Текст книги "Непреходящее"

Автор книги: Артур Лазарев

 
В ночи город станет тише —
уснёт, темнотой объят…
Мы встретим рассвет на крыше,
как тысячу лет назад.
 
 
Мы будем, дойдя до края,
смотреть на огни в домах.
И пусть высота пугает,
нам станет неведом страх.
 
 
Лишь только заря лучами
земле передаст привет,
мы будем болтать ногами,
усевшись на парапет.
 
 
Как ангелы или боги,
парящие над землёй,
всему подведём итоги
и всё разрешим с тобой.
 
 
А после вернёмся к этим,
что ищут внизу себя,
чтоб где-то на белом свете
опять всё начать с нуля.
 

Снег

 
Посмотри свысока
на глубинный народ.
Стиснув зубы, века
он плетётся вперёд.
Его ноша легка,
но он еле идёт.
 
 
От извечных снегов
до субтропиков он
прославляет волков,
презирает закон.
Он меняться готов,
но считает ворон.
 
 
А его пастухи
далеки от забот.
Вроде все от сохи,
но соха их гнетёт.
Льют ведро чепухи
под шуршанье банкнот:
 
 
«Нам ещё подождать,
нам сейчас не о том,
отсырела печать,
может как-то потом…
 
 
Все соседи плохи,
Ганнибал у ворот!»
Посчитай их грехи —
это длительный счёт.
 
 
Так и тащится вдаль
недоделанный Рим
через боль и печаль,
и без веры к чужим.
«Коль и наших не жаль,
то чужих победим».
 
 
Посмотри свысока
на глубинный народ.
Стиснув зубы, века
он плетётся вперёд.
Его цель далека
и всё ближе исход.
 

 
Средь нищеты и вырождения,
где грех умножен отрицанием,
предотврати своё падение
хотя бы временным молчанием,
 
 
хотя бы временной иронией
(твоим единственным оружием)
и пусть вокруг царит агония —
смотри на это с равнодушием.
 
 
Здесь нет ни бога, ни отечества,
здесь царство лжи и лицемерия.
Здесь раболепие с младенчества
взрастило целую империю.
 
 
И в силу собственной ущербности,
плюс безысходности и трусости —
на протяжении всей вечности
здесь славят собственные глупости.
 
 
Не потребляй все эти гадости,
забудь все лживые пророчества.
Смотри на мир глазами радости,
а это значит – одиночества.
 
 
Не жди чужого пробуждения,
вооружись моим напутствием.
Предотврати своё падение
хотя бы временным отсутствием.
 

 
– Совсем темно… Но то не до утра,
а просто тьма сейчас сильнее света.
Сказал старик, и отблески костра
в его глазах лишь подтвердили это.
 
 
Внутри зрачков, сражённых слепотой,
застыла боль обиды, всё былое…
Он много лет боролся с темнотой:
и со своею личной, и с мирскою.
 
 
Писал статьи и книги, вёл дневник,
в котором предрекал все неудачи.
Теперь же это был слепой старик,
но многое он видел лучше зрячих.
 
 
Вот и сейчас в полночной тишине,
пока огонь пылал неутомимо,
он видел пламя в тлеющей стране,
хотя страна не видела и дыма.
 
 
– А, может быть, и правда всё пустяк,
и нет причин плеваться на всё это?
И ничего, что пляшут на костях
придворные шуты, певцы, поэты?
 
 
Что царь безумен, что убог народ,
что старики остались без прокорма,
что ненависть крепчает каждый год,
и это принимается как норма?
 
 
А, может быть, пора ковать мечи,
бить в купола из золочёной меди?
Молиться перед пламенем свечи
о скорой и решительной победе?
 
 
Седлать коней и мчаться на закат,
предать огню лукавые столицы…
Но кто там перед нами виноват?
Мы сами все как есть самоубийцы.
 
