Текст книги "Дьявол из бондарной мастерской"

Автор книги: Артур Конан Дойл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Артур Конан Дойл
Дьявол из бондарной мастерской

Нелегко было подвести к берегу «Геймкок»: река принесла столько ила, что образовалась громадная мель, на несколько миль выходившая в Атлантический океан. Берег вырисовывался слабо. Когда первые пенистые волны показали нам опасность, мы пошли медленно, осторожно. Не раз мы задевали дном песок – глубина порой едва превышала шесть футов, – но удача сопутствовала нам, и мы потихоньку приближались к берегу. Когда же стало еще мельче, из фактории навстречу нам выслали байдарку, и лоцман из племени крусов повел нас дальше. Яхта бросила якорь приблизительно в двухстах ярдах от острова: негр жестом объяснил, что нечего и думать подойти ближе. Морская лазурь в этом месте сменилась коричневатой речной водой. Даже под прикрытием острова волны ревели и кружились. Река казалась полноводной; уровень воды поднимался выше корней пальм, и течение несло куски бревен, деревьев и всевозможные обломки.

Хорошенько закрепив якорь, я решил не мешкая пополнить запасы воды, потому как я понял, что эта местность источала лихорадку и задерживаться здесь неблагоразумно. Мутная река, илистые берега, яркая зелень, ядовитая растительность, заросли и туман – налицо все признаки опасности для человека, способного распознать их. Я велел поставить в шлюпку два пустых бочонка для воды. Мы запаслись бы питьем до самого Сен-Поля-де-Луанда. Сам я сел в маленький ялик и стал грести по направлению к острову. Над пальмами я видел развевающийся флаг Объединенного Королевства, который обозначал коммерческую станцию фирмы «Армитедж и Вильсон».

Ялик подходил, и я увидел саму станцию – длинное низкое строение, выбеленное известкой; вдоль его фасада тянулась широкая веранда, а по обеим сторонам виднелись наставленные одна на другую бочки с пальмовым маслом. Целый ряд челнов и байдарок тянулся вдоль морского берега; в реку вдавался маленький мол, на котором стояли двое в белых костюмах, подвязанных красными кушаками, и ждали меня. Один был полный человек с седой бородой. Другой, высокий и стройный, стоял в широкой, напоминавшей гриб шляпе, которая наполовину скрывала его бледное продолговатое лицо.

– Очень рад вас видеть, – приветливо сказал этот последний. – Я – Уокер, агент фирмы «Армитедж и Вильсон». Позвольте представить вам также доктора Северола, моего товарища по службе. Нам нечасто случается видеть здесь частную яхту.

– Это «Геймкок», – ответил я. – А я ее владелец и капитан – Мельдрем.

– Исследователь?

– Лепидоптерист… иными словами – охотник на бабочек. Я исследовал весь западный берег, начиная от Сенегала.

– И богатая у вас добыча? – спросил доктор. Я заметил, что белки его глаз имеют желтоватый оттенок.

– Сорок полных ящиков! Сюда мы пристали, чтобы запастись водой и разузнать, нет ли чего-нибудь для меня интересного.

Пока мы беседовали, два молодых круса успели подтянуть мой ялик к берегу. Я ступил на мол, и мои новые знакомые закидали меня вопросами: белых они не видали уже много месяцев.

– Чем мы занимаемся? – переспросил доктор, когда я, в свою очередь, стал расспрашивать его. – О, дел у нас множество, и они отнимают у нас уйму времени. В свободные же минуты мы спорим о политике.

– Да, по особой милости Провидения, Северол – отчаянный радикал, я же – честный, неисправимый юнионист. Благодаря этому мы каждое утро спорим о местном управлении часа по два и более.

– И пьем виски с хинином. В настоящее время мы оба прямо-таки пропитаны лекарством, а нормальная температура тела доходила у нас в прошлом году до 40 градусов. Нет, что ни говорите, а устье Огоуэй-Ривер никогда не сможет стать курортом.

Нигде не услышишь столько шуток, как в колониальной глуши: люди, идущие в авангарде цивилизации, привыкли говорить о своих бедах и печалях с юмором, черпая в добродушных остротах силы и мужество, чтобы противостоять ударам судьбы. В какие бы уголки от Сьерра-Леоне и ниже я ни заглядывал, всюду в источающих лихорадку болотах я находил противоборствующие тропическому недугу уединенные общины и слышал все те же мрачноватые шутки. Есть, право слово, что-то чуть ли не божественное в дарованной человеку способности господствовать над условиями собственной жизни и заставлять свой ум и дух презирать материальные лишения.

