Текст книги "Немая пуля"

Автор книги: Артур Бенджамин Рив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Крейг, – воскликнул я, – это отпечаток большого пальца автомобиля.

– И это говорит желтый журналист, – весело ответил он. – Система отпечатков большого пальца, применяемая к автомобилям. Я уже вижу воскресный очерк, который у тебя в голове, с этим заголовком. Да, Уолтер, это именно то, что есть. Берлинская полиция использовала его несколько раз с самыми поразительными результатами.

– Но, Крейг, – внезапно воскликнул я, – отпечатки на бумаге, где ты их взял? Что это за машина?

– Это не очень далеко отсюда, – наставительно ответил он, и я увидел, что он больше не скажет ничего, что могло бы навести на кого-либо ложное подозрение. Тем не менее, мое любопытство было так велико, что, если бы была возможность, я, конечно, опробовал бы его план на всех машинах в гараже Флетчера.

Кеннеди больше ничего не сказал, и мы позавтракали в тишине. Флетчер, который решил пообедать с Гринами, позвонил Кеннеди по телефону, чтобы сказать ему, что он может навестить мисс Бонд позже днем.

– И я могу принести аппарат, который я однажды описал тебе, чтобы определить, в каком именно нервном состоянии она находится? – спросил он. Очевидно, ответ был утвердительным, потому что Кеннеди повесил трубку с удовлетворенным “До свидания”.

– Уолтер, я хочу, чтобы ты пошел со мной сегодня днем в качестве моего помощника. Помни, что теперь я доктор Кеннеди, специалист по нервным заболеваниям, а ты доктор Джеймсон, мой коллега, и мы должны проконсультироваться по самому важному делу.

– Ты думаешь, это честно? – горячо спросил я, – застать эту девушку врасплох, втереться к ней в доверие в качестве медицинского консультанта и вытянуть из нее какой-нибудь факт, изобличающий кого-то? Я полагаю, что таков твой план, и мне не нравится этика, или, скорее, отсутствие этики, в этом деле.

– А теперь подумай минутку, Уолтер. Возможно, я ошибаюсь; я не знаю. Конечно, я чувствую, что цель оправдает средства. У меня есть идея, что я могу получить от мисс Бонд единственную нужную мне улику, которая приведет прямо к преступнику. Кто знает? У меня есть подозрение, что то, что я собираюсь сделать, является высшей формой твоей так называемой этики. Если то, что говорит нам Флетчер, правда, то эта девушка сходит с ума из-за этого. Почему она должна быть так потрясена смертью дяди, с которым не жила? Я говорю тебе, что она знает кое-что об этом деле, что нам тоже необходимо знать. Если она никому не расскажет, это съест ее разум. Я добавлю ужин к коробке сигар, мы уже поспорили на это дело, что то, что я собираюсь сделать, будет к лучшему – к лучшему для нее.

Я снова уступил, потому что начинал все больше и больше верить в старого Кеннеди, которого я видел превращенным в первоклассного детектива, и мы вместе отправились к Гринам, Крейг нес что-то в одной из тех длинных черных сумок, которые используют врачи.

Флетчер встретил нас на подъездной дорожке. Казалось, он был очень взволнован, потому что его лицо осунулось, и он нервно переступал с одной ноги на другую, из чего мы сделали вывод, что мисс Бонд чувствует себя хуже. Был поздний вечер, почти на грани сумерек, когда он провел нас через приемную, а оттуда на длинную веранду с видом на залив и благоухающую жимолостью.

Мисс Бонд полулежала в плетеном кресле, когда мы вошли. Она начала подниматься, чтобы поприветствовать нас, но Флетчер мягко удержал ее, сказав, представляя нас, что, по его мнению, врачи простят любую неформальность со стороны инвалида.

Флетчер был довольно славным парнем, и он мне начал нравиться; но вскоре я поймал себя на том, что задаюсь вопросом, что он такого сделал, чтобы заслужить такую девушку, как Хелен Бонд. Она была тем, что я бы назвал идеальным типом “новой” женщины, – высокой и спортивной, но без какого-либо налета манерности. Самой первой мыслью, которая поразила меня, была неуместность девушки ее типа, страдающей от приступа “нервов”, и я был уверен, что все должно быть так, как сказал Крейг, что она скрывает секрет, который оказывает на нее ужасное воздействие. Случайный взгляд, возможно, и не выдал бы истинного состояния ее чувств, потому что ее темные волосы, большие карие глаза и загар на лице и руках свидетельствовали о чем угодно, только не о неврастении. Инстинктивно чувствовалось, что она, при всей своей атлетической грации, была прежде всего женственной женщиной.

