Текст книги "Тайна Кломбер Холла"

Автор книги: Артур Конан Дойл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

– Вы меня глубоко заинтересовали своими рассказами, – признался я, пожимая руку, которую Рам Сингх протянул мне в знак того, что наша встреча заканчивается. – Я часто буду думать о нашем недолгом знакомстве.

– Это принесет вам большую пользу, – проговорил он, не отнимая руки и глядя мне в глаза серьезно и печально. – Помните: то, что случится в будущем, не обязательно плохо оттого, что не согласуется с вашими представлениями о праве. Не спешите судить. Есть великие правила, которые следует соблюдать, чего бы это ни стоило личности. Действие этих правил может показаться вам жестоким, но эта жестокость – ничто в сравнении с опасностью того прецедента, который возник бы от их неисполнения. Бык или овца могут нас не бояться, но человек, обагривший руки в крови высших, не должен жить и не будет жить.

При последних словах он воздел руки яростным угрожающим жестом, отвернулся и ушел в разрушенную хижину. Я смотрел ему вслед, пока он не исчез внутри, а потом я направился домой, снова и снова обдумывая все, что услышал, и в особенности этот последний взрыв оккультного негодования.

Далеко справа виднелась высокая белая башня Кломбера, резко выделяясь на фоне темных туч. Мне пришло в голову, что любой случайный путешественник при виде нее в глубине души позавидует жителям этого великолепного поместья и во сне не увидит витающих над ним странных ужасов и безымянных опасностей… Нависшие над башней черные тучи показались мне тенью более мрачной, более пугающей, более готовой разразиться громом.

– Что бы это ни значило и что бы ни готовилось, – воскликнул я невольно, – но Господь не допустит, чтобы невинные погибли вместе с виновными.

Дома я застал отца, все еще взволнованного ученым диспутом с гостем.

– Надеюсь, Джек, – говорил старик, – я не слишком резко с ним обошелся. Мне следовало бы помнить, что я in loco magistry [4]4
  В начальствующем положении (лат.)


[Закрыть]и воздержаться от спора со своим гостем. Но, когда он занял эту неприемлемую позицию, я не смог удержаться и убедил его оставить ее, и он, действительно, оставил, хотя ты, не разбираясь в тонкостях вопроса, может быть этого и не заметил. Но ты должен был видеть, что моя ссылка на эдикты короля Ашока оказалась настолько веской, что он сразу поднялся и ушел.

– Вы держались твердо, – ответил я. – Но что вы думаете об этом человеке теперь, когда с ним познакомились?

– Как что? – переспросил отец. – Видимо, он один из тех святых людей, которые под различными именами – санси, йогов, севров, кваландеров, хакимов и куфиев – посвятили жизнь изучению тайн буддийской веры. Он, я сказал бы, теософ, то есть, священнослужитель Бога знания, высшая степень такого служения – посвященный. Наш гость и его товарищи не достигли высшей ступени, иначе не могли бы пересечь море, не осквернившись. Возможно, все они выдающиеся «чела», которые надеются со временем достичь высшей чести посвящения.

– Но отец, – перебила сестра, – это же не объясняет, почему люди такой святости и достоинств решили расположиться на глухом шотландском берегу.

– Вот тут я ничего ответить не могу, – признал отец. – Могу только сказать, что это никого, кроме них, не касается, пока они живут мирно и подчиняются законам страны.

– Вам приходилось когда-нибудь слышать, – спросил я, – что эти верховные служители, о которых вы говорили, владеют силами, нам неизвестными?

– Конечно, восточная литература изобилует этим. Библия – восточная книга, и разве она не полна насквозь упоминаниями о таких силах? Несомненно, что в прошлом люди знали много секретов природы, утеряных теперь. Но, основываясь на собственном опыте, я не могу подтвердить, что современные теософы в самом деле обладают возможностями, на которые претендуют.

– Они мстительные? – продолжал я расспрашивать. – Есть у них такие преступления, которые искупаются только смертью?

– Насколько мне известно, нет, – отвечал отец, поднимая в удивлении седые брови. – Ты что-то очень любопытен сегодня, отчего ты об этом спрашиваешь? Что, наши восточные соседи возбудили в тебе какие-то подозрения?

Я постарался обойти этот вопрос. Ничего хорошего не вышло бы, расскажи я все отцу; его годы и здоровье требовали покоя, а не волнений, да и при самом искреннем моем желании я затруднился бы объяснить другому то, чего совершенно не понимал сам. Со всех сторон лучше всего было оставить отца в неведении.

