Текст книги "Великое возвращение"

Автор книги: Артур Ллевелин Мэйчен (Мейчен)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

5. Огненная роза

Это случилось в последующие девять дней, считая с того субботнего июньского утра, когда Ллантрисант и его окрестности не то подверглись целому ряду массовых галлюцинаций, не то сподобились явлению воистину великих чудес.

Я не хотел бы своей волей нарушить баланс между этими двумя истолкованиями происшедшего. Факты между тем совершенно очевидны и поддаются систематическому исследованию.

Уместным, я думаю, будет упомянуть о следующем: обычный человек в обычных обстоятельствах воспринимает славным образом то, что вполне доступно его чувствам, и совершенно вправе полагаться на эти свои ощущения. Он говорит, например, что видит корову или же каменную стену и что корова или каменная стена находятся там-то и там-то. Это в полной мере отвечает практическим требованиям жизни, но, думаю, метафизики никак не удовлетворятся столь самоуверенной констатацией реальности каменной стены и коровы. Они возразят, например, что оба объекта находятся «там-то и там-то» лишь в том смысле, что они просто отражаются в зеркале или в стекле; да, скажут они, там существует некая реальность, но не является ли она внешней по отношению к самой себе? Во всяком случае, ныне все согласились, что сколько бы ни реальным казалось нам то или иное явление, истинная его суть ни в малейшей степени не соответствует нашему представлению о нем. Муравей и микроскоп быстро убедят нас, что мы вовсе не видим явления такими, каковы они есть, и это при том еще, что мы видим их вообще. Если бы нам было дано действительно «увидеть» реальную корову, она показалась бы нам в высшей степени невероятным явлением – впрочем, столь же невероятным, как и те явления, о которых я продолжаю свой рассказ.

Например, я не знаю ничего более убедительного, чем то, что мне рассказывали здесь о «красном свете в море». Моряки с небольших каботажных судов, плывших вдоль Нормандских островов в ночь на субботу, утверждали, что они видели красный огонь; тут следует сразу заметить, что в их рассказах содержится очень большая доля вероятности. Всё это происходило между полночью субботы и часом ночи воскресенья. А двое упомянутых моряков еще более точно определили время яркого свечения – по их собственным тщательным расчетам, это было в 12.20 ночи. Так о чем же они говорят?

Красный свет – яркая вспышка во мраке – была замечена далеко в море и в первый момент воспринята как сигнал, причем, возможно, вражеский. Затем красное пламя с потрясающей скоростью приблизилось, и один из моряков сказал, что принял его за бортовой огонь какого-то нового быстроходного катера, способного развивать огромную скорость – узлов сто или сто пятьдесят, – двигаясь при этом практически бесшумно. Но затем, когда огонь ярко вспыхнул в третий раз, стало ясно, что скорость его перемещения далеко превосходит любые мыслимые возможности судна какого бы то ни было типа. Если сначала эта была просто красная вспышка на далеком расстоянии, то вскоре огонь стал похож на быстро мчащийся во мраке фонарь, и наконец, в какой-то невероятно короткий миг он перерос в огромную огненную розу, которая заполнила собой все морен небо, затмила звезды и очертания отдаленного берега. «Я уж подумал было, что настал конец света», – признался потом один из моряков.

В следующий миг огонь столь же стремительно от них удалился; четверо из моряков позднее утверждали, что то была невероятно яркая вспышка на Церковном Мысу, где высоко над морем, в расселине между известняковыми скалами» расположена старая часовня Святого Тейло.

