Текст книги "Первоапрельская шутка"

Автор книги: Артур Конан Дойл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Они спустились вместе по красной глинистой дороге, потом пошли по берегу реки. Эйб впал в обычную свою молчаливость. Правда, воодушевленный оказавшейся в его руке корзинкой, он предпринял один раз безумную попытку поговорить о папоротниках, но эта тема не принадлежала к числу волнующих, и наш герой, сделав судорожный рывок, покорился неизбежности. А ведь когда он шел сюда, в голове его роились и остроумные анекдоты, и всяческие забавные случаи. Он подготовил множество фраз, которые не могла не оценить мисс Синклер. Сейчас, однако же, в его голове не было ни единой мысли, кроме безрассудной и все же неодолимой идеи сказать что-нибудь о том, как жарко нынче припекает солнце. Ни один астроном, производящий свои расчеты для измерения паралакса, не бывал так поглощен расположением небесных тел, как наш славный Заморыш, бредущий по берегу медленной австралийской реки.

Внезапно в его памяти всплыл разговор с компаньоном. Что ему посоветовал Босс: «Расскажи ей, как живут у нас на приисках.» Это никак не укладывалось у него в голове. Говорить на эту тему казалось ему очень странным, но Босс сказал так, а Босс всегда прав. Ну, ладно, он рискнет, коли так, и, кашлянув для начала, Эйб выпалил:

– Живут у нас тут главным образом на беконе и на бобах.

Выяснить, какой эффект имело это сообщение, ему не удалось: Эйб был слишком высок, чтобы заглянуть под маленькую соломенную шляпку. А мисс Кэрри не ответила ему. Немного погодя он сделал новую попытку.

– По воскресеньям баранина, – сказал он.

Но и это не вызвало энтузиазма. Честно говоря, похоже было, что она смеется. Сомнений нет: Босс на этот раз ошибся. Молодой человек был в отчаянии. Вид разрушенной лачуги у дороги одарил его новой идеей. Он уцепился за нее, как утопающий за соломинку.

– Это Кокни Джек построил, – сообщил он. – Жил здесь, пока не умер.

– А от чего он умер? – спросила спутница.

– Бренди три звездочки, – убежденно ответил Эйб. – Когда ему совсем уж худо стало, я приходил по вечерам приглядеть за ним. Бедолага! В Пугни у него остались жена и двое ребятишек. Он, бывало, бредил целыми часами и называл меня «Полли». Разорился подчистую, медного цента не осталось; но ребята собрали золотишка, так что мы его честь честью проводили. Похоронили в этом вот стволе; таково было его желание, так что мы просто его туда опустили и забросали землей. Туда же положили его кирку, и лопату, и ковш, чтобы он чувствовал себя как дома.

Теперь мисс Кэрри слушала, казалось, с интересом.

– И часто здесь так умирают? – спросила она.

– Как вам сказать, бренди многих убивает; но большинство попадает под пулю… я хочу сказать, тут многих просто застрелили.

– Я не об этом. Много ли людей здесь в долине умирает в одиночестве и горе, не имея рядом близкой души? – И она указала на сгрудившиеся внизу домишки. – Умирает ли там кто-нибудь сейчас? Об этом просто страшно подумать.

– Из тех, кого я знаю, пожалуй, никто не собирается откинуть копыта.

– Мне бы хотелось, чтобы вы не злоупотребляли в такой степени жаргоном, мистер Дэртон, – сказала Кэрри, взглянув на него ясными фиалковыми глазами. Просто поразительно, как молодая леди вcе больше забирала власть над этим великаном. – Поймите, это неблаговоспитанно. Вам надо бы приобрести словарь и выучить подобающие слова.

– В том-то все и дело! – виновато сказал Заморыш. – Вы в точку угодили. Словарь! Если нет у тебя парового сверла, приходится киркой орудовать.

– Да, но это очень просто, если вы действительно постараетесь. Вы могли бы, например, сказать, что кто-то умирает или находится при последнем издыхании, если вам угодно.

