Текст книги "Бэйсуортский отшельник"

Автор книги: Артур Ллевелин Мэйчен (Мейчен)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Наконец, наступила развязка. Однажды вечером я сидела в комнате, постепенно погружавшейся в сумрак, и вдруг тишину разорвал пронзительный крик. Я услышала, как кто-то торопливо бежит вниз по лестнице, и через несколько секунд в мою комнату ворвалась дрожащая горничная.

«О, мисс Хелен! – прошептала она, – ради Бога скажите мне, что происходит? Посмотрите мне на руку, мисс Хелен, посмотрите мне на руку!»

Я подвела ее к окну и увидела мокрое черное пятно на ее руке.

«Я ничего не понимаю, – сказала я, – объясни, в чем дело?»

«Я только что убирала в вашей комнате, – сказала она. – И вдруг что-то капнуло на мою руку. Смотрю – а на потолке черное пятно, и оттуда капает…»

Я тяжело посмотрела на нес и закусила губу.

«Идем со мной, – сказала я, – захвати свечу».

Моя спальня была под комнатой брата, и. войдя в нее, я почувствовала, что вся дрожу. Подняв глаза на потолок, я увидела пятно, мокрое и черное, с набухающими каплями, и лужу отвратительной жидкости, въевшейся в белое постельное белье.

Я взбежала вверх по лестнице и громко забарабанила в дверь.

«Фрэнсис, Фрэнсис, мои милый брат! – кричала я, – что с тобой?»

Я прислушалась. За дверью раздалось что-то похожее не то на придушенное покашливание, пето на звук булькающей воды, но ответа не было. Я пробовала звать громче, и с тем же успехом.

Несмотря на то, что сказал мне доктор Хабердсн, я отправилась к нему. Со слезами на глазах я рассказала ему обо всем происшедшем; он сумрачно выслушал меня.

«Ради памяти вашего отца, – сказал он, – я пойду с вами, хотя и бессилен вам помочь».

Мы отправились в путь. Улицы были темны и молчаливы; казалось, их иссушила изнурительная жара последних дней. Газовые фонари давали достаточно света, чтобы увидеть, как побелело лицо доктора, а когда мы оказались у моего дома, я заметила, что его руки дрожат.

Без колебаний мы поднялись наверх. Я держала лампу, а он громким и отчетливым голосом произнес:

«Мистер Лсйцестер, вы меня слышите? Мне необходимо вас видеть. Немедленно откройте!»

Ответа не было; мы услышали прежний булькающий звук.

«Мистер Лейцестер, я жду. Сейчас же откройте дверь, не то я ее взломаю!»

И в третий раз он громко повторил:

«Мистер Лейцестер! Последний раз повторяю – откройте дверь!»

Тишина.

«Все ясно, – сказал доктор, – мы теряем время. Не будете ли вы любезны дать мне кочергу или что-нибудь в этом роде?»

Я сбегала в маленькую комнатку, где хранились различные инструменты, и вернулась с коротким тяжелым ломом.

«Отлично, – сказал доктор, – полагаю, что это подойдет».

Он наклонился и приблизил губы к замочной скважине.

«Мистер Лейцестер! Обращаю ваше внимание на то, что сейчас я взломаю дверь в вашу комнату!»

С этими словами доктор приступил к делу. Раздался глухой удар, край двери затрещал, она неожиданно легко распахнулась, а в следующий миг мы отпрянули, потрясенные протяжным нечеловеческим воплем, раздавшимся в темноте.

«Держите лампу», – сказал доктор Хабердсн. Мы вошли в комнату и быстро огляделись по сторонам. Доктор вздрогнул.

«Там, – сказал он, – вон в том углу».

Я поглядела в ту сторону, и ужас раскаленной стрелой прожег мое сердце. Я увидела на полу темную отвратительную массу, насквозь гнилую и разложившуюся, не жидкую и не твердую, а как бы постоянно плавящуюся и пузырящуюся, похожую на кипящий деготь. В самом ее центре сияли две горящих точки наподобие глаз, и я заметила колебания этой массы, напоминающие движения конечностей – что-то похожее на руку начало подниматься из нее, когда доктор шагнул вперед, поднял лом и стал яростно бить им прямо по горящим точкам.

* * *

Через неделю или две, когда я до некоторой степени пришла в себя и оправилась от шока, доктор Хаберден навестил меня.

