Текст книги "Конец света с последующим симпозиумом"

Автор книги: Артур Копит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Одри. Самый главный герой, я бы сказала, – президент.

Пол. Линдон?

Милтон. Линдон умер.

Пол. Дайте-ка подумать.

Милтон. Рональд.

Пол. Мать честная! Вот это был бы актёрский составчик!

Одри. Джентльмены, разрешите напомнить вам: Рон в самом деле пока что президент.

Пол. Нет, когда он уйдёт с поста.

Одри. Стоун задумал поставить пьесу этой весной.

Пол. Назови других персонажей. На роль президента мы кого-нибудь подыщем.

Одри. Единственный другой герой – это их премьер.

Пол. Грета сыграет эту роль.

Милтон. Возьмётся ли она за пьесу?

Одри. Джентльмены, премьер же – мужчина!

Пол. Где написано, что эту роль не может играть женщина? Где? Покажите мне, где?

Милтон. Одри, занять Грету – неплохая идея.

Пол. Просто блестящая идея. Понимаете, самое главное, чтобы актёрский составчик был что надо. Тогда, о чём бы ни была пьеса, она пойдёт. Ваш клиент не просто примет это предложение – он должен ухватиться за него! Вцепиться, пока не поздно!

Милтон. И тем временем выяснить, обречена ли планета.

Пол. Вот именно. Проверить всё доподлинно.

Затемнение

Свет на Тренте. Тот всё ещё на полу, Стоун в изумлении смотрит на него. Чарльз помогает Тренту сесть на стул.

Трент(Стоуну). Не знаю почему… но у меня вдруг закружилась голова.

Стоун. Возможно, из-за открытого окна. Есть немало людей – вполне нормальных, даже весёлого нрава, – у которых при виде открытого окна вдруг внезапно появляется мысль: «А почему бы не броситься вниз?» От этого перехватывает дыхание. И они падают в обморок. Чарльз, подай-ка нашему гостю воды.

Чарльз уходит.

Естественно, я не имею в виду вас.

Трент. Однако прозвучало именно так.

Стоун. Просто размышлял вслух. В любом случае не думаю, будто вы в буквальном смысле готовы были броситься из окна.

Трент. Я один из самых осторожных людей, каких вы когда-либо встречали.

Стоун. Поэтому-то и потеряли сознание. Трент, вы человек с воображением. Как вы можете смотреть в окно и не подумать, что из него можно выпрыгнуть?

Трент. Значит, именно к этой мысли приводит воображение? Не предполагал.

Стоун. Бог ты мой, да ведь окно-то открыто! Что вам ещё нужно, дружище, – письменное приглашение?

Трент. Кажется, я бы выпил чего-нибудь покрепче воды.

Стоун. Чарльз!

Чарльз(мгновенно появляясь). Да?

Стоун. Наш гость пожелал чего-нибудь покрепче воды.

Чарльз. И неудивительно. (Уходит.)

Стоун. Послушайте, Трент. Если вы не собираетесь быть правдивым со мной или с самим собой, стоит ли продолжать наше сотрудничество? Перед вами открытое окно. За окном, сорока развесёлыми этажами ниже, – забвение. Вот так. Разве у нормального человека, вроде вас, не может хотя бы мельнуть мысль о том, чтобы броситься вниз?

Трент. Не мелькнула, потому что ещё не наступило отчаяние.

Стоун. Трент, послушайте. Мы с вами словно бьём кнутом мёртвую лошадь. Я не ожидал, что вы броситесь из окна. О'кей? Вообще-то, откровенно говоря, я был бы поражён, если бы вы даже влезли на подоконник. Дело вот в чём…

Входит Чарльз. Катит перед собой бар с напитками.

Спасибо, Чарльз. Дело вот в чём…

Трент кидается к бару.

Трент, вы слушаете меня?

Трент(хватая бутылку). Весь внимание.

Стоун. Дело вот в чём…

Трент принялся открывать бутылку.

Желание выпрыгнуть из окна не обязательно возникает от отчаяния. В основе лежит любопытство.

Трент. Любопытство?

Стоун. Да, сэр, любопытство, всепожирающее любопытство. Меня самого всё время одолевает такое желание! Но удаётся сдержать себя. К счастью для меня, и к счастью для тех, кто внизу. Ну, хватит! К делу. Ваш литературный агент сообщил, что у вас есть некоторые сомнения относительно плана пьесы. Не изволите ли подтвердить? Кивок удовлетворил бы меня.

