Текст книги "В высших сферах"

Автор книги: Артур Хейли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Глава 3

Харви Уоррендер с легкой, довольной усмешкой, бродившей по его лицу, удобно и вольготно устроился на заднем сиденье автомобиля из обслуживавшего министров гаража. Прибыв на Элгин-стрит, где размещалось министерство по делам гражданства и иммиграции, он вошел в незатейливую коробку здания из бурого кирпича, проталкиваясь сквозь плотный встречный поток служащих, спешивших к выходу, – наступил обеденный перерыв. Поднявшись лифтом на пятый этаж, Уоррендер прошел к себе в кабинет через отдельную дверь, минуя приемную. Небрежно бросил пальто, шарф и шляпу в первое попавшееся кресло, быстрым шагом пересек пространство до письменного стола и нажал кнопку интеркома, включив прямую связь со своим заместителем.

– Мистер Хесс, – произнес он в микрофон, – если вы не заняты, зайдите ко мне, пожалуйста.

Получив согласие, выраженное в столь же изысканно вежливой форме, Уоррендер приготовился ждать. Заместителю министра всегда требовалось какое-то время, чтобы проделать путь от расположенного на том же этаже своего кабинета – вероятно, как напоминание о том, что человека, фактически осуществлявшего непосредственное руководство министерством, не следует отрывать от дел слишком часто или без достаточного повода.

Харви Уоррендер, погрузившись в раздумье, медленно расхаживал по толстому пушистому ковру, устилавшему пол кабинета. Он все еще переживал душевный подъем после стычки с премьер-министром. Ведь он сумел обратить неудачу, если не сказать провал, в свою безоговорочную победу. Более того, отношения между ними обрели теперь ясную и четкую определенность.

На смену восторженному состоянию пришло чувство удовлетворения, уверенного самодовольства. Да, здесь его место: среди власть имущих, пусть не на самой вершине власти, но все же на троне – хотя бы и не на главном, но чертовски богатом и удобном. Харви Уоррендер привычно обвел довольным взглядом свой кабинет. Служебное помещение министра по делам гражданства и иммиграции слыло самым роскошным во всей Оттаве. Кабинет был обставлен по собственному дизайну и за огромные деньги его предшественницей – одной из немногих женщин в Канаде, занимавших когда-либо министерский пост. Водворившись в него, Уоррендер оставил все, как было – толстый серый ковер, бледно-серые шторы, комфортабельную мебель английского периода. Все это неизбежно производило сильное впечатление на посетителей. К тому же нынешняя обстановка так разительно отличалась от студеных университетских комнатушек, в которых когда-то ему пришлось тянуть поистине каторжную и неблагодарную работу. Несмотря на угрызения совести, в которых он сознался Джеймсу Хаудену, сейчас Уоррендер честно сказал себе, что отказаться от всех благ и удобств, обеспечиваемых высокой должностью и финансовым успехом, было бы невероятно трудно.

Мысль о Хаудене напомнила ему об обещании еще раз вернуться к этому нудному ванкуверскому делу и действовать строго в соответствии с существующим законом. И обещание свое он сдержит. Уоррендер исполнился решимости не допускать каких-либо серьезных ошибок или даже мелких упущений и промахов, в которых его впоследствии могли упрекнуть Хауден и прочие.

Послышался стук в дверь, и его личный секретарь впустил в кабинет заместителя министра, Клода Хесса, осанистого и дородного чиновника, который одевался, как процветающий гробовщик, а порой елейными манерами и походил на носителя этой достойной профессии.

– Доброе утро, шеф, – приветствовал Уоррендера Клод Хесс. Как и всегда, ему удавалось разумно сочетать в обращении уважительность и фамильярность, хотя иногда повадки Хесса и выдавали твердую убежденность в том, что выборные министры приходят и уходят, а сам он будет продолжать оставаться у власти даже тогда, когда не станет нынешнего обладателя министерского поста.

– Был у премьер-министра, – информировал его Уоррендер. – Вызывал меня на ковер.

