Текст книги "Этюд в багровых тонах (др.перевод+иллюстрации Гриса Гримли)"

Автор книги: Артур Конан Дойл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Глава IV
Что нам поведал Джон Рэнс

Мы покинули дом номер три по Лористон-Гарденз в час дня. Шерлок Холмс потащил меня в ближайшую почтовую контору, откуда отправил длинную телеграмму. Потом он остановил кэб и велел кучеру отвезти нас по адресу, который дал Лестрейд.

– Нет ничего полезнее показаний из первых рук, – проговорил он. – Строго говоря, мне в этом деле уже все ясно, но все же не мешает выяснить некоторые подробности.

– Вы меня просто поражаете, Холмс, – признался я. – Готов поспорить, что вы только делаете вид, что абсолютно уверены во всех этих деталях.

– Тут трудно ошибиться, – ответил Холмс. – Первое, что я увидел, попав на место, это две колеи от колес кэба у самого края мостовой. Отметим, что до вчерашнего вечера дождя не было целую неделю; соответственно, эти глубокие борозды могли появиться только ночью. Там же были следы конских копыт, причем один отпечаток оказался гораздо отчетливее других, из чего следует, что на этой ноге новенькая подкова. Итак, кэб подъехал к дому после того, как пошел дождь, но не в утренние часы – об этом нам известно от Грегсона, – соответственно, приезжал он ночью, и именно на нем прибыли два наших персонажа.

– Ну да, это вполне ясно, – сказал я. – Но как вы определили рост второго человека?

– Видите ли, в девяти случаях из десяти рост человека можно определить по длине его шага. Это предельно простое вычисление, которым я сейчас не стану забивать вам голову. Я видел следы неизвестного на глине возле дома и на пыли в доме. А потом мне представился случай проверить свои расчеты. Когда человек пишет на стене, инстинкт заставляет его писать на уровне глаз. От пола до надписи чуть больше шести футов. Просто детские игрушки.

– А его возраст? – не унимался я.

– Вряд ли дряхлый согбенный старец способен без усилия прыгнуть на четыре с половиной фута. Это ширина лужи на садовой дорожке, через которую он перескочил. Лакированные ботинки лужу обошли, а квадратные носы перемахнули. Видите, ничего запредельного. Я просто применяю на практике некоторые из тех методов наблюдения и дедукции, которые отстаивал в давешней статье. Ну что, остались еще загадки?

– Ногти и трихинопольская сигара, – напомнил я.

– Он писал на стене указательным пальцем, обмакнув его в кровь. С помощью лупы я разглядел, что штукатурка чуть-чуть поцарапана – этого не произошло бы, будь у него короткие ногти. А с пола я подобрал табачный пепел. Такие темные хлопья типичны для сигары, сделанной в Трихинополи. Я специально изучал пепел сигарного табака, – собственно говоря, я даже написал об этом монографию. Льщу себя надеждой, что могу с первого взгляда идентифицировать по пеплу любую известную марку сигар или табака вообще. Вот такие мелочи и отличают искушенного сыщика от всяких Грегсонов и Лестрейдов.

– А красное лицо? – поинтересовался я.

– Вот это уже более смелая догадка, хотя я совершенно уверен, что прав. Но об этом говорить пока рано.

Я провел рукой по лбу.

– Просто голова кругом, – сказал я. – Чем больше думаешь об этой истории, тем она кажется загадочнее. Как эти двое – если их действительно было двое – попали в пустой дом? Куда подевался кучер, который их привез? Как один заставил другого принять яд? Откуда взялась кровь? Каков мотив убийства, если убитого не ограбили? Откуда взялось женское кольцо? И самое главное – зачем второй, прежде чем скрыться, написал немецкое слово «месть»? Должен признаться, я понятия не имею, как примирить все эти факты между собой.

Мой приятель одобрительно улыбнулся.