 
Открой глаза, и та же темнота —
что и была – окажется повсюду.
Начать бы снова с чистого листа,
но и тогда не стоит верить в чудо.
 
 
Здесь всё уже давно предрешено,
самой вселенной, богом, мирозданьем,
ведь тот, кто ищет, тот находит дно,
пусть даже и находит с опозданьем.
 
 
Пришла, сынок, поганая пора.
Увы, не все дотянут до рассвета.
…Так говорил отец мне у костра,
но я и сам давно увидел это.
 

 
Утро. Очередь за квасом
от столовой до собеса.
Время для народной массы
пошуметь по интересам.
 
 
«Мишка? Ясен пень – виновен!
Рядом с ним одни пижоны!»
«Из каких бездушных брёвен
получаются все жёны?»
 
 
«Вот про жён ты очень прав,
у моей суровый нрав».
 
 
«Маргарита (та, что Тэтчер)
снова нашим ставит вилку».
«Ничего, наступит вечер,
наскребём и на бутылку».
 
 
«Англичанка вечно гадит,
всё неймётся этой стерве!»
«Потеснитесь Христа ради!
Что за жизнь, сплошные нервы».
 
 
«Сила есть, а правды нету,
хочется завыть белугой».
«Я купил вчера газету,
пишут, Сталин был зверюгой».
 
 
«Ладно, Сталина не трожь!
Замечательный был вождь».
 
 
«Что в Чернобыле? Всё тихо?»
«Я там был на дне колодца…»
«Не буди, Степаныч, лихо,
не дай бог, оно вернётся».
 
 
«С этой властью всем кирдык,
завели страну в тупик».
 
 
«Раньше и футбол, и космос —
были первыми из первых».
«Ты потише сделай голос,
кто голосовал за левых?»
 
 
«Ну, а где альтернатива?
Весь народ на грани срыва».
 
 
«Подскажите, вы за пивом?»
«Мы за квасом, пива нету».
«Рядом с кооперативом
по дешёвке сигареты.
 
 
Ява стоит полрубля».
«Значит сходим опосля».
 
 
«Отовсюду нас погнали,
костерят по всей планете».
«Ничего, вернётся Сталин,
нам за всё они ответят:
 
 
и хохлы, и прибалтийцы,
и пиндосы, и сирийцы».
«А сирийцы тут при чём?»
«Ладно, с ними подождём».
 
 
«Это правда, Боинг сбили
наши где-то на востоке?»
«Чёрт их знает. Или-или.
Если да, то я в восторге.
 
 
Нечего им там летать,
сбить их всех, ядрёна-мать!»
 
 
«Всех не надо, это слишком.
Впрочем, можно для порядку…»
«Зря вы так, вчера вот Мишка
распинался про разрядку.
 
 
Перестройка, все дела…»
«Чёрт с ним. Ленка родила».
 
 
«Что там нового в Афгане?
Не сдались ещё засранцы?»
«Говорят во вражьем стане
вновь шуршат американцы.
 
 
Поставляют бородатым
и винтовки, и гранаты».
 
 
«Вон, попы теперь повсюду,
кто им платит за рекламу?»
«Тут и сам поверишь в чудо,
и в Христа, и в его маму».
 
 
«Я не верю ни во что,
мне бы новое пальто…»
 
 
«Будет день, и будет пища.
Не сгущайте лучше краски».
«Ты и жил и сдохнешь нищим,
а всё веришь в эти сказки».
 
 
«А кому сейчас легко?
Лишь Горбатому и K°!»
 
 
«Что за шум и нету драки?
Ну-ка дайте мне дорогу!»
«Что за люди? Как собаки,
как собаки вы, ей богу!»
 
 
«Ну-ка быстро рот закрой!
Мы святой народ-герой».
 
 
«Похмелись иди сначала,
тоже мне, святая Русь».
«Сволочь, я тебя узнала».
«Денег дашь, я похмелюсь».
 