У него вошло в привычку говорить с Хессом с полной откровенностью – он давно уже понял, что это сполна компенсируется чертовски умными и полезными советами со стороны заместителя. На такой основе – а отчасти еще и потому, что Харви Уоррендер уже на протяжении двух сроков пребывания правительства у власти занимал в нем пост министра по делам гражданства и иммиграции, – их отношения складывались весьма результативно.

Лицо заместителя выразило глубокое соболезнование.

– Понятно, – коротко ответил он. До него, конечно, уже дошло подробнейшее описание стычки в правительственной резиденции, хотя от упоминания о ней министру он благоразумно воздержался.

– Одна из его претензий касалась ванкуверского дела, – сообщил Харви. – Кое-кому, похоже, не нравится, что мы ведем его по всем правилам.

Заместитель министра громко вздохнул. Он уже свыкся с тем, что при помощи разнообразных послаблений и обходных путей закон об иммиграции употребляли в политических целях. Но следующая же фраза министра повергла его в изумление.

– Я заявил премьер-министру, что мы не пойдем на попятную. Если его это не устраивает, надо переписывать закон об иммифации и тогда делать, что ему нужно, в открытую.

– И мистер Хауден на это… – осторожно поинтересовался заместитель министра.

– Развязал нам руки, – коротко закончил за него Уоррендер. – Я согласился изучить дело, но поведем мы его по своему усмотрению.

– Но это же прекрасная новость. – Хесс положил принесенную с собой папку, и оба опустились в стоявшие друг против друга кресла. Уже не в первый раз тучный заместитель министра терялся в догадках относительно взаимоотношений между Харви Уоррендером и Джеймсом Хауденом. Здесь явно были какие-то особые нюансы, поскольку по сравнению с другими членами кабинета Харви Уоррендеру предоставлялась необычно большая свобода. Это обстоятельство, однако, очень устраивало заместителя министра, ибо открывало возможность претворить в жизнь кое-какие из его собственных задумок. “Непосвященные иногда воображают, – подумал Клод Хесс, – что политика есть прерогатива избранных представителей. Однако, на удивление, в значительной степени процесс управления состоит в том, что избранные представители облекают в форму закона идеи элитарного корпуса заместителей министров”.

Поджав губы, Хесс задумчиво произнес:

– Надеюсь, вы пошутили насчет пересмотра закона об иммиграции, шеф. В целом это неплохой закон.

– Другого я от вас, естественно, и не ожидал, – сухо бросил Уоррендер. – Начнем с того, что это вы его написали.

– М-да, должен признаться, что испытываю некоторую отеческую привязанность…

– Я лично не могу согласиться со всеми вашими мыслями относительно состава населения, – продолжал Харви Уоррендер. – Вам ведь это известно, не так ли?

Хесс улыбнулся:

– Да, по долгому опыту нашей совместной работы у меня создалось такое впечатление. Но в то же время я считаю вас, если можно так выразиться, реалистом.

– Если вы имеете в виду, что я не хочу, чтобы Канаду заполонили китайцы и негры, вы правы, – резко ответил Уоррендер. – Хотя порой я задумываюсь вот о чем. Мы занимаем четыре миллиона квадратных миль богатейших земель, не столь уж густо населенных, народу у нас фактически не хватает. Да и уровень нашего развития оставляет желать лучшего. Планета же кишит людьми, которые ищут себе приюта, стремятся найти новый дом…

– Открыв двери всем желающим, мы все равно ничего не решим, – твердо заявил Хесс.

– Своих проблем, возможно, и не решим. Но как насчет остального мира – как насчет войн, которые могут вспыхнуть, если где-нибудь не найдется клапан для все растущего народонаселения?

– По-моему, это будет слишком дорогой платой за предотвращение возможных случайностей, которые вполне могут никогда и не произойти. – Клод Хесс положил ногу на ногу, аккуратно разгладив складку на безупречно сшитых брюках. – Я придерживаюсь того взгляда, шеф, – и вам, конечно, это известно, – что сейчас, в условиях существующего состава населения, Канада может оказывать значительно большее влияние на международные отношения, нежели в том случае, если мы позволим захлестнуть страну представителям нежелательных рас.