Трент кивает.

Разумеется, меня это не удивляет. Я не писатель. Если бы я был им, зачем бы мне вас нанимать? У вас дрожат руки, сэр. Вы пишете пером или печатаете на машинке?

Трент(в замешательстве уставился на свои руки). На машинке.

Стоун. Тогда дрожь не проблема. Так, сэр. Не будете ли вы добры изложить, в чём состоят ваши сомнения. Прошу вас, говорите вполне откровенно. Наши отношения не сложатся, если они не будут основаны на полном доверии.

Трент. Согласен. Тогда я скажу, что самая большая проблема с вашим планом вот в чём: он безумен.

Стоун. Так и задумано.

Трент. Понятно. Но… до меня это как-то не дошло.

Стоун. Неужели вы действительно думаете, будто следующая мировая война начнётся каким-то разумным образом?

Трент. Отнюдь нет. Кажется, начинаю вас понимать.

Стоун. В сущности, я думаю, что это основополагающее безумие – самый разумный элемент моего либретто… Я долго добивался этого.

Трент. Ну что ж, вы преуспели.

Стоун. Итак, когда можно ждать от вас рукопись?

Трент оглядывается, будто пытаясь найти способ исчезнуть.

Понимаете, я не намерен вас подгонять, но время в данном случае – решающий фактор. Уверен, вы понимаете, почему.

Трент. Имеете в виду конец света?

Стоун. Да, сэр, конец может наступить теперь в любой момент.

Трент. По правде говоря, я не усматриваю никакого конца света в вашем плане. Нет, там, конечно, есть театральное светопреставление. Оно лезет из каждой строки. Но где исторический конец света? Глобальная катастрофа? Её что-то не удаётся разглядеть.

Стоун. Это потому, что её там нет.

Трент. Нет – где?

Стоун. В моём либретто.

Трент. Вас так тревожит глобальная катастрофа – и её нет в вашем либретто?

Стоун. Правильно.

Трент. Полагаю, не потому, что вы поленились…

Стоун. Нет, сэр, разумеется, не поленился.

Трент. Значит, умышленно!

Стоун. Да, сэр, умышленно, совершенно умышленно.

Трент. О'кей, Стоун, теперь совсем дурацкий вопрос: почему вы замыслили такое?

Стоун. Потому что если бы я в своём кратком плане изложил всё, что знаю, никто бы мне не поверил!

Трент. Никто не поверит тому, что вам известно?

Стоун. Да, здесь мы заходим явно в тупик.

Трент. Не пропустить ли нам по стаканчику?

Стоун. Неплохая идея. Стоит пропустить. У меня вдруг что-то испарился весь энтузиазм…

Трент(направляясь к бару). Не падайте духом. Все пьесы рождаются вот так – в великих муках. Виски?

Стоун. Пойдёт.

Трент. Со льдом?

Стоун. Нет, давайте-ка сюда всю бутылку.

Трент. Вот это дело. Знаете, я думаю… (Передаёт Стоуну бутылку.) Что нам необходимо, так это новый подход.

Стоун. Мысль неплохая. Что вы предлагаете?

Трент. Расскажите всё, что знаете. И дайте мне самому сообразить, как смастерить из этого пьесу. Ну как?

Стоун. Нет, сэр, не могу.

Трент. Я полагал, наши отношения основываются на доверии!

Стоун. Так оно и есть. И вам придётся просто поверить мне на слово, когда я говорю: катастрофа приближается.

Трент. Стоун, послушайте. Дайте мне объяснить вам кое-что насчёт законов драматургии. Я не могу выскочить на сцену во время спектакля и крикнуть зрителям: «Эй, вы! Верьте мне! Конец света близок!» Мне нужно убедить их, что он приближается. А как я это сделаю, если меня самого вы пока не убедили?

Стоун. Это – довод!

Трент. Да, довод, совершенно верно. Ну ладно. Что я сейчас сделаю, так это… (допивает виски) отправлюсь домой. (Ставит стакан.) И дам вам время поразмыслить над всем этим. Спасибо за гостеприимство. Не провожайте.

Стоун. Трент! Боже мой, неужели вы не понимаете? Если бы я мог сказать вам, откуда я знаю о приближении конца света, ну что бы тогда мешало мне рассказать об этом и всем остальным? Да и к чему мне тогда пьеса? Ни к чему.

Трент. Уж не хотите ли вы сказать, что жертвуете судьбой планеты ради пьесы?