 
«Эх, товарищи, обидно…
Чёрно-белая страна…»
«Либерала сразу видно.
Эй, гоните его на…»
 
 
«Сам иди отсюда, мразь.
В КГБ служил вчерась?»
 
 
«Мне погоны видно сразу,
между нас вбивают клин».
«У тебя фингал под глазом,
захотел ещё один?»
 
 
«Всюду эти коммуняки,
из-за них страна и мрёт».
«Что за шум и нету драки?
А хотя уже идёт…»
 
 
«Люди есть, но нет народа».
«А на кой тебе свобода?
Мы отечеству верны,
лишь бы не было войны».
 

* * *

 
Тридцать лет прошло уже…
Не такая уж и малость.
Шли вперёд, но оказалось —
мы на прежнем рубеже.
 
 
Вновь всё тот же Рубикон,
те же лица, разговоры.
То кричат: «Держите вора!»
То: «А кто если не он?»
 
 
Может скучно быть как все,
может это дар от бога:
видеть в чёрной полосе
и белёсого немного?
 
 
И роптать на целый мир,
и надеяться на небо,
поминая быль и небыль
в тесноте своих квартир…
 
 
«Здравствуй, очередь моя.
Кто за вами? Можно я?»
 

 
Сквозь картонное небо,
сквозь грохот телег,
сквозь разбитый оконный проём —
тихо падает снег,
тихо падает снег,
заставляя забыть обо всём.
 
 
…Обнуляя реальность,
как шут из дворца,
обрывая последнюю нить…
Я не помню отца,
я не помню отца,
но сугробы уже не забыть.
 
 
Чьи-то чёрные сани
скрипят во дворе,
там гуляют холопы Орды.
На живом серебре,
на живом серебре
они вновь оставляют следы.
 
 
Сквозь парадные толпы,
сквозь времени бег,
сквозь гуляющий по миру дым —
тихо падает снег,
тихо падает снег,
и мы падаем следом за ним.
 

Res Publica

 
Ну, здравствуй, Цезарь. Жив ли ты ещё?
Вот мне уже немногое осталось,
я вряд ли дотяну и до утра.
Мой долг перед богами возвращён,
и этому виной не столько старость,
как всё, что видел я позавчера.
 
 
Позавчера закончилась война,
закончилась плачевно и бесславно,
и в этом мой, конечно же, просчёт…
Пока вокруг покой и тишина,
я попытаюсь рассказать о главном.
Надеюсь, что моё письмо дойдёт.
 
 
К июньским нонам отдал я приказ
своим войскам готовиться к походу,
а к идам мы пересекли Евфрат.
Враг не особо беспокоил нас,
и мы ругались больше на погоду —
жара была сильней во много крат,
чем в наших землях в это время года.
 
 
Примерно там нам встретился Абгар,
князь Осроены и союзник Рима.
Он вызвался вести нас по пескам.
Наверное, я просто слишком стар,
а старость и война несовместимы,
но я поверил всем его речам.
 
 
Он нас привёл в безлюдные места,
где не было ни зелени, ни влаги,
мы долго нарезали там круги…
Палило солнце. Зной и духота
лишали наших воинов отваги,
а вскоре появились и враги.
 
 
Сначала я подумал, грянул гром,
но это были сотни барабанов —
так варвары свой возбуждали пыл.
Парфяне были не сильны числом,
но стрел имели много и колчанов…
Я все когорты конными прикрыл
 
 
и двинул легионы на врагов,
но тут же проявилась наша слабость,
а именно – нехватка лошадей.
Нас стали обходить со всех боков,
плюс о себе напомнила усталость
от жажды и жары последних дней.
 
 
Мы отразили первый их удар,
когда тяжёлой конницей своею
они пытались проломить наш строй.
Но тут на тыл обрушился Абгар,
и до сих пор я сильно сожалею,
что не убил его своей рукой.
 