– Вы очень сжато и толково подытожили все трудности, – похвалил он меня. – Да, многое еще неясно, хотя насчет основных фактов у меня уже сложилось совершенно определенное мнение. Что до находки бедняги Лестрейда, это простая уловка, с целью направить полицию по ложному следу, наведя ее на мысль о социализме и тайных обществах. Никакой этот человек не немец. Буква «А», если вы заметили, напоминает немецкий готический шрифт. Настоящие же немцы всегда пишут обыкновенной латиницей, так что мы можем с полной уверенностью утверждать, что писал не немец, а неуклюжий имитатор, который попросту переусердствовал. Хотел тем самым сбить полицию с толку. А вот больше я вам ничего об этом деле не скажу, доктор. Вы же знаете, фокусником, раскрывшим секрет своего фокуса, никто больше не восхищается; так что, если я разложу вам весь свой метод по полочкам, вы, чего доброго, решите, что я самая заурядная личность!

– Вот уж никогда, – запротестовал я. – Вы превратили работу сыщика практически в точную науку – такого на свете еще не было!

Эти слова, сказанные с искренним убеждением, заставили моего спутника вспыхнуть от удовольствия. Как я уже писал, похвалы его искусству действовали на него так же, как на барышню – похвалы ее красоте.

– Скажу вам еще одну вещь, – продолжал Холмс. – Лакированные ботинки и квадратные носы приехали в одном кэбе и к дому шли словно задушевные приятели, по всей вероятности, даже под руку. Войдя в дом, они ходили по комнате из конца в конец – вернее, это носы ходили, а ботинки стояли на месте. Все это я прочел по следам в пыли. А еще я прочел, что чем дольше наш незнакомец ходил, тем сильнее себя взвинчивал. Это доказывает увеличивающаяся длина шага. Все это время он говорил и, похоже, постепенно довел себя до полного исступления. Потом произошла трагедия. Я сказал вам все, что сам знаю наверняка, остальное – домыслы и предположения. Но у нас, по крайней мере, есть прочный фундамент для работы. Давайте-ка поторопимся – я хочу еще успеть на дневной концерт Халле – будет выступать Норман-Неруда.[7]7
  Сэр Чарльз Халле – английский пианист и меломан, прославившийся как популяризатор классической музыки и устроитель публичных концертов. Он открыл для широкой публики талант австрийской скрипачки Вильгельмины Норман-Неруды, которая впоследствии стала его женой.


[Закрыть]

Пока мы беседовали, кэб наш пробирался по лабиринту убогих улочек и темных закоулков. В самом убогом и темном кучер внезапно остановился.

– Вон Одли-Корт, – сказал он, указывая на узкий проем в стене из оштукатуренного кирпича. – Я тут буду ждать, когда вернетесь.

Изысканностью Одли-Корт не отличался. Тесный проход привел нас в мощенный плитняком двор, обставленный по периметру облезлыми домишками. Обходя стайки чумазых ребятишек и веревки с застиранным бельем, мы добрались до сорок шестого номера – дверь его украшала латунная табличка с именем Рэнса. Осведомившись о констебле, мы выяснили, что он почивает; нас усадили подождать в крошечной гостиной.

Наконец появился сам Рэнс, сильно не в духе из‑за того, что его подняли с постели.

– Я же в участке про все доложил, – буркнул он.

Холмс достал из кармана полсоверена и задумчиво покрутил его в пальцах.

– А нам бы хотелось услышать все от вас лично, – проговорил он.

– Да я с превеликим удовольствием расскажу все, что знаю, – отозвался констебль, не сводя глаз с золотого диска.

– Просто изложите все своими словами и по порядку.

Рэнс сел на диван, набитый конским волосом, и сдвинул брови – явно для того, чтобы ничего не упустить.

