Текст книги "Матани"

Автор книги: Артур Каджар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– А я ходи-и-ил по кры-ы-ышам!

В первую секунду мне удалось ее напугать, затем она засмеялась и заехала мне подушкой по голове:

– Ну и дурак!

Несмотря на бессонную ночь, утром я проснулся в обычное время в предвкушении необыкновенного дня и растолкал сонную сестренку. В школе я не мог дождаться, когда окончатся уроки и настанет время идти на скрипку. Впервые мне не терпелось побыстрее оказаться в музыкальной школе.

Я, Марсель и Алена стояли рядышком и настраивали струну ля, пока Раиса Аркадьевна, нахмурившись, брала на фортепиано эту ноту. Мы настроили свои скрипки, и поначалу все шло гладко, точнее, по обычному сценарию – Марсель отмучался и получил свой подзатыльник, Раиса Аркадьевна села за пианино и взяла первые аккорды, а Алена встала рядом, держа скрипку наготове и готовясь начать в нужный момент.

Они должны были вместе сыграть какую-то веселую пьеску из «Хрестоматии по скрипке», и Алена довольно бойко начала свое вступление. В то время, как Марсель откровенно скучал и поглядывал в окно, я не сводил глаз с учительницы, предвкушая дальнейший ход событий. Для начала она, не открывая глаз, просто слегка поджала губы. Ничего не замечающая Алена увлеченно продолжала, как обычно артистично покачиваясь во время игры влево-вправо. Когда диссонанс от игры стал уже явственно резать ухо, Раиса Аркадьевна открыла глаза и прекратила играть, Алена последовала ее примеру, и они уставились друг на друга.

– Так, – сказала учительница, – давай-ка начнем сначала, соберись.

Алена прошла красными пятнами, Марсель хмыкнул и стал проявлять интерес к происходящему.

Раиса Аркадьевна снова начала вступление, но при первых же звуках Аленкиной скрипки остановилась:

– Попробуй-ка взять повыше!

Новая попытка не привнесла гармонии в игру, и им пришлось вновь начинать сначала. Теперь учительница сама попробовала на пианино менять тональность по ходу игры, нервно беря аккорды, но опять-таки ничего не вышло. Глядя на Алену, можно было подумать, что она вот-вот разревется.

На третьей попытке у них вообще все пошло наперекосяк, Раиса Аркадьевна начала повышать голос и покрикивать, отчего Алена в придачу ко всему стала фальшивить и сбиваться с ритма. Марсель толкал меня локтем в бок и давился от смеха, но после брошенного на него гневного взгляда со стороны учительницы затих.

– Ну все, хватит с меня на сегодня, – сдалась наконец Раиса Аркадьевна, посмотрев на круглые часы, висящие над фортепиано. – Позанимайся хорошенечко дома, а завтра продолжим.

Алена прошла мимо нас в угол, где лежал ее футляр от скрипки. Марсель показал ей язык, но она вряд ли это увидела, так как старалась не смотреть на нас. Раиса Аркадьевна помассировала себе виски кончиками пальцев, затем подошла к вешалке, достала из сумочки пластинку с таблетками и, обнаружив, что в графине на столе не осталось воды, вышла из класса.

И тут мы услышали всхлипывания. Алена стояла к нам спиной, закрыв лицо руками, худенькие плечи тряслись от рыданий. Мы с Марселем растерянно переглянулись, он нахмурился, а я подошел поближе и постоял немного рядом. Потом достал из нагрудного кармана аккуратно сложенный белый платочек, который мама туда всегда клала, и дотронулся до ее плеча.

– Вот, возьми.

Она перестала всхлипывать и посмотрела на меня.

– Спасибо, – голос у нее был сиплый и тихий.

Сейчас она сильно напоминала мне сестру, и мне хотелось ее утешить.

– Не обращай на нее внимания.

Она снова начала всхлипывать, икая:

– Она ни-никогда не кричала на ме-меня-а-а!

Я сказал:

– Подумаешь, большое дело. Она каждый день на меня с Марселем кричит, и чего? Ей просто нравится покричать, а Марселю даже от этого весело, правда?

