Текст книги "Когда я стану Солнцем"

Автор книги: Артур Дарра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

А р т у р Д а р р а

КОГДА

Я

СТАНУ

СОЛНЦЕМ

П О В Е С Т Ь

Посвящаю ма ме

Как жутко звездной ночью! Сам не свой,

Дрожишь, затерян в бездне мировой,

А звезды в буйном головокружении

Несутся мимо, в вечность, по кривой...

Омар Хайям

Сохрани свою любовь к небу, дитя, и я тебе обещаю:

то, что ты любишь, найдёт способ увлечь тебя от земли,

в высоту, в её жутковато счастливые ответы на все вопросы.

Ричард Бах

Г лава I

Неизлечимая н ебесная н еизвестность

…Тем декабрьским вечером я торопился домой. Одной рукой прикрывал лицо от колкого ветра, а другой придерживал рюкзак, висевший на плече. Да-а… такого дубака за свою жизнь припомнить я не мог. И если бы не эти чёртовы дополнительные занятия в школе, то сидел бы я без проблем дома, а не блуждал по улицам с раскрасневшимся носом.

Что и говорить… в последние три дня город находился на грани обморожения. Цельсий «упал» до минус 38, ветры стали обжигающе-ледяными. Но это не мешало людям, укутанным в одежду, словно вздутые личинки, каждый день спешить по своим делам. Вот и я шагал среди них, изо всех сил стараясь не грохнуться: многие тротуары превратились в бесплатный каток. Упасть и убиться – было проще простого.

Впрочем, чуть погодя меня утешила мысль об этом декабрьском морозе. Ведь если сейчас очень холодно, подумал я, то, значит, нет осадков. А нет осадков, значит… «Значит, небо ночью будет ясным!» – вспорхнула птицей следующая мысль под моей шапкой. Это меня оживило и заставило ускорить шаг, словно я принял колдовской эликсир.

Я завернул на улицу Достоевского и быстрыми шажками поднялся вверх по некрутому склону. Пройдя вдоль нескольких хрущевок, нырнул во двор кирпичной двенадцатиэтажки и вошел в ее единственный подъезд. Жил я на третьем этаже, поэтому в услуге лифта никогда не нуждался. Бегом добравшись до квартиры и еле-еле повернув ключ в замке одеревеневшей рукой, я наконец оказался в своем домашнем мире.

Звуки включенного в зале телевизора проносились по всей трехкомнатной квартире. (Мама всегда, приходя с работы, включала музыкальный канал и отправлялась на кухню готовить ужин.) Почти в каждой комнате был зажжен свет, который, казалось, согревал уже одним только своим существованием. Стены со светлыми обоями в крапинку обнесли меня полным осознанием того, что я спасен – я дома. Я в тепле.

Первым делом я заковылял в свою комнату. По пути, все еще дрожа, стащил с себя пуховик с шапкой и мельком глянул в зеркало. Оттуда на меня пялилось онемевшее лицо с краснющими, точно спелые плоды граната, щеками, а кончики волос, которые сильно примялись под шапкой, были обтянуты инеем. Да уж, ну и чудище…

Я переоделся и, разворошив волосы, поспешил на кухню выпить что-нибудь согревающее. Мама в этот момент с серьезным выражением лица лепила котлеты. Поздоровавшись с ней, я неуклюже продвинулся к плите, зажег конфорку и, сев на табуретку, принялся ждать.

Краткое описание моей мамы можно начать с того, что ее зовут Татьяна и она работает флористом в цветочном магазине, а также очень любит выращивать домашние цветы в горшках. Ее любимое хобби не могло не повлиять на кулинарные способности. Она всегда очень творчески подходила к оформлению каждого блюда, поэтому для меня стало понятным сразу, что одними котлетами наш сегодняшний ужин не ограничится. Обязательно на помощь прибудут яркие листья салата и базилика, свежие огурцы с помидорами, бесчисленные специи и пряности. Несомненно, котлеты будут лежать в теплом рисе, сваренном на медленном огне, и в момент прибытия его на тарелки, от него, как и подобает горячему блюду, будет исходить ароматный пар. И все это будет не только гармонично смотреться, но и кушаться – в этом я не сомневался.