«Я продал свою практику, – сказал он, – и завтра отправляюсь в долгое путешествие. Я даже не знаю, вернусь ли я в Англию; скорей всего, я куплю клочок земли в Калифорнии и поселюсь там до конца дней. Я принес вам этот пакет. Вы можете распечатать его и прочесть ответ доктора Чамберса, занимавшегося анализом порошка, который я ему послал. До свидания, мисс Лсйцестср, до свидания».

Как только он вышел, я открыла конверт. Вот рукопись, которая в нем лежала; если позволите, я прочту се вам.

«Мой дорогой Хаберден, – гласило письмо, – я непростительно задержался с ответами на ваши вопросы по поводу присланного мне белого порошка. Сказать по правде, некоторое время я колебался, какой путь мне избрать – ибо в точных науках, как и в теологии, имеется своя ортодоксия, и скажи я вам правду, под угрозой оказалась бы масса укоренившихся предрассудков, в которых мы, тем не менее, находим себе опору. Но все же я решил быть откровенным; первым делом я хочу объяснить одно личное обстоятельство.

Хаберден, много лет вы знаете меня как ученого; мы часто беседовали об этой профессии и много раз говорили о пропасти, которая разверзается под ногами любого, кто пытается приблизиться к истине, минуя эксперимент и наблюдения за материальными объектами. Я помню то презрение, с которым вы упоминали ученых, чуть углубившихся в невидимое и робко намекающих на то, что чувства, возможно, вовсе не являются вечными границами знания, нерушимыми преградами, которых не преодолеть ни одному человеческому существу. Мы от всего сердца хохотали над современными оккультными увлечениями, прячущимися под множеством имен – месмеризма, материализации, спиритуализма, теософии; мы видели во всем этом – как я полагаю, справедливо – нагромождение обманов, убогого фокусничества и жалких трюков, рожденных где-то на задворках грязных лондонских улиц. Но, несмотря на все эти слова, я должен сознаться, что я не материалист – если, разумеется, понимать это слово в его общепринятом смысле. Прошло уже много лет с тех пор, как я убедился – я, скептик – в том, что материализм не имеет ничего общего с истиной. Возможно, сейчас это признание не шокирует вас так, как могло бы, скажем, лет двадцать назад; я уверен, что вы много раз замечали, как самые строгие научные умы выдвигают чисто трансцендентные гипотезы; точно так же я уверен в том, что большая часть современных химиков и биологов подписалась под старым девизом „omnia exeunt in mysterium“ (Все сущее – тайна), что применительно к нашей теме означает – любая отрасль человеческих знаний, прослеженная до своего первоначального источника и до своих конечных рубежей, одинаково приведет нас к тайне. Не стану утомлять вас подробным описанием своего болезненного пути к этим выводам; несколько простых экспериментов вызвали сомнения в убеждениях, на которых я тогда основывался, и поток мыслей, начало которому положили пустяковые, в общем, обстоятельства, завел меня очень далеко. Все мои старые взгляды на устройство Вселенной рухнули, и я оказался в незнакомом и пугающем мире; нечто похожее я испытал, когда впервые в жизни увидел океан. И я понял, что стены цитадели рассудка, которые раньше казалась мне столь неприступными, на самом деле не более чем легкая пелена перед глазами искателя, растворяющаяся в воздухе так же легко, как утренний туман. Я знаю, что вы никогда не стояли на позициях крайнего материализма и полного отрицания всего, выходящего за его узкие рамки, ибо сама логика не дала бы вам дойти до та кого абсурд а; тем не менее, я полагаю, что все нижесказанное покажется вам отталкивающим и странным – особенно с точки зрения общепринятых норм мышления. Но, Хаберден, то, что я говорю вам – правда, или, говоря на привычном для нас обоих научном языке, это экспериментально проверенная истина. Вселенная куда страшнее и прекрасней всего, что мы привыкли о ней думать, это грандиозная тайна, мистическая и невыразимая, а материя – всего лишь наброшенный на нее покров; человек, солнце и другие звезды, цветок на траве, кристалл в лабораторной пробирке – все это настолько же духовно, насколько материально, и в равной степени подвержено внутренним процессам.