 
Отбив тылы, мы двинулись вперёд,
стремясь решить всё дело в авангарде
и предопределить исход войны.
Ещё не зная, что нас дальше ждёт,
мы шли на копья в бешенном азарте,
но вскоре были все окружены.
 
 
Полился дождь из их тяжёлых стрел,
что пробивали всякую преграду,
и тяжко было нам под тем дождём.
Наш строй тогда заметно поредел…
Не в силах больше сдерживать досаду,
и понимая – все мы так умрём —
 
 
я вызвал сына, дав ему приказ
прорвать кольцо врагов любой ценою.
И вот, два легиона взяв с собой,
он сделал это, но, спасая нас,
себя не спас и пал на поле боя,
чужим мечам предпочитая свой.
Героем умер юный Публий Красс…
 
 
…Мы отбивались вплоть до темноты,
а после было время отступленья —
все молча шли по гордости своей.
Мне не забыть пробитые щиты
и слёзы тех, кто во своё спасенье
бросал во тьме израненных друзей.
 
 
Мы растеряли многих в том пути,
и всё же боги вывели нас в Карры,
где мы смогли чуть-чуть передохнуть.
Но долго ли пребудешь взаперти
там, где пусты колодцы и амбары?
И снова был опасный долгий путь,
 
 
и снова было множество потерь;
нас предал Кассий, многие легаты,
трибуны – все бежали кто куда.
Спасутся ли такой ценой теперь?
Они – позор народа и сената.
Не доверяй им, Цезарь, никогда.
 
 
…Сейчас же, друг мой, я пишу тебе
с холма, что скоро будет в окруженье,
в последнем, полагаю, для всех нас.
Теперь ты знаешь о моей судьбе,
в твоей же пусть не будет поражений.
Будь счастлив, Цезарь.
…Император Красс.
 

 
Филипп – Кезону. Из Александрии.
Привет, я слышал ты сейчас в Эфесе?
Опять нашёл себя в кулинарии
и знаешь толк в любом деликатесе?
 
 
Отрадно мне, что после Митридата
и в тех краях настало время Рима…
Но это время требует расплаты
и с нас за всё берёт неумолимо.
 
 
Пока ты там отращиваешь брюхо,
великий ужас пал на государство:
с войною спелись голод и разруха,
венчает же всё это – святотатство.
 
 
Убит Помпей. Бесславно и жестоко
окончен путь достойнейшего мужа,
что волею богов и злого рока
в последний час стал родине не нужен.
 
 
Я был с ним рядом с самого начала
и до конца, нисколько не жалея.
Мы вместе шли от Рима до Фарсала
и от Фарсала к землям Птолемея.
 
 
Всё дело в том, что после пораженья
Помпей и думать не желал про сдачу.
Он верил, что ещё одно сраженье
вернёт нам всем ушедшую удачу.
 
 
А кто не верил? Ведь Помпею Магну
и не такое в прошлом покорялось!
Но словно конь, что истощён и загнан
наш старый друг почувствовал усталость.
 
 
Не в силах своего принять решенья
он день и ночь выслушивал советы,
причём какие! Я был в изумленье.
Союз с Арсаком! Не смешно ли это?
 
 
Хвала богам, что от парфянской силы
ума хватило отказаться Гнею,
но он лишь выбрал сам себе могилу,
когда себя доверил Птолемею.
 
 
…Мы плыли морем многими судами
в ту неизвестность, что вдали синела.
Сенаторы и жёны были с нами,
а также те, кто верил в наше дело.
 
 
Помпей бы грустен более, чем прежде,
смотрел на море мрачно и тревожно.
Как никогда он рисковал в надежде
спасти в итоге всё, что ещё можно.
 
 
И вот вдали тот берег замаячил,
сулящий нам тревогу и безвестность.
Я мысленно желал всем нам удачи,
но верил ли в египетскую честность?
 
