Текст книги "Повести и рассказы разных лет"

Автор книги: Артур Конан Дойл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– О чем это вы, – говорю, – парни, толкуете? У меня бумага от властей с помилованием имеется, так что отвечать придется как за убийство!

– Поди, когда сам убивал и грабил, не думал, как это называется! прокаркал здоровяк в вельветиновой куртке.

– Так вы хотите прикончить меня за то, что я был грабителем и убийцей?

– Плевать нам на это с высокой башни, – говорит главарь, – а подвесить мы тебя собираемся за то, что ты дружков своих заложил. И ни слова больше, мразь, – тут тебе не суд с адвокатами!

Накинули они мне на шею веревку и потащили в лес. Там на опушке росли дубы и эвкалипты. Выбрали они подходящий дуб и полезли на него, чтобы, значит, подготовиться к своему мерзостному деянию. Конец веревки перекинули через нижний сук, связали мне руки за спиной и велели читать молитву, только не очень долго. Совсем уж было конец мне пришел, но Провидение, видать, решило, что умирать мне еще рановато. Теперь-то легко об этом говорить, сидя тут с вами, сэр, а тогда мне совсем хреново сделалось на той опушке: за спиной буш, перед глазами пустынный пляж, линия прибоя и одинокий пароход на горизонте, а вокруг – полдюжины головорезов, жаждущих моей крови.

Раньше мне бы и в кошмарном сне не привиделось, что я однажды буду радоваться появлению полиции, а только в тот раз именно они меня и спасли. Отряд конной полиции как раз ехал из Хоукс-Пойнта в Данидин. Они услыхали подозрительный шум и свернули с дороги в буш, чтобы узнать, в чем там дело. В свое время послушал я немало хорошей музыки, но ни один знаменитый оркестр не выдавал такой ангельской мелодии, как шпоры на сапогах и бляхи на сбруе у тех полицейских, когда они галопом выскочили на пляж всем скопом. Мои новые знакомые все равно попытались меня вздернуть, но полицейские были быстрее, и тот парень в шляпе получил плашмя саблей по голове, как только начал тянуть за веревку. Меня же погрузили на коня, и уже к вечеру я очутился в своей старой камере в Данидинской тюрьме.

Коменданта не обескуражила первая неудача. Он твердо решил от меня отделаться, а я так же твердо намеревался сделать все возможное, чтобы никогда больше с ним не встречаться. Он подождал с неделю или около того, пока все не уляжется, а потом тайно переправил меня на борт трехмачтового брига, идущего в Сидней с грузом кож и бараньего жира.

Мы вышли в море без сучка и задоринки, и я уже начал видеть мир в розовом цвете, по крайней мере, был уверен, что навсегда развязался с тюрягой. Команда брига, видать, догадывалась, кто я такой, и случись за время плавания шторм, меня бы, скорее всего, под шумок незаметно спихнули за борт. Парни на бриге подобрались грубые, необразованные и считали мое присутствие на судне плохой приметой. Но погода стояла хорошая, плавание проходило спокойно, и я благополучно высадился на набережную в Сиднее.

Слушайте теперь, что случилось со мной дальше в этом поганом городе. Вы думаете, наверное, что властям, должно быть, уже надоело следить за мной, преследовать и наступать на пятки? Как бы не так! Вы слушайте, слушайте. Получилось так, что в один день с бригом из Данидина вышел в Сидней какой-то вшивый пароходишко и прибыл туда на сутки раньше нас, привезя известие, что я должен вот-вот появиться. И что бы вы думали, сделали эти сиднейцы? Они собрали митинг – да-да, самый настоящий митинг, прямо в порту, чтобы, значит, совместно обсудить, как им со мной поступить. Я, понятно, ни о чем таком не знал и не успел оглянуться, как оказался в гуще толпы. Церемониться со мной долго не стали: тут же арестовали, да еще заставили выслушать все речи и резолюции, которые там произносились. Будь на моем месте какой-нибудь заморский принц – и то бы его не смогли встретить с большей помпой! В конечном счете митингующие сошлись на том, что власти Новой Зеландии не имеют морального права подкидывать своих преступников соседям, поэтому меня следует незамедлительно отправить обратно на первом же попутном судне. Они послали меня назад, как паршивую почтовую бандероль, не нашедшую адресата! Снова за спиной остались восемьсот морских миль, а я в третий раз подряд очутился в том самом месте, откуда начал свой путь.