Никогда в жизни день для меня не тянулся так долго, как тянулось то, богатое событиями, пятое октября. Я перепробовал все способы убивать время, и все же казалось, что вечер никогда не наступит. Я пытался читать, писать, гулять, я прикрепил новые лески ко всем своим рыболовным крючкам, я принялся к изумлению отца составлять каталог его библиотеки – короче говоря, открыл великолепное средство повышения работоспособности. Сестра, я видел, страдала от того же лихорадочного беспокойства. Снова и снова наш добрый отец упрекал нас, по своему обыкновению мягко, за наше сумасбродное поведение и постоянные помехи его работе, которые оно порождало.

Наконец, чай был подан и чай был выпит, занавеси – спущены, лампы зажжены, и после еще одного бесконечного промедления отец прочел молитвы и распустил слуг по их комнатам. Потом он смешал и проглотил свой ежевечерний пунш и зашаркал к себе, оставив нас двоих в гостиной во власти нервного напряжения и самых смутных, но ужасных страхов.

Глава 14
О том, кто прибежал среди ночи

Когда отец ушел в спальню и оставил нас вдвоем с Эстер, часы в гостиной показывали четверть одиннадцатого. Мы слушали, как удалялись отцовские шаги по скрипучей лестнице, пока отдаленный хлопок закрывшейся двери не засвидетельствовал, что он уже у себя.

Простая керосиновая лампа на столе бросала жуткий неверный свет по углам старой комнаты, заставляя мерцать панели резного дуба и наделяя странными фантастическими тенями старинную мебель. Бледное взволнованное лицо сестры выступало из мрака поразительно четко, словно на портретах Рембранта. Мы сидели друг против друга за столом, и тишину не нарушал ни один звук, кроме тиканья часов и бесконечного пения сверчка.

В этом абсолютном спокойствии было что-то ужасающее. Насвистывание запоздалого крестьянина на дороге принесло нам облегчение, и мы напрягали слух, стараясь улавливать его до последней возможности, покуда заук не исчез в отдалении. Сперва мы еще притворялись, сестра – что вяжет, а я что читаю, но скоро отбросили бессмысленный обман и сидели в неспокойном ожидании, вздрагивая и бросая друг на друга вопросительные взгляды, стоило хворосту затрещать в очаге или крысе прошуршать за панелью. В воздухе нависло тяжелое чувство, угнетающее нас неизбежностью катастрофы.

В конце концов я встал и распахнул входную дверь, чтобы впустить ночную свежесть. Рваные тучи неслись через небо, и между их летящими лохмотьями время от времени выглядывала луна, заливая окрестность холодным белым светом. Стоя в дверях, я видел опушку Кломберского леса, хотя сам дом можно было увидеть только с соседнего холма. Сестра набросила шаль и вышла вместе со мной на вершину, чтобы взглянуть на усадьбу.

Сегодня там не светились окна. От крыши до подвала во всем огромном здании не мерцал ни один огонек. Колоссальная масса дома вырисовывалась мрачно и угрюмо среди окружающих деревьев, похожая больше на гигантский саркофаг, чем на человеческое жилище.

Нашим напряженным нервам сами очертания дома и тишина навевали ужас. Мы немного постояли, всматриваясь сквозь темноту, а потом вернулись в гостиную и ждали, ждали, не зная, чего, но совершенно не сомневаясь, что нам уготовано страшное переживание.

Время приближалось к полуночи, когда сестра вдруг вскочила и вскинула руку:

– Ты что-нибудь слышал?

Я напряг слух, но безрезультатно.

– Подойди к двери, – вскрикнула она дрожащим голосом. – Теперь слышишь?

В глубокой тишине ночи я различил четкий ритмичный звук, постоянный, но очень слабый.

– Что это? – просил я вполголоса.

– Это кто-то бежит, сюда, к нам, – ответила она, и вдруг, потеряв последнее самообладание, упала возле стола на колени и принялась громко молиться с той лихорадочной искренностью, которую порождает беспредельный непобедимый ужас, временами срываясь на полуистерические рыдания.

Теперь я слышал звук достаточно отчетливо, чтобы понять, что быстрая женская интуиция не обманула Эстер, и звук, действительно, производит бегущий человек.

Он бежал и бежал по большой дороге, и шаги его доносились все яснее и резче с каждым мгновением. Со срочным же делом он должен был бежать, потому что ни разу не приостановился и не замедлил шага.