Солнце, опускающееся за холмы по ту сторону залива, смягчало коричневый цвет ее кожи и, как я заметил, внимательно наблюдая за ней, частично скрывал нервозность, которая была совершенно неестественной для девушки с таким самообладанием. Когда она улыбнулась, в ее улыбке была фальшивая нотка; она была натянутой, и мне было достаточно очевидно, что она переживает ментальный ад противоречивых эмоций, которые убили бы женщину с меньшим самообладанием.

Я почувствовал, что хотел бы быть на месте Флетчера – вдвойне, когда по просьбе Кеннеди он удалился, оставив меня свидетелем пыток женщины с такой тонкой чувствительностью, за которой уже безжалостно охотились ее собственные мысли.

Тем не менее, я отдам должное Кеннеди за тактичность, о которой я не знал, что старик обладал. Он очень хорошо справился с предварительными вопросами для псевдодоктора, обращаясь ко мне как к своему помощнику по несущественным вопросам, которые позволили мне “сохранить лицо” идеально. Когда он подошел к критическому моменту открытия черной сумки, он сделал очень уместное и легкое замечание о том, что не взял с собой никаких острых блестящих инструментов или неприятных черных наркотиков.

– Все, что я хочу сделать, мисс Бонд, это сделать несколько простых небольших тестов вашего нервного состояния. Один из них мы, специалисты, называем временем реакции, а другой – тестом сердечной деятельности. Ни то, ни другое не имеет никакой серьезности, поэтому я прошу вас не волноваться, ибо главная ценность состоит в том, чтобы пациент был совершенно спокоен и нормален. После того, как они закончатся, я думаю, что буду знать, прописывать ли мне абсолютный покой или поездку в Ньюпорт.

Она томно улыбнулась, когда он надел длинную, плотно облегающую резиновую перчатку на ее стройное предплечье, а затем заключил ее в более крупное, абсолютно негибкое кожаное покрытие. Между резиновой перчаткой и кожаным покрытием находилась жидкость, сообщающаяся со стеклянной трубкой с чем-то вроде циферблата. Крейг часто объяснял мне, как давление крови наиболее точно регистрируется на циферблате, показывая различные эмоции так остро, как если бы вы заглянули в самый разум субъекта. Я думаю, что психологи-экспериментаторы называли эту штуку “плетизмографом”.

Затем у него был прибор, который измерял время процедуры. Существенной частью этого прибора была работа очень тонкого секундомера, и эта обязанность была возложена на меня. Это было не что иное, как измерение времени, прошедшего между его вопросами к ней и ее ответами, в то время как он записывал фактические вопросы и ответы и отмечал результаты, которые я давал. Никто из нас не был знаком с этим процессом, потому что, когда мы учились в колледже, эти инструменты только начинали использоваться в Америке. Кеннеди никогда не позволял своей конкретной области науки сужать его кругозор, но взял за правило быть в курсе всех важных открытий и методов в других областях. Кроме того, я читал статьи о хроноскопе, плетизмографе, сфигмографе и других новых психологических инструментах. Однако Крейг справился с этим, как будто он занимался подобными вещами каждый день.

– Итак, мисс Бонд, – сказал он, и его голос был таким успокаивающим и убедительным, что я видел, что она ни на йоту не нервничала из-за наших простых приготовлений, – процедура похожа на игру в детской комнате – вот в чем она заключается: я скажу слово, например, "собака". Вы должны немедленно сказать первое слово, которое придет вам в голову, подсказанное им – скажите "кошка". Я скажу "цепь", например, и, вероятно, вы ответите "ошейник" и так далее. Вы понимаете, что я имею в виду? Без сомнения, это может показаться смешным, но прежде чем мы закончим, я уверен, что вы поймете, насколько ценен такой тест, особенно в таком простом случае нервозности, как ваш.

Я не думаю, что она нашла какое-то зловещее толкование в его словах, но я нашел, и если когда-нибудь и хотел возразить, то только тогда, но мой голос, казалось, застрял у меня в горле.

Он только начинал. Было ясно, что от меня зависело сдаться и не вмешиваться. Так внимательно, как только мог, я не сводил глаз с часов и других приборов, в то время как мои уши и сердце со смешанными чувствами следили за низким, музыкальным голосом девушки.