– Вот оно! – восторженно сказал старатель. – При «последнем издыхании»! Вот это слово! Да вы по части слов самого Босса Моргана заткнете за пояс. При последнем издыхании! Звучит-то как!

Кэрри засмеялась.

– Вы должны не о звучании думать, а о том, выражают ли эти слова ваши мысли. Нет, серьезно, мистер Дэртон, если в поселке кто-то заболеет, непременно дайте мне знать. Я умею ухаживать за больными и могу оказаться полезной. Вы сообщите мне о таком случае, да?

Эйб охотно согласился и снова впал в глубокую задумчивость, размышляя, не привить ли себе какую-нибудь долгую и изнурительную болезнь. Говорят, что в Бакхерсте появилась бешеная собака. Может, она как-нибудь ему пригодится?

– А сейчас я с вами попрощаюсь, – сказала Кэрри, когда они дошли до того места, где от дороги ответвлялась извилистая тропинка, ведущая к «Вилле Азалия». – Очень вам благодарна, что вы меня проводили.

Напрасно Эйб вымаливал еще хоть сотню ярдов и ссылался на чрезмерный вес корзиночки, которую он нес, как на совершенно неопровержимый довод. Молодая леди была неумолима. Из-за нее он и так уже слишком отклонился от своего пути. Ей стыдно за себя, ни о чем таком она не хочет даже слушать.

Излюбленным местом отдыха, где проводили свой досуг обитатели поселка Гарвей, был «Колониальный бар». Между этим заведением и конкурирующей фирмой, которая, невзирая на невинное наименование «Бакалея», тоже занималось продажей спиртных напитков, шла ожесточенная борьба. Появление в «Бакалее» стульев немедля привело к тому, что в «Колониальном баре» возник диванчик. «Бакалея» приобретает плевательницы, а «Колониальный» в ответ – картину, и в результате, по определению клиентов, оба заведения остались при своих. Но когда «Бакалея» украсилась портьерами, а соперник отозвался отдельным кабинетом с зеркалом, тут уж все решили, что победа за «Колониальным баром», и поселок единодушно выразил свое одобрение предпринимательскому духу владельца, перестав посещать «Бакалею».

Хотя каждому из посетителей было позволено разгуливать по бару сколько душе угодно и даже заходить за стойку, дабы порадовать свой взор мерцающим многоцветием бутылок, подразумевалось, что отдельное помещение, оно же кабинет, предназначено для наиболее выдающихся граждан. В кабинете заседали комитеты, зарождались могущественные компании, там же, как правило, проводили дознания. Что касается последней церемонии, я с печалью должен сообщить, что тогда, в 1861-м, она частенько устраивалась в поселке Гарвей и приговоры подчас отличались изысканным остроумием и оригинальностью. Взять хотя бы тот случай, когда тихий и кроткий молодой врач застрелил отчаянного головореза Задиру Бэрка и сочувствующие узнику присяжные заявили, что «покойный нашел свою смерть при опрометчивой попытке остановить движущуюся пистолетную пулю» – вердикт считался в поселке высшим достижением юриспруденции, ибо способствовал одновременно как оправданию обвиняемого, так и утверждению суровой, неопровержимой истины.

В тот вечер, о котором я вам рассказываю, в отдельном кабинете собрались все местные знаменитости, но на сей раз отнюдь не с целью обсуждать что-либо криминальное. Дискуссия назрела потому, что за последнее время произошло много событий, достойных обсуждения, а поселок Гарвей привык обмениваться мнениями именно в этой комнате, блиставшей утонченной роскошью зеркала и дивана. Тяга к чистоте, повально охватившая местное население, все еще возбуждала умы и требовала истолкования. Кроме того, заслуживали комментариев мисс Синклер и ее передвижения, обнаруженная в Коннемаре золотая жила и слухи о беглых каторжниках. Таким образом, не стоит удивляться, что в «Колониальном баре» собрались лучшие люди поселка.