Стоун. Нет, сэр! Говорю вам всё, что могу! Я поставлен в такое положение.

Трент. Кем, чем?

Стоун. Характером информации, которой обладаю. Сам её характер обрекает меня на молчание. Теперь понятно, на что я намекаю?

Трент. Абсолютно нет. Это потому, что я тупой, на редкость тупой. Всегда таким был, таким и буду. Это своего рода проклятие. Счастливо оставаться.

Стоун. Я заплачу сверх того!

Трент. А что мне делать с деньгами? Наступит срок, я не выдам ни строки, вы начнёте отсуживать всё, что у меня есть, и я стану ещё беднее, чем был. Нет уж. Ясненько? Вы наистраннейший продюсер из тех, кого я знаю. До конца жизни буду благословлять эти минуты, я навечно отчеканил ваш образ в памяти и в сердце, не забыть мне их, эти минуты, ни за что, ни в коем случае, и за это я говорю вам спасибо. Да благословит вас господь. И прощайте.

Стоун. Трент! (Бросается, загораживая ему путь.) Судьба мира – в ваших руках!

Трент. Неужели? А пошли вы… знаете куда… Мне наплевать! Пусть взрывается!

Стоун. Вот такое-то отношение, сэр, нас и угробит.

Трент. Стоун, выслушайте меня. И потом я уйду. Насколько я понимаю, здесь возможны лишь два варианта. В первом случае ответственность лежит на вас, потому что вы всё это выдумали. Во втором – снова на вас, поскольку вы ничего не выдумали, но отказываетесь говорить! И в том и в другом случае – прощайте.

Стоун. Нет! Прошу вас, не уходите. Взгляните, сэр, я на коленях! Будущие поколения на коленях!

Трент. Всё, что я вижу – это вас.

Стоун. Это потому, что вы близоруки. Не видите дальше сегодняшнего дня!

Трент. Эй, постойте… Наконец-то я понял. Знаете, в чём проблема? Я не тот писатель, какой вам нужен! С подходящим вам человеком эта пьеса пойдёт как по маслу! Прямо сейчас звоните моему литературному агенту: она пришлёт другого. А потом – бац! – и поехало. Может, даже и я вложу какие-то деньги в это дельце, кто знает? А вдруг вы действительно напали на нечто горяченькое…

Стоун. Но вы, сэр, как раз тот писатель, какой мне нужен.

Трент. Неужели? А я думал – счастливая случайность! Почему именно я – тот, кто вам нужен?

Стоун. Не могу вам сказать.

Трент. Если вы сию же секунду не выпустите меня вот в эту дверь, я устрою у вас на глазах, в этой вот комнате такой Апокалипсис…

Стоун достаёт револьвер.

О господи!..

Стоун. А теперь предлагаю вам сесть вон там.

Трент. Помогите!

Стоун. На этом этаже живу я один.

Трент. Чарльз!

Стоун. Чарльз работает на меня. Он привык к моему характеру. Прошу вас, сэр, сядьте, сейчас не до шуток. Моя жизнь в опасности и – хотите вы того или нет – ваша тоже.

Трент решается сесть.

Значит, так. Когда я кончу говорить и вы всё-таки пожелаете отказаться от моего предложения – вольному воля. Более того, можете оставить себе деньги, которые я вам уже заплатил. Что вы на это скажете, сэр? Справедливо или нет?

Трент. Это… вроде вполне справедливо.

Стоун. Тогда, с вашего разрешения, я убираю этот чудовищный инструмент. (Речь – о револьвере.)

Трент. О да. Пожалуйста.

Стоун. Я заметил, что у револьверов тоже есть характер. Поразительные создания! Вот этот я зову Фред.

Трент. Фред! Славное имечко для револьвера.

Стоун. Да. Мужественное. У револьверов должны быть простые, мужественные имена. Можно попасть в беду, если не найдёшь добротного мужественного имени для своего оружия. Ну, а скажем – Дональд. Что за жуткое имя для револьвера?

Трент. Да-да, понимаю. Револьвер не стал бы уважать вас, если бы вы окрестили его Дональдом.

Стоун. Именно! Такой может обратиться против вас и убить! В любой момент. А у вас был когда-нибудь револьвер?

Трент. Нет. (После паузы.) Правда, как-то у меня был пугач.

Стоун. И как вы его назвали?

Трент. …Джим.

Стоун. Джим! Неплохое имя для пугача…

Трент. Знаете, я подумал… вы бы не очень возражали, если бы я попросил своего литературного агента подъехать сюда?