– Другими словами, – тихо произнес Уоррендер, – давайте цепляться за привилегии, которые нам повезло получить от рождения.

По губам заместителя министра скользнула мимолетная усмешка.

– Как я только что отметил, мы оба реалисты.

– Может быть, вы и правы. – Харви Уоррендер побарабанил пальцами по столу. – Есть целый ряд вещей, по поводу которых я никак не могу прийти к определенному мнению, и обсуждаемый вопрос как раз относится к этой категории. Но в одном я абсолютно уверен – народ нашей страны несет ответственность за наши законы об иммиграции, и необходимо заставить народ наконец-то осознать это. Но люди никогда не смогут этого осознать, пока мы виляем вокруг да около. Вот почему, пока я сижу в этом кресле, мы будем неукоснительно блюсти букву закона вне всякой зависимости от того, что она гласит.

– Браво! – врастяжку проговорил заместитель министра, расплываясь в улыбке.

Наступила пауза, во время которой взгляд Харви Уоррендера устремился куда-то поверх головы заместителя. Даже не оборачиваясь, Хесс знал, на что смотрит министр – на выполненный маслом портрет молодого человека в форме Королевских канадских ВВС. Картина была сделана с фотографии сына Харви Уоррендера после того, как юноша погиб на поле боя. Бывая в этом кабинете, Клод Хесс уже не раз замечал, как глаза отца, будто прикованные, останавливаются на портрете, а иногда они даже заговаривали на эту тему.

Уоррендер, словно в подтверждение того, что знает, о чем думает Хесс, произнес:

– Я очень часто думаю о сыне.

Хесс медленно кивнул. Вступление к беседе было ему хорошо знакомо, и иногда он избегал ее продолжения. Но сейчас решил поддержать разговор.

– У меня никогда не было сына, – сказал Хесс. – Одни дочери. Мы с ними прекрасно ладим, но мне всегда казалось, что между отцом и сыном существуют какие-то особые отношения.

– Так оно и есть, – подтвердил Харви Уоррендер. – И они никогда не умирают – для меня, во всяком случае. – Он продолжал задушевным голосом, в котором звучала неподдельная теплота. – Я столько раз задумывался, кем мог бы стать мой сын. Он был великолепным мальчиком, всегда изумительно храбрым. Смелость была его отличительной чертой. И погиб он героически. Я часто говорю себе, что мне есть чем гордиться.

Заместитель министра задумался, а самому ему – одним ли только героизмом запомнился бы ему самому его сын? Но министр, казалось, сам того не подозревая, несчетное число раз повторял и повторял одно и то же и себе, и другим. Порой Харви Уоррендер так увлекался живописанием мельчайших подробностей яростного воздушного боя, в котором погиб его сын, что уже трудно было отличить, где кончается его скорбь и начинается культ героя.

Время от времени эта его странность становилась в Оттаве темой оживленных, но большей частью снисходительно благосклонных пересудов. “Горе способно на самые неожиданные проявления, – мелькнула у Хесса мысль, – иногда даже оборачиваясь пародией на самое себя”. Он почувствовал радостное облегчение, когда в голосе его начальника вновь зазвучали деловитые нотки.

– Ладно, – сменил тему Уоррендер, – давайте поговорим об этом ванкуверском эпизоде. Я хочу быть уверен в том, что мы абсолютно чисты с юридической точки зрения. Это очень важно.

– Да, понимаю. – Хесс кивнул головой и показал на принесенную с собой папку. – Я еще раз перечитал все донесения, сэр, и твердо уверен в том, что у вас нет оснований для беспокойства. Меня только несколько тревожит одна вещь.

– Газетная шумиха?