– С самого начала и расскажу, – заявил он. – Смена моя – она с десяти вечера до шести утра. В одиннадцать малость побуянили в «Белом олене», а так на обходе все шло тихо. Около часу дождь зарядил, и тут же я встретил Гарри Мерчера, его участок у Холланд-Гроув, так мы постояли маленько на углу Генриетта-стрит да поболтали. Потом – дело уже к двум, а то и позже – решил я сделать крюк и посмотреть, как оно там на Брикстон-роуд. А там оно грязно и народу никого. Пока шел туда, ни души не встретил, разве что кэб мимо проехал, а то и два. И вот иду я себе и думаю, между нами, что совсем не помешало бы глотнуть горячего джина с лимончиком, и тут гляжу – в этом самом доме в окне свет горит. А я-то знал, что на Лористон-Гарденз два дома пустые стоят, потому как ихний хозяин все никак не хочет трубы почистить, вот последний жилец там и помер от тифа. Так я как свет увидел – ну, думаю, дело неладно. А когда подошел к двери…

– Вы повернулись и пошли обратно к калитке, – перебил Холмс. – Почему?

Рэнс вздрогнул всем телом и ошалело уставился на Шерлока Холмса.

– Так оно и было, сэр, – признался он, – но вам-то, прости господи, откуда знать? Дело вот какое: я как подошел к двери, смотрю – вокруг тихо так да жутко, вот я и подумал, что неплохо бы мне кого с собой прихватить. Я живых-то никого не боюсь, но тут – а вдруг этот, который помер от тифа, притащился проверить, как там эти треклятые трубы? Ну, струхнул я малость, вот и пошел обратно к калитке – вдруг где увижу фонарь Мерчера, да только не было его там, и вообще никого не было.

– Улица была пуста?

– Ни души, сэр, даже чтоб собака там какая пробежала. Ну, я собрался с духом и давай назад, и дверь-то как распахну. Внутри все тихо, я давай в комнату, где свет. Так на камине свечка горит, красная, восковая, и при свете видать…

– Что видать, мы знаем. Вы несколько раз обошли комнату, встали на колени перед телом, потом прошли дальше и попробовали открыть кухонную дверь, потом…

Джон Рэнс вскочил на ноги, на лице его читался испуг, в глазах – подозрение.

– А где это вы прятались, что все видели? – завопил он. – Что-то больно уж много вы знаете!

Холмс рассмеялся и через стол перебросил констеблю свою карточку.

– Не арестовывайте меня как убийцу, – сказал он. – Я не волк, а одна из ищеек. Мистер Грегсон и мистер Лестрейд могут это подтвердить. Продолжайте, пожалуйста. Что было дальше?

Рэнс уселся обратно, но озадаченное выражение так и осталось на его физиономии.

– Я пошел назад к калитке и свистнул в свисток. Тут же прибежал Мерчер и еще двое.

– А на улице больше никого не было?

– Ну, чтобы толкового, так вроде больше и никого.

– Это как?

Лицо констебля расплылось в улыбке.

– Я на своем веку каких только пьяных не перевидал, – сказал он, – но чтобы так надраться, как этот, – такое впервые. Я когда вышел, он стоял у калитки, привалившись к забору, и во всю глотку орал про новый платок моей милашки или еще какую белиберду. Он на ногах-то не держался, какая уж от него помощь.

– А выглядел он как? – спросил Шерлок Холмс.

Джона Рэнса этот не относящийся к делу вопрос, видимо, раздосадовал.

– Выглядел как пьяная скотина, – буркнул он. – Не будь мы так заняты, ночевать ему в участке.

– Его лицо, одежда – вы их запомнили? – продолжал допытываться Холмс.

– Куда не запомнить-то – я еще попытался поставить его на ноги, вернее, мы с Мерчером на пару. Долговязый детина, рожа красная, подбородок шарфом замотан…

– Так, понятно, – остановил его Холмс. – А куда он потом подевался?

– Да нам и без него забот хватало, – возмутился констебль. – Уж доплелся как-нибудь до дому, будьте покойны.

– А одет он был как?

– В коричневое пальто.

– А кнут в руке был?

– Нет, кнута не было.