Темой диспута на этот раз были беглые каторжники, Вот уже несколько дней в поселке ходили слухи об их появлении, и на прииске было тревожно. Обыкновенный, чисто физический страх был неведом жителям поселка Гарвей. В любой миг старатели готовы были кинуться в погоню за самыми отчаянными головорезами с таким же пылом, с каким помчались бы охотиться на кенгуру. Тревожно было потому, что в городке скопилось много золота. Все понимали: плоды их нелегких трудов надо защитить во что бы то ни стало. Обратились в Бакхерст с просьбой прислать как можно больше полицейских, а в ожидании их прибытия главную улицу поселка патрулировали по ночам волонтеры.

Паника вспыхнула с особой, удвоенной силой из-за известия, которое принес Джим Страглс. Джим был человек амбициозный и честолюбивый, и после того, как он целую неделю в безмолвном негодовании взирал на свою собственную отмытую и отчищенную персону, он, выражаясь метафорически, отряхнул со своих ног красную глину поселка Гарвей и углубился в лес с твердым намерением до тех пор проводить изыскания, пока не наткнется наконец на подходящий участок. Дальше Джим рассказывал, что он сидел на стволе упавшего дерева, обедая пресной лепешкой с прогорклым салом, и внезапно его чуткий слух уловил цоканье конских копыт. Он едва успел скатиться со ствола и, прижавшись к земле, за ним спрятаться, как по зарослям кустарника проехало несколько верховых, так близко, что до них можно было добросить камень.

– Там были Билл Смитон и Мэрфи Дафф, – Страглс назвал двух печально известных в окрестностях бандитов, – а с ними еще трое, я их не разглядел, Они двигались куда-то вправо и выглядели так, будто идут на дело, даже ружья в руках держали.

В тот вечер Джим подвергся перекрестному допросу; но никакие старания не смогли опровергнуть его свидетельство, либо пролить хоть немного света на то, что он увидел. Он рассказал свою историю несколько раз, и, невзирая на приятное разнообразие деталей, все основные факты были тождественны. Дело и впрямь начинало казаться серьезным.

Среди слушателей, впрочем, нашлось несколько человек, скептически отнесшихся к самой мысли о том, что в их местности могут появиться бандиты, и открыто выразивших свое недоверие; из них самым влиятельным был молодой человек, взгромоздившийся на бочку посредине комнаты и, вне всякого сомнения, принадлежащий к духовным руководителям сообщества. Мы уже видели, читатель, эти темные кудри, бархатные, лишенные блеска глаза и жестокие, тонкие губы, принадлежащие Черному Тому Фергюсону, отвергнутому поклоннику мисс Синклер. Он резко выделялся среди всей этой братии тем, что носил твидовый пиджак, а также некоторыми другими утонченными деталями туалета, что могло бы навлечь на него дурную славу, если бы он, подобно Джону Мортону, еще раньше не зарекомендовал себя человеком отчаянной храбрости и в то же время совершенно хладнокровным. Но сейчас Черный Том, казалось, пребывал под некоторым воздействием спиртного, что случалось с ним нечасто и что, возможно, следовало приписать недавно постигшему его разочарованию. Он был сам не свой от ярости, опровергая рассказанную Джимом Страглсом историю.

– Надоело мне все это до смерти, – говорил он. – Стоит кому-то встретить в зарослях нескольких путешественников, он тут же начинает вопить о бандитах, А если б эти верховые увидели Страглса, они бы тоже подняли крик насчет разбойника, притаившегося в лесу. Да и вообще, как можно узнать людей, которые быстро проехали где-то за деревьями? Выдумка это, и больше ничего.

Страглс, однако, твердо придерживался своей версии и со спокойным благодушием отметал насмешки и доводы противника. Было также замечено, что Фергюсон как-то слишком уж близко к сердцу принимает эту историю. Казалось, что-то все время тревожит его: он вдруг соскакивал с бочки и начинал, задумавшись, ходить по комнате, а на его смуглом лице появилось угрожающее, страшное выражение. Все вздохнули с облегчением, когда он наконец схватил шляпу и, отрывисто бросив: «Спокойной ночи», прошел через бар и с черного хода вышел на улицу.

– Он сегодня вроде как не в себе, – заметил Долговязый Мак-Кой.

– Но не бандитов же он боится, – проговорил Джо Шеймус, тоже влиятельный человек, основной держатель акций местного Эльдорадо.