– Через полчаса будет готов обед, капитан Мельдрем, – сказал доктор. – Уокер займется им: эту неделю его черед исполнять обязанности экономки.

А мы покамест, если угодно, прогуляемся: я покажу вам остров.

Солнце зашло за линию пальм, и свод неба представлялся внутренностью громадной нежно-розовой раковины. Тот, кто никогда не жил в тропических странах, где даже вес маленькой салфетки, лежащей у вас на коленях, становится нестерпимым, не может себе представить восхитительного облегчения, которое испытываешь, чувствуя свежесть вечера.

– У нашего острова есть романтический отпечаток, – сказал Северол, отвечая на мое замечание относительно однообразия их жизни. – Мы живем на границе неведомого. Там, в верховьях реки, – и его палец указал на северо-запад, – Дюшалью посетил внутренность материка и открыл гориллу; там Габон – страна больших обезьян. С этой стороны, – и он указал на юго-запад, – никто не проникал далеко. Местность, орошаемая нашей рекой, совершенно неизвестна европейцам. Стволы деревьев, которые несет течением, приплыли из таинственной и неведомой страны. Когда я вижу удивительные орхидеи и необычные растения, принесенные водой на окраину острова, я сожалею, что не обладаю достаточными познаниями в ботанике.

Доктор указал на покатую отмель коричневого цвета, сплошь усеянную листьями, стволами и лианами. Ее концы, выходившие в море, как естественные молы, образовывали маленький неглубокий залив, в центре которого плавал ствол дерева, окруженный вьющимися растениями.

– Все эти растительные остатки принесены с возвышенности, – сказал доктор. – Они будут плавать в нашем маленьком заливе до тех пор, пока новое наводнение не унесет их в море.

– Что это за дерево? – спросил я.

– Кажется, что-то вроде приморского дуба; но он порядочно-таки истлел, если судить по его внешнему виду. Не пойти ли нам дальше?

Он привел меня в длинное строение, где было разбросано много клепок и обручей.

– Вот это наша бондарная мастерская, – сказал доктор. – Бочки мы получаем в разобранном виде и сами собираем их. Скажите, вы не замечаете здесь ничего зловещего?

Я посмотрел на высокую крышу из гофрированного железа, деревянные струганные стены, на земляной пол. В одном из углов я заметил матрац и шерстяное одеяло.

– Нет, не вижу ничего страшного, – ответил я.

– Знаете, мы столкнулись тут с чем-то необычайным. Видите эту постель? Я намерен нынче ночевать здесь и без хвастовства скажу, что это будет серьезное испытание для человеческих нервов.

– Что же здесь происходит?

– Что происходит? Вы недавно говорили об однообразии нашей жизни; так вот, уверяю вас, что в ней порой случаются престранные вещи. Но давайте вернемся в дом, потому что после захода солнца от болот поднимается туман, который источает лихорадку. Смотрите: вон сырость уже тянется через реку.

В самом деле, длинные щупальца белого пара, изгибаясь, вытягивались из чащи низких кустов и зарослей и ползли к нам над широкой и взволнованной поверхностью коричневой реки. В воздухе ощущалась тяжелая влажность.

– Вот и обеденный гонг, – сказал доктор. – Если таинственные и непонятные явления вас интересуют, то поговорим позже.

Конечно же, эти явления меня интересовали, потому что выражение лица доктора, испугавшегося пустой мастерской, сильно подействовало на мое воображение. Это был грубоватый, добродушный человек, но он не переставал осматриваться по сторонам, и в его глазах я подмечал странное выражение, – не страх, а скорее тревогу человека остерегающегося.

– Кстати, – сказал я, когда мы шли к дому, – вы показали много хижин ваших туземцев, но я не видел ни одного из черных.

– Они сейчас все спят вон на том понтоне, – сказал доктор.

– Вот как? К чему же им тогда дома?

– Еще совсем недавно они в них жили. На понтоне мы поместили их до поры до времени: хотим, чтобы они немного успокоились. Негры чуть не обезумели от ужаса, и нам пришлось отпустить их. Только мы с Уокером и ночуем на острове.