Сколь бы невероятными ни показались эти рассказы, они явно имеют под собой реальное основание. Уверен, что самые выдающиеся ученые-физики отнесли бы это явление целиком и полностью к разряду чудес, совершенно противоречащих естественному порядку вещей, как мы его понимаем, и в данном случае вряд ли кто-нибудь стал бы с ними спорить. «Явления такого рода случаются постоянно», как сказал мне мой друг. Но что касается все тех же моряков, то независимо от того, существовал этот огонь в действительности или нет, с той самой чудесной минуты он как бы вселился в них самих, о чем можно было судить хотя бы по выражению их глаз. Люди, видевшие этот огонь, словно бы очистились, пройдя сквозь волшебный огонь Горнила Мудрецов, ведомые Тайным Знанием, в чем-то сродни тому, о котором упоминают средневековые алхимики. Без особой заминки рассуждали они о том, что видели – или же им показалось, что видели – собственными глазами, но почти ни слова не говорили о том, что познали их сердца в тот момент, когда раскрылась и засияла гигантская огненная роза.

В течение нескольких последующих недель их не оставляло изумление и – в определенном смысле – даже недоверие к самим себе и собственным ощущениям. Думаю, что, не случись здесь ничего более, кроме внезапного появления огненного призрака, то восстающего из мрака, то вновь тонущего в нем, они понемногу вообще разуверились бы в увиденном и вскоре перестали бы настаивать на истинности своих свидетельств. И никто не посмел бы сказать, что они не правы. Не сомневаюсь, что к людям, подобным сэру Уильяму Круксу и сэру Оливеру Лоджу, следует прислушиваться с должным почтением, а ведь они являются живым и наглядным примером того, как можно аргументированно опровергать общепринятые законы, которые, как полагаем мы или большинство из нас, имеют более твердое основание, нежели древние скалы. И эти их опровержения могут быть прекрасно логически обоснованы, но в глубине души мы по-прежнему сомневаемся. Мы не в состоянии с полной искренностью допустить, что массивный стол может вдруг, без применения каких-либо механических усилий или видимых внешних воздействий, подняться в воздух и таким образом не подчиниться тому, что мы называем «законом всемирного тяготения». Я знаю, какие доводы могут быть приведены в качестве опровержения противной стороной; я знаю, что в этом случае будет несправедливым обращаться к понятию «закона»; что закон всемирного тяготения на деле лишь подтверждает очевидное – я, например, сам никогда не видел, чтобы стол вдруг, без всякого механического воздействия на него, поднялся в воздух или чтобы яблоко, сорвавшись с ветви, вдруг воспарило к небесам вместо того, чтобы упасть на землю. Так называемый закон есть всего лишь вывод из повседневных наблюдений и ничего более; и все же в глубине души мы упорно отказываемся верить в летающие столы, а равно и в громадную огненную розу, способную на какой-то момент объять и небеса, и море, и все побережье Уэльса, как то случилось на глазах у нескольких моряков той удивительной июньской ночью.

Потому-то люди, ставшие свидетелями столь поразительного явления, должны были бы сочинять сказки, чтобы хоть как-то объяснить увиденное, – если бы, повторяю, все это не происходило ради них самих, ради того, что всегда жило в их сердцах.

Позже они говорили все до единого – и теперь следует определенно признать, что они говорили правду, – что в момент появления этого призрака все дурное, всякое страдание, боль и хворь, гнездившиеся до сей поры в их плоти, вдруг исчезли. Рассказывали о человеке, злоупотреблявшем ядовитым спиртом, который он добывал где-то в кардиффских доках. Он испытывал ужасные страдания, постоянно болел и лишь изредка позволял себе выбраться из постели, чтобы подышать свежим воздухом; и вдруг, в какой-то единый миг, весь страх перед неминуемой близкой кончиной куда-то улетучился, а мучительные приступы тошноты прекратились. Другой несчастный просто уже не знал, что и делать со своим зубным флюсом, причинявшим острую нестерпимую боль, – он утверждает, что, когда вспыхнуло это алое сияние, ему словно бы нанесли тупой, тяжелый удар в челюсть, после чего боль совершенно прошла, и теперь он с трудом мог поверить, что вообще когда-либо ее испытывал.