Я не буду приводить весь тест, потому что многое из него, особенно в начале, было на самом деле бесполезным, поскольку оно просто вело к “неожиданным испытаниям”. От бесцветных вопросов Кеннеди внезапно перешел в атаку. Это было сделано в одно мгновение, когда мисс Бонд была полностью обезоружена и потеряла бдительность.

– Спокойной ночи, – сказал Кеннеди.

– День, – последовал ответ от мисс Бонд.

– Автомобиль.

– Лошадь.

– Залив.

– Пляж.

–Дорога.

– Лес.

– Ворота.

– Забор.

– Тропинка.

– Кусты.

– Крыльцо.

– Дом.

Заметил ли я или вообразил слабое колебание?

– Окно.

– Занавес.

Да, в тот раз это было ясно. Но слова быстро следовали одно за другим. Покоя не было. У нее не было возможности собраться с мыслями. Я отметил заметную разницу во времени реакции и, сочувствуя, проклял этот холод; научная третья степень.

– Париж.

– Франция.

– Латинский квартал.

– Студенты.

– Апачи.

Крейг произнес это с искаженным произношением “Апаши”.

– Действительно, доктор Кеннеди, – сказала она, – я ничего не могу связать с этим словом. Ну, да, les vaches, я полагаю.

– Вам лучше не отвечать на этот вопрос. Я потратил впустую много секунд. Очень хорошо, давайте попробуем еще раз, – ответил он с напускной беззаботностью, хотя ответ, казалось, заинтересовал его, потому что “les vaches” означало “коровы”, иначе известные как полиция.

Ни один адвокат не смог бы упиваться возможностью задавать наводящие вопросы более безжалостно, чем Кеннеди. Он произнес свои слова резко и неожиданно.

– Люстра.

– Свет.

– Электрический свет, – подчеркнул он.

– Бродвей, – ответила она, пытаясь заставить новую ассоциацию идей заменить ту, которую она старалась скрыть.

– Сейф.

– Хранилище.

Краем глаза я мог видеть, что индикатор показывал чрезвычайно усиленную сердечную деятельность. Что касается времени реакции, я отметил, что оно становилось все длиннее и значительнее. Он безжалостно настаивал на своих словах. Мысленно я проклял его.

– Резиновый.

– Шина.

– Сталь.

– Питсбург, – крикнула она наугад.

– Сейф, – никакого ответа.

– Замок.

Снова никакого ответа. Он торопил свои слова. Я наклонился вперед, напряженный от волнения и сочувствия.

– Ключ.

Тишина и трепетание индикатора артериального давления.

– Уилл.

Как только было произнесено последнее слово, ее выражение испуганного вызова исчезло. С криком боли она вскочила на ноги.

– Нет, нет, доктор, вы не должны, вы не должны, – воскликнула она, протягивая руки. – Почему вы выбираете эти слова из всех остальных? Может ли это быть…

Если бы я не поймал ее, я думаю, она упала бы в обморок.

Индикатор показывал сердце, попеременно бьющееся от лихорадочного возбуждения и почти замирающее от страха. Что бы Кеннеди сделал дальше, подумал я, решив отключить его как можно скорее. С того момента, как я увидел ее, я был очарован ею. Я знал, что на моем месте должен был быть Флетчер, хотя не могу не сказать, что испытывал определенное мрачное удовольствие, поддерживая даже на мгновение такую женщину в трудную минуту.

– Неужели вы догадались о том, о чем никто в мире, нет, даже милый старина Джек, не знает. О, я сойду с ума, с ума, с ума!

Кеннеди мгновенно вскочил на ноги и направился к ней. Выражение его глаз было для нее достаточным ответом. Она знала, что он знает, и она побледнела и вздрогнула, отпрянув от него.

– Мисс Бонд, – сказал он голосом, который привлекал внимание, он был низким и вибрировал от чувства, – мисс Бонд, вы когда-нибудь лгали, чтобы защитить друга?

– Да, – сказала она, встретившись с ним взглядом.

– Я тоже смогу, – ответил тот же напряженный голос, – когда узнаю правду об этом друге.

Тогда в первый раз слезы хлынули бурей. Ее дыхание было быстрым и лихорадочным.

– Никто никогда не поверит, никто не поймет. Они скажут, что я убила его, что я убила его.

Все это время я стоял почти безмолвный, озадаченный. Что все это значило?

– Нет, – сказал Кеннеди, – нет, потому что они никогда об этом не узнают.

– Никогда не узнают?

– Никогда, если, в конце концов, справедливость восторжествует. Завещание у вас? Или вы его уничтожили?

Это был смелый ход.