– О, нет. Этого следовало ожидать. – На самом деле шумиха тревожила Хесса, который был убежден, что политический нажим вынудит правительство вновь пойти в обход закона об иммиграции, как это уже случалось много раз. Сейчас, однако, он, очевидно, оказался не прав. Хесс продолжал:

– Меня беспокоит, что у нас в Ванкувере в настоящее время нет никого из ответственных сотрудников. Наш региональный директор Уиллиамсон болен и только через несколько месяцев приступит к работе – если вообще сможет.

– Да, теперь припоминаю, – проговорил Уоррендер. Он взял сигарету, предложив другую своему заместителю, и они оба закурили.

– В обычных обстоятельствах я бы не стал тревожиться, но если нажим на нас будет усиливаться, а я предчувствую, что так и произойдет, то мне хотелось бы, чтобы там у нас был человек, на которого я мог бы лично положиться, который мог бы справиться с прессой.

– Полагаю, вы уже что-то придумали.

– Да, – ответил Хесс. Он торопливо прикидывал в уме все варианты. Решение твердо стоять на своем его порадовало. Уоррендер время от времени бывает чудаковат, но Хесс убежденно исповедовал лояльность, и сейчас он должен любыми способами защищать позицию своего министра. Словно продолжая размышлять вслух, он произнес:

– Я мог бы здесь кое-что предпринять и высвободить одного из заместителей директоров. Тогда он взял бы на себя Ванкувер – под предлогом замещения Уиллиамсона на время его болезни, а на самом деле – чтобы заняться этим конкретным делом.

– Согласен, – энергично кивнул Уоррендер. – Кого бы вы предложили?

Заместитель министра выдохнул клуб табачного дыма. На губах его бродила легкая усмешка.

– Крамера, – протянул он медленно. – Если у вас нет возражений, я направлю туда Эдгара Крамера.

Глава 4

Милли Фридмэн, не находя себе места, бродила по квартире, вновь и вновь перебирая в уме события сегодняшнего дня. Зачем она сняла копию? Что она с ней будет делать? Кому же на самом деле принадлежит ее лояльность?

Как ей хотелось, чтобы настал конец всем этим хитрым уловкам и маневрам, в которых она обязана принимать участие! Как и пару дней назад, к ней вернулась мысль бросить политику, оставить Джеймса Хаудена и начать новую жизнь. Найдется ли где-нибудь, среди какой-либо общины людей такое прибежище, где никогда не бывает интриг? Вообще-то она в этом сильно сомневалась.

Мысли ее прервал телефонный звонок.

– Милли, – услышала она в трубке бодрый голос Брайана Ричардсона. – Рауль Лемю – он заместитель министра торговли, мой друг, – устраивает вечеринку. Пригласил нас обоих. Как вы на это смотрите?

Сердце Милли заколотилось. Порывисто она спросила:

– А там будет весело?

– У Рауля всегда весело, – хохотнул политик.

– Шумно?

– В прошлый раз, – сообщил ей Ричардсон, – соседи вызвали полицию.

– Музыка будет? Мы сможем потанцевать?

– У Рауля масса пластинок.

– Я бы пошла, – заторопилась Милли. – О, пожалуйста, давайте пойдем!

– Заеду за вами через полчаса, – голос Ричардсона звучал несколько озадаченно.

– Спасибо, Брайан, спасибо вам! – с горячностью поблагодарила его Милли.

– Благодарить потом будете, – сказал он, и Милли услышала щелчок положенной трубки.

Она уже знала, какое платье ей надо надеть – то, из темно-красного шифона с глубоким вырезом. В лихорадочном возбуждении, чувствуя странное облегчение, Милли сбросила с ног туфли, полетевшие через всю гостиную.

ЭДГАР КРАМЕР

Глава 1

За те тридцать шесть часов, что Эдгар С. Крамер находился в Ванкувере, он пришел к двум заключениям. Во-первых, решил, что в управлении министерства по делам гражданства и иммиграции, ведающем Западным побережьем, не существует проблем, с которыми он бы не справился, – причем без всякого труда. Во-вторых, Крамер с отвращением констатировал, что его очень личного свойства физическое недомогание неуклонно обостряется.