В то же время все они ощущали необычайный душевный подъем, для описания которого у них попросту недоставало слов, но люди эти и не пытались уверять, будто хорошо понимают, что же в конце концов с ними приключилось, а вот опровергнуть их свидетельства было бы столь же трудно, как спорить с человеком, утверждающим, что вода мокрая и что огонь жжет.

«Это уж после, когда все погасло, я почувствовал, что тут что-то не так, – сказал один из них, – и поневоле, чтобы не свалиться с ног, ухватился за мачту, но не могу передать вам, что стало со мной, когда я дотронулся до нее. Никогда бы не подумал, что прикосновение к такой штуковине, как простая мачта, может быть приятнее, чем добрый глоток воды в минуту, когда у вас пересохла глотка, или чем мягкая подушка, когда вас тянет ко сну».

Мне известны и другие примеры подобного «состояния вещей», каковым термином я должен хотя бы приблизительно обозначить данный феномен, поскольку никак не могу подобрать для него более подходящего по смыслу названия. Думаю, всякий согласится, что если иметь в виду человека нормального, среднего здоровья, то столь же средний уровень воздействия явлений внешнего мира на его чувства может оставить его вполне равнодушным. Обычный шум – резкий скрип, визг автомобильного колеса, любое относительно грубое насилие над его слуховыми нервами будут просто раздражать его, в крайнем случае он воскликнет: «Черт побери!» С другой стороны, человек, чье душевное и физическое состояние по каким-либо причинам далеки от нормального, может буквально впасть в ярость оттого лишь, что кто-то слегка заденет его в уличной толчее, либо же от звонка дверного колокольчика или звука с треском захлопнутой книги.

Насколько же я мог судить по рассказам этих моряков, обычное воздействие на них самых простых вещей из внешнего мира вдруг становилось источником радостных эмоций. Их нервы были на пределе, но на том чудодейственном пределе, за которым становились доступными утонченные чувственные наслаждения. К примеру, привычное прикосновение к мачте корабля дарило человеку большую радость, нежели прикосновение тончайшего шелка к чьей-либо изнеженной коже; они пили воду и с первым же глотком застывали в изумлении как fins gourmets [8]8
  Fin gourmet– тонкий ценитель блюд, гастроном ( франц.).


[Закрыть], которым вдруг довелось попробовать некое изысканнейшее вино; даже скрип корабельных снастей и вой ветра в парусах казался им столь же восхитительным, как ритмы и звуки какой-нибудь фуги Баха истинному ценителю музыки.

Что же касается внутреннего их состояния, то эти простые и грубые парни прежде были в той же мере, как и все мы, подвержены вспышкам гнева, зависти, между ними так же случались ссоры; но всему этому настал конец, когда они увидели сияние огненной розы – давние враги теперь обменивались сердечными рукопожатиями и со смехом вспоминали былые обиды и недоразумения.

«Не могу сказать, как это произошло и вообще что это было, – сказал один из них, – но если вам вдруг стал принадлежать весь мир, вся его красота и мудрость, как можно ссориться из-за каких-нибудь пяти пенсов?»

Церковь в Ллантрисанте являла собой типичный образец валлийских приходских храмов, какими они были до того, как подверглись грубому и порочному чужеродному вмешательству, получившему название «реставрации».

Земная юдоль наша есть обитель лжи, и из всех наших глупых измышлений нет ничего более странного и абсурдного, чем известная сказка о средневековых франкмасонах [9]9
  Франкмасоны(от франц.franc macon – вольный каменщик) – представители средневековых цехов (братств) строителей-каменщиков, отчасти рыцарских и мистических орденов, объединенные в религиозном братском союзе.