Стоун. Нет никакой нужды, сэр. Мы мигом закруглимся.

Трент. О'кей.

Стоун. Но встретимся потом.

Трент. В следующий раз я, пожалуй, запишу нашу беседу на магнитофон.

Стоун. Если вам это поможет.

Трент. Знаете, всех интересует, каково это – писать пьесы. Такую вещь сложно объяснить.

Стоун. Конечно. Нет проблемы – записывайте на магнитофон. Ну, а теперь займёмся нашей катастрофой.

Трент. Катастрофой! Давайте. Глобальной катастрофой!

Стоун. Разберёмся в этом деле.

Трент. Разберёмся.

Стоун. Скажите мне, сэр, что общего у этих десяти стран: Индии, Египта, Ирака, Аргентины, Израиля, Японии, Южной Кореи, Южной Африки, Ливии, Бразилии.

Трент. Понятия не имею.

Стоун. Через десять лет, сэр, каждая из этих стран будет обладать ядерной бомбой.

Трент. Неужели!

Стоун. Да, сэр.

Трент. И с вашей точки зрения это значит, что мы обречены.

Стоун. Нет сэр. Зависимость не так пряма. Это лишь та глина, из которой лепится, формируется, создаётся наша обречённость.

Трент. Вы говорите об обречённости, будто это произведение искусства!

Стоун. Именно так! Для меня в этом и заключена какая-то частица её ужаса… и соблазна. (Улыбается.)

Трент откидывается на спинку стула и разглядывает Стоуна с новым интересом.

Скажите мне, сэр. Что вы знаете о ядерном оружии?

Трент(всё ещё потрясённый оборотом, какой приняла беседа). То, что знает большинство из нас.

Стоун. Иначе говоря – не так уж много.

Трент. Я бы сказал, наоборот. Довольно много.

Стоун. Знаете, что оно вредно для здоровья, так, что ли?

Трент. Да.

Стоун(с теплотой). Ну что ж, неплохо для начала. (После паузы.) Причина, заставляющая меня думать, что конец света приближается, имеет отношение к некой… информации. Я наткнулся на неё год назад. Не скажу, как. Во всяком случае, не сейчас… Эта информация, на первый взгляд, настолько невероятна, что раскрой я её вам просто так – вы бы ни за что не поверили, как в первый момент не поверил и я сам. И в какой-то степени всё ещё не верю, не могу! Хотя знаю наверняка – это правда. Понимаете, в чём дилемма? Если я расскажу вам то, что знаю, вы решите: Стоун с ума сошёл – и уйдёте. Конец замысла, конец надежд. С другой стороны, если вы всё-таки поверите в мой рассказ, тогда мне остаётся лишь заключить, что если кто-то и на самом деле сошёл с ума, так это – вы. Что же мне делать? Ответ очевиден. То, что я узнал сам, вам придётся узнать тоже самостоятельно… Каким образом? Доверяясь собственной интуиции, сэр.

Трент. Моя интуиция подсказывает: беги отсюда!

Стоун. Разумеется. Чтобы спасти себя от ужаса, о котором вы ещё не имеете представления. Отчего вы поглядываете на окно, сэр? Это не выход.

Трент. А при чём тут пьеса?

Стоун. В самом деле, при чём?!.. Потому что театр, сэр, – единственная муза, которая в равной степени затрагивает и душу и интеллект. А если мы хотим выжить, необходимо и то и другое.

Молчание.

Трент. А я тут при чём?

Стоун. Я уже предупредил, сэр, что не могу вам этого сказать.

Трент. Почему не можете?

Стоун. Потому что сейчас, сэр, ваша сила – в неосведомлённости.

Молчание.

Трент. Простите, сэр, но я так работать не могу. Мне нужно знать.

Стоун рассматривает его изучающим взглядом. Колеблется: сказать или нет. Не промолвив ни слова, отворачивается.

Ладно. Я возьмусь за работу. Идёт? Но только если скажете, что же в моих пьесах заставило вас подумать, что именно я гожусь для этого дела. Как – справедливо или нет?

Стоун. Справедливо, сэр, весьма справедливо и даже очень. (После паузы.) Вообще-то я не видел ни одной вашей пьесы.

Трент, совершенно не подготовленный к такому ответу, устремляет взгляд в пространство.

Правда, меня заверили, что они очень хороши.

Трент. Стоун, да вы просто спятили!

Стоун. Отнюдь нет. Стал бы я заниматься всем этим в таком случае.