Ну а пока – чай! Всё-таки пролив несколько капель, я наполнил горячей жидкостью свою любимую синюю чашку, с изображенными на ней веселыми барашками. Эти барашки улыбались, беззаботно валяясь на зеленой лужайке под солнышком. Я надеялся, что после чая смогу почувствовать себя так же блаженно, как и они. Да, мне необходимо было прийти в себя, потому что от мороза у меня, сдается, даже мозги одурели: уже сравнивал себя с какими-то барашками…

– Морозит так, будто живем на Северном полюсе, – вслух пожаловался я, крепко вцепившись ладонями в горячую чашку.

Несколько глотков смородинового чая скользнули по горлу, и от наслаждения я прикрыл веки.

– Ничего, – вернула меня мама в кухонную реальность, – скоро будет теплее. К Новому году обещают повышение температуры.

– Надеюсь. Не хотелось бы встречать его в трескучий мороз. Хотя… какая, впрочем, разница.

– Не любишь Новый год?

– Да что его любить? Обыкновенный день. Люди пытаются придать ему праздничное значение, однако он точно такой же, как и остальные дни. Малиновое варенье еще осталось?

Опустошив две чашки горячего чая и ликвидировав последние остатки вкуснейшего варенья, я ожил. Сквозь пелену усталости и домашней расслабленности я молча наблюдал за мамой. Худенькая и невысокая комплекция, задумчиво-напряженное лицо, темные волосы до плеч. Ей уже давно за сорок, и этот факт становился виден все отчетливее. Мне почему-то всегда казалось, что мама никогда не начнет стареть, что навсегда останется такой, какой я помнил ее с детства. Но нет. Менялся я, менялась и она. И, неотрывно глядя на ее многочисленные морщинки у глаз, я в этом убеждался все больше.

Мимолетный уход в себя стал причиной возникновения непонятных мыслей. Вернее, мыслей почему-то не осталось. Только я и мама: она готовит, я молча пью чай, на улице холодная зима, а мы здесь – в этой теплой и светлой кухне. И кажется, что весь остальной мир исчез. Будто все, что находилось за пределами этих стен, кануло в промозглое небытие. Даже телевизор в зале и тот почему-то замолк. Лишь тонкая струйка кулинарной мелодии проносилась по нашей маленькой кухне звуками шипящих на масле котлет. Вот ее подхватил чайник: слегка насвистывает, усиливая громкость…

Я выключил газ и понял, что третьей чашки не осилю. Иначе лопну и испорчу все то безмолвное великолепие, что развернулось в эти мгновения на кухне.

Я лениво поднялся с табуретки и потянулся к потолку. Почти дотронувшись до него кончиками пальцев, почувствовал сильную тягу ко сну.

– Он сегодня снова допоздна? – спросил я, когда выходил из кухни, решив подождать приготовления ужина в своей комнате.

Мама хмуро вздохнула и тихо ответила:

– Да.

Ничего больше не говоря, я покинул кухню. Лучше бы не спрашивал и не слышал этого печального голоса мамы…

Я не помню, когда это началось, но отношения родителей основательно похолодели. Так же, как весь сегодняшний город за окном. Отец постоянно пропадал в своей обсерватории, а мама ничего ему не говорила. Ну или я этого просто не замечал. Они стали друг другу чужими. Утром, собираясь на работу, они иногда сталкивались на кухне, но не перекидывались ни словом. Словно играли в молчанку.

Я тоже молча наблюдал за ними, не зная, как можно повлиять на эту непростую ситуацию. Мне не хотелось, чтобы они так себя вели, ведь в этом случае во мне снежным комом начинали нарастать сомнения по поводу моего семейного будущего. Если родители столкнулись с «этим», чем я-то лучше?..

Закрыв за собой дверь, я рухнул на кровать. Через некоторое время потянулся к полке, вытащил книжку и стал ее трясти, пока из страниц не выпал снимок. Я взял его и вытянул перед собой.