– Нет, он не из пугливых, – подтвердил кто-то. – Какой-то он уже два дня чудной. С утра до вечера пропадает в лесу, а инструментов с собой не берет. Я слыхал, дочка пробирщика дала ему от ворот поворот.

– И правильно сделала. Рылом не вышел, слишком она хороша для него, – откликнулось несколько голосов.

– Я думаю, он не отступится, – заметил Шеймус. – Он ведь, если в голову себе чего возьмет, попрет напролом.

– Эйб Дэртон – вот кто победит в скачке, – сказал Хулаган, невысокий бородатый ирландец. – Готов поставить на эту лошадку четыре против семи.

– И проиграешь свои денежки, – со смехом возразил ему один из молодых. – Чтобы этой девушке понравиться, надо иметь больше мозгов, чем у нашего Заморыша.

– Видел кто нынче Заморыша? – спросил Мак-Кой.

– Я видел, – сказал молодой старатель. – Он мотался по всему поселку и искал словарь… Письмо, наверное, написать надумал.

– А я видел, как он читал этот словарь, – сказал Шеймус. – Подошел ко мне и говорит, что, мол, с первого захода ему повезло, и слово мне показывает, длиннющее, ну, как твоя рука… «отрекающийся» или как его там… ну, в таком, в общем, роде.

– Он, я думаю, сейчас богатый человек, – сказал ирландец.

– Да, сколотил капитал. У него сто фунтов акций Коннемары, а они растут каждый час. Продаст свою долю и может домой уезжать.

– Наверное, захочет увезти с собой кое-кого, – вмешался еще один из присутствующих. – А старик Джошуа не станет возражать, раз у жениха есть деньги.

Мне кажется, в этом повествовании я уже как-то упомянул, что Джим Страглс, изыскатель, считался самым остроумным на прииске. Этой репутации он добился не одним лишь пустым зубоскальством, но прежде всего фундаментально продуманными и мастерски осуществленными розыгрышами. Утреннее происшествие немного притушило его обычную веселость; но теплая компания и горячительные напитки мало-помалу вернули ему жизнерадостность. После ухода Фергюсона он долго молчал, обдумывая зародившуюся у него в уме идею, и наконец стал излагать ее приятелям.

– А скажите-ка, ребята, – начал он, – какой сегодня день?

– Да вроде пятница.

– Я не об этом. Какое сегодня число?

– Сдохнуть мне, если я знаю!

– Ну, не знаете, так я вам скажу. Сегодня первое апреля. В моей хибаре есть календарь, он утверждает, что это именно так.

– Ну, допустим, так, а дальше что? – спросило сразу несколько голосов.

– Да, видите ли, первое апреля именуется Днем Всех Дураков. Так, может, мы над кем-нибудь в честь этого дня подшутим? Разыграем небольшую безобидную шутку и повеселимся от души? Взять, к примеру, нашего друга Заморыша; каждый знает: ничего не стоит его провести. Что, если мы его куда-нибудь отправим, а сами будем за ним наблюдать? Мы же после можем целый месяц его подначивать, верно?

По кабинету прошел ропот одобрения. Шутка, даже самая незамысловатая, всегда была на прииске желанной гостьей. Мало того, чем она была грубей и проще, тем больше удовольствия получали шутники. В поселке Гарвей никто не страдал излишним тактом.

– А куда же нам его послать? – вот все, что спросили собравшиеся.

Джим Страглс на секунду погрузился в размышления. Затем, объятый нечестивым вдохновением, он оглушительно захохотал, хлопая руками по коленям в приступе неудержимого восторга.

– Ну, рассказывай, что ты придумал? – нетерпеливо спрашивали приятели.

– А вот послушайте, ребята. Вы говорите, Эйб влюбился в мисс Синклер. И считаете, он ей не очень-то нужен. А что если мы напишем ему записочку и… сегодня же вечером отправим.

– Ну, напишем, отправим, дальше что? – спросил Мак-Кой.