[Закрыть], которая тем не менее глубоко потрясла хладный разум историка Халлама. В сказке этой, если изложить ее кратко, утверждается, что достаточно долго, по крайней мере в период господства готической архитектуры, строительство и украшение церквей находилось в ведении странствующих гильдий так называемых «вольных каменщиков», обладавших многообразными профессиональными секретами, которые они и применяли повсюду, куда их только ни забрасывала судьба. Будь это нелепое утверждение справедливым, готика Кёльна напоминала бы готику Арля и тому подобное. Однако на деле готическая архитектура каждого округа даже в пределах одной какой-нибудь страны, не говоря уж о разных странах, имеет свои отличительные стилевые особенности. То же мы видим и в нашем случае. Арфон расположен на западе Уэльса, и его церкви несут на себе признаки и черты, достаточно сильно отличающие их от церквей восточной части этой страны.

В церкви Ллантрисанта между нефом и алтарем сохранилась древняя перегородка, в которой только крайние тупицы способны видеть всего лишь разновидность восточного иконостаса – родоначальницу завесы перед распятием, принятой в церквах Запада. Глухая стена делит здесь церковь на две части; в центре ее имеется узкий проход с закругленной аркой, сквозь которую те, кто сидит, обратившись к середине храмового пространства, могут видеть небольшой, устланный красным ковром алтарь и три сводчатых окна над ним.

Аналой установлен с внешней стороны стены; тор стоит посреди хора, расположившегося на скамьях вокруг. С внутренней стороны расставлены скамьи для членов привилегированных семей города и округа.

В то воскресное утро все прихожане расселись по своим обычным местам, однако на сей раз в обществе чувствовалось какое-то радостное возбуждение и нечто вроде напряженного ожидания – чего же? Этого они и сами не знали. Колокола перестали наконец звонить, и пастор запел псалом: «Владыка мой Боже, престол Твой...»

Но едва началось пение, как все те, кто занимал кресла возле внутренней стороны стены, сорвались вдруг со своих мест и устремились в главный неф. Они разместились там, кто где смог, а остальные прихожане с изумлением наблюдали за их действиями.

Никто толком не понимал, что случилось. Те, чьи места находились поближе к проходу между рядами, изо всех сил пытались заглянуть в алтарь, нов расположенных над ним окнах пламенел ослепительно яркий свет, и разглядеть что-либо было практически невозможно.

«Там будто повисла золотая пелена, вся изукрашенная разноцветными дорогими каменьями», – свидетельствовал позже один из прихожан; если говорить о стрельчатых окнах, выходящих на восток, к утреннему солнцу, то в них и впрямь все еще сохранилось какое-то число осколков старинного цветного стекла.

Но факт остается фактом: лишь немногие прихожане не расслышали голосов, снова и снова доносившихся из-за золотой пелены.

6. Сон Олвен

Состоятельные и почтенные господа, поспешно ринувшиеся в главный неф, позже никак не могли объяснить свое поведение. Они только чувствовали, что «непременно должны были перейти туда и как можно скорее» – то есть они словно бы подчинились какому-то таинственному повелению, которого не смели ослушаться. Но опять же – все, кто в то утро присутствовал на богослужении, были повергнуты в изумление, хотя, казалось бы, каждый из них мог уже воспринять все и заранее ликовал в сердце своем, ибо, подобно морякам, узревшим пламенную розу над морем, был с той самой минуты охвачен невыразимой, неописуемой и безотчетной радостью.

И точно так же, как те моряки, ллантрисантские прихожане претерпели изменения в своих душах, или, вернее сказать, окружающий мир вдруг переменился в их восприятии. Они испытали то, что врачи называют bien-être [10]10
  bien-être– хорошее самочувствие, блаженное состояние ( франц.).


[Закрыть], но bien-être, достигшим степени ярчайшего выражения.

Старики вновь почувствовали себя молодыми – угасшие их очи вновь обрели былую зоркость и в изумлении увидели мир, который был теперь для них подобен раю: тот же мир, что и прежде, это правда, но мир очищенный и просветленный, словно в каждой вещи вокруг просияло некое внутреннее пламя.