Марсель не отозвался, и я, обернувшись, увидел, как он идет к нам, держа в руке что-то. Подойдя с другой стороны к Алене, он протянул ей тюбик с канифолью.

Алена, моментально перестав плакать, переводила округлившиеся глаза с импортного тюбика на невозмутимое лицо Марселя и обратно.

– Это… это мне?

– Держи, у меня еще такой есть.

Алена схватила коричневую канифоль и прижала ее к груди, лицо ее сияло.

– Ой, спасибо тебе. Я всегда о таком мечтала!

Она быстрым движением подалась вперед и чмокнула Марселя в нос, отчего он заметно растерялся.

– Так, ты почему еще ноты не достал до сих пор?

В голосе Раисы Аркадьевны, обращенному ко мне, я уловил нотки «вот на ком сейчас я отыграюсь». Так ли это было на самом деле или мне просто показалось, нам не суждено было узнать в тот день. Пока я разворачивал ноты и устанавливал их на пюпитр, Раиса Аркадьевна подошла к шкафу, и спустя несколько мгновений нам довелось впервые услышать самую высокую ноту, какую человек способен взять голосом.

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а! – визжала Раиса Аркадьевна таким пронзительно тонким голосом, что у меня даже немного заболело в ушах.

На этот крик в комнату прибежала из соседнего класса преподавательница сольфеджио. Раиса Аркадьевна не замолкала, держа перед глазами растопыренную правую кисть – на кончике указательного пальца, уцепившись зубчатыми клешнями за длинный наманикюренный ноготь, покачивался огромный черный жук. Учительница сольфеджио, подойдя поближе, взяла ноту октавой пониже, чем наша учительница, и теперь они кричали дуэтом. Неизвестно, сколько бы это еще продолжалось, так как Раиса Аркадьевна явно была в ступоре и не могла пошевелиться от шока; только жук, то, ли не выдержав таких звуков, то ли просто устав, разжал клещи и шлепнулся на пол. Мы с Марселем, расталкивая друг друга, бросились на жука. Марселю удалось первому ухватить его за панцирь, и он, гордо держа жука перед собой, пошел в сторону балкона. Я открыл дверь, и мы с ним вышли.

– Что ты хочешь с ним сделать? – прошептал я.

Марсель восхищенно разглядывал насекомое:

– Не знаю. Жалко выкидывать. Такой красивый!

Мы стояли на балконе довольно долго, разглядывая жука и не испытывая желания возвращаться.

Марсель сказал:

– А давай еще одного такого найдем и будем бои жуков устраивать! Смотри какие рога у него!

– Давай.

Марсель сунул жука в карман брюк, и мы вернулись в класс, где никого не было и ощутимо пахло то ли валерьянкой, то ли еще какими-то каплями. Мы подождали немного, и скоро в дверь заглянул озабоченный директор школы:

– Дети, идите домой, сегодня занятий больше не будет.

Занятий по скрипке не было и на следующий день, и всю последующую неделю, мы ходили на другие совместные для нескольких групп уроки в большую аудиторию, где скоро все заметили, что Алена с Марселем стараются сесть рядышком. После нескольких дней безуспешных поисков компаньона для нашего жука мы с Марселем, скрепя сердце, были вынуждены отпустить его на волю в траву возле моего дома, где я его и нашел.

Я, не придумав, каким образом можно незаметно вернуть настройку ля в фортепиано, кроме как опять совершить в класс ночную вылазку, решился зайти к директору в кабинет и сказать, что, по-моему, мнению, нота ля в нашем пианино немножко не так звучит. Директор немедленно отправился со мной в класс и, удостоверившись в этом, похвалил то ли меня, то ли себя:

– Я никогда не ошибаюсь в учениках! Говорил же, что у тебя просто абсолютный слух!

Раиса Аркадьевна вернулась через неделю, и мы сразу заметили, что ее как будто подменили. Не думаю, что мой жук повлиял на нее так, скорее всего что-то произошло у нее в жизни, хотя, может, и нервный срыв из-за жука повлиял, ну или просто все так совпало. Во всяком случае, Раиса Аркадьевна стала грустной, но какой-то спокойной и совершенно не нервной. Уроки проходили необычно тихо, без криков и подзатыльников, хотя Марсель в первое время и съеживался после фальшивых пассажей в ожидании привычной оплеухи.