Парень крепко обнимает смущенную девушку. Молодые, скромно улыбающиеся. Впереди у них совместная жизнь, рождение ребенка, но еще ничего не произошло, еще столько возможностей… Внизу надпись витиеватым почерком: «Начало счастливой семейной жизни!»

Мои совсем еще юные родители. Я хранил эту фотографию, чтобы хоть где-то видеть, что у них все может быть совсем по-другому. Для меня этот снимок был единственным волшебным предметом, способным вернуть им былую молодость и дать возможность изменить жизнь, направить ее в другое русло и не прийти к тому, что есть сейчас. Хоть и в статической черно-белой вселенной, которая навсегда останется запертой в маленьком бумажном прямоугольнике, но у них был этот шанс, шанс сделать все иначе.

И я хранил эту вселенную. В ней они улыбались, а это – главное. Наверное, это все, что мне было нужно – их улыбки. Глядя на них, еще юных, мне невольно казалось и хотелось верить, что и я тоже буду улыбаться. Когда-нибудь искренне улыбаться.

* * *

Все стихло. На улице едва слышно проехала машина, сверкнула фарами, нарисовав на моем потолке решетчатые следы от штор, и исчезла. Ночная тишина накрыла собой двор и этим самым не давала мне уснуть. Мысли развернулись в голове целой македонской армией: то одна атакует, то другая. Когда не хочешь спать, не нужно пытаться заснуть. Это я уяснил давно. Лучше встать с кровати и чем-нибудь себя занять. Иначе эти ночные мучения-ворочения могут продлиться до самого утра.

Я последовал этому примеру. Откинул одеяло и присел на кровати, оглядывая комнату. Компьютерный стол, который одновременно являлся письменным столом для домашних заданий, еле видно выделялся прямыми углами из темноты. Я опустил ноги на пол, и он в который раз напомнил мне, что батареи в моей комнате ни черта не греют. И так каждую зиму.

Натянув шерстяные носки, я встал с кровати. Ориентируясь по памяти, подошел к окну и, отодвинув шторку, увидел то, о чем думал вечером. Ясное звездное небо. Остальной пейзаж меня не интересовал: привычная асфальтированная стоянка перед домом, обнесенная металлическим забором, затерялась где-то внизу.

Я достал из-под кровати коробку. В ней лежал телескоп, подаренный родителями на мое тринадцатилетие. Не включая свет и ограничиваясь лишь оранжевыми объедками уличного фонаря, я принялся его устанавливать. Делал это предельно аккуратно, не спеша. Для меня это была очень ценная вещь.

Через минуту я еще раз взглянул невооруженным глазом на темное небо и в который раз осознал то чувство, которое так часто появлялось у меня в последнее время. Как же это самом деле грустно – наблюдать за звездами… Но что я мог поделать, будучи больным синдромом неизлечимой небесной неизвестности?

Некоторыми ночами, подобными этой, когда не мог уснуть, мне казалось, что я слышу из Космоса звуки. Протяжные, грустные, местами даже трагичные. И я вслушивался в них, не в силах отвести взгляда от таинственного ночного неба. По странным течениям ночных мыслей, мне казалось, что там наверху кто-то выбивал минорные сочетания нот какой-то удивительной космической мелодии…

Продолжая держать руку на телескопе, а взгляд на ярких небесных блёстках, я сразу же подумал об отце. Он всю жизнь мечтал сделать какое-нибудь открытие. Такое, которое возвысило бы его как астронома, как ученого, посвятившему всю свою жизнь лишь одному делу – звездному.

Порой это стремление у него доходило до абсурда. Такого как сейчас. Он мог неделями не появляться дома, проводя в обсерватории какие-то исследования, ночуя и питаясь там же. В детстве меня это вдохновляло: папа делает открытия! Но взрослея, я потерял это очарование. Отец так и не сделал ни одного знаменательного открытия, ни одного весомого вклада в астрономию. А ему всегда хотелось совершить что-нибудь великое.