 
Затем, солдат увидев на причале,
я утвердился в их коварной цели,
но было поздно, нас уже встречали,
и повернуть обратно мы не смели.
 
 
А между тем к нам прибыло посольство
на старой лодке: слуги и вельможи.
Помпей, не обозначив недовольства,
ступил к ним на борт, и я сделал то же.
 
 
Среди встречавших мы тогда узнали
двух ветеранов Гнея, чью карьеру
смели долги, и чтоб не жить в опале,
они сменили родину и веру.
 
 
Что было ждать от этих негодяев,
что стали здесь презренными рабами?
Они, чтоб ублажить своих хозяев
вдруг на Помпея бросились с мечами.
 
 
А что Помпей? Лицом зарылся в тоге
и принял смерть, как давнюю подругу.
На этом всё и кончилось в итоге…
Лишь я свою последнюю услугу
 
 
не мог не оказать, и в тот же вечер
я хоронил Великого близ моря.
Темнело быстро и прохладный ветер
сушил глаза, намокшие от горя.
 
 
Какой-то путник подошёл и громко
сказал: «Не смей один всё это править!
Я с ним служил ещё почти ребёнком,
и для меня бессмертна эта память».
 
 
Он мне помог в последнем ритуале
и, глядя как огонь съедает тело,
мы, вскинув руки вверх, салютовали
Республике, что вдруг осиротела.
 
 
Вот так, Кезон, произошло всё это.
Что будет дальше? Знают только боги.
Пиши в ответ – я буду здесь до лета,
а после ты найдёшь меня в дороге.
 
 
Война, видать, проиграна, а значит
нам все теперь придётся очень плохо.
Прощай, мой друг, и пожелай удачи
тому, при ком закончилась эпоха.
 

 
Здравствуй, Аттик.
Похоже, всё было зря.
Мы ворчали на дождь, а случился град.
Над Республикой новая тень царя
и она шире прежней во много крат.
 
 
Этот мальчик (Октавий) не так уж прост.
Восхищён, врать не буду, его игрой…
Он решил дотянуться рукой до звёзд
и для этого встанет на нас с тобой.
 
 
Помнишь ли Катилину? Бои за Рим
шли в судах и сенате… Теперь, увы,
мы всё чаще бездействуем и молчим,
словно помыслы наши и то мертвы.
 
 
Где отчаянный Кассий? А Юний Брут?
Где тираноубийцы иных родов?
Говорю тебе, Аттик, нас всех сомнут,
если мы не продвинемся дальше слов.
 
 
Я встречался с Антонием, он был пьян,
впрочем, как и всегда на исходе дня.
Он смотрел в никуда словно твой баран
и хрипел, что опять предстоит резня.
 
 
Будто мало нам было минувших лет
в диктатуре сулланцев и прочих лиц!
Ты утешь меня, Аттик, ты дай совет,
как остаться собою среди убийц?
 
 
Я спасал их когда-то – от них самих,
и отцы их валялись в моих ногах…
Что наградою мне от времён былых?
Я отвечу тебе – только боль и страх.
 
 
Где же римская честь и великий долг?
Где сограждане в этот унылый час?
Я один, словно загнанный кем-то волк,
и всё чаще мне снится покойный Красс.
 
 
Он бредёт по пустыне среди песков,
ищет голову Публия. Слышен плач…
Из разрубленной шеи стекает кровь
на его императорский алый плащ.
 
 
Легионы его – целых восемь штук —
все лежат на песке, испустивши дух.
Груды римского мяса без ног и рук —
плата тысяч людей за гордыню двух.
 
 
Я кричу ему: «Марк, подожди, постой!»
Он плюёт в меня кровью, идёт во мрак…
Просыпаюсь, но призрак его со мной.
И в посмертии я его главный враг.
 
 
А ведь был ещё Цезарь, и был Помпей.
Тоже кончили плохо, с собой забрав
столько нобилей, да и простых людей…
И поди теперь выясни, кто был прав.
 