К этому времени мне уже стало мерещиться, что я обречен провести остаток жизни, мотаясь из Данидина по близлежащим портам и обратно. Каждый встречный прохожий грозил обернуться врагом, и куда ни кинь взгляд, нигде не светило мне обрести желанный покой. Снова вернувшись в тюрьму, я понял, что не могу больше так жить. Если бы только можно было вернуться в буш, разыскать старых корешков и зажить прежней жизнью, – клянусь, я так бы и сделал! Но меня держали под замком и неусыпным наблюдением. Признаюсь, однако, что мне все-таки удалось как-то раз усыпить их внимание и откопать тот самый клад в горах, о котором я вам уже рассказывал. Золотишко я зашил в пояс и всегда носил с собой. В тюряге я просидел еще месяц, а потом меня опять тайком переправили на очередную посудину – на этот раз парусный барк, отправляющийся в Англию.

Тюремщики позаботились, чтобы экипаж ничего обо мне не узнал. Знал только капитан, но и он до конца плавания ничем себя не выдал в моем присутствии. Впрочем, я с самого начала понял, что он негодяй. Переход в Англию выдался удачным, если не считать парочки штормов близ мыса Доброй Надежды, и я уже начинал ощущать себя свободным человеком, когда на горизонте засинели в дымке берега старушки-родины, а у борта заплясала на волне лоцманская шлюпка из Фальмута. Он провел нас по Каналу, но еще до Грейвсенда я успел договориться с лоцманом, что тот доставит меня на берег в своей лодчонке. И тогда же капитан доказал, что я был прав, считая его хитрой и коварной бестией. Я упаковал все свои нехитрые пожитки и пошел завтракать, оставив лоцмана разговаривать с капитаном. Когда я снова поднялся на палубу, судно уже порядочно продвинулось вверх по реке, но лоцманской шлюпки, которая должна была отвезти меня на берег, нигде не было видно. Шкипер сказал, что лоцман позабыл, наверное, о нашем договоре, но я ему не поверил ни на грош. Похоже было, что в Старом Свете меня начинают преследовать прежние злоключения.

Понадобилось совсем немного времени, прежде чем подтвердились худшие мои опасения. Из речной протоки к борту стрелой метнулась шлюпка, и на палубу поднялся крупный детина с окладистой черной бородой. Я слышал, как он предлагал помощнику свои услуги в качестве речного лоцмана, но у меня глаз наметанный, и я сразу просек, что этот малый знает о наручниках и револьверах куда больше, чем о мелях и перекатах. Я старался держаться от него подальше, а он, наоборот, расхаживая по палубе, пытался со мной заговорить и все время норовил заглянуть мне в лицо. Я любопытных никогда не любил, а если это еще и незнакомец, у которого клей на бороде не успел высохнуть, так тут поневоле призадумаешься, особенно в моем положении. Понял я, что пора мне оттуда когти рвать.

Случай вскоре представился, а уж я свой шанс никогда не упущу! Навстречу нам шел крупный угольщик, поэтому пришлось отвернуть и уменьшить ход, а с другого борта под кормой тащилась баржа. Я ухватился за канат и оказался на барже в две секунды, прежде чем меня успели хватиться. Багаж, само собой, пришлось бросить, но у меня остался мой пояс, набитый самородками, а возможность стряхнуть полицейский хвост стоила дороже пары чемоданов с тряпками. Теперь стало очевидно, что выдал меня лоцман, сговорившись с капитаном, один навел, а второй вызвал полицейских. Я часто мечтаю когда-нибудь снова встретить этих двоих.

На барже я проторчал до вечера, пока она медленно ползла вниз по течению. Управлял ею всего один человек, дел у него было выше головы и смотреть по сторонам времени не оставалось, а мест, где можно спрятаться, там было предостаточно. Ближе к вечеру, как стало смеркаться, я прыгнул в воду и поплыл к берегу. Вылез я на сушу – рядом болото, а до восточных предместий Лондона еще топать и топать. А я-то ведь насквозь мокрый, с голоду подыхаю, но делать нечего; доковылял до города, сменил одежду в первой попавшейся лавке старьевщика, пожрал в какой-то забегаловке, нашел ночлежку на тихой улочке и завалился спать.