– Мы ведь можем сделать вид, будто записку написала она сама, понятно? Подпишемся внизу ее именем. А в записочке этой напишем, что она ждет его в своем саду в двенадцать часов ночи. Эйб ведь непременно прибежит. Он, чего доброго, подумает, будто она хочет бежать с ним из дому. Вот будет потеха, у нас такой тут не бывало уже год.

Все покатились со смеху. Трудно было не расхохотаться, вообразив себе эту картину: простодушный Заморыш бродит ночью по саду, вздыхая от любви, а старик Джошуа выскакивает из дому с двустволкой, чтобы его урезонить. Выдумка Страглса была одобрена единодушно.

– Вот карандаш, бумага, – продолжал наш весельчак. – Кто будет писать ему письмо?

– Ты сам и напиши, Джим, – сказал Шеймус.

– Ну, ладно, я так я, а что там написать?

– Валяй, что хочешь, то и пиши. По своему разумению.

– Вот уж не знаю, как бы она все это изложила, – сказал Джим, озабоченно почесывая голову. – А впрочем, ладно, Заморыш-то наш все равно ничего не заметит. Ну-ка, это, например, звучит? «Дружище, милый. Приходи к нам в сад в двенадцать ночи, а если не придешь, я с тобой никогда в жизни разговаривать не буду.» Ну как, годится? Ничего?

– Нет, не ее стиль, – вмешался молодой старатель. – Она девица образованная, ты это имей в виду. Она напишет поласковей и этак цветисто.

– Тогда сам и пиши, – угрюмо сказал Джим и вручил ему карандаш.

– Ну, как-нибудь, к примеру, так, – задумчиво сказал старатель и послюнил кончик карандаша. – «Когда на небе взойдет луна…»

– Вот-вот, в самую точку… – оживилась развеселая компания.

– «И звездочки будут ярко сиять, выйди, о, выйди ко мне, Адольфус, я буду ждать тебя возле садовой калитки в двенадцать часов.»

– Его зовут не Адольфус, – критически произнес Джим.

– Так полагается в стихах, – возразил автор. – Имя-то, видишь, не совсем простое. Звучит куда позаковыристей, чем Эйб. Но я думаю, он все-таки догадается, кого она имеет в виду. А дальше я подписываюсь: «Кэрри». Вот! И кончен бал!

Все находящиеся в комнате молча и вдумчиво прочли это послание, передавая его из рук в руки и благоговейно на него взирая, как и подобает взирать на выдающееся создание человеческого разума. Затем его сложили и вверили попечениям мальчишки, которому было торжественно под угрозой страшной кары приказано доставить его в хибару Эйба Дэртона и смыться прежде, нежели ему будут заданы какие-либо щекотливые вопросы. Лишь после того, как он растаял в темноте, легкие укоры совести потревожили одного или двух шутников.

– Не поступаем ли мы с бедной девушкой довольно-таки подло? – спросил Шеймус.

– А со стариной Заморышем довольно-таки круто? – добавил кто-то еще.

Но эти робкие предположения были отвергнуты большинством и исчезли без следа после появления второго жбана виски. Дело было почти полностью забыто к тому времени, когда получивший записочку Эйб с замиранием сердца читал ее по складам при свете одинокой свечи.

Эту ночь долго помнили в поселке Гарвей. С далеких гор порывами налетал ветер, вздыхал и жаловался на заброшенных участках. Темные тучи неслись по небу, закрывая луну и бросая тень на расстилавшуюся внизу долину, но уже через мгновение, вырвавшись из туч, луна вновь озарила чистым и холодным серебристым сиянием долину, обливая призрачным, таинственным светом темные заросли кустарника, раскинувшиеся по обе стороны от нее. Лицо природы в эту ночь казалось безгранично одиноким. Впоследствии все вспоминали, что в атмосфере, нависшей над поселком, затаилась какая-то таинственная и жуткая угроза.

Эйб Дэртон покинул свою хижину после наступления темноты. Компаньон его Босс Морган еще не возвратился, так что, кроме неизменно бдительного Моргуна, ни одна живая душа не наблюдала за его передвижениями. Не без некоторого удивления наш простодушный друг смотрел на огромные, шатающиеся иероглифы, выведенные нежными пальчиками его ангела, но внизу стояла ее подпись, и он отмел сомнения. Он ей нужен, а остальное не важно, и, с сердцем чистым и бесстрашным, старатель, словно странствующий рыцарь, отправился туда, куда звала его любовь.