Отец… потерянный странник в вечно ночной пустыне, в безумии глядящий только в небо. И что самое страшное, я был такой же, как и он. С детства отец приводил меня в свою обсерваторию, где через мощнейший телескоп открывал моим зачарованным глазам неизведанное пространство. Названия звезд, созвездий, планет и галактик стали спутниками моего существования и прочно укоренялись в голове. И вот смотрел я всегда в звездное небо, и казалось мне, что там все ответы; что там – извечная истина. Там. Только там.

«Кто я? И зачем я здесь, на этой планете?» – вот главные вопросы, из-за которых я каждую ночь, когда удавалось застать звездный пейзаж, нацеливал свой маленький телескоп куда-то в высоту. Я надеялся хоть раз увидеть что-нибудь необычное, меняющее представление о реальности. То, что зажгло бы внутри меня свечу, пламя которой становилось бы все больше и больше, пока бы наконец полностью не прожгло до чувства истины.

И вот снова не спится. И снова ощущение странного зова откуда-то сверху. И снова грустно от непостижимости неба, и снова холодно, и снова рука настраивает телескоп, который будто бы сможет дать ответы на все беспокоящие вопросы… Да ни черта он не сможет.

Я отошел от окна и сел на пол. Без толку. Всё это без толку и никакой пользы не принесет. Сколько раз уже пробовал и ничего. Да и вообще, подумал я, мне бы домашку по алгебре сделать, а не на звезды глядеть. К рюкзаку я за весь вечер так и не прикоснулся. После ужина улегся на кровать и пролежал так несколько часов, пока не замерз и не укутался в одеяло. А ведь к завтрашнему дню мне нужно было решить пять упражнений по алгебре, с которой я никак не мог совладать.

Да и разве можно сосредоточиться на какой-то математике, когда со всех сторон мощным прессом давила неизвестность будущего и необходимость скорого выбора университета? Мое внимание жаждало чего-то другого, чего-то, непонятного мне самому. Однако при этом я даже не мог просто взять и расслабиться за игрой в компьютер. Все время тревожило чувство вины и напряжения. Оно словно стояло сзади меня с тяжелой дубинкой, на которой была высечена надпись «Ликбез», и грозно мне приговаривала: «Готовься к экзаменам, бездарь!».

Но ведь верно, прекрасно понимал я, не успею опомниться, как подоспеют летние выпускные экзамены. И со всех сторон будут доноситься возгласы выпускников: «Прощай, школа!». А потом – новая глава в жизни. Университет.

Вот только какую профессию выбрать, я понятия не имел. Моему интересу к астрономии противостояла леность в освоении математики, а ведь эти науки были тесно связаны меж собой. Имелся у меня в мыслях один университет, но чтобы поступить в него у меня бы, наверное, никогда не хватило ума. Да и находился этот университет в другом, очень далеком городе. Городе, о котором я так долго мечтал. В который хотел уехать жить навсегда. Но часто такие вольные мечты останавливала одна простая мысль: вот же она моя жизнь – здесь, кто меня ждет в чужом городе?

Однако в то же время, я понимал, что пора было взрослеть: не смогу же я всегда жить с родителями. К тому же, то, что у них происходило, еще больше мотивировало их покинуть. И наверное, чем раньше бы я это сделал, тем было бы лучше. Если задержусь с ними еще на несколько лет, был уверен я, то навсегда застряну в этой безвылазной паутине и уже не смогу от них отдалиться.

Родители и не догадывались, что я запланировал уехать от них. Моя обертка не соответствовала начинке. Снаружи я был тихим, ни с кем особо не делился мыслями, как будто у меня их и вовсе не было. Однако где-то внутри меня постоянно извергались вулканы, жгучая лава которых не находила своего выхода. Внешняя пленка искусственного спокойствия сдерживала этот горячий поток, что напирал изнутри, но я не знал, на сколько ее еще хватит.

Порой все эти мысли о будущем изнуряли настолько, что хотелось все бросить и бежать куда-нибудь немедля, пусть еще даже не окончена школа. Бежать без оглядки. Пока не выдохнусь и не упаду от бессилия. Пока не пойму, что убежал достаточно далеко от всех и вся. Пока не останусь совсем один, чтобы можно было наконец подумать и понять: «А что же мне, черт подери, в этой жизни вообще нужно?».