Возможно, Хаберден, вы недоумеваете, к чему я клоню; еще минута терпения, и все станет ясно. Вы понимаете, что с подобной точки зрения мир выглядит совершенно иначе, и то, что казалось невероятным и абсурдным, оказывается вполне возможным. Нам приходится совсем другими глазами смотреть на то, что считалось пустыми выдумками и суевериями. Собственно говоря, современная наука делает именно это, правда, несколько лицемерно: она запрещает верить в колдовство, но допускает веру в гипнотизм; призраки считаются персонажами сказок, а телепатию поверяют теориями. Одним словом, достаточно дать суеверию греческое имя, и в него можно верить.

Но впрочем, мое предисловие несколько затянулось. Вы послали мне тщательно запечатанный флакон с небольшим количеством белого порошка, полученного вами у аптекаря, который выписал его одному из ваших пациентов. Я ничуть не удивлен, что этот порошок не поддался вашей собственной попытке провести анализ. Эта субстанция была известна кое-кому много веков назад, но обнаружить се в современной аптеке, на мой взгляд, довольно странно. Я думаю, что аптекарь сказал вам правду – он получил эту странную соль от своего обычного оптового поставщика, а там она стояла на полке лет двадцать или дольше. Дальше мы имеем дело с чистым совпадением: все эти годы соль в бутылке подвергалась определенным перепадам температур, видимо, в диапазоне от сорока до восьмидесяти градусов Цельсия. И эти перепады температур, повторяющиеся год за годом с различной интенсивностью и длительностью нагрева, привели к тому, что начался очень сложный процесс, настолько сложный, что вряд ли современная научная аппаратура позволила бы получить тот же результат. Препарат, который вы мне прислали – нечто весьма не похожее на то, что вы выписали. Это порошок, из которого изготовляли вино шабаша, Vinum Sabbati.

Без сомнения, вам доводилось читать о шабашах ведьм; возможно, вы смеялись над историями, которые вызывали у наших предков ужас – черные кошки, полеты на метле, заговоры от бабкиной коровы и все такое прочее. Поскольку я знаю истину, я часто думаю, что существование этой карикатуры на реальность – просто благословение, ибо она помогает скрыть то, чего лучше не знать вообще.

Если вы потрудитесь прочесть приложение к монографии Пэйна Найта, вы увидите, что это не имело никакого отношения к настоящим шабашам – хотя автор предусмотрительно не сказал всего, что знает. Секреты настоящего шабаша – это секреты древнейших эпох, дожившие до средневековья, тайны чудовищной науки, существовавшей задолго до того, как арийцы пришли в Европу.

Мужчин и женщин, выманенных из дома под благовидным предлогом, встречали существа, достаточно подготовленные для того, чтобы сыграть – что они и делали – роль демонов. Эти демоны переносили своих жертв в пустынное и отдаленное место, известное только прошедшим инициацию. Быть может, это была пещера в склоне какого-нибудь обветренного холма, быть может – глухая чаща огромного леса; в этом тайном убежище и проходил шабаш. В самый темный час ночи там приготовляли Vinum Sabbali, и чашу с этим Граалем Зла предлагали неофитам, чтобы те причастились инфернальных тайн; как хорошо сказал один из старых авторов, sumentes calicem principis inferorum (Чашу – побежденному). Неожиданно каждый из пивших вино обнаруживал себя в обществе удивительного компаньона, существа неземной прелести, призывающего разделить с ним наслаждения, перед которыми померкла бы любая игра воображения; так на шабаше заключался брак.

Очень сложно писать о таких вещах, особенно потому, что существо, покорявшее неофита своей красотой, было не галлюцинацией, а, как ни ужасно это звучит, самим неофитом. Сила Vinum Sabbati была такова, что несколько крупинок белого порошка, брошенных в стакан воды, расщепляли саму основу жизни; троичность человеческой природы распадалась, и змей, который никогда не умирает и лишь спит в любом из нас, делался доступным и уподоблялся внешнему объекту, заключенному в покровы плоти. И тогда, в полночь, грехопадение человека повторялось и возобновлялось, и то ужасающее, что скрыто за мифом о Древе Познания, оживало.

Думаю, здесь можно остановиться. Мы оба знаем, Хаберден, что даже самые простые законы жизни нельзя нарушать безнаказанно: а за этот кощунственный акт, в котором взламывалась и осквернялась сокровеннейшая часть Храма жизни, следовало ужасающее наказание. То, что начиналось с разложения, им же кончалось».