– Значит, где-то оставил, – пробормотал Холмс. – А вы потом не слышали, чтобы кэб отъехал?

– Нет.

– Вот вам полсоверена. – Мой приятель встал и взял шляпу. – Боюсь, Рэнс, не продвинуться вам по службе. Голова – она для работы, а не просто для украшения. Вы могли этой ночью заработать сержантские нашивки. У человека, который был у вас в руках, ключ к разгадке этой тайны; его-то мы и ищем. Теперь поздно об этом рассуждать, но я вас уверяю, это был именно он. Пойдемте, доктор.

Мы зашагали обратно к кэбу, оставив констебля в сомнениях и тягостном раздумье.

– Экий болван, – фыркнул Холмс по дороге к дому. – Это надо же – получить такой подарок судьбы и так его прохлопать.

– Я все равно ничего не понимаю. Ну, допустим, внешность этого пьяницы совпадает с вашими представлениями о том, как выглядел второй участник драмы. Но с какой стати ему возвращаться обратно в дом? Преступники так не поступают.

– Колечко, друг мой, колечко! За ним-то он и вернулся. Если не придумаем другого способа его изловить, можно использовать кольцо вместо наживки. Я поймаю его, доктор, – ставлю два против одного, что поймаю. Кстати, должен вас поблагодарить. Если бы не вы, я бы, может, остался дома и пропустил один из самых изысканных этюдов, какие мне доводилось видеть: этюд в багровых тонах, а? Почему бы не перейти на язык живописцев? По бесцветной основе нашей жизни проходит багровая нить преступления, и наша задача – выпутать ее, отделить от других, разобрать на ней мельчайшие узелки. Ну а теперь – обедать, а потом на концерт. У Норман-Неруды бесподобная техника. Помните эту шопеновскую вещицу, которую она так дивно исполняет? Тра‑ля-ля-лира-лира‑ля…

Откинувшись на спинку сиденья, наш сыщик-любитель заливался, как жаворонок, я же размышлял о многосторонности человеческого разума.

Глава V
Ответ на наше объявление

Мой ослабленный организм не был еще готов к таким похождениям, и после обеда сил у меня уже ни на что не осталось. Когда Холмс уехал на концерт, я прилег на диван и попытался час-другой поспать. Не тут-то было. Утренние события слишком меня взбудоражили, в голову лезли самые странные домыслы и фантазии. Стоило мне закрыть глаза, перед ними всплывало перекошенное, обезьянье лицо убитого. Было в нем что-то настолько отталкивающее, что я помимо воли начинал испытывать благодарность к тому, кто освободил наш мир от его обладателя. Если какие-либо черты человеческого лица говорили о самых что ни на есть гнусных пороках, то это были черты Еноха Д. Дреббера из Кливленда. Но при этом я понимал, что правосудие есть правосудие и нравственное уродство жертвы не является оправданием в глазах закона.

Чем больше я думал, тем более удивительной казалась мне теория моего компаньона – что этого человека отравили. Я помнил, как он понюхал губы трупа – и, вероятно, уловил какой-то запах, который и навел его на эту мысль. Да и кроме того – что еще, как не яд, могло убить этого человека, если на теле его не обнаружено ни ран, ни следов удушения? Но, с другой стороны, чьей кровью залит весь пол? Следов борьбы мы не видели, не нашли и оружия, которым убитый мог ранить своего противника. Я чувствовал, что, пока не найдется ответ на эти вопросы, мы с Холмсом вряд ли сможем спать спокойно. Его ровная, уверенная повадка свидетельствовала о том, что он уже придумал гипотезу, которая примиряла все факты; я же и представить себе не мог, что это может быть за гипотеза.

Вернулся Холмс с большим опозданием – концерт никак не мог продолжаться так долго. Когда он вошел, ужин уже стоял на столе.