Быстрый четкий стук сменился внезапно ритмичным приглушенным шорохом. Человек бежал теперь по стоярдовому, примерно, участку дороги, посыпанному недавно песком. Но через несколько мгновений он опять выбрался на твердую землю, и шаги продолжали неуклонно приближаться. Я понял, что он уже возле поворота. Побежит дальше? Или свернет к Бренксому?

Мысль едва успела промелькнуть, когда перемена звука убедила меня, что бегун свернул, и цель его – это вне всякого сомнения дом нашего лэрда.

Я бросился к подъездным воротам и успел как раз, когда наш гость распахнул их и влетел в мои объятия. Я разглядел при лунном свете, что это ни кто иной, как Мордонт Хизерстоун.

– Что случилось? – воскликнул я. – Что неладно, Мордонт?

– Отец, – выдохнул он. – Отец!

Он был без шляпы, глаза расширены от ужаса, а лицо бескровно, как у мертвеца. Я почувствовал, как дрожит его рука, сжимавшая мою руку.

– Ты совсем выбился из сил, – сказал я, ведя его в гостиную. Отдохни немного, потом все расскажешь. Успокойся, дружище, ты с лучшими друзьями.

Я уложил его на софу, а Эстер, чьи страхи тут же отступили, как только потребовалось что-то делать, плеснула в стакан бренди и поднесла ему. Это возбуждающее средство произвело замечательное действие: краска вернулась на бледные щеки, а в глазах засветилось сознание.

Мордонт сел и взял руку Эстер в свои, как человек, очнувшийся от кошмара и стремящийся убедиться, что он, действительно, в безопасности.

– Ваш отец? – спросил я. – Что с ним?

– Ушел.

– Ушел?

– Да, он ушел, и капрал Руфус Смит тоже. Мы никогда больше их не увидим.

– Но куда они ушли? – воскликнул я, пораженный. – Это недостойно тебя, Мордонт. Какое мы имеем право сидеть здесь и предаваться своим чувствам, когда есть еще возможность помочь твоему отцу? Поднимайся! Мы их догоним. Скажи только, куда они направились.

– Бесполезно, – ответил молодой Хизерстоун, закрывая лицо руками. Не упрекай меня, Вэст, потому что ты не знаешь всех обстоятельств. Против нас действуют мощные неизвестные законы, как нам их отменить? Несчастье долго висело над нами, а теперь, наконец, разразилось. Боже, помоги нам!

– Ради неба, что произошло? – настаивал я взволновано. – Мы не должны поддаваться отчаянию.

– Ничего нельзя сделать до рассвета, – ответил он. – Тогда попытаемся разыскать их следы. Сейчас это бесполезно.

– А что с Габриэль и миссис Хизерстоун? – спросил я. – Может быть, пригласить их сюда, не откладывая? Твоя бедная сестра, наверное, сама не своя от ужаса.

– Она ничего не знает. Ее спальня в другой стороне дома, там ничего нельзя было слышать и видеть. А моя бедная матушка ожидала чего-нибудь подобного так долго, что это не застало ее врасплох. Она, конечно, потрясена горем, но, по-моему, предпочтет пока остаться одна. Ее твердость и самообладание должны бы дать мне урок, но я от природы легко возбудим, и эта катастрофа после такого долгого нервного напряжения буквально лишила меня рассудка.

– Если ничего нельзя сделать до утра, – сказал я, – у тебя есть время рассказать нам, как это случилось.

– Так я и сделаю, – он встал и протянул дрожащие руки к огню. – Вы уже знаете, у нас давно, много лет, были основания опасаться, что над головой отца висит угроза ужасной мести за одно его давнее дело. В этом деле он был связан с человеком, которого вы знаете как капрала Руфуса Смита, поэтому уже одно то, что этот человек нашел дорогу к отцу, предупредило нас, что время близится, и что это пятое октября – годовщина ошибки – должно стать днем ее искупления. Я рассказал вам о наших страхах в письме, и, если не ошибаюсь, отец тоже говорил об этом с тобой, Джон. Когда вчера утром я увидел, что он ищет свой старый мундир, который прятал с Афганской войны, я понял, что наши предчувствия оправдываются и конец близок.

Целые годы уже я не видел его таким спокойным, как сегодня, он свободно рассказывал об Индии, вспоминал приключения своей молодости. Около девяти он велел нам разойтись по комнатам и запер нас там предосторожность, которую он часто принимал в свои темные часы. Он всегда пытался, бедняга, уберечь нас от проклятия, свалившегося на его несчастную голову. Прежде, чем мы расстались, он нежно обнял матушку и Габриэль, а потом пошел за мной в мою спальню, с любовью пожал мне руку и передал маленький пакет, адресованный тебе.