Трудность передачи такого состояния объясняется его уникальностью, ибо не существует пока в природе языка, способного достойно выразить все, что испытали эти люди. Некую слабую тень связанных с ним ощущений радости и восторженного экстаза мы найдем разве что в самой высокой поэзии; туманный намек на них заключен в отдельных фразах из древних книг о кельтских святых; эти чувства знакомы также некоторым старым итальянским художникам, ибо свет высшего знания с очевидностью нисходит с изображаемых ими небес и сияет над стенами сказочных городов, помещенных ими на вершины чудесных цветущих холмов. Но и это все лишь слабые намеки.

Разумеется, мое обращение к столь прозаичной области, как фармацевтика, в данном контексте не будет выглядеть поэтичным, но что поделаешь, если я не могу отыскать иных, более подобающих случаю сравнений. Много лет я храню у себя вырезку из «Ланцета» или, быть может, из «Британского медицинского журнала» – теперь уже не помню точно откуда, – в которой некий врач сообщает о проведенных им экспериментах с наркотическим снадобьем, именуемым Mescal Button или Anhelonium Lewinii. Он шишет, что достаточно было ему принять этот наркотик и закрыть глаза, как сейчас же веред внутренним его взором возникали совершенно удивительные готические соборы, столь величественные и прекрасные, что ни одно человеческое сердце не могло бы вместить всю их непостижимую красоту. Казалось, они вырастали из каких-то глубин и вздымались до небесных высот, их шпили царственно высились где-то между облаками и звездами они были украшены совершенно невообразимой, поразительной по искусству исполнения резьбой. И чем больше он вглядывался в них, тем явственней ощущал, что все камни в них живые, что они трепещут и пульсируют, что они усеяны множеством сверкающих драгоценных вкраплений – изумрудов, сапфиров, рубинов, опалов, но таких необыкновенных оттенков, каких никогда еще не видело око смертного.

Описанное зрелище способно дать лишь слабое представление о том преображенном мире, в который оказались вовлечены все эти люди – о мире трепетном, возвышенном и полном наслаждений. На всех лицах сияли радость и изумление, но самая глубокая радость и самое сильное изумление отражались на лице приходского священника. Ибо до него сквозь чудесный покров донеслось греческое слово, обозначающее понятие «святой», повторенное трижды. И он – тот, кому однажды довелось в чужой стране, в чужой церкви присутствовать на торжественной мессе, смущающей его дух великолепием, – вдруг ощутил благовоние ладана.

В ту же воскресную ночь увидела свой чудесный сон Олвен Филипс из Кросвена. То была шестнадцатилетняя девушка, дочь небогатого фермера, уже в течение многих месяцев ясно осознававшая свою роковую обреченность, ибо она страдала от легочного туберкулеза, столь быстро развивающегося у людей в сыром и теплом климате южной Англии – к этому времени не только легкие, но и все тело ее было поражено неизлечимой болезнью. Как это достаточно часто случается, на ранней стадии заболевания Олвен многократно испытывала обманчивое улучшение здоровья, но теперь все надежды на полное выздоровление остались позади, и в последние несколько недель она отчетливо чувствовала неуклонное приближение смерти. Накануне, субботним утром, к ней вместе с одним из своих коллег пришел врач. Оба они сошлись на том, что болезнь девушки вступила в заключительную фазу. «В лучшем случае, протянет еще денек-другой», – сообщил матери опечаленный доктор. Утром в воскресенье он пришел к ним снова и обнаружил, что пациентка чувствует себя заметно хуже; вскоре она впала в тяжелое забытье, и мать уже не ждала, что дочь когда-либо от него очнется.