– Сидя в квадратном по-деловому и без излишеств обставленном кабинете на втором этаже здания иммиграционной службы, располагавшегося прямо на берегу, Эдгар Крамер мысленно обсуждал сам с собою обе упомянутые темы.

Крамер был поджарым шатеном далеко за сорок, с волнистыми волосами, разделенными посередине ниточкой пробора, серые глаза прикрыты линзами очков без оправы; живой ум, наделенный даром неотразимой логики, помог ему пройти большой путь с момента весьма скромного дебюта на поприще государственной службы. Он был прилежен и усерден, несгибаемо честен и беспристрастен в буквальном исполнении формальных установлений. Крамеру претили сентиментальность, некомпетентность и неуважение к правопорядку. Один из коллег однажды заметил по этому поводу, что “Эдгар собственной матери урежет пенсию, если в ее заявлении какая-нибудь запятая окажется не на месте”. Несмотря на некоторое преувеличение, подобная характеристика содержала в себе долю истины, хотя справедливости ради надо сказать, что Крамер без колебаний пришел бы на помощь своему злейшему врагу, если бы того потребовали его должностные обязанности.

Он был женат на ничем не примечательной женщине, которая вела хозяйство с бездушным и унылым искусством. Хотя детей у них не было, его супруга уже начала охоту в поисках новой квартиры в тех районах города, какие, по ее разумению, были достаточно респектабельными, чтобы соответствовать занимаемому мужем государственному посту.

Среди чиновников своего уровня Эдгар С. Крамер был одним из немногих избранных, намеченных – главным образом благодаря деловым качествам и отчасти способности быть на виду, – для дальнейшего продвижения на более высокие ступени бюрократической иерархии. В министерстве его считали надежным работником, умеющим улаживать острые ситуации, и можно было смело предсказать, что по прошествии нескольких лет, необходимых для разного рода кадровых перемещений – повышения одних и выхода в отставку других, – его ждало назначение на пост заместителя министра.

Зная, насколько благоприятно его положение, безгранично честолюбивый Эдгар Крамер неустанно стремился всемерно его сохранить и упрочить. Временное назначение в Ванкувер его необыкновенно обрадовало, особенно когда он узнал, что сам министр одобрил его кандидатуру и будет лично следить за ходом порученного ему дела. Уже по одной только этой причине терзавшая его сейчас проблема не могла быть более некстати.

Говоря простыми словами, проблема заключалась в следующем: Эдгара Крамера замучила надоедливо частая и унизительная беготня по малой нужде.

Уролог, к которому Крамера несколько недель назад направил его лечащий врач, так оценил ситуацию: “Вы страдаете простатитом, мистер Крамер, заболевание это отличается тем, что прежде, чем наступит улучшение, вы должны пережить стадию ухудшения”. Врач-специалист познакомил его и с огорчительными симптомами: в дневное время – частые позывы, усугубленные болезненной задержкой мочеиспускания, а ночью – обусловленная этими же причинами необходимость постоянно просыпаться, что, в свою очередь, ведет к переутомлению и раздражительности.

На вопрос Крамера, сколько же будет продолжаться вся эта мука, уролог сочувственно сообщил: “Боюсь, этак годика два-три – пока болезнь не достигнет той стадии, когда показано хирургическое вмешательство. Вот тогда-то мы и произведем резекцию, что должно облегчить ваше состояние”.

Такое утешение Крамер нашел весьма слабым. Еще более его угнетало опасение, что начальство узнает о том, что он столь преждевременно подхватил старческое заболевание. И это после всех его усилий, после стольких лет беспорочной службы и усердной работы, которые вот-вот должны быть вознаграждены, – нет, он даже не смел подумать, к каким кошмарным последствиям может привести разоблачение его маленькой, но постыдной тайны.

