжения и что он должен остаться здесь до конца. В этот момент ему также стало понятно, что это может стоить ему жизни. Он находится среди помешанных, среди развратников, но, определенно, не среди негодяев и преступников. Вдруг ему пришло в голову самому подойти к ним и признаться во всем. Да, только таким образом, подобным благородным аккордом должна была закончиться эта ночь, если она должна означать не более, чем бессмысленную последовательность мрачных, грустных, гротескных, похотливых и бесконечно сменяющих друг друга событий.

В этом момент рядом с ним раздался шепот:

– Пароль!

Кавалер в черном костюме незаметно подошел к нему и, так как Фридолин не ответил сразу, задал вопрос еще раз.

– Дания, – сказал Фридолин.

– Совершенно верно, господин, но это пароль для входа. А пароль для дома, разрешите поинтересоваться?

Фридолин молчал.

– Не будете ли вы столь любезны назвать пароль для дома? – прозвучали острые, как нож, слова. Фридолин пожал плечами. Черный костюм вышел на середину залы и поднял руку. Игра прекратилась, музыка затихла. Двое мужчин, один в желтом, другой – в красном, подошли ближе.

– Сударь, назовите пароль, – сказали они одновременно.

– Я забыл его, – ответил Фридолин с неуместной улыбкой и неожиданно почувствовал, как в его сердце наступил покой.

– Очень жаль, – сказал господин в желтом, – потому что здесь не имеет значения, забыли вы пароль или никогда не знали его.

Мужчины в масках заполнили зал, и двери с обеих сторон закрылись. Фридолин стоял один в одежде монаха среди пестрых кавалеров.

– Снимите маску! – прозвучало одновременно несколько голосов. Словно в попытке защититься Фридолин вытянул руки перед собой. В этот момент ему показалось в тысячу раз ужаснее стать единственным человеком с голым лицом в этой толпе масок, чем остаться без одежды. Твердым голосом он сказал:

– Если кто-нибудь здесь считает, что я своим появлением оскорбил его, то я готов, как это обычно бывает, дать ему удовлетворение. Но маску я сниму лишь в том случае, если вы все, господа, сделаете то же самое.

– Речь идет не об удовлетворении, – сказал кавалер в красном, который прежде молчал, – а об искуплении.

– Снимите маску! – приказал звонкий наглый голос, который напомнил Фридолину командный тон одного офицера. – Вам скажут в лицо, что вас ожидает.

– Я не сниму маску и сорву ее у того, кто отважится приблизиться ко мне.

Какая-то рука потянулась к его лицу, словно для того, чтобы сорвать маску, но вдруг двери распахнулись, и перед ними предстала женщина – Фридолин не мог не понять, кто это. Она снова была в костюме монахини, такой он увидел ее в первый раз. В светлой зале за ее спиной можно было увидеть остальных женщин, нагих, с закрытыми лицами, молчаливых и жмущихся друг к другу, как испуганное стадо. Но спустя мгновение двери опять закрылись.

– Отпустите его, – сказала монахиня, – я готова выкупить.

Наступило гробовое молчание, словно сказано было нечто чудовищное. Потом одетый в черное мужчина, который первым спросил у Фридолина пароль, повернулся к монахине:

– Ты знаешь, что этим навлекаешь на себя?

– Знаю.

Короткий вздох пробежал по зале.

– Вы свободны, – сказал черный кавалер Фридолину. – Немедленно покиньте этот дом и остерегайтесь наводить дальнейшие справки о тайне, за покров которой вам удалось заглянуть. Если вы попытаетесь идти по нашему следу, неважно, успешно или нет – вас будет ждать смерть.

Фридолин не двинулся с места.

– Каким образом эта женщина должна будет меня выкупить? – спросил он.

Молчание. Несколько рук указали ему на дверь в знак того, что он должен немедленно удалиться.

Фридолин отрицательно покачал головой.

– Господа, делайте со мной, что вам будет угодно, но я не могу допустить, чтобы за меня расплачивался кто-то другой.

– В судьбе этой женщины, – сказал кавалер в черном на этот раз очень мягко, – вы уже ничего не сможете изменить. Данные здесь обещания нельзя забрать назад.

Монахиня медленно кивнула в подтверждение этих слов.

– Уходи! – велела она Фридолину.

– Нет, – ответил тот, повышая голос. – Жизнь потеряет для меня всякий смысл, если я уйду без тебя. Кто ты, откуда ты, об этом я не спрашиваю. Господа, что вам до того, будет ли эта костюмированная комедия разыграна до конца или нет, даже если конец ее должен был быть серьезным? Кто бы вы ни были, господа, вы в любом случае ведете жизнь иную, чем эта. Я же не разыгрываю комедий. Все происходящее здесь не было для меня игрой. И если до этого я вынужден был принимать ваши правила, то не стану больше этого делать. Моя настоящая жизнь не имеет ничего общего с этим маскарадом, я хочу назвать вам свое имя, снять маску и расплатиться за все.