– Да. Нет. Вот оно. Как я могу уничтожить его, если оно сжигает саму мою душу?

Она буквально вырвала бумагу из-за пазухи своего платья и в ужасе отбросила ее от себя.

Кеннеди поднял завещание, открыл и торопливо просмотрел.

– Мисс Бонд, – сказал он, – Джек никогда не узнает об этом ни слова. Я скажу ему, что завещание было неожиданно найдено в столе Джона Флетчера среди других бумаг. Уолтер, поклянитесь своей честью джентльмена, что это завещание было найдено в столе старого Флетчера.

– Доктор Кеннеди, как я могу вас отблагодарить? – воскликнула она, устало опускаясь в кресло и прижимая руки к пульсирующему лбу.

– Просто расскажите мне, как вы получили это завещание, чтобы, когда вы с Флетчером поженитесь, я мог быть вам таким же хорошим другом, без всяких подозрений, как и ему. Я думаю, полное признание пошло бы вам на пользу, мисс Бонд. Вы бы предпочли, чтобы доктор Джеймсон этого не слышал?

– Нет, он может остаться.

– Это все, что я знаю, мисс Бонд. Прошлым летом в Париже с Гринами вы, должно быть, случайно слышали о Пилларде, апаче, одном из самых известных взломщиков, которых когда-либо создавал мир. Вы разыскали его. Он научил вас, как красить пальцы резиновой композицией, как пользоваться электродрелью, как пользоваться старомодным ломом. Вы отправились во Флетчервуд по проселочной дороге примерно в четверть двенадцатого в ночь ограбления в маленьком электрическом катере Гринов. Вы вошли в библиотеку через незапертое окно, подключили дрель к электрическим соединениям люстры. Вы должны были работать быстро, потому что электричество отключалось в полночь, но вы не могли выполнить работу позже, когда они спали более крепко, по той же самой причине.

Это было сверхъестественно, когда Кеннеди поспешил с реконструкцией сцены, почти невероятно. Девушка зачарованно наблюдала за ним.

– Джон Флетчер не спал той ночью. Так или иначе, он услышал вас за работой. Он вошел в библиотеку и при свете, льющемся из его спальни, увидел, кто это был. В гневе он, должно быть, обратился к вам, и его страсть взяла верх над возрастом – он внезапно упал на пол с апоплексическим ударом. Когда вы склонились над ним, он умер. Но почему вы вообще решились на такое глупое предприятие? Разве вы не знали, что другие люди знали о завещании и его условиях, что, в конце концов, вас обязательно выследят, если не друзья, то враги? Как, по-вашему, вы могли бы извлечь выгоду, уничтожив завещание, положения которого были известны другим?

Любая другая женщина, кроме Хелен Бонд, впала бы в истерику задолго до того, как Кеннеди закончил безжалостно излагать один факт за другим в своей истории. Но, что касается ее, то облегчение теперь, после напряжения многих часов сокрытия, казалось, заставило ее пойти до конца и сказать правду.

Что это было? Был ли у нее какой-то тайный любовник, ради которого она рискнула всем, чтобы сохранить семейное состояние? Или она защищала кого-то, кто был ей дороже собственной репутации? Почему Кеннеди заставил Флетчера уйти?

Ее глаза опустились, а грудь вздымалась и опускалась от сдерживаемых эмоций. И все же я едва был готов к ее ответу, когда, наконец, она медленно подняла голову и спокойно посмотрела нам в лицо.

– Я сделала это, потому что люблю Джека.

Никто из нас не произнес ни слова. Я, по крайней мере, полностью подпал под чары этой властной женщины. Правильно это или нет, но я не мог сдержать чувства восхищения и изумления.