– Это было восхитительно, – сказал он, садясь. – Помните ли вы, что Дарвин говорит о музыке? Он утверждает, что способность создавать и слушать музыку родилась в человеческом мозгу задолго до того, как начала формироваться речь. Именно поэтому музыка так сильно на нас действует. В наших душах живут смутные воспоминания о далеких веках, когда мир был совсем юным.

– Довольно смелая идея, – заметил я.

– Все идеи, объясняющие природу, должны быть смелыми, как сама природа, – отозвался Холмс. – Послушайте, в чем дело? Вы на себя не похожи. Что, история на Брикстон-роуд вас так сильно расстроила?

– Признаться, да, – ответил я. – Хотя, казалось бы, Афганистан должен был меня закалить. В Майванде я видел, как товарищей моих рубили на куски, и даже тогда не терял головы.

– Мне это понятно. В этой трагедии есть таинственность, которая действует на воображение: только воображение способно пробудить настоящий страх. Вы читали вечернюю газету?

– Нет.

– Там напечатан довольно внятный отчет о нашем происшествии. Впрочем, ни слова о том, что, когда тело подняли, на пол упало колечко. Что весьма кстати.

– Почему?

– Взгляните на это объявление, – ответил Холмс. – Я еще утром, когда мы только взялись за дело, разослал его во все газеты.

Он перебросил мне газету, и я взглянул на указанную страницу. Объявление шло первым в колонке «Находки». Говорилось там следующее:

– Простите, что воспользовался вашим именем, – сказал Холмс. – Если бы я указал свое, кто-нибудь из этих болванов увидел бы и полез вмешиваться.

– Да ради бога, – ответил я. – Но только вдруг кто-нибудь придет? Кольца-то у меня нет.

– Кольцо у вас как раз есть, – сказал Холмс, подавая мне какое-то колечко. – Вполне сойдет. Оно почти такое же.

– И кто, по-вашему, у нас появится?

– Разумеется, человек в коричневом пальто – наш краснолицый друг в квадратных ботинках. А не придет сам – пришлет сообщника.

– А может, он сочтет, что это слишком опасно?

– Ни в коем случае. Если мое представление об этом деле верно – а у меня есть все основания полагать, что верно, – он пойдет на любой риск ради этого кольца. Я думаю, он обронил колечко, когда склонился над телом Дреббера, и хватился его не сразу. Выйдя на улицу, он обнаружил пропажу и бросился назад, но из‑за его собственной оплошности – он забыл погасить свечу – в доме уже хозяйничала полиция. Ему пришлось прикинуться пьяным, чтобы отвести подозрения, которые иначе неминуемо бы возникли, – что это он делает у калитки? Теперь поставьте себя на его место. Обдумав все еще раз, он вполне мог прийти к выводу, что потерял кольцо не в доме, а на улице. Что он будет делать дальше? Просматривать вечерние газеты, в надежде увидеть его в разделе находок. И уж конечно не пропустит нашего объявления. Он обрадуется. И вряд ли заподозрит ловушку. С его точки зрения, связь между кольцом и убийством усмотреть невозможно. Он придет. Должен прийти. Через час он будет здесь.

– И что тогда? – спросил я.

– Разбираться с ним предоставьте мне. У вас есть оружие?

– Мой старый армейский револьвер и несколько патронов.

– Почистите его и зарядите. Это отчаянный человек. Хоть я и возьму его врасплох, надо быть готовыми ко всему.

Я отправился к себе выполнять просьбу. Когда я вернулся с револьвером, со стола уже убрали, а Холмс предавался любимому занятию – царапал смычком по струнам.

– Сюжет усложняется, – приветствовал он меня. – Я только что получил из Америки ответ на свою телеграмму. Все именно так, как я думал.

– Именно как? – нетерпеливо поинтересовался я.

– Скрипке не помешают новые струны, – откликнулся Холмс. – Положите револьвер в карман. Когда он появится, говорите с ним как можно более естественно. Остальное предоставьте мне. И не надо на него таращиться, а то спугнете.