Девушка спала в одной из внутренних комнат, сообщающейся со спальней родителей. Дверь между комнатами оставалась открытой – так, чтобы миссис Филипс могла ночью услышать зов дочери. И в самом деде, едва забрезжил рассвет, Олвен позвала мать. Но то были не слабые стенания умирающего человека – чуткий материнский слух уловил громкие возгласы несказанной радости, неожиданно огласившие весь дом. В неописуемом изумлении миссис Филипс очнулась от сна, не в силах сообразить, что такое могло приключиться. И тут она увидела Олвен – ту самую Олвен, которая за многие последние недели ни разу не смогла подняться с постели; теперь, в слабом свете нарождающегося дня, она сама, без чьей-либо помощи, стояла в дверях спальни. Олвен кричала матери: «Мама! Мама! Все прошло. Я опять здорова, совсем здорова».

Миссис Филипс разбудила мужа, и они оба уселись в постели, с изумлением взирая на дочь, ибо, как они признались Впоследствии, им долго не удавалось понять, что же, собственно, происходит на этом свете. Перед ними стояла их бедная девочка, только что лежавшая на смертном одре, – та самая, с чьим каждым вздохом жизнь отлетала прочь, чей голос так ослаб, что его можно было расслышать, лишь поднеся ухо к самым губам. Но не прошло и нескольких часов, и она без всякой посторонней помощи поднялась с постели и стояла, выпрямившись во весь рост; и даже в этом слабом утреннем свете родители могли видеть, что их дочь совершенно, неузнаваемо переменилась. Миссис Филипс вынуждена была признаться, что в первый момент она даже вообразила себе, будто ночью нагрянули немцы и убили их всех во сне, так что теперь они все трое находятся на том свете. Но Олвен снова издала радостный клич, и мать поспешно зажгла свечу, вскочила с постели и неверным шагом пересекла комнату – перед ней стояла Олвен, веселая и полная жизни как в прежние времена, и лицо ее озарялось счастливой улыбкой. Миссис Филипс прошла с Олвен в ее комнату, поставила свечу рядом с постелью и недоверчиво ощупала дочь руками, после чего залилась слезами и начала горячо молиться, стремясь выразить в обращении к Господу все свое удивление, восторг и благодарность; ни на минуту не выпускала она дочь из своих объятий, желая до конца удостовериться, что чувства не обманывают ее. А затем Олвен рассказала ей свой сон, хотя сама она и полагала, что это был вовсе не сон.

Она сказала, что проснулась в кромешной тьме, почувствовав вдруг, как жизнь уходит из нее. Не было сил пошевелить даже пальцем; тогда Олвен попыталась закричать, но не смогла издать ни звука. Она понимала, что в следующий миг весь этот мир для нее исчезнет, и тут ей вдруг послышался очень слабый и нежный звон, словно где-то вдалеке звенел серебряный колокольчик. На миг забыв о своих страданиях, Олвен стала прислушиваться; и вот тут-то, по ее словам, она ясно почувствовала круговое движение мира, который как бы вновь возвращался к ней из уже казалось бы невозвратимого далека. А звон колокола постепенно нарастал, становился все громче, буквально пронизывая тело Олвен, – и в нем была заключена жизнь. А затем слабый свет коснулся стены комнаты – он разрастался одновременно с усилением звона, пока наконец вся спальня не заполнилась розовым сиянием, и Олвен увидела, что перед ее постелью стоят трое мужчин в кроваво-красных одеждах и с сияюще-благостным выражением лиц. Один из них держал золотой колокольчик. В руках другого было нечто, похожее на крышку стола. Эта плита напоминала огромный драгоценный камень и отливала синим цветом, по ней бежали серебряные реки со стремительными золотыми струями, тут и там обозначались пруды, а вода в них была как бы полна цветущих фиалок; чуть погодя она стала зеленой подобно морю у берега, в ней отразилось ночное небо со множеством сияющих звезд, а потом появились луна и солнце. Третий же мужчина воздел высоко над собой огненную розу кубка; «в нем клубилось бурное пламя, в него падали капли крови, над ним вздымалось алое облако, и я увидела великое таинство. Я услышала голос, пропевший девять раз: «Слава и хвала Победителю Смерти, бессмертному Источнику Жизни». Затем красный свет сошел со стены, все погрузилось во тьму, и снова слабо прозвонил колокол в далекой часовне, а я встала и позвала вас».