Трент. Но кто-то здесь… того… И, если не возражаете, я, пожалуй, покину вас, пока это не стряслось со мной! (Порывается уйти.)

Стоун(доставая револьвер). Извините, сэр, я возражаю.

Трент, увидев револьвер, останавливается.

Сэр, я в отчаянии. К тому же я игрок. Сделаю одну ставку… Скажу вам вот что. Мы с вами встречались.

Трент(ошеломлённо). Где?

Стоун. Не могу сказать.

Трент. О боже мой!

Стоун. Прошу вас, сэр! Прошу вас! Я вполне нормален. У меня веские причины вести себя с вами таким образом.

Трент. Не припомню, чтобы когда-либо я встречался с вами.

Стоун. А я вспомнил, как только пришёл к вам в тот вечер в офис. И не заметил ни малейшего намёка на то, что вы меня узнали.

Трент. Вы ожидали, что я вспомню?

Стоун. Уверенности не было.

Трент. На что же надеялись?

Стоун. Узнаете – не узнаете… Второе в данном случае предпочтительнее.

Трент. Имеете в виду мою неосведомлённость…

Стоун. Именно её, сэр, вашу неосведомлённость.

Трент. Не верю в эту сказку.

Стоун. Что ещё сказать вам, сэр: этот случай врезался мне в память. Уверен, со временем он вспомнится и вам.

Трент. Когда это произошло?

Стоун. Не могу вам этого сказать.

Трент. Это было недавно?

Стоун. «Недавно» – растяжимое понятие.

Трент. В последние пять лет?

Стоун. Сэр!

Трент. В последние пять лет?

Стоун. Нет, сэр!

Трент. Десять?

Стоун. Ближе к истине. Вот и всё, что я вам скажу, сэр. И не настаивайте.

Трент. Там были только мы с вами?

Стоун. Сэр! Прошу вас!

Трент. Там были только мы с вами?

Стоун. Нет, сэр. Ну, теперь всё?

Трент. Сколько человек там было?

Стоун. Не могу вспомнить. Не считал. Несколько. Много.

Трент. А что они делали?

Стоун. То же, что и я, сэр… Наблюдали.

Трент. Какого дьявола, о чём вы говорите?

Стоун. Сэр, не могу и не хочу больше рассказывать.

Трент. Хорошо. Отлично. Угадайте, куда я иду. (Направляется к двери.)

Стоун(наставляя на него револьвер). Сэр!

Трент. Оставляю вам право выбора. (Направляется к выходу.)

Стоун. Ну хорошо, сэр. Хорошо. Скажу вам только вот что…

Трент останавливается, возвращается.

Но только это… Чуть больше – и мой замысел рухнет. (После паузы.) Тот случай… убедил меня… что у вас тонкое понимание того, что есть зло.

Трент. У меня?

Стоун. Да, сэр. У вас.

Трент, потрясённый, задумывается.

Ещё одна деталь: вдруг ни с того, ни с сего меня потянуло на щедрость! Хочу предостеречь вас, сэр. Будьте осторожны: вообще-то говоря, я не совсем ваш союзник во всём этом.

Трент. О, потрясающе отрадная новость!

Стоун. А теперь, сэр, настал мой черёд вас покинуть. Чарльз вас проводит. Всего хорошего.

Трент поворачивается лицом к зрительному залу. Сцена погружается в темноту. Но небо за окном остаётся светлым. В тёмной комнате угадывается лишь неподвижный силуэт Стоуна.

Трент. Я взялся за работу… по двум причинам… (Достаёт пачку сигарет.) Первая, конечно, – это деньги: какой писатель откажется от такой сделки? (Достаёт сигарету.) Другая, конечно, – это любопытство. (Зажигает сигарету. Его рука дрожит.)

Тем временем за окном светлеет. Трент постепенно погружается в темноту. На фоне ярко сияющего неба виден лишь его силуэт. Трент дымит сигаретой, её огонёк мерцает, как глаз. Затем – полное затемнение.

Музыка: медленный блюз, каким обычно сопровождают телесериалы про бывалых детективов. Это – музыкальная тема Трента. Она продолжается в то время, как…

Высвечивается замызганный гостиничный номер. Трент сидит в обшарпанном кресле с сигаретой в зубах. Справа от него окно, из которого видна красная неоновая вывеска, вспыхивающая на той стороне улицы. Другой источник света, кроме вывески, – лампа у окна. На столике рядом с Трентом бутылка виски, наполненный до половины стакан, пачка сигарет, пепельница, заваленная окурками.