– И что их так испугало?

– Мы возвращаемся все к тому же разговору. Не думаю, чтобы Уокер возражал, если я расскажу вам, что у нас, собственно, произошло. С какой стати нам делать из этого тайну? Несомненно, это очень неприятная история… – сказал Северол и погрузился в молчание.

Не обмолвился доктор ни словом и за обедом, устроенным в мою честь. Обед, надо сказать, удался на славу: складывалось такое впечатление, будто эти милые люди, едва «Геймкок» показался против мыса Лопес, принялись готовить свой знаменитый суп из груш и варить сладкие бататы. Да, на столе у нас были самые вкусные местные блюда, какие можно пожелать. Прислуживал нам

«бой» из Сьерра-Леоне, великолепный представитель своей расы. Едва я успел подумать, что, по крайней мере, этот малый не поддался общей панике, как он, поставив на стол десерт и вино, поднес руку к тюрбану.

– Другого дела нет, масса Уокер? – спросил он.

– Нет, Мусса, кажется все, – ответил хозяин. – Но сегодня мне нездоровится, и я хотел бы, чтобы ты остался на острове.

На лице африканца я увидел признаки борьбы между страхом и долгом. Кожа его окрасилась в тот бледнопурпурный оттенок, который у негров соответствует бледности, а в глазах промелькнуло выражение ужаса.

– Нет, нет, масса Уокер, – вскричал он в конце концов, – лучше вы ходить со мной на понтон, масса. Я вас лучше сторожить на понтон, масса.

– Не годится, Мусса. Белые не покидают своего поста.

Я снова увидел на лице негра отчаянную внутреннюю борьбу; и опять страх одержал верх.

– Не надо, масса Уокер. Простить меня… Я не могу сделать так… Вчера да… Или завтра да… А сегодня быть третяя ночь… И я не иметь силы…

Уокер пожал плечами.

– Ну так уходи. С первым же пароходом ты можешь вернуться в Сьерра-Леоне. Мне не нужен слуга, который бросает меня в ту минуту, когда он больше всего нужен. Полагаю, капитан Мельдрем, все это для вас загадка… Если только от доктора вы не узнали, что…

– Я показал капитану мастерскую, но ничего не рассказал, – заметил доктор Северол. – Мне кажется, вы нездоровы, Уокер, – прибавил он, вглядываясь в лицо своего товарища. – Без сомнения, у вас приступ лихорадки.

– Да, меня целый день знобило, и теперь какая-то тяжесть давит на плечи. Я принял десять гран хинина, и голова у меня гудит, как наковальня. Но я все равно переночую с вами в бондарной мастерской, Северол.

– Нет, нет, дружище. Вы должны немедленно лечь. Мельдрем извинит вас. Я останусь в мастерской и приду, чтобы дать вам лекарство перед первым завтраком.

Очевидно, у Уокера начался один из припадков перемежающейся лихорадки, которая стала бичом западного побережья Африки; его посинелые щеки покраснели, глаза заблестели, и он глухим голосом находящегося в бреду человека вдруг принялся стонать какую-то песню.

– Пойдемте, старина, мы уложим вас, – сказал доктор.

Мы отвели Уокера в его комнату, раздели и дали ему сильного успокоительного; он забылся глубоким сном.

– Теперь он спокоен на всю ночь, – сказал доктор, когда мы вернулись к столу и снова наполнили стаканы. – То у него, то у меня делается лихорадка; к счастью, мы еще никогда не заболевали разом. Мне было бы неприятно, если бы я сегодня свалился, потому что мне нужно разгадать одну маленькую загадку. Вы ведь уже знаете, что я собираюсь ночевать в нашей мастерской?

– Да, знаю.

– Когда я говорю «ночевать», я подразумеваю «сторожить». На острове царит такой страх, что никто из туземцев не остается на берегу после захода солнца. Сегодня ночью я хочу выяснить причину всеобщего ужаса. Прежде туземный сторож спал в нашей бондарне, чтобы кто-нибудь не украл ободьев бочек. И вот шесть дней тому назад он бесследно исчез. Престранное это было событие: все челны оставались на местах, а в воде слишком много крокодилов, чтобы кто-нибудь решился пуститься вплавь. Что сделалось с ним и каким образом он исчез с острова – остается тайной. Мы с Уокером удивились, а чернокожие испугались, и между ними начали ходить странные рассказы о колдовстве. Но настоящая паника началась, когда на третью ночь исчез второй сторож.