– Мне? – переспросил я.

– Тебе. Я отдам его, когда кончу. Я уговаривал его позволить мне остаться с ним и разделить опасность, но он так искренне просил меня не добавлять ему забот и не вмешиваться в его распоряжения! Видя, что я действительно огорчил его своим упорством, я в конце концов позволил ему закрыть дверь и повернуть ключ снаружи. Никогда себе не прощу. Но что тут можно поделать, когда твой собственный отец отказывается от твоей помощи. Ему ведь силком ее не навяжешь…

– Я уверена, что ты сделал все, что мог, – сказала сестра.

– Я хотел, дорогая Эстер, но, помоги мне Боже, трудно было понять, что правильно, а что нет. Он ушел, и я слышал, как его шаги замерли в длинном коридоре. Какое-то время я шагал взад-вперед по комнате, а потом поставил лампу в головах кровати, лег, не раздеваясь, стал читать святого Фому Кимфийского и молиться от всей души, чтобы ночь миновала благополучно.

В конце концов я заснул беспокойным сном, когда вдруг меня разбудил громкий вибрирующий звук, который долго отдавался в ушах. Я вскочил, но все опять было тихо. Лампа догорала, часы показывали, что уже близко полночь. Я искал спички, чтобы зажечь свечу, когда резкий крик раздался снова, так громко и четко, словно он звучал в одной комнате со мной. Моя спальня в передней части дома а матушки и сестры – в задней, так что подъездную аллею могу видеть в окно только я.

Бросившись к окну, я отдернул занавески и выглянул. Вы знаете, что подъездная аллея расширяется в усыпаную гравием площадку перед самым домом. Как раз в центре этого открытого места стояли трое и глядели вверх, на окна. Луна ярко освещала их, отражаясь бликами в поднятых глазах, и при ее свете я различил, что лица у них смуглые, волосы – черные, а общий тип лиц – как у сикхов или африди. Двое хзудощавые со страстными экстатическими лицами, а третий на вид незлобивый и величественный, с благородным лицом и длинной бородой.

– Рам Сингх! – воскликнул я.

– Как, ты их знаешь? – поразился Мордонт. – Ты встречался с ними?

– Знаю. Это буддистские жрецы, – ответил я. – Продолжай!

– Они стояли в ряд, то воздевая руки к небу, то опуская, а губы их шевелились, как будто они читали молитву или заклинание. Вдруг они прекратили жестикулировать и в третий раз издали тот странный зловещий пронзительный крик, который меня разбудил. Никогда не забуду этот ужасающий зов, отдающийся в ночной тишине так сильно, что он до сих пор звенит у меня в ушах.

Когда он медленно замер, послышался скрежет ключей и засовов, а потом – стук открывшейся двери и звуки торопливых шагов. Я увидел из своего окна, как отец и капрал Руфус Смит суетливо выбегают из дома, неодетые, с непокрытыми головами, как люди, покоряющиеся внезапному и непреодолимому импульсу. Трое пришельцев к ним не прикоснулись, но все пятеро быстро удалились по аллее и скрылись между деревьями. Я определенно не видел никакого применения силы, никакого физического принуждения, и все же я так же уверен, что мой бедный отец и его товарищ были беспомощными пленниками, как если бы их при мне уволокли в кандалах.

Все это заняло совсем немного времени. От первого разбудившего меня зова до того, как они исчезли с моих глаз, мелькнув в последний раз между деревьями, прошло никак не больше пяти минут. Так внезапно все произошло и так странно, что, когда драма закончилась, и они исчезли, я мог бы подумать, что видел кошмар или бред, если бы не ощущение реальности события, слишком яркое, чтобы приписать его воображению.

Я принялся выламывать дверь, бросаясь на нее всем своим весом. Некоторое время она не поддавалась, но я пытался снова и снова до тех пор, пока что-то не треснуло и я не оказался в коридоре. Прежде всего я подумал о матушке. Я бросился к ее комнате и повернул ключ в двери. Секунды не прошло, как она шагнула из спальни, одетая в пеньюар, предостерегающе подняв руку.

– Никакого шума! – велела она мне. – Габриэль спит. Их вызвали прочь?

– Именно так! – ответил я.