– Уже восемь, – заметил я, поглядев на часы.

– Да. Он будет здесь с минуты на минуту. Приоткройте дверь. Вот так. Теперь вставьте ключ изнутри.

Спасибо. Я вчера отыскал на лотке любопытную старую книжку, «De jure inter gentes»,[8]8
  «О международном праве» (лат.).


[Закрыть] опубликованную на латыни в Нидерландах, в Льеже, в тысяча шестьсот сорок втором году. Когда верстали этот коричневый томик, голова короля Карла еще крепко сидела на плечах.

– А печатник кто?

– Какой-то Филипп де Круа. На форзаце совсем выцветшими чернилами выведено: «Ex libris Guliolmi Whyte». Интересно, кем был этот Уильям Уайт. Наверно, каким-нибудь занудным стряпчим семнадцатого века. У него типичный почерк законника. А вот, кажется, и наш гость.

В этот момент кто-то резко дернул колокольчик. Холмс неслышно поднялся и передвинул свой стул к дверям. Мы слышали, как служанка прошла через прихожую, как щелкнул, открываясь, засов.

– Здесь доктор Ватсон живет? – явственно долетел до нас хрипловатый голос.

Ответа мы не слышали, однако дверь захлопнулась, и на лестнице раздались шаги. Были они шаркающими, неуверенными. По лицу моего друга скользнуло выражение недоумения. Шаги медленно приближались, потом в дверь робко постучали.

– Войдите! – крикнул я.

В ответ на этот призыв вместо рослого злодея, которого мы ожидали увидеть, в дверь проковыляла дряхлая, сморщенная старушонка. Резкий переход к свету, похоже, ослепил ее, и, сделав книксен, она остановилась, моргая выцветшими глазами и нервно шаря в кармане трясущимися пальцами. Я бросил взгляд на своего приятеля – на лице у него было такое безутешное выражение, что я с трудом удержался от смеха.

Старушонка вытащила из кармана вечернюю газету и ткнула пальцем в объявление.

– Я вот чего пришла, милостивые господа, – проговорила она, снова приседая. – Насчет колечка золотого на Брикстон-роуд. Дочки моей колечко, Салли, она всего год как замужем, а муж у ней стюардом плавает на почтовом пароходе, и уж чего бы было, коли вернулся бы он из рейса и обнаружил пропажу, ох, даже думать об этом не хочу. Он и так-то крутого нрава, а как выпьет – и вовсе боже упаси. С вашего позволения, она вчера пошла в цирк с…

– Это ее кольцо? – спросил я.

– Ох, слава богу! – воскликнула старуха. – Экое Салли будет облегчение. Кольцо-то ее, оно самое.

– Могу я узнать ваш адрес? – Я взял карандаш.

– Дом тринадцать по Дункан-стрит в Хаундсдитче. Путь до вас неблизкий.

– Брикстон-роуд не по пути из Хаундсдитча ни в один цирк, – резко сказал Холмс.

Старуха повернула голову и всмотрелась в него своими подслеповатыми глазками.

– Так джентльмен спросил, где я живу, – объяснила она. – Салли-то живет в третьем номере по Мейфилд-Плейс, в Пекэме.

– Ваша фамилия, пожалуйста?

– Моя фамилия будет Сойер, а ее – Деннис, как мужа ее звать Том Деннис, и такой он смышленый, шустрый паренек, пока в море, начальство-то пароходное не нахвалится. Ну а как сойдет на берег – тут и женщины, и выпивка…

– Вот ваше кольцо, миссис Сойер, – прервал я ее излияния, повинуясь знаку Холмса. – Оно, безусловно, принадлежит вашей дочери, и я рад вернуть его законной владелице.

Бормоча бесконечные благословения и благодарности, старуха упрятала колечко поглубже в карман и потащилась вниз по лестнице. Едва она вышла, Шерлок Холмс вскочил на ноги и ринулся в свою комнату. Через несколько секунд он вернулся в плаще и шейном платке.