 
Ты прости меня, Аттик, за тон письма,
это, видимо, старость берёт нас в плен.
Я смертельно устал, я схожу с ума
и мне кажется – всё суета и тлен.
 
 
Может лучше и правда принять как есть
это время собак? И, лишившись сил,
позабыть свою гордость, былую честь,
и на форуме каяться в том, что жил?
 
 
Прославлять палачей, предавать родных,
извиваться как шлюха у чьих-то ног?
Я уже не смогу (пусть найдут других),
но противно мне, Аттик, что раньше мог…
 
 
Постарел… Но пускай я всё тот же трус,
и пускай ходят слухи, что я не тот,
я найду в себе мужество, я вернусь
в эту битву за правду и наш народ.
 
 
Пусть они знают все, кто попрал закон —
я и мёртвый продолжу являться к ним.
Моё имя по-прежнему Цицерон.
Я и есть Вечный Город.
Я – это Рим.
 

 
Интриги и сплетни, бравада и страх,
обыденный пафос в дежурных речах,
смирение бедных и глупость богатых…
Здесь нет невиновных и нет виноватых.
 
 
Республика, словно одна из старух
с Коровьего рынка, испустит свой дух
под звуки трубы и пустых разговоров
в тени наших статуй и грязных заборов.
 
 
Кто вспомнит о ней через тысячу лет?
Каким будет ею оставленный след?
Но разве она озабочена этим?
Скорее наследством, оставленным детям.
 
 
И в этом вся разница между тобой
и теми, кто горд своей жалкой судьбой.
В тебе есть желанье сравняться с богами
и целую вечность владеть над умами.
 
 
Ты понял, что правда не так уж важна,
что наша реальность горька и скудна.
Так стань же актёром и неповторимо
сыграй свою роль для величия Рима!
 
 
Почувствуй толпу, настроения масс,
как делали это Помпей или Красс.
К морали взывай по заветам Катонов
и чти соблюдение древних законов.
 
 
Свои легионы – засыпь серебром
и ими прикройся, как верным щитом,
а плебсу достаточно зрелищ и хлеба,
за это любого возносят до неба.
 
 
С сенатом учтивость поможет всегда,
но пусть будет вечной стальная узда,
что мною надета на эти отродья —
они понесут лишь ослабишь поводья.
 
 
Не верь никому, даже близким своим,
тебе же обязан поверить весь Рим.
Влюби в себя этот заносчивый город,
ты сможешь. И хоть ты ещё очень молод
 
 
пройди по оставленным мною следам,
закончи всё то, что не сделал я сам.
Стань первым на этом параде тщеславий.
Я верю в тебя, мой любимый Октавий.
 

 
Как призрак, заблудившийся во тьме,
я вновь не нахожу себе покоя.
Скорей бы окончание отбоя,
чтоб вместо многоточия в письме
поставить точку здесь, на поле боя…
 
 
Я вновь пишу тебе, Великий Гней,
хотя ты мёртв, а я не верю в души.
Но раз ты снова мой покой нарушил,
войдя в мой сон персоною своей,
то знай, что в этой битве я не струшу.
 
 
Я, впрочем, не был трусом никогда,
уж ты-то знаешь Кассия Лонгина.
Мы столько прошагали по чужбинам,
мы столькие спалили города…
Не ради статуй в центре Палатина,
 
 
но ради нашей чести мы с тобой
на край земли водили легионы.
Когда менялись люди и законы
в Республике, анархией больной,
для всех мы были сердцем обороны.
 
 
Ты пал тогда, предательства вкусив,
а я остыл, утратив свою ярость…
Но кое-что во мне ещё осталось.
И лишь походный зазвучит мотив,
я позабуду, что такое жалость.
 
 
Ещё немного, близится рассвет…
Вот-вот завоют трубы и буцины,
и Рим, что разделён наполовину,
на македонских землях даст ответ,
что стоит слово Кассия Лонгина.
 