Он ощупью поднялся вверх по извилистой крутой дорожке, которая вела к «Вилле Азалия». Примерно в ста пятидесяти шагах от калитки стояло несколько невысоких деревьев, окруженных кустами. Дойдя до них, Эйб приостановился, собираясь с мыслями. Двенадцати еще, конечно, не было, так что в запасе у него оставалось, по крайней мере, несколько минут. Стоя под темным пологом веток, он с волнением вглядывался в смутно белевшие в темноте очертания дома. В глазах прозаически настроенного смертного строеньице это выглядело вполне заурядным, но влюбленному оно внушало благоговейный трепет.

Повременив немного в тени деревьев, старатель направился к садовой калитке. Там не было ни души. Несомненно, он явился слишком рано. Луна теперь светила очень ярко, и вокруг было светло, как днем. Эйб оглянулся на дорогу, которая белой змейкой взбегала на вершину холма. Его легко было сейчас заметить – силуэт высокого, могучего широкоплечего человека ясно и отчетливо выделялся в мерцающем свете луны. Вдруг он дернулся, словно в него попала пуля, и, отшатнувшись, прижался к калитке спиной.

То, что он увидел, его страшно напугало, он даже побледнел, чего с ним не бывало отродясь. Да и неудивительно, если вспомнить о находившейся так близко девушке. Сразу же за поворотом дороги, примерно в двухстах ярдах, он заметил большое темное пятно, которое быстро приближалось к дому и вскоре скрылось в тени холма. Это темное пятно он видел лишь одно мгновение, но и мгновения было достаточно, чтобы опытный глаз охотника молниеносно оценил обстановку. К дому ехали верхом какие-то люди, а какие всадники ездят по ночам, если не беглые каторжники, они же разбойники – бич лесного края?

Признаемся, в обычных случаях Эйб был изрядным тугодумом да и вообще отличался медлительностью. В часы опасности, однако, его отличала быстрота реакции и обдуманная, холодная решимость. Шагая по саду, он сразу все взвесил. По самым скромным расчетам, бандитов человек шесть, не меньше, и все они отчаянные, бесстрашные люди. Сумеет ли он задержать их хоть на короткое время и помешать ворваться в дом – вот что важнее всего. Мы уже упоминали, что на главной улице города дежурили патрули. Эйб прикинул – помощь может подоспеть минут через десять после того, как прозвучит первый выстрел.

Будь он внутри дома, он бы мог твердо рассчитывать, что продержится и дольше. Но сейчас, пока он разбудит спящих, растолкует им, в чем дело, и они откроют ему дверь, бандиты, конечно, с ним давно уже расправятся. Волей-неволей придется ему смириться с тем, что он просто сделает все, что в его силах. Во всяком случае, Кэрри увидит, что если он не смог с ней поговорить, то, по крайней мере, сумел за нее умереть. При этой мысли он даже покраснел от счастья и осторожно пристроился в тени дома. Он взвел курок револьвера. Опыт научил его, что преимущество за тем, кто стреляет первым.

Дорога, по которой ехали разбойники, заканчивалась перед деревянными воротами, ведущими в сад со стороны, противоположной калитке. Справа и слева от ворот тянулась живая изгородь из зарослей акации, и такая же изгородь непроницаемой колючей стеной окаймляла с двух сторон идущую от ворот коротенькую дорожку. Эйб хорошо знал это место. Он подумал, что человек, решившийся на все, наверное, сумеет даже в одиночку защищать этот проход в течение хотя бы нескольких минут, пока бандиты не проникнут к дому с какой-нибудь другой стороны и не нападут на него с тыла. Во всяком случае, ничего лучше он придумать не мог. Эйб прошел мимо парадной двери, но тревогу поднимать не стал. Синклер человек немолодой, и помощи от него немного в той отчаянной схватке, которая предстоит; между тем, если в доме зажгутся огни, разбойники поймут, что их там ожидают. Ах, если бы сейчас здесь был его напарник Босс, Чикаго Билл, да и вообще любой из двадцати отчаянных храбрецов, которые явились бы на его клич немедля и приняли участие в схватке! Он пошел по узкому проходу между колючими стенами акаций. Вот деревянные ворота – он так хорошо их знал, – а на воротах восседает, лениво покачивая ногами и вглядываясь в дорогу, мистер Джон Морган собственной персоной, именно тот человек, встречи с которым Эйб жаждал сейчас всем сердцем.