Г лава II

Будущая в ерсия меня , или Звездных дел мастер

…Город пробуждался от ночной спячки и приходил в себя. Поползли первые утренние тени от ранних прохожих, на которых ложился свет витрин магазинов и обветренных фонарей. Город медленно открывал свои сонные глаза. Где-то шумно проехала снегоуборочная машина, с охватившим ее огромную решетку радиатора тонким слоем льда. Дворники, ни свет, ни заря, уже на ногах: пестрят лопатами туда-сюда, туда-сюда, разбрасывая снег с тротуаров и обрывая длинными деревянными палками сосульки с краев крыш жилых домов. Темными фигурами передвигались к остановке сонные прохожие. Вот поехал очередной трамвай в свой утренний рейс: его окна покрыты изморозью, лишь два «глаза» пронизывают утреннюю тьму, освещая мертвенные лица людей.

В трамвае – тишина. В такую рань никому не хочется говорить, и каждый пребывает в глубине себя. Общественный транспорт – это аттракцион для путешествия по своим мысленным лабиринтам. Заходишь в салон и выпадаешь из реальности на какое-то время.

И вот, упираясь своими железными рожками в городские сухожилия, проводящие электрический ток, трамвай тронулся с остановки, чтобы доставить в пункты назначения замерзших утренних путников. Я – один из них. Решил проведать отца. Он так и не пришел вчера домой. Это уже стало слишком частым явлением. До школы был еще целый час времени, и я надеялся с ним поговорить. Я скучал по нему, хотя мне это и сложно было признавать. Его уже давно не интересовала наша с мамой жизнь. Он почти не общался с нами. Как будто мы были разделены расстоянием в десятки, сотни километров, хоть и жили в одной квартире.

За большим окном трамвая огоньки домов, газетных киосков, магазинов, офисов неторопливо увеличивались в количестве. Скоро невидимые нити потащат из-за холодной линии горизонта оранжевый диск солнца. Однако в зиму от его лучей толку нет – холодно. Очень холодно. Трамвай лязгал о рельсы, и в моменты его приближения к следующим остановкам я каждый раз непроизвольно ежился, глядя, как за окном мерзнут люди, ожидая своего заветного транспорта-спасителя. Склонив голову и напрягшись в плечах, они подтанцовывали на месте.

В салоне было очень светло. Да и вообще, трамвай для меня являлся вагончиком света. В самую рань, когда еще практически весь город дремлет, эти красно-оранжевые уличные поезда уже вовсю гремят своим весом об рельсы и пронизывают темноту небольшим потоком света, вселяющим тепло в сердца ожидающих пассажиров.

За окном рябил деревянный забор какого-то старого полуразрушенного домика, а за ним расстилалось открытое снежное поле. Деревья, точно скелетные кости, торчали из белой земли. Скоро трамвай въедет в другой район города, где и находилась обсерватория отца. Я мысленно продлевал расстояние – так не хотелось покидать своего теплого места. Пригревшись, даже чуть не заснул. Часто моргая, я подавил сонные порывы – спать нельзя. Потом еще в школу ехать.

Уже через пять минут я стоял на пустынной остановке. Вокруг никого. Трамвай, словно змея, уполз за ближайший поворот, и я остался один в глухом переулке. Жилых домов в этой округе было мало, да и те – развалившиеся деревянные бараки. Лишь старинное, но огромное четырехэтажное здание заметно возвышалось за остановкой. Мне туда.

Пройдя мимо нашего старенького Ниссана, я поднялся по лестнице к дверям астрономической обсерватории и к своей радости обнаружил, что они не заперты. Однако внутри было совершенно безлюдно. Еще очень рано. Я сделал несколько шагов, которые отдались кратким эхом в темных уголках коридора. На четвертом этаже я вошел в просторный зал, обставленный разным оборудованием и телескопами.

А вот и он, мой отец: стоит и разглядывает какие-то бумаги, одетый в помятую домашнюю майку и офисные брюки. Он даже отрастил бороду по причине элементарного отсутствия времени и желания обратить на себя внимание.