Пытаясь отвлечься от горестных мыслей хотя бы на время, Крамер обратился к линованным листам бумаги, расстеленным перед ним на столе. На них аккуратным четким почерком он разнес по графам мероприятия, осуществленные к настоящему моменту со времени его прибытия в Ванкувер, и те меры, которые он намечал предпринять.

В целом Крамер нашел, что дела в региональном управлении ведутся хорошо и содержатся в надлежащем порядке. Кое-что, конечно, нуждается в ревизии, в том числе стоит вопрос об укреплении дисциплины. Один шаг он уже предпринял.

Это случилось вчера во время обеденного перерыва, когда он снимал пробу, инспектируя блюда, предназначенные обитателям камер предварительного заключения – задержанным нелегальным иммигрантам, которые в унынии дожидались депортации. К своему негодованию, Крамер обнаружил, что пища, хотя и съедобная, оказалась холодной, да и по качеству отличалась от той, что была подана ему несколько раньше в кафетерии для сотрудников иммиграционной службы. Тот факт, что некоторым из арестантов в камере жилось много лучше, чем когда-либо на протяжении всей их жизни, и что другие, вероятнее всего, обречены уже через несколько недель влачить голодное существование, не имел никакого значения. Правила содержания заключенных были четкими и определенными, и Эдгар Крамер вызвал шеф-повара, оказавшегося мужиком гигантского телосложения, нависшим над заезжим начальником, подобно утесу. Крамер, которого никогда не смущали превосходящие физические кондиции оппонентов, подверг повара жесточайшему разносу, и отныне – в этом он был уверен – пища для заключенных будет приготовлена тщательно и с соблюдением всех норм, и получать они ее будут горячей.

Теперь его мысли переключились на дисциплину. Сегодня утром кое-кто из сотрудников позволил себе пренебречь пунктуальностью, он также заметил некоторую неряшливость в одежде. Сам тщательно следивший за своей одеждой – неизменно наглаженный темный костюм в едва различимую полоску, по линеечке сложенный белый платок в нагрудном кармане, – он был вправе ожидать, что его подчиненные будут поддерживать столь же высокие стандарты. Он принялся было за составление очередной назидательной памятки для сотрудников, когда ощутил – неужели опять! – знакомый позыв. Взгляд на часы подтвердил, что с последнего раза не прошло и пятнадцати минут. Нет, решил он, не пойду, и все тут.., заставлю себя терпеть. Он изо всех сил старался сосредоточиться. Через несколько мгновений, издав обреченный вздох, рванулся с кресла и выскочил из кабинета.

По возвращении он нашел у себя в кабинете застывшую в ожидании молоденькую стенографистку, которая в настоящее время исполняла также обязанности его секретаря. Интересно, спросил себя Крамер, заметила ли она, как часто он покидает рабочее место, заметила, наверное, хотя он и пользуется отдельным выходом. Конечно, он всегда мог найти удобный предлог – мол, что-то понадобилось в другом конце здания… Возможно, следует озаботиться этим, не теряя времени… Придумать способ, чтобы его не взяли на заметку.

– К вам некто Элан Мэйтлэнд, мистер Крамер, – доложила девушка. – Представился адвокатом.

– Хорошо. – Он снял очки и занялся полировкой стекол. Не глядя на секретаря, попросил:

– Пригласите его войти, пожалуйста.

Элан Мэйтлэнд решил пройти полмили от своей конторы до порта пешком, и теперь его щеки горели, исхлестанные ледяным ветром. Он был без шляпы, легкое пальто скинул на ходу, переступая порог кабинета. В руке он держал портфель.

– Доброе утро, мистер Крамер, – поздоровался Элан. – Очень любезно с вашей стороны, что смогли меня принять без предварительной записи.

– Я государственный служащий, мистер Мэйтлэнд, – отвечал Крамер своим обычным педантично-церемонным тоном. – Двери моего кабинета всегда открыты – в разумных, конечно, пределах, как вы понимаете. Чем могу служить?

– Вам, вероятно, уже доложили, я адвокат, – отрекомендовался Элан.