– Я иду за ней, – бросил он на ходу. – Она явно сообщница и приведет меня к нему. Дождитесь меня.

Дверь едва захлопнулась за нашей посетительницей, а Холмс уже сбежал по лестнице. Выглянув в окно, я увидел, как она ковыляет по противоположному тротуару, а ее преследователь, приотстав, шагает следом.

«Либо вся его теория – полный бред, – подумал я про себя, – либо эта карга приведет его к разгадке тайны».

Холмс мог бы и не просить меня его дождаться – я чувствовал, что не усну, пока не узнаю, чем завершилось его приключение.

Ушел он около девяти. Я понятия не имел, когда он вернется, но терпеливо ждал, попыхивая трубкой и перелистывая «Жизнь богемы» Анри Мюрже. Пробило десять – я услышал шаги служанки, просеменившей на покой. Одиннадцать – за нашей дверью раздалась величавая поступь квартирной хозяйки, отбывшей в том же направлении. Время шло к полуночи, когда внизу резко щелкнул замок. Едва Холмс вошел, я понял по его лицу, что похвастаться ему нечем. Было видно, что в нем борются смех и досада – победил смех, и он от души расхохотался.

– Теперь главное, чтобы об этом не узнали в Скотленд-Ярде! – воскликнул он, бросаясь в кресло. – Я столько над ними издевался, что они ни за что не спустят мне с рук такую промашку. Сам-то я могу посмеяться, потому что твердо знаю, чья возьмет в конце концов!

– Так что случилось? – осведомился я.

– Так и быть, поведаю вам о своей глупости. Поковыляв немного, наша старушенция стала хромать – было видно, что у нее разболелась нога. Наконец она и вовсе встала и махнула проезжавшему мимо кэбу. Я постарался подойти поближе, чтобы расслышать адрес, но мог бы и не трудиться, потому что она завопила так, что было слышно на другой стороне улицы: «Хаундсдитч, Дункан-стрит, дом тринадцать!» «Чем дальше, тем интереснее», – подумал я и, убедившись, что она влезла в кэб, прицепился сзади. Этим искусством должен владеть каждый сыщик. Ну, двинулись мы в путь, да так и трусили без остановки, пока не добрались до места. Я соскочил чуть пораньше и не спеша пошел по тротуару, будто прогуливаюсь. Я видел, как остановился кэб. Кучер спрыгнул на землю, распахнул дверцу и встал в ожидании. Но ничего не дождался. Когда я подошел, он копошился в пустом кэбе и сыпал при этом такими отборными ругательствами, каких мне отродясь слышать не доводилось. Седока же и след простыл, и боюсь, плату за проезд бедняга-кучер получит не скоро. Справившись в доме номер тринадцать, мы выяснили, что дом принадлежит почтенному обойщику по имени Кезвик, а ни о каких Сойерах или Деннисах там и слыхом не слыхивали.

– Но не хотите же вы сказать, – запротестовал я, – что эта дряхлая хромая старуха выскочила на ходу из кэба, да так, что ни вы, ни кучер ничего не заметили?

– Какая, к чертям, старуха! – не сдержался Шерлок Холмс. – Это мы с вами две старые клуши. Это был, конечно же, молодой человек, очень ловкий и, как мы видели, неподражаемый актер. Старуху он сыграл бесподобно. Он заметил, что я за ним слежу, и очень ловко от меня ускользнул. Из этого ясно, что тот, за кем мы охотимся, не так одинок, как мне представлялось поначалу, у него есть друзья, готовые ради него идти на риск. Знаете, доктор, вид у вас совершенно заморенный. Послушайте моего совета и ложитесь спать.

Я и правда очень устал, поэтому охотно подчинился. Я оставил Холмса возле догорающего камина, и сквозь глухую ночь до меня еще долго доносился тихий, горестный плач его скрипки; я знал, что он размышляет над удивительной загадкой, которую решил разгадать во что бы то ни стало.