Снизу рукой доктора Хабердена было добавлено:

«Все вышеизложенное абсолютно точно. Ваш брат во всем признался мне тем утром, когда я беседовал с ним в его комнате. Сперва мое внимание привлекла его перевязанная кисть, и я заставил его показать ее мне.

Я врач с многолетним опытом, но мне чуть не сделалось дурно от того, что я увидел; еще страшней оказалась услышанная мной история – трудно было поверить, что сие возможно. Я готов был осудить Господа за то, что он позволил такому существовать в природе, и если бы мои собственные глаза не видели всего сами, я первый сказал бы вам, что этого не может быть. Я не думаю, что мне осталось долго жить, но вы еще молоды и сумеете все позабыть.»

Джозеф Хаберден, доктор медицины

Через два или три месяца я узнала, что доктор Хаберден умер на борту корабля вскоре после того, как отплыл из Англии.

Мисс Лейцестер замолчала и патетически посмотрела на Дайсона, который не смог скрыть некоторого нетерпения. В нескольких путаных словах он выразил интерес к этой необычайной истории, а затем уже более уверенно сказал:

– Но, мисс Лейцестер, как я понял, у вас были какие-то неприятности? Кажется, вы просили меня чем-то вам помочь.

– Ах да, – сказала она. – Я и забыла. Мои собственные проблемы кажутся мне такими незначительными по сравнению с тем, о чем я рассказала. Но поскольку вы так любезны ко мне, я продолжу. Трудно поверить, но некоторые лица подозревают, что я убила своего брата. Эти лица – мои родственники, и их мотивы носят корыстный характер. Они дошли до того, что установили за мной слежку. Да сэр, когда я путешествовала за границу, за мной следили, а вернувшись, я обнаружила, что и здесь за мной ведется тщательно организованное наблюдение. Собравшись с духом, я попыталась скрыться от своих преследователей, и каким-то чудом мне это удалось; я переоделась в одежду, которую вы видите, и некоторое время жила спокойно. Но в последнее время у меня появились основания подозревать, что преследователи настигли меня; если только меня не обмануло зрение, вчера я видела детектива, который следит за всеми моими перемещениями. Вы, сэр, внимательны и наделены отменным зрением; скажите, не заметили ли вы никаких подозрительных лиц возле этого дома?

– Кажется нет, – сказал Дайсон. – Но, может быть, вы опишете мне этого детектива?

– Конечно. Это молодой человек, темноволосый, с темными бакенбардами. Чтобы изменить свою внешность, он нацепил большие очки, но я узнала его по напряженному поведению и нервным взглядам, которые он бросал по сторонам.

Это описание оказалось последней каплей для несчастного Дайсона, который просто изнывал от нетерпения покинуть комнату мисс Лейцестер, и ради этого с удовольствием поклялся бы в чем угодно самой пышной из клятв восемнадцатого века.

– Прошу меня извинить, мисс Лейцестер, – сказал он с холодной вежливостью, – но я ничем не могу вам помочь.

– Ах, – печально сказала она, – видно, я чем-то оскорбила вас. Скажите, в чем я провинилась, и я попрошу у вас извинения.

– Вы ошибаетесь, – сказал Дайсон, берясь за шляпу, – вы ничего не сделали. Но, как я уже сказал, я не в силах вам помочь. Возможно (в тоне Дайсона появилась нотка сарказма), некоторую пользу вам сумеет принести мой друг Рассел.

– Спасибо, я попробую, – ответила она; ее взгляд упал на платок, неловко повязанный вокруг кисти Дайсона, и она вдруг разразилась громким смехом, который показался Дайсону несколько истеричным.

Выйдя на улицу, он пошел пешком. Идти до Бэйсуорта, где он теперь жил, было около пяти миль, и прогулка доставила ему удовольствие – улицы постепенно меняли свой цвет с черного на серый, а потом на смену предрассветной мгле пришло сияние утреннего солнца. То тут, то там ему попадались подгулявшие пешеходы, но ни один из них, похоже, не провел ночь так бездарно, как он.

Войдя в свою комнату, Дайсон подошел к комоду, мельком глянул на напрасно прождавший его всю ночь стакан с щепоткой белого порошка на дне, а потом со вздохом вынул из жилетного кармана часы. До полуночи оставалась еще уйма времени, и надо было решить, чем его занять.