Проснулся я рано – в буше привыкаешь вставать с солнцем – и как раз вовремя. Повезло, можно сказать. Глянул я в окошко, в щелку между ставнями, и первое, что увидел, был проклятый «бобби». Стоит себе, понимаешь, заложив руки за спину на другой стороне улицы, а сам по окнам так и зыркает. В Лондоне полисмены не так одеваются, как наши, – у них ни сабель, ни эполет не имеется, но все равно есть какое-то сходство, как будто все они между собой родственники. Ихние рожи ни с кем не спутаешь. Не могу сказать, как они меня нашли: то ли за баржой проследили, то ли хозяйке меблирашек моя физиономия не понравилась. Так я до сих пор и не знаю, как дело было, а полицейский тем временем улицу перешел, блокнотик достал и адресочек туда записал. Я думал, он сейчас позвонит и войдет, но ему, видать, приказано было только вести наблюдение. Посмотрел он еще раз на окна, да и потопал себе дальше по улице.

Я знал, что медлить нельзя, если я не хочу упустить свой шанс. Накинув одежду, я тихонько открыл окно, осмотрелся вокруг, убедился, что никого нет, спрыгнул на тротуар и рванул так, словно за мной черти гнались. Пробежал я мили две или три, пока дыхалка не отказала. Смотрю, большое здание напротив, люди входят и выходят. Я тоже зашел и очутился на железнодорожном вокзале. Узнал я, что в Дувр к отходу парохода во Францию должен вот-вот отправиться экспресс, купил билет третьего класса и сел в свой вагон.

В купе я ехал с парой юнцов – вполне симпатичные ребята, только уж больно бестолковые. Сперва они трепались о том, о сем, а я сидел себе тихо в уголочке и слушал. А потом зашел у них разговор об Англии, колониях, других странах. Я не вру вам, доктор, – это чистая правда! Один из них раскрыл хлебало и давай заливать, какие, мол, прекрасные в Англии законы:

– В высшей степени демократичные и справедливые, – говорит он, никакой тайной полиции, никакой слежки, не то, что в некоторых других государствах.

Он много еще распинался на эту тему, а я слушал и трясся от злости. Сами подумайте, док, каково мне было выслушивать всю эту дребедень из уст молодого идиота, когда полиция привязалась ко мне, как моя собственная тень?!

До Парижа я все-таки добрался без особых хлопот, загнал часть золотишка, несколько дней прожил по-человечески и начал уже надеяться, что мне удалось оторваться от преследователей. Я стал даже подумывать, не обосноваться ли мне здесь на время и как следует отдохнуть. К тому времени я действительно нуждался в отдыхе, потому что был больше похож на призрака, чем на человека из плоти и крови. Я полагаю, доктор, вас никогда не преследовала полиция? Ну-ну, не смотрите на меня с такой обидой – я только пошутил! А если серьезно, должен вам сказать, что когда бегаешь от полиции, порой худеешь сильнее, чем шелудивая овца.

В Париже я приоделся и однажды даже купил билет в ложу в Опере. Что делать, люблю покутить, когда есть денежки. Послушал я первый акт, выхожу в фойе и кого же я вижу? Прямо мне навстречу идет по коридору какой-то тип, высокий, чисто выбритый, хорошо одетый, но свет падал ему на лицо, и я его сразу опознал! Это был тот самый речной лоцман с Темзы. Бороду он, разумеется, убрал, но у меня память на лица отличная, и обмануть меня ему не удалось. Честное слово, доктор, в тот момент я почувствовал такое отчаяние, что был готов на все. Будь мы одни, я бы его зарезал, но он знал, с кем имеет дело, и держался настороже. Тут я понял, что больше не в силах притворяться. Я подошел к полицейскому и предложил отойти в сторонку, где никто из вышедших из зала на перерыв зрителей не сможет нас увидеть или подслушать.

– Долго еще ты собираешься за мной гоняться, ищейка? – спросил я его напрямик.

Сначала он вроде бы как оскорбился, но быстро сообразил, что нет смысла разыгрывать из себя девственницу, раз уж я его раскусил. Он тоже ответил мне прямо и без околичностей:

– Пока ты не уберешься обратно в Австралию!

– А разве тебе и твоему начальству не известно, – говорю я, – что за важные услуги, оказанные правительству, я получил полное прощение? Что я теперь свободный человек и могу жить там, где мне вздумается?

Высказал я это все, а он стоит и зубы скалит, морда полицейская!