Мизинец мой и постановка кисти перестали так волновать Раису Аркадьевну, по крайней мере, никаких резинок и линеек в борьбе с этим она не применяла, просто терпеливо повторяла: «кисть», «пальчик держим прямо!». Оказалось, это работает лучше всего, потому что я стал злиться на свою бестолковость и начал стараться по-настоящему.

Вообще после моего ночного посещения школы и последующих событий все как-то поменялось: не то чтобы я с большой радостью бежал на занятия, но музыкалка перестала так давить на меня, да и сам я как-то осмелел. Даже перестал менять маршруты по дороге туда и обратно, хотя знал, что рано или поздно встречусь с сутулым и его шайкой. Вскоре встреча состоялась, прыщавый отловил меня недалеко от дома и, усмехаясь, повел на косогор, где на траве сидели трое мальчишек и сам сутулый.

– Ну что, давно не играл нам. Выучил что-то новенькое? – сутулый достал пачку и вытряхнул оттуда сигарету.

Я помотал головой.

– Сегодня играть не буду, потом как-нибудь, когда выучу. – Я сглотнул слюну и добавил. – Обещаю.

Сердце у меня застучало, отдавая в виски. «Сейчас побьют!». Прыщавый присвистнули посмотрел на сутулого, остальные тоже ждали его реакции. Тот прикурил, выдохнул дым и оглядел меня.

– Ну хорошо, иди, занимайся. Только не забудь про обещание. – Он погрозил мне пальцем, оглядел мальчишек и ухмыльнулся. – Не скажу про этих, но я и правда балдею от музыки.

Делая успехи, я понемножку втянулся в занятия, и месяцы стали незаметно пролетать. Когда наступила весна, Раиса Аркадьевна вышла замуж и уехала в столицу. Ее сменил веселый длинноволосый дядька, смахивающий на хиппи, который разъезжал по улочкам на грохочущем мотоцикле. Он виртуозно владел скрипкой, здорово играл на фортепиано, и даже на саксофоне. У нового учителя была настоящая рок-группа из таких же бородачей, собирающаяся по вечерам три раза в неделю в городском доме культуры, и он звал нас по субботам на репетиции, обучая азам игры на гитаре, ударнике и синтезаторе. Марсель и Алена были на какой-то своей волне и скоро перестали ходить на репетиции, предпочитая вместо них совместные прогулки в субботние вечера, но я не мог дождаться, пока наступит конец недели. Спустя год учитель сказал, что со временем в группе найдется место и для меня, и это было в наивысшей степени сильной мотивацией к занятиям музыкой.

Я просто обожал нашего хиппи-учителя и не смог поверить, что его больше нет, когда выяснилось, что он разбился на мотоцикле, сорвавшись с горной дороги.

Рок-группа распалась, в музыкальной школе наши уроки стал вести сам директор, я по инерции доучился до конца и после окончания учебы ни разу не брал скрипку в руки.

Матани

– Ну-ка, подойди сюда, – крикнул папа.

Мама была на работе, а папа пытался заснуть после ночной смены. Мы с сестренкой носились по всей квартире, так как она нашла мой любимый карманный фонарик, тщательно припрятанный в кладовке, и не хотела отдавать. Когда я ее наконец настиг и стал выворачивать руку, чтобы отобрать фонарик, сестренка завизжала так, как умеет только она. Папа, естественно, отреагировал на этот душераздирающий крик. Было понятно, что он зовет именно меня, как старшего и ответственного за крики сестренки.

Я отворил дверь и остановился в дверях спальни. Папа сел на кровати.

– Закрой дверь. Сколько раз тебе можно говорить, чтобы вели себя тише! Что мне нужно выспаться, потому что вечером снова на работу! Подойди поближе!

Я подошел вплотную к кровати и скосил глаза наверх, чтобы не смотреть на папу. Хотя шторы были задернуты, солнце все равно просвечивало через них, окрашивая потолок в золотисто-кремовые цвета.

– Ну? Чего молчишь? Я тебя спрашиваю! Да и как можно сестру обижать, она же девочка, к тому же младше тебя!