Времени на объяснения почти не оставалось. В нескольких словах Босс торопливо объяснил, что, возвращаясь из небольшого изыскательского турне, наткнулся в темноте на разбойников и, не замеченный ими, случайно услышал, куда они едут, после чего помчался во всю мочь и, отлично зная местность, сумел их опередить.

– Подымать тревогу было некогда, – пояснил он, все еще тяжело дыша, – нам придется без посторонней помощи, вдвоем остановить их и не позволить, чтобы они прорвались к добы… к твоей девушке. Только через наши трупы, Заморыш, иначе они не пройдут.

И с этими словами наши столь чудесным образом встретившиеся друзья с любовью посмотрели друг другу в глаза, прислушиваясь в то же время к топоту копыт, который доносил до них душистый лесной ветер.

Разбойников было шестеро. Один, по-видимому, вожак, ехал впереди, остальные следовали за ним, плотно сбившись в кучу. Приблизившись к дому, они соскочили с лошадей, вожак пробормотал несколько слов, после чего бандиты привязали лошадей к стоящему у изгороди невысокому деревцу и уверенно направились к воротам.

В самом конце зеленого коридора притаились в тени живой изгороди Эйб и Босс Морган. Разбойники, как видно не ожидавшие серьезного отпора в этом уединенном доме, их не заметили. Когда главарь, идущий впереди, повернулся, чтобы сказать несколько слов товарищам, друзья узнали чеканный профиль и пышные усы Черного Фергюсона, отвергнутого поклонника мисс Кэрри Синклер. Честный Эйб тотчас же мысленно поклялся в душе, что уж этот-то, во всяком случае, до дверей живым не доберется.

Негодяй приблизился к воротам и протянул руку к задвижке. Он уже начал ее отодвигать, как из кустов прогремело: «Назад!» На войне, как и в любви, наш друг старатель был немногословен.

– Здесь никак нельзя пройти, – пояснил другой голос с той невыразимой мягкостью и печалью, которая всегда звучала в нем, когда в душе у говорившего бушевал сам дьявол. Бандит узнал его. Эту ласковую неторопливую речь он неоднократно слышал в бильярдной «Бакхертского герба». А человек, с такой доброжелательностью предупредивший пришельцев, стал спиной к дверям, вытащил пистолет и добавил, что хотел бы взглянуть на мошенника, который осмелится войти в сад.

– Все понятно, – буркнул Фергюсон, – это чертов дурень Дэртон и его белолицый дружок.

Имена обоих были в этих краях знамениты. Но и разбойники оказались все как на подбор отчаянные, храбрые ребята. Они сгрудились вплотную у ворот.

– Убирайтесь! – страшным голосом прохрипел главарь шайки. – Девушку вы все равно не спасете. Пошли вон отсюда, пока шкура цела!

Компаньоны засмеялись.

– Тогда, будьте вы все прокляты, вперед!

Ворота распахнулись, последовал недружный залп нападающих, и банда ринулась вперед.

В ночной тиши весело потрескивали револьверные выстрелы – это начали стрельбу защитники дома. Им было трудно целиться в темноте. Бандит, бежавший следом за главарем, вдруг судорожно дернулся, подпрыгнул и упал ничком, раскинув руки, корчась в страшной агонии. Третьего бандита оцарапала пуля. Остальные остановились, чтобы помочь товарищу. Эта девушка, если на то пошло, достанется не им, так что стоит ли рисковать. И только атаман бешено рвался вперед, подтверждая свою репутацию отчаянно смелого негодяя, но был встречен сокрушительным ударом, который Эйб Дэртон нанес ему рукояткой пистолета с такой яростной силой, что противник, словно перышко, отлетел к сообщникам, с раздробленной челюстью, весь в крови и к тому же утратив способность браниться в тот самый миг, когда нуждался в этом больше всего.