– Не делай этого! – закричала монахиня. – Ты погубишь себя, а меня уже все равно не спасти. Уходи! – и, обращаясь к остальным: – Я здесь, здесь – для всех вас!

Словно по волшебству упал черный костюм, и в полумраке засветилось ее белоснежное тело. Затем грациозным круговым движением женщина сбросила покрывало, скрывавшее лицо. Ткань упала на пол, и темные волосы рассыпались волной по плечам, груди и бедрам женщины. Но едва Фридолин попытался разглядеть ее лицо, как множество рук подхватили его и понесли к дверям. Через мгновение Фридолин оказался в передней, двери позади захлопнулись. Швейцар в маске подал ему шубу, помог одеться. Перед Фридолином распахнулись очередные двери. Словно подгоняемый невидимой силой, он поспешил дальше и вскоре оказался на улице. Свет потух, Фридолин оглянулся и увидел молчаливо стоящий дом с занавешенными окнами, из которых не пробивалось ни полоски света. «Я должен как следует все запомнить, – подумал он, – чтобы потом найти этот дом и разузнать все остальное».

Фридолина окружала абсолютная темнота, и только на повороте, там, где его должен был дожидаться экипаж, неярко мерцали красные фонари. Из глубины переулка, словно повинуясь неслышному зову, выехала черная карета. Кучер молча распахнул перед ним дверь.

– Меня ждет экипаж, – сказал Фридолин. В ответ мужчина лишь покачал головой.

– Если я должен отпустить его, то предпочту добираться до города пешком.

Кучер сделал резкое движение рукой, исключавшее любые возражения. Глубокой ночью его высокий цилиндр казался еще нелепее, чем днем. По небу, гонимые сильным ветром, неслись темно-фиолетовые облака. После пережитых только что событий Фридолин не мог позволить себе обманываться и потому понимал, что ему не остается ничего другого, как сесть в карету, которая немедленно тронется в путь.

Фридолин почувствовал в себе решимость встретить лицом к лицу все опасности, которые могут последовать за сегодняшним приключением.

Ему казалось, что дальнейшее существование не будет иметь ни малейшего смысла, если он не найдет загадочную женщину, которая в этот самый момент расплачивается за его спасение. Нетрудно догадаться, что за цену ей придется заплатить. Но какие она имела причины пожертвовать собой ради него? Пожертвовать? Была ли она действительно той женщиной, для которой то, что ей предстояло, означало жертву? Если она принадлежит этому обществу, она, наверняка, не в первый раз предстала перед ними в таком виде. Разве для нее это жертва – удовлетворить желания одного или даже всех этих кавалеров? Да и кем она может быть, если не просто девкой? Могут ли все остальные женщины, которые там были, оказаться кем-то еще? Без сомнения, все они – просто девки. Даже если они ведут при этом другую, нормальную, обычную жизнь, все равно, все они – шлюхи. И не было ли все, что с ним только что случилось, всего лишь подлой шуткой, которую они позволили себе с ним разыграть? Шуткой, которую они, в случае появления незнакомца, предусмотрели, подготовили и, может быть, даже прорепетировали? Но все же, когда Фридолин думал об этой женщине, которая с самого начала предупреждала его об опасности и была готова искупить его вину собой, он был уверен: в ее голосе, поведении, в благородстве ее обнаженного тела было что-то, что делало невозможным любую ложь. Может быть, именно его, Фридолина, внезапное появление было чудом, повлиявшим на нее столь удивительным образом? После всего, с чем доктор столкнулся сегодня ночью, подобное чудо уже не казалось ему невозможным, и в этих мыслях не было ни тени самодовольства. Быть может, случаются мгновения, когда от людей исходит редкая непреодолимая сила, которая при иных обстоятельствах не имеет столь волшебного воздействия на других?

Карета продолжала подниматься на холм. В обычном случае они уже давно должны были бы свернуть на главную улицу. Что с ним собираются сделать? Куда доставит его карета? Может, комедия будет иметь продолжение? И что за продолжение это будет? Какие-то объяснения? Или радостное пробуждение в незнакомом месте? Награда за достойно пройденное испытание в таком же тайном обществе? Или безраздельное владение желанной монахиней? Окна кареты были занавешены, Фридолин приподнял занавески, но стекла оказались непрозрачными. Он попытался открыть окна – слева, справа – бесполезно. Стекло, отделявшее его от кучера, также было плотно занавешено. Он стучался, кричал – карета продолжала ехать дальше; пытался открыть двери – справа, слева – они не поддавались, а его крики тонули в стуке колес и завывании ветра. Карету начало трясти, она ехала с горы все быстрее и быстрее, и Фридолин, объятый страхом, уже был готов разбить одно из окон, как вдруг карета остановилась. Обе двери одновременно открылись, словно подчиняясь некоему механизму, иронично предлагая Фридолину выбрать между правой и левой. Он выпрыгнул из кареты, двери захлопнулись и, нимало не заботясь о дальнейшей судьбе Фридолина, экипаж тронулся, чтобы через несколько минут раствориться в темноте.