– Можешь не волноваться, Мэлони, – мы о тебе все знаем. Хочешь жить спокойно, лучше добровольно возвращайся туда, откуда приехал. Останешься здесь, приготовься к тому, что за каждым твоим шагом будут следить. Разок споткнешься – пожизненная каторга тебе обеспечена. Свободная торговля – вещь хорошая, но когда рынок затоварен подобными тебе типами, нет никакого резона прибегать к импорту.

Обдумал я его речь и решил, что смысл в ней кое-какой проглядывает, хотя можно было мне это и повежливей объяснить. Честно признаться, я уже несколько дней ходил сам не свой – должно быть, по дому соскучился. В этой Европе все по-другому, не как у нас. Идешь по улице – на тебя пялятся. Заходишь в бар – сразу разговор прекращается, все от тебя бочком-бочком подальше отодвигаются, ровно как от зверя какого. А уж пьют они… Клянусь вам, док, за пинту нашего старого, доброго австралийского «керосинчика» я бы с удовольствием отдал ведро ихних вонючих ликеров из гнилых фруктов! А все эти проклятые правила приличия! Что толку иметь деньги в кармане, если не можешь ни одеться, как тебе хочется, ни погулять, как тебе нравится? А если поддашь немного и захочешь покуролесить, так на тебя смотрят так, словно ты с Луны свалился. То ли дело в Австралии! Когда я жил в Нельсоне, на приисках, там каждый день из салуна пристреленных выносили. Шлепнут из-за какой-нибудь ерунды, вроде разбитого окна, – и никого это не удивляет. Скучно они в Европе живут, тоскливо. Осточертело мне там аж до самых печенок.

– Хотите, значит, чтобы я убрался домой? – говорю я ему.

– Пока не отвалишь, – отвечает он, – мне приказано дышать тебе в затылок.

– Ладно, – говорю я, – согласен. Только у меня условие: ты держишь рот на замке, чтобы никто не знал на борту, кто я такой. Мне нужна фора, когда я вернусь домой.

На это он согласился, и на следующий день мы вдвоем отправились в Саутгемптон, где он посадил меня на пароход. На этот раз я выбрал порт назначения на другой стороне материка, где меня никто не знал, – Аделаиду. Там я и обосновался по прибытии – под самым носом у полиции. Жил я тихо и мирно, как и мечтал, и жил бы до сих пор, кабы не досадные мелочи, вроде той драки, за которую я сюда угодил, или Татуированного Тома из Хоуксбери. Сам не знаю, доктор, что заставило меня все это вам рассказать – наверное, одиночество меняет человека до такой степени, что он готов чесать языком при любой возможности. А напоследок хочу дать вам один полезный совет: никогда не стремитесь помочь властям, потому что власти отплатят вам так, что мало не покажется. Пускай сами расхлебывают свою кашу, и если у них возникнут трудности на предмет того, как вздернуть шайку разбойников, лучше в это дело не соваться. Пусть сами думают, как им выбираться из дерьма. Кто знает может, когда я сдохну, они вспомнят, как обращались со мной при жизни, и им станет стыдно… Вы меня извините, доктор, за то, что я был груб с вами и выражался не как джентльмен, когда вы сюда пришли. Характер у меня такой ничего не поделаешь. Но, согласитесь, все-таки у меня есть причины для обиды, особенно если вспомнить, через что мне пришлось пройти. Так, вы уже собираетесь меня покинуть? Ну что ж, надо так надо. Надеюсь, доктор, вы не сочтете за труд как-нибудь еще заглянуть ко мне в камеру, когда будете делать обход. Постойте, постойте, вы же забыли ваш табак, доктор! Что? У вас в кармане? Спасибо, доктор, вы добрый человек и все понимаете с полуслова. Очень приятно было с вами познакомиться.