По опыту предыдущих нравоучений я знал, что лучше смиренно выслушать и убраться подобру-поздорову, но на этот раз не сдержался. Уж больно зол был на сестру.

– Сама виновата! Будет мои вещи трогать, будет получать по шее!

Тут-то я и получил свою первую затрещину от папы. Не сказать чтобы она была сильной или мне было больно, но чувство обиды и несправедливости захлестнуло меня, и я бросился прочь из спальни, не слыша, что там вдогонку кричит папа. Сестра, стоявшая за дверью, отскочила в сторону и злорадно прошипела:

– Так тебе и надо!

Я, не обращая на нее внимания, одел сандалии и выбежал из квартиры. Между домом и дорогой, проходящей наверху, была крутая насыпь, поросшая густой травой и кустами. Опасаясь, как бы кто-нибудь из ребят во дворе не увидел мои слезы, я быстренько забрался на каменный парапет и пробрался в заросли кустов, в свое любимое тайное местечко. Это был мой бункер, куда я приходил, чтобы в трудные минуты из деревянного пистолета отстреливать мнимых и настоящих врагов. Отсюда меня не было видно, зато я мог видеть наш старенький трехэтажный желтый дом с двумя подъездами, узенький двор, мощенный булыжниками, и группу мальчишек чуть поодаль, играющих в футбол в одни ворота – прямоугольник, начерченный мелом на стене дома.

Слезы постепенно высохли, и я принял решение не разговаривать с папой до конца жизни. Решение далось мне легко, так как он и так не относился к моему идеалу крутого мужчины, и я его считал трусом, в частности из-за мягкого, покладистого характера.

Мне полегчало, и я лег поудобнее на спину, положив руки под голову. Был теплый майский день, сквозь высокие сочные стебли травы и полупрозрачные шары одуванчиков виднелось небо, на котором маленькое ватное облачко медленно меняло форму и таяло в густой синеве. Слева стрекотал кузнечик, где-то наверху изредка проезжали машины. Я задремал и проснулся от какого-то щекотания в ухе. Я шлепнул себя по уху, сел и услышал резкий неприятный смех. Каренчик, мой ровесник, живущий этажом ниже, сидел на корточках, держа в руке тростинку, и противно гоготал. Угадав по моей реакции, что я сейчас задам ему трепку, он поспешно выкинул тростинку и откинулся на спину.

– Лежачего не бьют!

Каренчик был небольшого роста, слабее меня, но зато славился во дворе своей шустростью и изрядной хитростью.

Я посмотрел на курносую веснушчатую физиономию и сказал:

– Ладно, не буду. Как ты меня нашел?

Он сел и прищурился.

– Да я давно знаю про это твое местечко, – ухмыльнулся он и поспешно добавил, – но я никому не скажу, честно! Слушай, пойдем на дорогу, матани ловить? Пора, скоро солнце садится, – он посмотрел в небо.

Я понял, для чего он меня разыскал и разбудил.

– Что, боишься идти один?

Каренчик улыбнулся, показав два передних выступающих, как у кролика, зуба.

– Ну почему боюсь? Просто вдвоем шансов больше поймать.

Наш городок, зажатый в ущелье, вдали от цивилизации, славился своим горнодобывающим комбинатом на вершинах трех гор. Для добычи ценной руды каждый день мощные взрывы сотрясали эти горы, чтобы потом эхом прокатиться дальше, вниз по ущелью. Также городок приобрел известность благодаря колонии для заключенных, которые жили в бараках на окраине, оцепленной колючей проволокой. Дорога, тянувшаяся из долины, где был большой районный центр, петляя, долгими зигзагами поднималась наверх сквозь лесистые горные массивы, затем центральной улицей проходила сквозь наш городок и заканчивалась наверху, где были рудники фабрики.