– Что с ним приключилось? – спросил я.

– Мы не только не знаем этого, но у нас нет даже мало-мальски правдоподобного предположения. Негры клянутся, что в нашу бочечную мастерскую каждую третью ночь является страшный демон, который требует человеческую жертву. Они ни в какую не желают оставаться на острове, ничем их не переубедишь. Даже Мусса, вполне преданный слуга, оставил, как вы видели, больного хозяина на произвол судьбы. Если мы хотим спасти нашу станцию, то должны успокоить их, и я нахожу, что лучшее средство – это самому переночевать в мастерской. Сегодня третья ночь, и что-то должно произойти.

– И у вас нет никаких улик? – спросил я. – Не осталось ли следов борьбы, пятен крови, наконец, отпечатков ног на полу, – того, что могло бы дать косвенные намеки, с какого рода опасностью вам придется столкнуться?

– Ничего подобного у нас нет. Исчезли два негра, вот и все. Вторым был старый Али, присматривавший за гаванью с тех пор, как существует станция. Я всегда считал его твердым, как скала, и обратить его в бегство могло лишь что-то поистине ужасное.

– Сдается мне, – заметил я, – что эта задача не по плечу одному человеку. Коли ваш друг находится под действием опия и не сможет прийти вам на помощь, то позвольте мне провести с вами эту ночь в мастерской.

Северол благодарно протянул мне через стол руку.

– Весьма великодушное предложение с вашей стороны, Мельдрем. Я не решился бы просить вас об этом, потому что не пристало быть навязчивым с гостем. Но если вы говорите серьезно…

– Вполне серьезно. И если вы подождете еще несколько минут – мне надо сообщить на яхту, чтобы меня не ждали, – то я буду к вашим услугам.

Когда мы шли обратно по маленькому молу, нас поразило ночное небо. Страшные гряды темно-синих облаков громоздились со стороны материка. Ветер, дувший из Африки, обдавал нас горячим дыханием; казалось, будто жар исходит от большого очага.

– Ого, – сказал Северол, – вероятно, в довершение беды начнется ливень. Если уровень воды в реке поднимается, это означает, что на возвышенностях идет дождь, а раз начинается дождь, никогда не знаешь, сколько времени он продлится. Не давно наводнение чуть не затопило весь остров.

Пойдемте проведаем Уокера, а потом уж расположимся на ночь.

Больной спокойно спал; мы поставили подле него лимонный сок, выдавленный в стакан, чтобы в случае пробуждения он мог напиться, а затем направились к мастерской, окутанные зловещей тенью грозных туч. Вода в реке поднялась очень высоко и залила оба мыса, так что бухта почти исчезла.

– Наводнение будет нам весьма кстати, – сказал доктор. – Оно смоет с берега растительный мусор, который из-за подъема воды принесло с верховий реки. Но вот и наше пристанище. Вот книги. Здесь табак. Постараемся провести ночь как можно приятнее.

При свете единственного фонаря большая комната показалась мне жалкой и мрачной. Кроме составленных стопами клепок и груд обручей, в ней совершенно ничего не было, разве только в углу лежал еще матрац доктора. Две бочки мы приспособили как стулья и уселись на них для долгого бдения. Северол принес для меня револьвер, а для себя – двуствольное ружье. Зарядив оружие, мы положили его под рукой. Маленький кружок света в этой темноте выглядел таким печальным, что мы отправились домой и захватили еще пару свечей.

Доктор, у которого, казалось, были стальные нервы, взял книгу и принялся читать, но я видел, что время от времени он опускал ее на колени и внимательно осматривался по сторонам. Два-три раза я также пробовал приняться за чтение, но не мог сосредоточиться. Мысли мои постоянно возвращались к нашей большой, пустой, безмолвной комнате и зловещей тайне, связанной с нею. Мой ум силился построить теорию, которая бы объяснила исчезновение двух человек. Но все было напрасно: оставался лишь неоспоримый факт, что они пропали, и никакого намека на то, куда и каким образом. И вот мы сидим в том же месте и ждем, не имея ни малейшего понятия, с какой опасностью нам предстоит иметь дело. Я был прав, сказав, что затея эта не по плечу одному человеку. Но даже и вдвоем мы чувствовали себя не очень уверенно: не будь рядом товарища, никакая сила на свете не заставила бы меня усидеть в этой комнате и одной минуты!