В эту секунду он был чем-то взволнован: приподняв очки, с серьезным видом что-то напряженно высматривал в своих картах звездного неба. На лице читались сомнения и неопределенность.

– Привет, – сказал я и бросил свой рюкзак на стул.

Отец оторвался от листов и удивленно взглянул на меня. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что перед ним стоит его родной сын.

– Максим?.. Что ты здесь делаешь в такую рань?

– Тебя решил проведать. Ты не пришел ночью домой. Мама очень переживает, – соврал я.

– Возникли неотложные дела… Как видишь, я здесь, и у меня все хорошо, – устало произнес он.

– Ты не спал?

Он потер рукой глаза.

– Тебе же к восьми утра в школу. Ты успеешь?

– Еще полно времени.

– А как у тебя с математикой?

– Да так, средне, – увиливая, сказал я, зная, что отец сейчас снова начнет свое традиционное «мозговыносительство».

– Ты же знаешь, чтобы поступить в хороший университет, нужно знать математику. От итоговых школьных экзаменов будет зависеть твое будущее! В нашем городе не так-то много хороших университетов, и тебе нужно приложить особые усилия, чтобы…

– Да-да-да, знаю, – раздраженно перебил я. – Со всеми предметами, кроме математики, у меня порядок. Я постараюсь. И чего мы обо мне да обо мне. Чем ты здесь целыми сутками занимаешься?

– Мне кажется, у меня появился шанс открыть что-то новое, – ответил он, бросив на стол свои бумаги.

– И что же?

Если дело касалось каких-то космических открытий, то я тут же забывал обо всем на свете. И даже про натянутые отношения с отцом.

– Посмотри сам, – сказал он и подошел к огромному красному телескопу, труба которого имела полуметровый диаметр и исчезала в потолке. Настроив фокус, отец отодвинулся, освобождая мне место.

Особенностью этого уникального телескопа являлось то, что в поле зрения смотрящего попадал не маленький участок звездного неба, как это бывает у многих рядовых телескопов, а внушительное пространство галактик и созвездий.

Я посмотрел в глазок. Ну и что он хотел мне показать? Я все это видел и не раз… Стоп! А это еще что? Между созвездиями Девы и Большой медведицы что-то непонятное. Новая звезда? И не одна звезда. Раз.. два.. три.. четыре – четыре звезды. И какие-то они необычные. Чрезвычайно яркий блеск.

– Что это за звезды?..

– Мне кажется, что это – то самое созвездие, о котором говорилось в китайских астрономических писаниях тринадцатого века, – оживленно заговорил отец. – Это созвездие состоит из четырех звезд, и каждая звезда больше предыдущей ровно в два раза. При этом три из них находятся вблизи друг друга, образовывая равносторонний треугольник, а вот самая маленькая звездочка расположена чуть ниже и почти не заметна. Если верить писаниям, это созвездие появляется раз в семьсот тридцать лет и становится видимым примерно в течение полугода. И если мои прогнозы верны, то уже в июле оно снова пропадет.

– У этого созвездия есть название?

– Нет. Пока нет.

– Поэтому ты так задерживаешься на работе?

– Я перерыл всю литературу в поисках информации об этом созвездии. Изучал его появление, особенности. Это уникальное созвездие, необычное! – энергично отвечал отец.

– Может, эти четыре звезды – сверхновые[1]

, блеск которых при взрыве увеличивается на десятки звёздных величин

 в течение нескольких суток

. В максимуме блеска сверхновая сравнима по яркости

 со всей галактикой

, в которой она вспыхнула, и даже может превосходить её.?

– Я тоже так сперва подумал, но спада свечения я не замечаю. Эти звезды светят с постоянной величиной, и это очень странно.

– Не могли же появиться сразу четыре звезды? – недоумевал я. Моих познаний в астрономии было достаточно, чтобы разговаривать с отцом почти на одном уровне. – Это точно взрыв. Оптические транзиенты…

– Не думаю, – маневрировал отец. – У этих звезд даже гамма-всплеска[2]

 характера. Гамма-всплески – наиболее яркие электромагнитные события, происходящие во Вселенной

. не наблюдается.