Трент. По правде говоря, я и представления не имел, что подразумевал Стоун, когда сказал, будто я понимаю, что есть зло. Насколько я себя знал, я был славным парнем, этаким котёночком. Милейшим из милейших. Какого дьявола, что же он имел в виду? (Смотрит на часы. Затягивается.)

Продолжает звучать тема Трента.

Что же до нашей встречи в прошлом? Ни намёка, ни малейшего намёка… Поскольку такого человека нелегко забыть, вероятность того, что Стоун лжёт, с каждым днём возрастает. (После паузы.) Нельзя сказать, чтобы я не заметил кое-какие довольно странные вещи, которые творятся вокруг, – вы понимаете меня! Нет-нет, совсем наоборот… У меня раскрылись глаза на многое. Не помню уж, когда я находился в таком подавленном состоянии! (Тянется за бутылкой.) К тому же я никогда не зарабатывал столько денег. (Наливает.) Возможно, что без денег я был бы в ещё большей депрессии… Вообще-то это неправда. Не будь таких денег, я бы давно бросил это дело. (Поднимает стакан будто для тоста.) Гудбай, Стоун. (Выпивает.)

Тихий стук в дверь.

(Настораживается. Про себя.) Уверен, это не Стелла. У Стеллы есть ключ. (Прислушивается.)

Тишина.

По моей просьбе она прилетела сюда из Нью-Йорка. Минут двадцать назад перешла улицу, чтобы проверить, есть ли кто в фойе этого двухэтажного блошиного гнезда, именуемого мотелем «Сансет». Здесь я должен встретиться с человеком, называющим себя Глубокое Горло.

Снова стук.

(Осторожно поднимается и быстро подходит к окну. Смотрит сквозь приоткрытые пластинки венецианских жалюзи.) Отсюда просматривается фойе… Никаких признаков Стеллы.

Голос(приглушённый, за дверью). Мистер Трент?

Трент выключает лампу. В номере теперь темно. Лишь вспыхивает неоновая вывеска. Стук повторяется.

Мистер Трент?

Трент. Дверь открыта.

Дверь открывается. В освещённом проёме возникает силуэт человека.

Человек в дверях. Мистер Трент?

Трент. Не двигайтесь с места.

Человек в дверях. Мистер Трент, вас специально инструктировали, чтобы вы явились сюда один. Вместо этого вы направили своего агента прочесать нашу гостиницу. Это нарушение условий поставило под угрозу человека, который хочет установить контакт с вами, человека, который и так рисковал слишком многим. Разумеется, место встречи необходимо теперь изменить. Ещё одно нарушение – и встреча не состоится вообще. Мы зайдём за вами, как только будем готовы. Когда всё кончится, вашу приятельницу вернут. (Уходит, закрывая за собой дверь.)

Музыка – тема Трента. Трент освещён таинственными бликами красного неона, проникающими сквозь жалюзи. Достаёт сигарету, закуривает. Музыка продолжается.

Свет – на Одри Вуд в другой части сцены. Трента по-прежнему можно различить в тусклом красноватом свечении.

Одри(к зрителям). Майкл пытался выпутаться из этой истории… Это случилось примерно месяц спустя после того, как он начал своё расследование. Я была дома, просматривала рукописи, когда зазвонил телефон. Было два часа утра. Звонила Стелла, секретарь Майкла. Она говорила шёпотом – сказала, что не хочет, чтобы Майкл её слышал. Попросила разрешения прийти, сказала, дело срочное. Я ответила ей, чтобы приходила немедленно.

Свет на Стелле.

Стелла(к зрителям). Инструкции Майкл дал простые: достать ему все книги и статьи за последние годы на тему о ядерном оружии. Через неделю его стол походил на Гималаи.

Трент(к залу). Стоун посоветовал мне продвигаться вперёд последовательно, не так ли? Что я и сделал.

Одри(Стелле). И он работает?

Стелла. День и ночь.

Одри. Так в чём же проблема, дорогая моя?

Стелла. Ну, как бы это сказать… Он… стонет.

Одри. Стонет?

Стелла кивает. Затем издаёт стон. Одри ошеломлённо смотрит на неё.

Трент(к зрителям). Вообще-то я не знал, что издаю этот жуткий звук. Думал, просто читаю про себя. Правда, я слышал этот звук, но думал, что он доносится из-за двери. Даже собирался пожаловаться хозяину дома, выговорить ему, что не дают мне сосредоточиться.