– Да, – кивнул Крамер. “К тому же молодой и неопытный”, – добавил он про себя. Эдгар Крамер на своем веку повидал немало адвокатов, а со многими ему доводилось, так сказать, скрещивать шпаги. О большинстве из них он остался невысокого мнения.

– Пару дней назад я прочитал о вашем назначении сюда и решил подождать вашего прибытия, – Элан старался нащупать правильный тон, не желая настраивать против себя этого человека, чья добрая воля может иметь важное значение.

Поначалу он намеревался обратиться от имени Анри Дюваля в иммиграционную службу сразу же после Рождества. Но после того, как потратил целый день на изучение закона об иммиграции и юридических прецедентов, вечерние газеты 26 декабря опубликовали короткое сообщение о том, что министерство по делам гражданства и иммиграции назначило нового главу своего регионального управления в Ванкувере. Обсудив эту новость со своим партнером Томом Льюисом, который негласно навел кое-какие справки, они решили подождать приезда вновь назначенного чиновника – даже ценой потери нескольких драгоценных дней.

– Ну, вот я и прибыл. Так что, может быть, объясните, почему вы этого так дожидались, – Крамер сморщил лицо в подобие улыбки. Если он сможет помочь этому новоиспеченному адвокату, решил он про себя, – конечно, при условии, что тот окажется полезен для его ведомства, – он, безусловно, окажет ему содействие, – Я обращаюсь к вам по поручению клиента, – тщательно выбирая слова, сказал Элан. – Его зовут Анри Дюваль, и в настоящее время он задержан на теплоходе “Вастервик”. Я бы хотел предъявить вам письменные полномочия действовать от его имени.

Он открыл портфель и достал лист бумаги – перепечатанную на пишущей машинке копию текста, который Анри подписал во время их первой беседы, – и положил его на стол перед Крамером.

Эдгар Крамер внимательно прочитал предложенный документ и отложил его в сторону. При упоминании имени Анри Дюваля он слегка нахмурился и несколько поскучневшим голосом поинтересовался:

– А позвольте спросить, мистер Мэйтлэнд, как долго вы знакомы со своим клиентом?

Вопрос был весьма необычным, но Элан предпочел не проявлять строптивости. Как бы то ни было, Крамер казался достаточно дружелюбным.

– Знаком с ним три дня. По правде говоря, я впервые узнал о его существовании, прочитав сообщение в газетах.

– Понятно, – Эдгар Крамер сложил кончики пальцев, приподняв ладони над столом. Когда бы он ни погружался в раздумье, он всегда принимал эту свою излюбленную позу. Немедленно по прибытии в Ванкувер он, конечно же, затребовал подробнейший отчет об инциденте с этим Анри Дювалем. Заместитель министра Клод Хесс предупредил его о желании министра, чтобы это дело велось с предельной корректностью, и теперь Крамер испытывал удовлетворение от того, что, с его точки зрения, такая корректность здесь была проявлена. В таком же смысле он высказывался накануне, отвечая на вопросы репортеров ванкуверских газет.

– Вы, может быть, не видели газетных статей. – Элан вновь открыл портфель и полез было за вырезками.

– Не утруждайтесь, пожалуйста. – Крамер решил, что будет дружелюбен, но непоколебим. – Какую-то статейку я успел просмотреть. Но мы в нашем ведомстве не очень-то полагаемся на газеты. – Тут он скривил губы в натянутой улыбке:

– Видите ли, у меня есть доступ к официальным досье, которые мы считаем более важными.

– Но какое же досье может быть на Анри Дюваля? – удивился Элан. – Насколько я могу судить, официального расследования никто практически не предпринимал.

– Вы совершенно правы, мистер Мэйтлэнд. Вопрос настолько ясен, что и предпринимать ничего не нужно. У этого субъекта нет ни официального статуса, ни документов, ни, очевидно, гражданства. Поэтому, что касается нашего ведомства, не существует ни малейшей возможности даже рассматривать его как потенциального иммигранта.