– Да будет воля Божья! – воскликнула она. – Твой бедный отец станет счастливее в ином мире, чем был когда-либо в здешнем. Слава Богу, что Габриэль спит. Я подсыпала ей хлорал в какао.

– Что я должен делать, – спрашивал я в отчаянии. – Куда они ушли? Как я могу ему помочь? Не можем же мы допустить, чтобы он вот так вот ушел от нас, и позволить этим людям сделать с ним, что им вздумается! Может быть, мне съездить в Вигтаун за полицией?

– Только не это! – горячо запротестовала матушка. – Он десятки раз просил меня этого не делать. Сын мой, мы никогда больше не увидим твоего отца. Ты вправе удивляться, что я не плачу, но, если бы ты знал, как знаю я, какой душевный мир принесет ему смерть, ты не нашел бы в себе силы оплакивать его. Любые розыски, я чувствую, бесполезны, но все-таки искать, конечно, надо. Сделаем это так незаметно, как только возможно. Мы не можем услужить ему лучше, чем, исполняя его желание.

– Но ведь дорога каждая минута! – воскликнул я. – Может быть, он сейчас зовет нас на помощь в когтях этих темнокожих дьяволов!

От этой мысли я так обезумел, что тут же кинулся прочь из дома, за ворота, на большую дорогу, но, оказавшись там, я понял, что не знаю, куда бежать. Вся широкая пустошь лежала передо мной без единого признака жизни. Я вслушался, но ни один звук не нарушал ночного безмолвия.

И тогда, друзья, стоя в нерешительности посреди мрака, я испытал в полной мере ужас и ответственность. Я почувствовал, что сражаюсь против сил, о которых не имею понятия. Все терялось в чуждой пугающей темноте.

Мысль о вас, о вашей помощи и совете послужила мне маяком. В Бренксоме я, по крайней мере, найду сочувствие и, прежде всего, указания, что мне делать – мой собственный рассудок настолько помутился, что я не могу доверять себе. Матушка хотела остаться одна, сестра спит, а предпринять ничего нельзя до рассвета. Так что же мне было делать, как не бежать к вам как можно скорее? У ьебя голова ясная, Джек, так скажи, дружище, что я должен делать! Эстер, что мне делать?

Он поворачивался то ко мне, то к сестре, протягивая руки, с мольбой в глазах.

– Пока темно, ничего не сделаешь, – ответил я. – Мы должны сообщить о случившемся в вигтаунскую полицию, но это не обязательно делать раньше, чем мы сами начнем поиски, так что мы можем действовать согласно с законом, и все же предпринять собственное расследование, как хотела твоя мать. У Джона Фулертона, который живет на холме, есть помесь шотландской овчарки с борзой, это отличная ищейка. Если его собака возьмет след генерала, то дойдет по следу хоть до самого Дели.

– Это ужасно – ждать в бездеятельности, когда он, может быть, нуждается в нашей помощи…

– Боюсь, что наша помощь так или иначе будет для него бесполезной. Тут действуют силы, не допускающие человеческого вмешательства. И потом, как мы поможем? У нас нет никаких указаний, куда они могли направиться, а блуждать наугад по пустоши в темноте – значит зря тратить силы, которые могут больше пригодиться утром. К пяти рассветет. Через час-другой можно будет подниматься на холм за фулертоновой собакой.

– Еще час, – простонал Мордонт, – каждая минута кажется столетием.

– Ложись на софу и отдыхай, – сказал я. – Ты не можешь лучше помочь отцу, чем собрав все силы, потому что завтра нас, может быть, ожидает трудная дорога. Но ты что-то говорил о пакете для меня от генерала?

– Вот он. – Мордонт вытащил из кармана и протянул мне маленький сверток. – Это наверняка разъяснит все тайны.

Пакет с двух сторон был запечатан черным воском с изображением летящего грифона – генеральской печатью. Дополнительной страховкой служила широкая клейкая лента, ее пришлось разрезать перочинным ножом. На обертке пакета размашистым почерком было написано: «Для Дж. Фотерджила Вэста, эсквайра.», а ниже: «Передать этому джентльмену в случае исчезновения или кончины Дж. Б.Хизерстоуна, кавалера Креста Виктории, отставного генерал-майора Индийской армии.»

Итак, мне предстояло, наконец, узнать мрачную тайну, бросившую тень на нашу жизнь. Внутри лежала небольшая пачка пожелтевших листков и письмо. Я придвинул поближе лампу и вскрыл его. Там стояла дата – семь часов вчерашнего вечера – и вот, что следовало за ней.