Собственно, городок и разросся благодаря этому комбинату, и место для колонии тоже было выбрано не случайно. Два раза в день колонны грузовиков с заключенными, поднимая клубы пыли, проезжали через город: утром – на работу в рудники, а вечером – обратно, в бараки. Грузовики были с открытым верхом, с деревянными скамьями вдоль бортов для заключенных, охраняемых сидящими сзади по углам двумя конвоирами с автоматами. Для всех мальчишек города эти проезжающие грузовики представляли жгучий и неиссякаемый интерес. Во-первых, автоматчики с настоящим оружием. Во-вторых, сами зеки, небритые и молчаливые, сидящие под прицелом. Они вызывали у нас уважение и ассоциировались с храбростью и мужеством. Ну а в-третьих, и это было, наверное, самым интересным, было то, что зеки изредка кидали в толпу мальчишек, бегущих вслед за грузовиками, подарки. В основном это были плетенные из мягкой разноцветной проволоки браслеты и нательные крестики на веревочках. Счастливчики, которым довелось поймать эти дары, с гордостью их носили, на зависть остальным.

Но самым главным призом считались матани – изящные и непостижимо красивым образом сплетенные перстни. Дорога, по которой возили зеков, на одном из участков шла в гору, грузовики тут шли медленно, и мы толпами бежали с ними рядом, выкрикивая «Матани!». Казалось, чем сильнее мы кричим «Матани!», тем больше шансов, что зеки разжалобятся и кинут нам вожделенный перстень – тому, кто громче кричит. Поэтому мы не щадили глоток и орали до хрипоты, перебивая друг друга. Охранники в свою очередь тоже кричали: то на нас, лезущих чуть ли не под колеса машин, то на зеков, которые завели моду кидать нам свои поделки, но традиция была неистребимой. Утром зеков еще затемно отвозили на работу, зато каждый вечер, на обратном пути, мы устраивали засады в надежде заполучить сокровища. Матани кидали крайне редко, но каждый мальчишка не терял надежды поймать его. За обладание матани мы готовы были биться друг с другом до последнего. Носить матани было хоть и престижно, но очень опасно, мальчишки постарше могли запросто их отобрать, но зато матани можно было тайком, соблюдая меры предосторожности, обменять на разные ценности – на отличную рогатку, вылитый из свинца пистолетик, почти похожий на настоящий, хоккейную клюшку и много чего другого, даже самокат. Мы делились на два лагеря, старшеклассники и «малышня», как нас называли. Старшеклассники имели, конечно, преимущество в ловле подарков, за счет роста и силы, но малышне тоже иногда кое-что перепадало, и тогда важно было вовремя дать деру, пока не отобрали, и еще неплохо было иметь друга-напарника, чтобы суметь защитить трофей.

Вот почему Каренчик хотел пойти со мной на промысел. Мы поднялись по насыпи наверх, перелезли через низкую ограду и пошли по разбитой асфальтовой дороге вниз, поминутно оглядываясь назад.

– Едут! – вдруг закричал Каренчик, первым расслышав звук работающих двигателей.

Мы припустились бегом, но колонна машин вынырнула из-за поворота сверху и через минуту нагнала нас. Идущий впереди грузовик громко просигналил, прогоняя нас с дороги. Я мчался вдоль обочины, обогнав Каренчика, когда последний грузовик проехал мимо меня. Один из зеков, сидящий возле самого борта, обернулся и подмигнул мне, ну или мне так показалось. Я успел заметить морщинистое лицо и синие глаза.

– Давай срежем путь! – закричал сзади Каренчик.

Я свернул с обочины направо и побежал через пустырь. Обогнув здание хлебного магазина и перебравшись за косогор, мы снова оказались на дороге, поднимающейся наверх. Большая часть колонны уже проехала вперед, последние грузовики, натужно гудя, преодолевали подъем. Я и Каренчик с криками «Матани!» присоединились к бегущим мальчишкам. Когда последняя машина поравнялась со мной, я поднял голову. Синеглазый зек делал рукой какие-то знаки, словно подзывая меня поближе. Я, к этому моменту уже задыхающийся от бега, все же увеличил скорость, чтобы не отстать от грузовика, и, не спуская глаз с зека, попытался крикнуть «Матани!», но при таком шуме даже сам себя не услышал. Синеглазый вдруг размахнулся и бросил в мою сторону маленький сверток. Я остановился и подпрыгнул, чтобы поймать. Тут на меня сзади налетел кто-то из бежавших сзади, а затем еще и еще кто-то, и я упал. Позже я обнаружил, что довольно сильно расцарапал себе локоть при падении, но в тот момент не обратил на это внимания. Выбравших из гурьбы, я вскочил и увидел, как неподалеку высокий кучерявый парень, не иначе как старшеклассник, выворачивает руку Каренчику. Остальные мальчишки обступили их полукругом и молча наблюдали. Каренчик повернул ко мне искаженное лицо и прохрипел: «Там матани!»