 
Забавно, Гней. Всё снова как тогда,
когда ты бился с ними при Фарсале.
Всё те же, с кем мы прежде воевали,
не ведая ни страха, ни стыда,
хотят проверить прочность нашей стали.
 
 
Республика, жива ли ты? Ответь!
Как низко пали все мы в эти годы!
Столетья шли за призраком свободы,
чтоб снова дать кому-то в руки плеть.
Позор когда-то гордого народа…
 
 
Наивность, Гней, была присуща нам,
когда в тот день мы резали тирана,
и кровь текла из каждой его раны
к твоим массивным мраморным ногам.
Но радоваться было слишком рано.
 
 
Мы не убили Цезаря в тот час.
Он, как и Сулла, всюду рядом с нами,
владеет прочно нашими сердцами.
Он к мятежу подталкивает нас
и совращает пошлыми мечтами.
 
 
Я слишком поздно это осознал,
но что теперь кивать на всё былое…
Был рад во сне увидеться с тобою.
Уже звучит наш утренний сигнал,
и алый флаг всех призывает к бою.
 
 
Прощай, Помпей. И если боги есть
скажи им там, что Рим стоит на грани.
Пусть спустятся они на поле брани,
а если нет, то наша с Брутом честь
пребудет с нами и без их стараний.
 

 
Вчера я снова видел странный сон,
в нём всё сплелось и всё перемешалось.
Как будто от тебя я был рождён,
и смерть твоя – моею оказалась.
 
 
Как будто нет спасения в веках
тебе и мне, ведь мы неразделимы.
Но кровь твоя не на моих руках —
она на каждом гражданине Рима.
 
 
Великий Цезарь, слышишь ли мой зов?
Я Юний Брут, вершитель приговора.
Я тот, кто спас всех римлян от оков,
вернее, спас от тяжкого позора.
 
 
Я стал мечом, карающим мечом,
но этот меч Республика держала.
А что теперь? Все будто не причём,
и нужно снова начинать сначала…
 
 
Ты значил всё для каждого из нас,
ты богом был на пике своей власти.
Но и богам приходится подчас
ходить в оковах похоти и страсти.
 
 
Ты не хозяин был своей судьбе
едва пошёл по водам Рубикона.
И если Рим тоскует по тебе,
то он дождётся власти фараона.
 
 
Клянусь богами, близится тот год,
когда вернутся царственные тени,
и некогда свободнейший народ
уже навечно встанет на колени.
 
 
Но я не встану, нет. Покуда жив,
я буду тем мечом, что бьёт тирана.
И как бы не был тот самолюбив,
он будет знать, что радоваться рано.
 
 
Пусть эти псы, Октавиан и Марк,
дрожат и помнят каждую минуту,
что ещё много преданных рубак
стоит под флагом Кассия и Брута.
 
 
Сейчас, когда опять расколот Рим
и брат идёт с оружием на брата,
пусть знают все, что мы не побежим
и не сдадимся, ведь за нами правда.
 
 
А что за ними? Только тень твоя,
да деньги, что ещё не растеряли.
Они скорей загнутся от питья,
чем их угробит сила нашей стали.
 
 
Но если всё же волею богов
нам в нашем деле светит неудача,
то, как и Кассий, я давно готов
закончить всё достойно и не плача.
 
 
Зачем нам жить под чьим-то сапогом?
Чтоб снова сотворить живого бога?
Мы слишком долго пели не о том,
и не о том молчали слишком долго…
 
 
Мне жаль тебя. Ты возвеличил Рим,
но ты не ставил Город над собою.
Напротив – стал считать его своим!
И этим ты опошлил всё былое.
 
 
Я вновь пишу неведомо зачем
все эти строки праху или тлену…
Но их писать куда как лучше, чем
кричать и биться головой об стену.