– Не могли же на ровном месте появиться четыре звезды… Что это за галактика?

– «M 64».

– Хм… «Спящая Красавица»[3]… – произнес я. – Возможно ты и правда открыл что-то удивительно новое. В «М 64», откуда не возьмись, родилось новое созвездие.

Отец задумчиво посмотрел в сторону и тихо сказал:

– Знаешь, если верить этим древним записям, то оно уже было кем-то открыто…

– Но ведь они так и не поняли, что это, верно? – размышлял я вслух. – Эти древние астрономы не разгадали, по какой причине оно вдруг появилось в небе.

– Еще в этих записях сообщается о некой мистичности этого созвездия. Будто появляется оно не просто так. Словно это предчувствие космоса, что на нашей планете должно произойти что-то очень важное.

– Прекрати, – махнул я рукой, не отводя взгляда от таинственного созвездия. – Раз уж эти писания дошли до нас спустя столько столетий, значит, те люди хорошо пережили появление этого созвездия. Да и в 2012-ом сколько пророчили конец света, а что в итоге? В итоге мы с тобой стоим здесь и разглядываем это созвездие. Вокруг ничего не рушится, никаких километровых цунами, масштабных землетрясений, схода материков под воду, ни-че-го!

– Заметь, я сказал «должно произойти что-то очень важное», но не говорил о плохих прогнозах. Ты уже сам приписал этому явлению негативную окраску… Да и вообще, как бы то ни было, я и не настаиваю на правдоподобности этого древнего писания. Меня больше другое волнует, – отец снова взял в руки свои бумаги и внимательно посмотрел на них, – а именно: почему до сих пор этих звезд не было видно и сейчас они вдруг появились, и что самое интересное – не одна звезда, а сразу четыре?

– И все-таки это сверхновые, – отодвинулся я от телескопа. – Это не звезды. Точнее, уже не звезды. От них скоро не останется и следа, вот увидишь. Они уже мертвы.

– Тогда почему в тринадцатом веке, взорвавшись, эти четыре звезды не испарились? Почему снова появились в «М 64»? – не успокаивался отец. – Они до сих пор живы и взрываются каждые семьсот тридцать лет? Невозможно!

– И правда, странно… – согласился я. Уж действительно что-то неладное происходило с этим возникшим из ниоткуда созвездием.

– Ты домой-то собираешься?

– Возможно, вечером, – ответил отец. – Я хочу понять, что это такое.

– Отправь письмо.

– Уже отправил.

Вдруг я почувствовал злость на самого себя. За то, что так легко забыл про все, по-дружески беседуя с отцом, как будто ничего необычного между нами и не происходило.

– Ну и прекрасно! – театрально развел я руками, изображая поддельный восторг. – Возможно, ты станешь первым, кто увидел эти сверхновые звезды. Правда, назвать это открытием вряд ли можно. Так, обычная процедура.

Кажется, пытаясь отыграть позиции, я перегнул палку. Отец промолчал. Отвернувшись, он сел за стол, сложил руки в замок и уставился куда-то в стену.

– Это не сверхновые, – угрюмо прошептал он.

Он отличался упрямством. В общем-то, как и я. А что касается письма, то отправил он его в Центральное бюро астрономических телеграмм, которое работало под покровительством Международного астрономического союза. Именно это бюро и занималось сбором информации об астрономических наблюдениях бескрайнего космоса. Если вдруг какой-нибудь астроном заметил в небе новые вспышки или изменения, то непременно должен заявить об этом именно туда. Так и открываются, к примеру, сверхновые.

Я отошел от телескопа и молча оглядел знакомый мне с малых лет астрономический зал. Здесь было порядка трех массивных телескопов (один уже давно не в рабочем состоянии), а также компьютеры, считывающие и сохраняющие информацию с главного автоматизированного красного телескопа.

– Пока, – холодно бросил я, натягивая рюкзак на плечо.

– Уже уходишь? – повернул отец голову вполоборота.