Одри. Тут что-то неладно, дорогая моя. Я позвоню ему утром.

Трент(к зрителям). Что она и сделала. Задала мне такую взбучку!

Одри. Сказала, что, по моим понятиям, профессионалы, настоящие профессионалы не просиживают ночи напролёт, издавая стоны. Они берут себя в руки и делают своё дело! Он обещал больше не стонать.

Трент. Как я этого добился? Держал то, что читал, в правой руке, а левой зажимал рот.

Стелла. Примерно через неделю после того, как снова воцарилась тишина, как-то рано утром мне позвонила Энн. Это жена Майкла, очаровательное создание, я бы рассказала вам о ней много чего, да Майкл не хочет втягивать свою семью в эту историю. Как бы то ни было, она спросила: «Что такое, чёрт возьми, случилось с Майклом?»

Одри. По-видимому, он начал стонать уже во сне. Я снова позвонила ему.

Трент. Сказал ей, чтобы не беспокоилась, я знаю, в чём проблема. Попросил её устроить встречу со Стоуном, желательно в её офисе, чтобы она тоже могла присутствовать. Честно говоря, я просто не хотел оставаться наедине с этим типом, когда он узнает плохие новости.

Свет на Стоуне в офисе Одри. Он в ярости уставился на Трента.

Стоун. Ну-с, сэр, могу лишь сказать, что я, должно быть, ошибся в вас… Совершил очень серьёзную ошибку.

Одри(к Стоуну). Не будем впадать в панику. Уверена, мы сможем всё утрясти. (Тренту, с материнской теплотой.) Мистер Стоун был очень щедр, миленький. Не кажется ли тебе, что ты мог бы уделить ему чуть-чуть больше времени?

Трент. Я не могу делать пьесу. Никому не под силу написать пьесу на этом материале. Он не поддаётся описанию.

Одри. Миленький, мы знаем, что замысел непрост. (Стоуну, мягко.) По-моему, эти изыскания плохо на него действуют.

Трент. Плохо на меня действуют?

Одри(отводит Трента в сторону. Вполголоса). Дорогой мой, если ты не вручишь этому милому джентльмену черновик пьесы – совсем не обязательно хороший черновик, ты же понимаешь, просто какой-нибудь черновик, – думаю, этот человек может не только уничтожить тебя в финансовом отношении, но и, возможно, организовать твоё убийство. Такое вот у меня ощущение. Никогда не встречала таких продюсеров. А теперь – чётко: в чём, собственно, проблема? Разложи, пожалуйста, по полочкам. Когда говоришь, многое проясняется. (Стоуну.) Мы подбираемся к сути.

Трент(с нескрываемой болью). Я натолкнулся на такие вещи… Не ожидал ничего подобного.

Одри. В этом и заключается расследование, миленький.

Стоун. Кажется, это пустая трата времени. Совершенно очевидно, у мистера Трента не тот темперамент, чтобы совладать с серьёзным материалом.

Трент. Послушайте, драматурги тоже кое-что знают. В частности, из чего можно сделать пьесу! Из этого материала – нельзя!

Одри. Ничего более глупого я от тебя не слышала, миленький, – пьесу можно сделать из чего угодно. Нужно просто сообразить, как за неё взяться. (Стоуну.) Никогда его таким не видела. Нет, в самом деле. И вместе с тем что-то говорит мне: нас не так уж многое разделяет.

Стоун. Мадам, называя это единством взглядов, вы явно принимаете меня за простачка.

Гонг.

Трент. Послушайте… В каждой пьесе есть главный герой. И этот главный герой не просто чего-то желает – он страстно нуждается в чём-то, и эта страсть так сильна, что если он её не удовлетворит, то умрёт… не обязательно физически, может быть, эмоционально, духовно, понимаете? Что касается зрителей, то для того, чтобы им понравился главный герой… Я имею в виду, чтобы по-настоящему полюбить его, им недостаточно понять, чего он хочет, они должны поверить, что его цель стоит того, чтобы к ней стремиться, ради неё рисковать жизнью. Они должны понимать всё это и содрогаться при мысли, что произойдёт, если он потерпит неудачу. В сущности, с точки зрения драматургии, чем страшнее участь героя, тем лучше. Однако! Однако! До определённой степени. И в этом проблема. В данном случае. С этим конкретным материалом. Последствия неудачи здесь настолько за пределами нашего воображения, настолько далеки от того, что мы когда-либо испытывали или, я бы сказал даже, переживали в сновидениях, что зрители не смогли бы ни за что поверить, до конца поверить в то, что они видят на сцене. Они были бы вынуждены воспринимать спектакль, в лучшем случае, как какую-то сказку или метафору, а это совсем не то, что я хочу создать. Не то, чего вы ждёте от меня. Писатель стремится рассказать о чём-то, что имеет большое значение, о том, на что делаются крупные ставки. Здесь же ставки… слишком высоки. Настолько высоки, что их не осознать. Всё будет выглядеть как сплошная ложь. Как я могу заставить зрителей поверить в то, во что сам не верю?