– Отпусти его! – закричал я и подошел поближе.

Не обращая на меня никакого внимания, кучерявый забрал из сжатой ладони Каренчика круглый комочек и поднял над головой.

Я попытался было перехватить сверток, но он ловко отбил мою руку и угрожающе завис надо мной:

– Тебе чего, малявка? Жить надоело?

Каренчик сзади взял меня за рукав.

– Пойдем отсюда, – он чуть ли не плакал, – не связывайся с ним.

Кучерявый сплюнул нам под ноги и отвернулся. Все расступились, и он прошел вперед, а я, выдернув руку, которую держал Каренчик, пошел за ним.

– Это нечестно, отбирать у других! И потом, он мне кинул!

Кучерявый обернулся.

– Да ну? Чем докажешь? Мы все вместе там были. – Он развел руками и его глаза сузились. – Вообще-то я первый чуть не поймал, а этот шустрик вырвал у меня и хотел убежать. Не веришь, можешь у остальных спросить, – он мотнул головой в сторону мальчишек.

Развернув сверток, он бросил бумажку на землю и радостно присвистнул.

– Ого, какой классный!

Тут к нему подбежали два его дружка, и кучерявый, надев золотисто-черный перстень на средний палец, стал хвастаться перед ними. Я понял, что ничего не получится. Затем нагнулся и подобрал с земли бумажку, в которою был завернут матани. Расправив ее, я увидел, что на ней мелким почерком что-то написано. Сунув бумажку в карман, я повернулся и пошел назад. Малышня все не расходились, обсуждая происшедшее. Каренчик, явно чувствуя себя героем, стоял в центре и объяснял вновь прибывшим, как он чуть было не стал обладателем матани, практически держал его в руке.

На обратном пути к дому мы с ним еще немного посетовали на отвернувшуюся от нас удачу, потом я вспомнил про бумажку и достал из кармана. Уже немного стемнело, поэтому мы зашли в наш подъезд, поднялись на второй, освещаемый этаж и уселись на подоконнике. Каренчик достал из кармана маленькую лупу. С помощью таких луп мы обычно поджигали бумажки и травинки, направляя на них солнечный луч, либо поджаривали муравьев. На лицевой стороне бумажки было всего лишь одно слово из четырех букв. На обратной стороне очень мелко был написан какой-то текст, но даже с помощью лупы нам не удалось ничего разобрать, какой-то бессмысленный набор слов, в основном незнакомых.

– Зашифровано, что ли? – я покрутил в руке бумажку. – А что это за слово? «Г», потом вроде «н»…

– Нет, это не «н», – Каренчик поднес лупу и ахнул, – это «р», Грзо!

Мы оторопело уставились друг на друга. Имя Грзо было известно в городе всем от мала до велика. Авторитетный криминал, которого мало кто из нас видел, но о котором ходило всегда очень много слухов. Взрослые его имя произносили с уважением, в драках и разборках часто пострадавшая сторона грозилась пожаловаться ему, но реальным знакомством с ним могли похвастать немногие. Дом Грзо находился на отшибе, высоко на склоне горы, и до него было непросто добраться, потому что вначале надо было пройти через развалины разрушенного от землетрясения старого города. А еще ходили слухи, что дом Грзо охраняют огромные, как телята, волкодавы.

– Так что получается, этот матани был для него? – Каренчик округлил глаза.

– Дурак ты! Зачем ему матани? Матани – это всего лишь подарок, чтобы взамен кто-то передал Грзо это письмо.

Каренчик поежился и отодвинулся от меня.

– Не-а! Я не буду.

Я забрал бумажку и презрительно посмотрел на него.

– Никто тебя и не просил. Все, пока, я пошел.