– Мне пора, встретимся дома. Если ты, конечно, не забыл адрес…

Я вышел из здания в морозное утро. Улица все еще была под плотной завесой ночи. Светать начнет только ближе к десяти, а то и одиннадцати часам. Засвистел холодный ветер. Ох-х… только его не хватало. Я выдохнул свое отношение к окружающему миру – пар. Всё поверхностно, растворимо и мимолетно…

При всей моей любви к космосу, я не хотел становится как отец. За столько лет изучения звезд, он так и не стал к ним «ближе» ни на миллиметр. Я вряд ли выдержу это. Он – будущая версия меня. Если я пойду по его стопам, то буду так же сутками пропадать в астрономической лаборатории, изучать научную литературу и натирать глазок телескопа своими уставшими и требующими ответов глазами. Это ли мне нужно? Все время знать, что находишься где-то совсем близко к разгадке, но так и не коснуться ее – разве может быть что-то хуже этого?..

Г лава III

Вино и звезды

…Тридцать первое декабря. Считанные часы оставались до нового года. До года, который должен был стать переломным в моей жизни. Ведь именно от него зависела моя последующая судьба.

Несмотря на предпраздничный день, всех старшеклассников вызвали в школу для уборки кабинетов. Конечно же, почти никто не пришел – многие, я был уверен, уже вовсю закупались в супермаркетах и ждали отвязной вечеринки, чтобы раствориться в алкогольном и сигаретном забвении.

А что же я?

А я пошел. И меня это, если честно, самого раздражало. Но пошел я только потому, что до безумия не хотелось сидеть дома. Мама с самого утра готовила салаты, а отец разлегся в зале перед телевизором. Ставшая уже традиционной картина молчания и безразличия.

Убравшись в нашем кабинете с двумя одноклассниками, мы вышли на пустую спортивную площадку. Они уговорили меня выпить вместе с ними за грядущий праздник баллон пива. Я не особо сопротивлялся.

После этого я отправился обратно домой. Пиво нисколько не прибавило настроения. А вокруг, тем не менее, абсолютно все дышало предчувствием скорого праздника. Люди совершали последние в этом году покупки и спешили домой накрывать столы. Витрины магазинов, словно бесконечными паутинами, были опутаны гирляндами и разноцветными лампочками. Какие-то детишки с жизнерадостными криками выпрыгнули из ближайшего магазина и погнались за белой собакой. Та сиганула от них, но при этом играючи озиралась…

На прошлой неделе с превеликим трудом сдал на бедненькую «троечку» контрольную по алгебре. Такими темпами мне бы школу окончить и аттестат получить, думал я, а то что-то уж совсем с математикой все плохо. Набрать проходные баллы в тот университет с моими мозгами было просто нереально. Так что, наверное, об этом можно было уже и не мечтать, а лучше начать размышлять о чем-то более реальном: колледжах, техникумах.

Я продолжал брести и неохотно наблюдать за оживленной улицей. Уступая проход пожилой женщине с полными пакетами продуктов, я снова увидел белую собаку. Двое малых, по-прежнему громко хохоча, гонялись за ней, пытаясь ухватить за хвост. Собака уже потеряла весь былой игровой азарт и в страхе неслась от них куда подальше. Хоть кому-то весело…

Слева, по дороге, шумно проносились автомобили, а справа, со стороны, где находились всевозможные торговые лавки, гремела непрекращающимся говором новогодняя битва за продукты и подарки по праздничным скидкам. Кто не успел прикупить все заранее (к этому числу людей моя мама не относилась), сейчас носились из магазина в магазин.

Я купил в киоске шоколадку, ведь с утра ничего не ел. Выкинув обертку в урну, остановился, чтобы перекусить. Заходящее солнце, отражаясь от окон и стен зданий, красиво преобразило заполненную людьми улицу. Весь город принарядился в золотистое одеяние и стал словно ненастоящим, будто из какой-то давно забытой детской фантазии. На минуту мне показалось, что все вокруг и вправду ненастоящее. Эти люди, их придумал я. Эти улицы, скверы, машины, магазины – все это плоды моего воображения.