Одри. Миленький, может быть, если бы ты посидел над этим подольше…

Трент. Не могу больше про это читать! Не хочу больше про это читать! «Непосредственные и долгосрочные последствия применения термоядерного оружия» – это не то, что бы мне хотелось читать по ночам! Я до смерти напугал всю мою семью! Завидев меня, мой сын в ужасе бросается прочь! Знаете почему? Потому что я превратился в сентиментальную тряпку! Вижу, как сын идёт ко мне, и начинаю рыдать! Вижу, как он играет на газоне с собаками, и опять плачу! Не хочу, чтобы мне приходилось думать об этом каждый день! Что же это за люди, которые могут думать об этом каждый день?.. (И вдруг.) Я буду работать над пьесой.

Одри. Что?

Трент. Я знаю, что мне делать!.. Буду работать над пьесой. Могу работать над ней. Знаю, что делать!

Одри смотрит на него с изумлением. Стоун улыбается. Вся сцена постепенно погружается в темноту. Освещён только Трент.

(К зрителям.) Через Стоуна я договорился встретиться кое с кем, кто занимается этими проблемами… Выводы тех, с кем я просил о встрече, казалось мне, идут вразрез со здравым смыслом. Во всяком случае, за это можно было зацепиться. Там, где тайна, – там по крайней мере есть и завязка пьесы. Как бы то ни было, бо́льшим я не располагал. Стоун считал, что я на верном пути.

На сцену «выезжает» библиотека в доме генерала Уилмера в штате Вирджиния. Стеллажи с книгами рисованные – рассчитаны на обман зрения. Огонь, полыхающий в камине, – подсвеченная электролампой красная ткань, на которую дует вентилятор. Над камином висит картина. Бо́льшая её часть в тени, видна лишь узкая полоска вдоль нижнего обреза. Те, кто хорошо знаком с живописью, могут узнать работу Эшера. Обрамляя камин с обеих сторон, стоят два красных кожаных кресла. Когда мы впервые видим комнату, генерал сидит в одном из них, покуривая трубку. Через окно в глубине комнаты открывается вид на усадьбу. Осень. Деревья пожелтели. Вечереет. Перед окном – письменный стол генерала. На столе – селектор.

Трент. Я назову его генералом Уилмером. Он был одним из главных советников президента по ядерной политике. У него – учёная степень в области физики.

Камин горит. За окном смеркается.

Его дом находился в Вирджинии, примерно в часе езды от Вашингтона.

Генерал раскуривает трубку.

Обычно он работал в Пентагоне. Но в тот день была суббота. Прекрасный осенний вечер.

Генерал Уилмер. Итак, вы хотите написать пьесу про… это.

Трент. Да, хотел бы.

Генерал Уилмер. Что-то вроде того антиядерного фильма «Доктор Стрейнджлав»?

Трент. Нет, не думаю.

Генерал Уилмер. И правильно, потому что сценарий «Доктора Стрейнджлава» имеет смысл только в том случае, если безоговорочно квалифицировать ядерное оружие как оружие, которое приведёт к концу света, а никто его так не рассматривает. Спасать себя, угрожая уничтожением самого себя, – верх нелепости.

Трент. Как будто так.

Молчание.

Генерал Уилмер. Ну и что же, у вас есть сюжет?

Трент. Видите ли… боюсь, что нет.

Генерал Уилмер. Разве пьесам не нужны сюжеты?

Трент. Как вам сказать… Надеюсь подыскать какую-нибудь интригу. Это одна из причин, почему я приехал в Вашингтон.

Генерал Уилмер(его трубка не раскуривается; он изучает, почему). Надеюсь, когда вы говорите об интриге – вы не подразумеваете заговор?

Трент. Нет-нет. Интрига в смысле двигателя всей пьесы. То, что заставляет вас задаваться вопросом: что же произойдёт дальше? Такая вот штука.