Ветер гнал облака по нахмуренному небу. Снег внизу слабо светился в темноте. Фридолин стоял один, в распахнутой шубе поверх костюма монаха, на голове – шляпа пилигрима, и на душе у него было скверно. Неподалеку была видна широкая улица. Процессия тускло горящих фонарей указывала направление к городу. Однако Фридолин пошел прямо, срезая дорогу, по уже сильно подтаявшему заснеженному полю, чтобы как можно скорее оказаться среди людей. С промокшими насквозь ногами он вышел в узкий почти не освещенный переулочек и некоторое время шагал меж высоких дощатых заборов, меланхолично поскрипывавших на ветру. На следующем перекрестке Фридолин свернул в более широкий переулок, где маленькие бедные дома чередовались с пустырями. Часы на башне пробили три. Кто-то шел Фридолину навстречу – в короткой куртке, руки в карманам брюк, голова втянута в плечи, а шляпа глубоко надвинута на лоб. Фридолин остановился, словно готовясь к нападению, однако бродяга неожиданно повернулся и бросился бежать. «Что это значит?» – спросил себя Фридолин и вспомнил про костюм, в котором, должно быть, выглядит довольно жутко. Он снял шляпу пилигрима, застегнул шубу, из-под которой виднелась свисающая до земли монашеская ряса. Доктор снова свернул за угол и вскоре вышел на широкую улицу, мимо него прошел по-деревенски одетый человек и приветствовал его, как приветствуют священников. Фонарь освещал название улицы на угловом доме. Лиебхартшталь – ну что ж, не так далеко от дома, который Фридолину пришлось покинуть меньше часа назад. На секунду он был готов поддаться соблазну снова вернуться туда и подождать развития событий. Но Фридолин тут же отказался от этой затеи из соображений, что подвергнет себя еще большей опасности, но едва ли приблизится к разгадке тайны. Он представил себе, что, должно быть, сейчас происходит в вилле, и его переполнили гнев, отчаяние, стыд и страх. Подобное душевное состояние было столь невыносимым, что Фридолин почти сожалел о том, что не лежит с ножом между ребер в том затерянном переулке с дощатым забором. Тогда бы эта безумная ночь с ее абсурдными, не имеющими конца приключениями, приобрела хоть какой-то смысл. Возвращаться домой вот так казалось ему просто нелепым. Но еще не все не потеряно. Завтра будет новый день. Фридолин поклялся, что не успокоится, пока не найдет прекрасную женщину, чья сияющая красота околдовала его. И только сейчас он в первый раз за всю ночь подумал об Альбертине. И вдруг осознал, что она лишь тогда сможет снова стать его, если он изменит ей со всеми, со всеми женщинами, встретившимися ему сегодня: с обнаженной женщиной, с Коломбиной, с Марианной, с той проституткой из грязного переулка. А не следует ли разыскать и того студента, который его задирал, чтобы вызвать на дуэль на шпагах или лучше на пистолетах? Какое ему теперь дело до чужой или даже до своей собственной жизни? Неужели человек все время должен подвергаться риску только по велению долга или из самопожертвования, и никогда – из прихоти, страсти или просто из желания померяться силами с судьбой?

Тогда Фридолину снова пришло в голову, что он, вероятно, уже носит в своем теле ростки смертельной болезни. Разве это не глупо, умереть после того, как ребенок, больной дифтеритом, кашлял тебе в лицо?

«Может быть, я уже болен, – подумал он. – Разве это не жар? Разве я не лежу сейчас дома в постели, и все, мною пережитое, – ничто иное, как ночной бред?!»

Фридолин открыл глаза так широко, как смог, провел рукой по лбу и щекам, пощупал пульс. Пульс был чуть-чуть учащенным. Все остальное – в порядке. Он в полном сознании.

Доктор снова зашагал по улице в направлении к городу. Мимо, грохоча, проехало несколько рыночных повозок, Фридолину навстречу все чаще попадались бедно одетые люди, для которых уже начался новый день. В окне кофейни был виден сидевший за столиком толстый мужчина с шарфом на шее. Перед ним мигал огонек газовой лампы, голова опущена на руки, он спал. Дома все еще стояли темные, лишь в немногих окнах горел свет. Фридолину показалось, что он чувствует, как постепенно просыпаются люди; ему показалось, что он видит, как они потягиваются в своих постелях и готовятся к беспросветному, полному тяжелой работы дню. Ему самому тоже предстоял рабочий день, правда, не столь мрачный и тяжелый. И со странным сердцебиением он радостно подумал о том, что через несколько часов он будет уже ходить вдоль больничных коек в белом халате. На следующем углу стоял небольшой экипаж, кучер спал на козлах. Фридолин разбудил его, назвал адрес и забрался в экипаж.