«Дорогой Вэст!

Я давно должен был удовлетворить ваше вполне естественное любопытство по тому поводу, о котором мы не раз имели случай беседовать, но сдерживался ради вас самих. Я знаю по собственному печальному опыту, как изводит и лишает мужества вечное ожидание катастрофы, когда вы не сомневаетесь, что она наступит, и не можете ни предотвратить ее, ни ускорить.

Хотя беда коснется только меня, но я сознаю, что та непроизвольная симпатия, которую вы, как я замечал, ко мне питали, и ваше отношение к отцу Габриэль причинят вам страдание, если вы узнаете, какая безнадежная и в то же время неясная судьба мне грозит. Я боялся смутить ваш покой, и поэтому молчал, хотя молчание недешево мне стоило, потому что изоляция – не последнее бремя из тех, которые меня угнетают.

Но многие признаки, и главный среди них – появление на побережье буддистов, о чем вы мне рассказали утром, убедили меня, что изнурительное ожидание, наконец, истекает, и близится возмездие.

Почему мне позволили прожить после моего преступления почти сорок лет, это выше моего понимания, но, может быть, хозяева моей судьбы знали, что такая жизнь – величайшее из всех наказаний.

Ни на час, днем или ночью мне не разрешалось забыть, что я предназначен в жертву. Их проклятый астральный звон сорок лет играл мне отходную, напоминая, что нет на земле такого места, где я мог бы надеяться на спасение. О, покой, благословенный покой развязки! Что бы ни ожидало по ту сторону могилы, там я избавлюсь, по крайней мере, от этого трижды проклятого звука.

Мне нет нужды возвращаться к тому злосчастному делу снова и пересказывать события пятого октября 1841 года вместе со всеми обстоятельствами, приведшими к гибели Гулаб Шаха, старшего адепта. Я вырвал несколько страниц из своего старого дневника, там вы найдете подробный рассказ, а другое, независимое сообщение сэр Эдвард Эллиот, артиллерист, опубликовал в Индийской Звезде несколько лет назад, не называя, впрочем, имен.

Мне известно, что многие, даже хорошо знающие Индию люди, решили, что сэр Эдвард дал волю воображению, и его рассказ не имеет реальных оснований. Несколько пожелтевших листков, которые я вам посылаю, докажут, что это не так, и что нашим ученым придется признать силы и законы, доступные людям и служащие людям, но неизвестные европейской цивилизации.

Я не намерен скулить и жаловаться, но не могу не чувствовать, что со мной слишком круто обошлись на этом свете. Видит Бог, хладнокровно я ни одного человека, а тем более старика, не лишил бы жизни. Но я всегда отличался горячностью и упрямством, а в деле, когда кровь ударяла мне в голову, совсем терял власть над собой. Ни капрал, ни я, пальцем бы не тронули Гулаб Шаха, если бы не видели, как к его соплеменникам при виде него возвращаются силы. Ладно, это старая история, и ни к чему обсуждать ее теперь. Пусть никакого другого беднягу не постигнет та же злая судьба!

А теперь, прощайте! Будьте хорошим мужем Габриэль, а если вашей сестре достанет храбрости породниться с такой чертом меченной семьей, как наша, что ж, пусть. Я оставляю достаточно, чтобы моей бедной жене спокойно жилось. Когда она присоединится ко мне, я бы хотел, чтобы все разделили между детьми поровну. Если вы узнаете, что меня больше нет, не жалейте, а поздравьте вашего несчастного друга

Джона Бертье Хизерстоуна.»

Я отбросил письмо и вытащил тонкую пачку грубых шероховатых листков, хранящих разгадку тайны. Смятый и лохматящийся левый край с сохранившимися до сих пор следами клея и ниток доказывал, что листки вырваны из толстой тетради. Чернило местами почти совсем выцвело, но поперек первой страницы шла надпись размашистым четким почерком, сделанная, очевидно, намного позже, чем все остальное: «Дневник лейтенанта Дж. Б.Хизерстоуна. Тульская Долина, осень 1841 года», и ниже: «Этот отрывок содержит рассказ о происшествиях первой недели октября указанного года, включая бой в Терадском ущелье и смерть человека по имени Гулаб Шах.»

Сейчас этот документ лежит передо мной, и я снимаю с него дословную копию. Если там и окажется кое-что, не имеющее прямого отношения к делу, могу только сказать, что предпочел опубликовать необязательное, но не дать сокращениями повода подозревать недостоверность пересказа.