– Да, – сказала она, и ее голос дрожал от волнения, – как бы странно это ни звучало для вас, но не любовь к себе заставила меня сделать это. Я была, я безумно влюблена в Джека. Ни один другой мужчина никогда не вызывал такого уважения и любви, как он. Над его работой в университете я изрядно позлорадствовала. И все же… и все же, доктор Кеннеди, разве вы не видите, что я отличаюсь от Джека? Что бы я сделала с доходом жены даже декана новой школы? Рента, предусмотренная для меня в этом завещании, ничтожна. Мне нужны миллионы. С самого раннего детства меня так воспитывали. Я всегда ожидала такой удачи. Мне дали все, что я хотела. Но когда человек женат, все по-другому – у тебя должны быть свои собственные деньги. Мне нужно состояние, потому что тогда у меня был бы городской дом, загородный дом, яхта, моторы, одежда, слуги, которые мне нужны, – они такая же часть моей жизни, как ваша профессия. Они должны быть у меня. И теперь все это должно было выскользнуть из моих рук. Правда, по этой последней воле все должно было пойти так, чтобы Джек был счастлив в своей новой школе. Я могла бы забыть об этом, если бы это было все. Есть и другие состояния, которые были положены к моим ногам. Но я хотела Джека, и я знала, что Джек хочет меня. Дорогой мальчик, он никогда не мог понять, какой совершенно несчастной сделала бы меня интеллектуальная бедность и как мое несчастье, в конце концов, отразилось бы на нем. На самом деле эта великая и благотворительная филантропия в конце концов разрушила бы и нашу любовь, и нашу жизнь. Что мне было делать? Стоять в стороне и смотреть, как моя жизнь и моя любовь разрушаются, или отказаться от Джека ради состояния человека, которого я не любила? Хелен Бонд не такая женщина, сказала я себе. Я консультировалась с величайшим адвокатом, которого я знала. Я изложила ему гипотетический случай и спросила его мнение таким образом, чтобы заставить его поверить, что он советует мне, как составить нерушимое завещание. Он рассказал мне о положениях и оговорках, которых следует избегать, особенно при совершении благотворительных действий. Это было то, что я хотела знать. Я бы включила один из этих пунктов в завещание моего дяди. Я практиковалась в дядином письме, пока не смогла так же хорошо подделать этот пункт, как мог бы любой другой. Я выбрала те самые слова, написанные его собственным почерком, чтобы попрактиковаться. Затем я поехала в Париж и, как вы уже догадались, научилась доставать вещи из сейфа, подобного сейфу дяди. Перед Богом клянусь, все, что я планировал сделать, – это получить это завещание, изменить его, заменить и верить, что дядя никогда не заметит изменений. Потом, когда бы он умер, я бы оспорила завещание. Я бы получила свою полную долю либо в судебном порядке, либо путем внесудебного урегулирования. Видите ли, я все это спланировала заранее. Школа была бы основана – я, мы бы ее основали. Какая разница, сказала я, тридцать миллионов или пятьдесят миллионов имеют значение для безличной школы, школы, которой еще даже не существует? Разница в двадцать миллионов долларов или около того, или даже половина ее, означала для меня жизнь и любовь. Я планировала украсть наличные в сейфе, все, что угодно, чтобы отвлечь внимание от завещания и сделать так, чтобы это выглядело как обычное ограбление. Я бы изменила завещание в ту ночь и вернула бы его в сейф до утра. Но этому не суждено было сбыться. Я уже почти открыла сейф, когда в комнату вошел мой дядя. Его гнев полностью вывел меня из себя, и с того момента, как я увидела его на полу, у меня не было ни одной здравой мысли. Я забыла взять наличные, я забыла все, кроме этого завещания. Моей единственной мыслью было, что я должна достать его и уничтожить. Сомневаюсь, что я смогла бы что-то изменить с такими расстроенными нервами. Ну вот, теперь у вас есть вся моя история. Я в вашей власти.

– Нет, – сказал Кеннеди, – поверьте мне, существует ментальный срок давности, который, насколько это касается Джеймсона и меня, уже стер это дело. Уолтер, ты найдешь Флетчера?

Я обнаружил, что профессор нетерпеливо расхаживает взад и вперед по гравийной дорожке.

– Флетчер, – сказал Кеннеди, – ночной отдых – это все, что действительно нужно мисс Бонд. Это просто случай перенапряжения нервов, и это пройдет само собой. Тем не менее, я бы посоветовал сменить обстановку как можно скорее. Хорошего дня, мисс Бонд, и мои наилучшие пожелания вам.

– Хорошего дня, доктор Кеннеди. Хорошего дня, доктор Джеймсон. Я, например, была бы рада сбежать.

Полчаса спустя Кеннеди с хорошо наигранным волнением снова мчал меня в машине к Гринам. Мы буквально ворвались без предупреждения в тет-а-тет на крыльце.

– Флетчер, Флетчер, – воскликнул Кеннеди, – посмотри, что мы с Уолтером только что обнаружили в жестяном сейфе, спрятанном в глубине стола твоего дяди!

Флетчер схватил завещание и при тусклом свете, проникавшем из холла, торопливо прочитал его.

– Слава Богу, – воскликнул он, – школа обеспечена, как я и думал.

– Разве это не великолепно! – пробормотала Хелен.

Верный своему инстинкту, я пробормотал:

– Еще одна хорошая газетная история убита.