Месяца через два после нашего знакомства Вульф Тон Мэлони был освобожден из тюрьмы, полностью отсидев свой срок. Долгое время я его не встречал и ничего о нем не слышал. История его стала понемногу тускнеть у меня в памяти, но судьбе было угодно вновь свести нас – в последний раз и при трагических обстоятельствах. Я навещал одного из своих пациентов, жившего далеко за городом. На обратном пути, пробираясь на уставшей лошади по узкой тропе среди валунов и обломков скал в сгущающихся сумерках, я неожиданно наткнулся на небольшой придорожный трактир. Я слез с лошади, взял ее под уздцы и пошел к двери, надеясь расспросить трактирщика о дороге к городу. За дверью я услышал какой-то шум и крики, как будто там ссорились или дрались. В хоре увещевающих голосов диссонансом звучали два гневных, громких голоса. Пока я прислушивался, голоса смолкли и в наступившей тишине почти одновременно раздались два револьверных выстрела. Дверь с треском распахнулась, едва не слетев с петель, и две мужские фигуры, сцепившись между собой, вывалились на залитый лунным светом двор. С минуту они держались на ногах, не размыкая объятий, а затем повалились наземь среди многочисленных камней и валунов, усеивающих придорожное пространство. Я отпустил лошадь и бросился к дерущимся. С помощью пяти-шести посетителей трактира, выбежавших следом, нам удалось растащить забияк.

С первого взгляда мне стало ясно, что один из них находится при смерти. Это был крепкий, коренастый мужчина с твердо очерченным, волевым лицом. Кровь хлестала из глубокой раны у него в горле – пуля, очевидно, задела крупную артерию. Я с грустью отвернулся от обреченного и направился к его противнику. У него оказалась огнестрельная рана в легком. При моем приближении раненый приподнялся на локте и с беспокойством впился глазами мне в лицо. К моему величайшему изумлению я узнал изможденную физиономию и светлые, песочного оттенка, волосы моего тюремного знакомца Мэлони.

– Ах, это вы, доктор, – прохрипел он, узнав меня. – Скажите скорей, как он? Он умрет?

Мэлони задавал вопросы о состоянии своего противника с таким волнением и живейшим интересом, что мне представилось, будто на пороге смерти он раскаялся и не хочет покидать этот мир с кровью еще одной жертвы на руках. Но врачебный долг требовал от меня сказать правду. В осторожных выражениях я признался, что соперник его почти безнадежен.

Мэлони испустил торжествующий вопль, заставивший его закашляться. На губах запузырилась кровь.

– Эй, парни! – задыхаясь прошептал он, обращаясь к обступившим его посетителям салуна. – У меня во внутреннем кармане лежат денежки. Плевать на расходы – ставлю всем выпивку за мой счет! Мне стыдиться нечего! Сам бы с вами выпил, да, видать, пора мне отваливать. Мою порцию налейте доку. Он хороший парень…

Голова его с глухим стуком упала наземь, глаза остекленели, и душа Вульфа Тона Мэлони, фальшивомонетчика, каторжника, разбойника и убийцы отлетела в Великую Неизвестность.

В завершение моего повествования считаю необходимым привести отчет о трагической ссоре, опубликованный на страницах "Западно-австралийского Часового" в номере за 4-е октября 1881 года.

РОКОВАЯ СТЫЧКА

В. Т. Мэлони, житель Нью-Монтроза и владелец игорного салуна "Желтый Мальчик", на днях погиб в результате трагического стечения обстоятельств. М-р Мэлони вел замкнутый образ жизни, что во многом объясняется его прошлым, представляющим несомненный интерес для наших читателей. Кое-кто из них помнит, наверное, громкое дело об убийствах в долине реки Лины, в котором погибший фигурировал в качестве главного подозреваемого. В течение семи месяцев он держал питейное заведение в тех краях. Его обвинили в том, что за это время он одурманил, ограбил и убил от двадцати до тридцати человек, имевших несчастье посетить этот салун. Ему удалось, однако, избежать ареста и бежать. В дальнейшем он присоединился к шайке беглых каторжников, чей нашумевший арест и последовавшая за ним казнь уже стали достоянием истории континента. Мэлони сумел избежать участи сообщников, согласившись выступить на суде в качестве королевского свидетеля. Позже он посетил Европу, но вскоре вернулся и поселился в Западной Австралии, где долгое время вел жизнь добропорядочного гражданина, принимая активное участие в городских делах. В пятницу вечером он случайно встретил своего давнего врага Томаса Гримторпа, известного также под кличкой "Татуированный Том". Противники обменялись выстрелами, и оба получили смертельные ранения, после которых прожили всего несколько минут. М-р Мэлони известен широкой публике как самый массовый и безжалостный убийца, который когда-либо существовал. Его обстоятельные, подробные и точные показания на суде вызвали восхищение профессиональных юристов. Подобным "послужным списком" не может похвастаться ни один из известнейших европейских преступников. Sic transit gloria mundi![30]30
  Так проходит слава Мирская!(лат.)


[Закрыть]

1882 г.