Утром в понедельник пришел врач со свидетельством о смерти, но Олвен сама выбежала ему навстречу. В первой главе этих записей я процитировал его фразу: «Некий род воскресения из мертвых». Тщательно обследовав девушку, доктор установил, что каким-то непостижимым образом исчезли все следы болезни. Воскресным утром он оставил пациентку в состоянии комы – то было полуживое тело, безоговорочно обреченное на гибель, несчастная женщина одной ногой находилась уже в могиле. А утром в понедельник он встретил ее у садовой калитки полную жизни – она смеялась и ликовала, словно в ней вдруг пробудился неистощимый источник здоровья и жизненной энергии.

Теперь настало время задать один из вопросов – а таковых множество, – на которые, к сожалению, у меня нет ответа. Он касается продолжения традиций, в частности, тех традиций, что по сей день живут среди валлийских кельтов. Этот народ перенес немало исторических потрясений, по нему не раз прокатывались волны чужеземных влияний и веяний. Первой была волна язычников-саксонцев, затем пришла пора католического средневековья, позже – введение англиканской веры, напоследок же хлынул поток кальвинистского методизма, притом весьма странного толка – наполовину пуританского, наполовину языческого. Позволительно спросить – возможно ли было сохранить хоть какую-то историческую память после такого множества потопов? Я уже говорил, что старики Ллантрисанта хранят обрывки старинных предании о колоколе Святого Тейло, но это всего лишь смутные и разрозненные воспоминания. Тем не менее в нужный момент из памяти людей всплыло имя, каким они назвали «чужестранцев», появившихся однажды на базарной площади, – это уже более ценное свидетельство. Тому, кто интересовался легендой о Граале, известно, что хранителем его в рыцарских романах выступает Король-Рыбак или Богатый Рыбак; исследователи кельтской агиологии знают, что еще до рождения Дьюи (или Давида) было предсказано, что то будет «человек, живущий на водах»; другая легенда повествует о том, как некое малое дитя, коему по пророчеству предстояло стать святым, было обнаружено на камне посреди реки, и как на этом камне ежедневно, на протяжении всех детских лет будущего святого, люди находили крупную рыбину, как бы предназначенную для пропитания ребенка; в то же время другой святой, которого, насколько я помню, звали Илар, был с полной определенностью известен людям как Рыбак. Но продолжает ли доныне сохраняться память обо всем этом в сердцах валлийских прихожан англиканской и католической церквей, а равно и сектантских храмов? Трудно сказать. Известна история об Исцеляющей Чаше Нанта Эоса. Будто всего лишь несколько лет назад сия Чаша была явлена некоему странствующему арфисту, который обошелся с ней не слишком почтительно, но затем провел, по его утверждению, жуткую ночь, после чего вернулся на прежнее место с покаянием и остался наедине со священным сосудом, чтобы молиться над ним до той поры, пока «душа его не обретет покой». Это случилось в 1887 году.

Что же до меня самого – должен признаться, что, к сожалению, я лишь поверхностно знаком с современным Уэльсом и его традициями, – помнится, три или четыре года назад я разговаривал с хозяином дома, где мне пришлось на время остановиться, о мощах некого святого Тейло, которые, по известным предположениям, хранятся в одном из самых почтенных семейств этой страны. Молодой мой хозяин оказался весьма общительным и веселым человеком, но его простецкое и непринужденное обхождение вдруг резко переменилось, когда он, неопределенно махнув рукой куда-то на север, многозначительно произнес: «Это, должно быть, где-то там, в горах». И сразу же сменил тему разговора, как это принято у взаправдашних франкмасонов.

Теперь оставим этот вопрос в стороне, сходство же указанных фактов с историей, случившейся в Ллантрисанте, заключается в следующем: сон Олвен Филипс был, по сути дела, явлением Святого Грааля.