– У этого субъекта, как вы его называете, – возразил Элан, – нет гражданства по крайне необычным причинам. И если вы читали газеты, вам это должно быть известно.

– Несомненно, мне известно, что в прессе публиковались определенные заявления, – снова эта натянутая улыбка. – Но когда накопите такой опыт, как у меня, то научитесь понимать, что газетные байки и подлинные факты порой сильно разнятся.

– И я тоже не всему верю из того, что читаю. – Элан почувствовал, что эта мелькающая снисходительная ухмылка и высокомерный вид собеседника начинают его раздражать. – Я прошу только одного – фактически именно по этой причине я пришел к вам, – чтобы вы поглубже разобрались в этом деле.

– А я вам заявляю, что какое-либо дальнейшее разбирательство не имеет смысла, – на этот раз в голосе Эдгара Крамера явно звучала холодность. Он тоже ощущал в себе нарастающее раздражение, вероятно, из-за усталости – ночью ему пришлось несколько раз вскакивать, – и, проснувшись сегодня утром, он чувствовал себя неотдохнувшим и разбитым. Крамер так же сухо продолжал:

– Упомянутое вами лицо не имеет в этой стране никаких юридических прав, и маловероятно, что они ему будут предоставлены.

– Но он человек, – запротестовал Элан. – Это как, ничего не значит?

– В мире множество людей, и некоторым из них везет в жизни меньше, нежели другим. Мое дело – заниматься теми, кто подпадает под действие закона об иммиграции, чего нельзя сказать об этом вашем Анри Дювале.

– Я требую, – стоял на своем Элан, – официального слушания по делу о предоставлении моему клиенту статуса иммигранта.

– А я вам в этом отказываю, – с неменьшей решительностью заявил Эдгар Крамер.

Они уставились друг на друга с нарождающейся неприязнью. У Элана Мэйтлэнда создалось впечатление, что он уперся в непробиваемую стену уверенного в себе самодовольства. Эдгар Крамер видел перед собой ершистого юнца, исполненного неуважением к власти. Его также сильно беспокоил новый позыв – нет, это просто смешно.., ведь он только что… Крамер заметил, однако, что душевное волнение иногда оказывает на него подобное действие. Он приказал себе не обращать внимания.., надо потерпеть.., не поддаваться…

– Давайте проявим благоразумие, – предложил Элан, которого беспокоило, не был ли он чрезмерно резок и прямолинеен – он знал за собой этот недостаток и временами принимался с ним бороться. Поэтому сейчас попросил, как ему очень хотелось надеяться, достаточно убедительно:

– Не могли бы вы, мистер Крамер, оказать мне любезность и лично встретиться с этим человеком? Я думаю, он произведет на вас хорошее впечатление.

Крамер покачал головой:

– Какое впечатление он на меня произведет, совершенно не имеет значения. Мое дело – блюсти закон как он есть. Я не пишу законов и не одобряю исключений из них.

– Но вы могли бы представить свои рекомендации.

"Да, – подумал Эдгар Крамер, – мог бы”. Но поступать так у него нет ни малейшего намерения, особенно в связи с данным делом со всеми его сентиментальными нюансами. Что же касается очной беседы с каким-то потенциальным иммигрантом, нынешнее положение ставило Крамера недосягаемо высоко над подобной возможностью.

Нет, было время, когда он вел множество таких бесед – далеко за океаном, после войны, в разрушенных странах Европы.., отбирая для Канады одних иммигрантов и отвергая других точно так же (кто-то однажды высказался в этом смысле), как выбирал бы лучших щенков из вольера. То были дни, когда мужчины и женщины душу готовы были продать за въездную визу, а иногда и продавали, а сотрудники иммиграционной службы сталкивались со множеством соблазнов, перед которыми отдельные из них устоять не смогли. Однако он сам ни разу не дрогнул. И хотя порученное дело было ему не по душе – работе с людьми он предпочитал общее руководство, – выполнял он его истово и исправно.