Зайдя в квартиру, я постарался незаметно пройти в комнату, но мама перехватила меня.

– Где шляешься? Боже мой, что с рукой? Ну-ка, пошли в ванную, промыть надо и йодом смазать.

На кухне сидел папа, которой собирался на работу, и ел суп из глубокой тарелки, заедая хлебом.

– Что с рукой? – в свою очередь поинтересовался он.

– Упал, – коротко ответил я и уселся за стол, стараясь не смотреть на него. Мама подала мне мою любимую тушеную фасоль и уселась с нами. Мы молча ели, и я уже почти закончил, когда папа вдруг спросил:

– Как в школе? Четверть на отлично получается закрыть?

Я кивнул, доедая фасоль, по-прежнему не глядя на него.

– Послушай, – папа отодвинул тарелку и обратился к маме. – Может, давай купим ему тот пистолет, с пульками?

Я быстро посмотрел на него и отвел взгляд.

– Да, – поспешно сказала мама, – конечно, давай купим, раз четверть на отлично закрывает. Сходим на днях в универмаг? – обратилась она ко мне.

Я исподлобья посмотрел на маму. Значит, папа рассказал ей, что произошло днем, и теперь они вдвоем пытаются умаслить меня. Я грезил игрушечным оружием, знал назубок все модели, которые продавались в универмаге, и особенно не мог дождаться, когда у мне купят пистолет «Вальтер ПП». Но прощать папу все равно не собирался.

Я отодвинул тарелку, слез со стула и сказал:

– Спасибо. Да, пойдем.

Я доделал уроки, почистил зубы и улегся в кровать с книжкой. Сестренка в соседней кровати негромко играла с куклой, когда зашла мама и потушила свет со словами «Пора, детки. Спокойной ночи».

Я достал из-под подушки заранее припасенный фонарик.

Сестренка прошептала:

– Сердишься на меня?

Я промолчал, и она захихикала:

– Опять читать будешь под одеялом? Ну ладно, не бойся, никому не скажу.

Я немного почитал «Остров сокровищ», потом потушил фонарик, отложил книжку и завернулся в одеяло. «Вальтер ПП»! С раннего детства я не признавал никаких игрушек, кроме ружей и пистолетов, и мог часами сидеть в воображаемых засадах и изображать из себя охотника. Папа не разделял моего увлечения, вообще у него был какой-то бзик против охоты и оружия. Может, из-за того, что в войну погиб его отец, может, просто боялся оружия, не знаю. «Уж если и охотиться на живность, – говорил он, – то только с фотоаппаратом». Но с другой стороны, папин младший брат, мой дядя, – он охотник. Да и многие у нас занимаются охотой, благо в лесистых предгорьях кто только не водится – волки, лисы, зайцы, медведи, козлы и кабаны. Моей мечтой было побывать на охоте, и дядя как-то даже хотел меня взять с собой, но папа категорически запретил это делать и даже поругался с братом. Ну что это за мужчина, который оружие не может взять в руки? Трус, одним словом.

Мысли вернулись к посланию для Грзо. Как быть с запиской? Синеглазый зек ведь недаром делал знаки, он кинул мне матани, чтобы я отнес послание Грзо. Но почему я? Что я отвечу, когда он выйдет из тюрьмы, найдет меня и спросит, почему я не выполнил его просьбу? Или Грзо каким-то образом прознает, что записка была у меня? Я перевернулся на другой бок. Интересно, что там написано? Очевидно, что-то очень важное, иначе зачем было зашифровывать? А вдруг там написано про какой-нибудь клад? Синеглазый понял, что ему не удастся сбежать из тюрьмы, и решил рассказать Грзо, где он спрятал клад? В другое время я бы рассказал папе и он посоветовал бы, что делать, а возможно, и расшифровал бы записку… Но теперь об этом нечего было и думать. Может, к дяде пойти? Поразмыслив немного, я отмел и эту мысль. Записка ведь секретная, и значит, никому из взрослых ее нельзя показывать. Да и вообще никому… Только Грзо. Я еще немного поворочался и уснул.