Скучная, бесконечная ночь! Там, за стенами, журчала река и стонал ветер. Внутри слышалось только наше дыхание, шелест перелистываемой доктором страницы да пронзительный писк случайного комара. Вдруг Северол опустил книгу и стремительно поднялся, пристально глядя на окно. У меня замерло сердце.

– Вы ничего не заметили, Мельдрем?

– Нет, а вы?

– Мне показалось, что подле окна что-то движется.

Он взял ружье и подошел к окну.

– Ничего не видно, но я готов поклясться, что слышал, как что-то медленно двигалось вдоль стены.

– Может быть, это был пальмовый лист? – предположил я, поскольку ветер с каждой минутой становился все неистовей.

– Вполне возможно, – ответил доктор и снова сел, взявшись за книгу, но его глаза постоянно поднимались и подозрительно поглядывали на окно. Я тоже прислушивался. Но снаружи все было спокойно.

Внезапно наступила гнетущая тишина, и вслед за тем мгновенно разразилась тропическая буря, что совершенно изменило ход наших мыслей. Сверкнула молния, осветившая нас магическим светом, и тотчас же загрохотал гром, от которого задрожала мастерская. Снова и снова вспыхивала молния, и ей вновь и вновь вторил гром, до основания сотрясавший наше пристанище. Вспышки призрачного света и чудовищный грохот напоминали канонаду адской артиллерии. И, наконец, хлынул тропический ливень, яростно стуча по гофрированной железной крыше. Огромная пустая комната грохотала и гудела, как барабан. Из наружной тьмы возникла непостижимая смесь звуков – капанье, бульканье, лопанье, звяканье, всплески, хлюпанье, журчанье, – хор звуков, которые способна произвести вода, резвящаяся на просторе, от шелеста и стука дождевых капель до низкого и ровного гудения реки. С каждым часом рев стихии становился громче и сокрушительней.

– Честное слово, – пробормотал Северол, – это наводнение, наверное, не имеет равных. Но, слава Богу, вот и заря. По крайней мере нам удастся опровергнуть нелепую сказку о третьей ночи.

Сероватый свет украдкой проник в мастерскую, и почти сразу рассвело. Дождь ослабел, но темные воды реки неслись, точно водопад. Я забеспокоился о корабле: не лопнул бы якорный канат.

– Мне нужно отправиться на борт, – сказал я, – если яхта сорвется с якоря, ей ни за что не удастся пойти вверх по течению.

– Этот остров все равно что плотина, – ответил доктор. – Если вам угодно пройти в дом, я угощу вас чашкой кофе.

Продрогший и жалкий, я с благодарностью принял его предложение. Так ничего и не выяснив, мы вышли из злополучной мастерской и под проливным дождем направились к дому.

– Вот спиртовая лампочка, – сказал Северол. – Пожалуйста, зажгите ее, а я пойду взглянуть на бедного Уокера.

Не успел он выйти, как тут же вернулся с лицом, искаженным от ужаса:

– Он мертв! – хрипло крикнул доктор.

Меня как громом поразило: я замер с лампой в руках и широко раскрытыми глазами смотрел на Северола.

– Да, он мертв, – повторил он, – убедитесь сами.

Ни слова не говоря, я последовал за ним. Войдя в комнату, я прежде всего увидел Уокера. Он лежал поперек кровати в том же самом фланелевом костюме, в который я помог Северолу переодеть его. Ноги и руки несчастного были раскинуты.

– Да нет же, он жив! – прошептал я.

Доктор был страшно возбужден, руки его дрожали, как листья на ветру.

– Смерть наступила несколько часов назад.

– От лихорадки?

– От лихорадки?! Посмотрите на его ноги!

Я посмотрел и вскрикнул. Одна из ног несчастного не только выскочила из сустава, но и совершенно вывернулась самым неестественным образом.

– Боже праведный! – вскричал я. – Кто мог совершить такое злодеяние?!

Северол положил руку на грудь трупа.

– Пощупайте, – прошептал он.