– Не спешите уходить, – прозвучал в темноте голос Босса Моргана.

Но они и сами не спешили. Они знали: у них осталось еще несколько минут до того, как сюда прибегут из поселка на помощь. Они, может быть, еще успеют выломать дверь, если сумеют одолеть защитников дома. Начиналось то, чего боялся Эйб. Черный Фергюсон ориентировался в местности не хуже его самого. Он быстро пробежал вдоль живой изгороди к тому месту, где в сплошной стене акаций было что-то вроде щели. С треском ломая ветки, все бандиты пролезли в сад. Друзья переглянулись. Противник все же обошел их с фланга. Они встали, как встают, когда пришел последний час, и собирались встретить его без страха.

Вдруг у изгороди в лунном свете замелькало множество темных фигур, хорошо знакомые голоса радостно вопили. Шутники поселка Гарвей, явившиеся посмотреть, как сработал их розыгрыш, наткнулись на игру совсем не шуточного свойства. Компаньоны увидели лица друзей: Шеймус, Страглс, Мак-Кой. Завязалась яростная схватка, все ринулись очертя голову на поле боя, и оно скрылось в облаке дыма, из которого лишь доносились выстрелы и свирепые выкрики, а когда облако рассеялось, одинокая темная тень метнулась к лазу в стене живой изгороди – это был единственный оставшийся в живых разбойник, улепетывающий во все лопатки. Но в стане победителей не слышно было победных кликов, все почему-то притихли, и что-то похожее на ропот скорби прошелестело по их рядам – у дверей, у самого порога, который он так отважно оборонял, лежал верный и простосердечный Эйб, он задыхался, грудь его была пробита пулей.

Крепкие руки старателей подняли его и бережно внесли в дом. Среди них, я думаю, нашлись бы такие, кто согласился бы взять на себя его боль, чтобы снискать любовь тоненькой девушки в белом, склонившейся над его окровавленной постелью и что-то шепчущей ему на ухо, так ласково, так нежно. Ее шепот, казалось, пробудил его. Он открыл глаза и огляделся. Его взгляд остановился на ее лице.

– Отдаю концы, – пробормотал он, – то есть, простите, Кэрри, я хотел сказать, при последнем издыха… – Он слабо улыбнулся, и голова его опять упала на подушку.

Впрочем, на сей раз Эйб впервые в жизни не сдержал слова. Решающую роль сыграло его на редкость крепкое телосложение, и он успешно справился с ранением, которое для человека послабей могло бы оказаться смертельным. Подействовало ли на него целительное дыхание лесов, раскинувшихся безбрежным океаном на тысячу и даже больше миль, или же причина заключалась в маленькой сиделке, которая так бережно за ним ухаживала, одно несомненно: прошло два месяца, и мы узнали, что Эйб продал акции Коннемары и навсегда покинул поселок Гарвей и маленькую хижину на горе.

Вскоре после этого мне посчастливилось прочесть отрывок из письма молодой леди по имени Амелия, о которой мы уже упоминали вскользь. И поскольку мы уже однажды позволили себе нескромность заглянуть в послание, написанное женщиной, во второй раз совесть будет нас меньше мучить.

«Я была подружкой невесты, – сообщает Амелия, – и Кэрри выглядела обворожительно (подчеркнуто) в белой фате и с флердоранжем. А жених! В два раза выше, чем твой Джек, и такой забавный, такой милый, то и дело краснел и ронял молитвенник. И когда ему был задан самый главный вопрос, он так громко прогремел „Согласен!“, что слышно было на другом конце Джордж-стрит. Его шафер – просто прелесть (подчеркнуто дважды). Такой тихий, такой красивый и изящный. Я думаю, он слишком тонкая натура, чтобы успешно позаботиться о себе в окружении таких грубиянов.»