Весь последующий день я только и делал, что ругал себя за нерешительность и собирался с духом, чтобы пойти к дому на горе. Вначале я решил, что пойду туда в пятницу, через два дня, потом подумал о том, что сведения в записке могут носить срочный характер, вдобавок стал понемногу презирать себя за трусость. Так что в среду, придя домой после школы, я бросил портфель, наскоро перекусил бутербродом с сыром и помидором, переоделся, сунул в карман леденец и направился к верхней, разрушенной части города.

К дому на горе можно было добраться и в обход старого города, но это заняло бы полдня, не меньше. После землетрясения, случившегося много лет назад, власти решили отстроить город внизу, а завалы почему-то не убрали, отделавшись проволочным забором и надписями «Не входить! Опасно для жизни!». Сюда даже отчаянные мальчишки старались не ходить в одиночку, так как место было по-настоящему жутковатым. Полуразрушенные искореженные здания с плесневелыми стенами, хаотичные нагромождения бетона с торчащей проржавевшей арматурой, поваленные фонарные столбы и линии электропередач среди высоко разросшейся травы и колючих кустов. Кое-где затопленные участки, проросшие по периметру камышами. И постоянная, звенящая тишина. Таблички с запретительными надписями нас, мальчишек, конечно, манили, и мы неоднократно пробирались в старый город. Но делать тут было нечего, ни разгуляться, ни поиграть толком, так – только нервы пощекотать.

Солнца с утра не было, низкие сгущающиеся облака грозили пролиться дождем. Я пролез в лаз в заборе и пошел вдоль него до одноэтажного здания больницы, точнее, стен, оставшихся от нее. Затем перебрался через болотистую заводь, используя поваленный деревянный столб, балансируя и стараясь не смотреть на темно-зеленую жижу под собой. Дальше пришлось выбирать, как пройти к подножию горы, – либо пробираться сквозь колючие кусты и высокую траву с крапивой, либо прыгать по балкам и грудам бетонных панелей. Я выбрал второй вариант. Как всегда, тут было очень тихо, только жужжание насекомых и стрекот кузнечиков, юркие ящерицы то и дело стремительно пробегали под ногами. Когда я преодолел все завалы и вышел на едва заметную горную тропу, солнце слегка показалось из-за туч, словно в награду за пройденный трудный этап.

Я приободрился и быстрым шагом стал забираться вверх. Шел я довольно долго и успел уже запыхаться, когда тропинка, идущая зигзагом среди мелких камней и кустов шиповника, после очередного поворота вывела к дому Грзо. Я отдышался и огляделся. Территория никак не была огорожена, а сам дом, мрачный, из темного туфа, как бы вырастал из скалы и поддерживался снизу толстыми дубовыми сваями. Металлическая лестница двумя пролетами поднималась к открытой веранде.

Я медленно, шаг за шагом приблизился. А вдруг тут и вправду волкодавы есть? Может, наоборот, надо крикнуть, что я здесь?

На всякий случай я подобрал увесистый камень и крикнул:

– Здравствуйте!

Тишина. Я вошел во двор и еще несколько раз крикнул, с тем же успехом. Я поднялся по пружинящей лестнице и постучал в дверь. Никто не отозвался, и я вновь спустился вниз. Справа был покосившийся сарай с конюшней, а слева, под навесом из шифера, поленница нарубленных дров и железный мангал. Может, оставить записку-шифровку под дверью и уйти? Солнце почти полностью выбралось из-за туч, но одновременно стал накрапывать мелкий холодный дождик. Я перебрался под навес, сел на большой чурбан, на котором колят дрова, и приготовился ждать.

Отсюда целиком просматривался город, тянущийся в ущелье серо-белыми постройками вдоль быстрой и мутной речки, берущей свое начало с большого высокогорного озера. О невероятной красоте этого озера мне рассказывал папа, которому довелось там побывать. Дома у нас были черно-белые снимки, которые папа сделал в тех краях, но они, по словам папы, не передавали всю красоту. Озеро называли «Ледяное», потому как круглый год возле него лежал снег, а дно было покрыто льдом. Я очень хотел побывать там, но папа не хотел об этом и слышать. «Слишком трудная дорога даже для взрослых, мал еще, подожди».