Я дотронулся до груди: она не представляла никакого сопротивления. Все тело было какое-то рыхлое, мягкое, уминалось от малейшего нажатия, как кукла, набитая отрубями.

– Грудная клетка раздавлена, размолота, – продолжал Северол тем же глухим, полным ужаса шепотом. – Слава Богу, что несчастный спал под влиянием опия. По его лицу видно, что смерть застигла его во сне.

– Но кто же, кто совершил это ужасное преступление?

– Все! Не могу больше! – сказал доктор, вытирая лоб. – Не считаю себя особенным трусом, но это выше моих сил. И если вы возвращаетесь на «Гейм-кок», я иду с вами.

– Идемте же, – сказал я, и мы вышли из дома. Если мы и не побежали сломя голову, то лишь потому, что каждый хотел сохранить перед другим хотя бы тень достоинства.

Нелегко было плыть по бешеной реке в легкой байдарке, но это нас ничуть не беспокоило. Доктор вычерпывал воду, я же греб, – так мы продвигались вперед и ухитрялись удерживать наше утлое суденышко на плаву. Вот мы, наконец, стоим на палубе яхты. Только теперь, когда двести ярдов легли между нами и проклятым островом, мы смогли перевести дух.

– Через пару часов нам придется вернуться, – сказал Северол, – и для этого нужно немного прийти в себя. Готов отдать свое годовое жалованье, лишь бы мои чернокожие не увидели, каков я был несколько минут назад.

– Скажу стюарду, чтобы приготовил нам завтрак. А после мы можем вернуться, – ответил я. – Но, ради Бога, доктор, как объясните вы случившееся?

– Ничего не понимаю… Я кое-что слышал о колдовской практике среди чернокожих – всю эту чертовщину они называют «вуду» – и смеялся над нею вместе с остальными. Но то, что бедняга Уокер – пристойный, богобоязненный англичанин – умрет в девятнадцатом веке столь чудовищной смертью и что в нем не останется ни единой целой кости – это

жестокий удар для меня… Однако, что такое с вашим матросом, Мельдрем? Пьян он, что ли? Сошел с ума или что-то там еще?

Петерсон, самый старый матрос на моей яхте, человек, способный волноваться не больше египетских пирамид, давно стоял на носу и багром отпихивал обломки бревен, плывшие по течению. Теперь же, согнув колени, с расширенными от ужаса глазами, он яростно бороздил воздух указательным пальцем и вопил:

– Смотрите! Смотрите!

И мы увидели.

Исполинский ствол плыл по реке, волны лизали гребень его черной коры. И спереди, выставляясь над водой фута на три, как носовое украшение на корабле, из стороны в сторону раскачивалась страшная голова. Плоская, свирепая, огромная как пивная бочка, она цветом напоминала поблекший гриб, а на ее шее виднелись черные и светло-желтые пятна. В тот момент, когда среди водоворота ствол прошел перед яхтой, я увидел, как в дупле старого дерева развернулись два громадных кольца. Отвратительная голова внезапно поднялась на восемь или девять футов, глядя на «Геймкок» немигающими, туманными глазами. Еще миг – и дерево, пронесясь со своим ужасным обитателем мимо нас, исчезло в Атлантическом океане.

– Что это? – спросил я.

– Злой дух нашей мастерской, – ответил Северол, вновь становясь вчерашним болтуном. – Это и есть дьявол, посещавший наш остров, – большой габонский питон!

Я вспомнил, что слыхал на побережье рассказы о чудовищных змеях – боа, живших в глубине страны, о голоде, периодически просыпавшемся в них, и о силе их смертоносных объятий. И тут я все понял. Неделю назад было наводнение, оно и принесло на остров дуплистое дерево и его страшного обитателя. Ствол остался в маленькой бухте, а мастерская была ближе всего к жилищу змеи. И когда в питоне просыпался голод, он уносил сторожей. Конечно, он вернулся и в последнюю ночь, когда Северолу показалось, будто что-то двигалось за окном. Это чудовище вползло в дом и раздавило несчастного Уокера, когда он спал.

– Почему питон не унес его? – спросил я.

– Должно быть, молния и гром испугали гадину. Но вот и наш завтрак, Мельдрем! Чем скорее мы позавтракаем и вернемся на остров, тем будет лучше, не то эти негры подумают, будто мы испугались.

1908 г.