Текст книги "Тысяча Чертей пастора Хуусконена"
Автор книги: Арто Паасилинна
Жанр:
Прочие приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Время пролетело незаметно. Наступил вечер, начало темнеть. Бабушка Мякеля пожаловалась, что ей стало труднее отслеживать высоту бросков: с возрастом ночное зрение слабеет. Пастор Хуусконен придумал прикрепить сигнальной лентой к острию копья карманный фонарик, чтобы, когда копья из колодца будут взмывать, результат снова можно было фиксировать. Сама по себе отличная, задумка все же, как оказалось, требовала слишком больших расходов, потому что стекло и лампочка фонарика разбивались, налетая на крышку колодца или дворовые камни. Проблему решили, заменив фонарик бенгальскими огнями, которые метатель зажигал на дне колодца перед броском. Так дом Рекитайвала за один вечер остался без рождественских украшений, зато было здорово смотреть, как в темноте летнего вечера из колодца с шипением поднимались копья, это напоминало запуск фейерверков.
Душеспасительный разговор
На третьей неделе июня Сантери Рехкойла, фермера, вечно огорчавшего Господа, нашли повесившимся. Он притащился в пустой коровник, привязал веревку к металлической каминной задвижке на кормокухне и провисел там несколько дней, пока его не хватились и не обнаружили, уже мертвого, в петле. К счастью, когда самоубийцу высвободили из последнего узла, его жена Сайми Рехкойла находилась в отлучке. Хозяйка Сайми Рехкойла была верующей и ранимой женщиной, а покойник при жизни был грубым и равнодушным мерзавцем. Сантери умер, едва ему исполнилось 78 лет. Жена была на год его младше. Их дети уже давно жили самостоятельно, и теперь в большом мрачном фермерском доме осталась единственная живая душа – миниатюрная и бледная вдова, для которой весь мир рухнул из-за неестественной смерти мужа.
Как только о смерти стало известно, пастор Оскари Хуусконен поспешил утешить скорбящую вдову и договориться об отпевании и похоронах. Хозяйка Рехкойла встретила его совершенно убитой и заплаканной. Она боялась, что Сантери нельзя хоронить в церковной земле, потому что тот, не сумев дождаться неминуемого конца, сам полез в петлю.
В настоящее время покойников больше не сортируют по типу смерти, объяснил ей Оскари Хуусконен, теперь самоубийцы настолько часто встречаются, что уже не кажутся чем-то странным. Но когда самоубийство происходит рядом с тобой, его, конечно, тяжело перенести.
Пастор посоветовал хозяйке зайти в больницу и поговорить с доктором Сорьоненом. Для облегчения невероятно острой тоски ей могли бы назначить успокоительные средства и лекарства, и, вероятно, имело бы смысл принимать снотворное. Еще, конечно, твердая вера в Бога во время испытаний тоже дает силы справляться с печалью.
На время, пока печаль горчила сильнее всего, пастор нанял для Сайми сиделку, которая помогала с организацией похорон и оказывала скорбящей личную поддержку. Сантери похоронили в конце июля, но шли дни, а вдова была все так же безутешна. Пастор часто ее навещал и вел с ней доверительные душеспасительные беседы.
– Жизнь теперь ужасно пуста, – жаловалась вдова. – Хоть Сантери и был буйным и иногда даже подлым, а все равно все рухнуло, когда он вот так меня покинул. У меня ничего, совсем ничего не осталось. Этот большой дом запущен и уныл, здесь больше не услышишь человеческого голоса, никто меня не позовет, нигде нет жизни. Я чувствую, как будто это я виновата в смерти Сантери. Видно, я не понимала его проблем.
– Человек одинок и растерян перед лицом смерти, – сочувственно произнес пастор Хуусконен. Сам же подумал, что столь великой скорби дед не заслуживает. Пастор хорошо знал Сантери Рехкойла. Это был взбалмошный человек, вечный скандалист, лентяй и агрессивный забулдыга, на пьяную голову часто избивавший жену до синяков. В свое время он варил самогон из зерна, много раз попадал под суд, стряпал внебрачных детей по всему приходу, неоднократно оказывался в тюрьме за вождение в нетрезвом виде и мошенничество. Сколько несчастья принес этот человек, Господи помилуй! Но вдова все ему простила и тонким, обессиленно-разбитым голосом изливала свою боль:
– На плечи мне словно давит груз камней, мне страшно, иногда я плачу без остановки по многу часов. Еда кажется безвкусной, накрывать на одного человека ужасно, когда сорок лет готовила на двоих. Бывает, ночью я просыпаюсь будто от того, что Сантери вернулся из города и упал на кровать, а потом тяну руку погладить его лоб, а рядом пустота, от его одеяла тянет холодом и сыростью, запаха Сантери больше нет.
– Тоска по умершему супругу естественна. Иногда любовь к ушедшему настолько сильна, что вызывает физическую боль, – объяснил пастор. Полицейское расследование выявило такую картину самоубийства: дед страшно запутал свои дела, понаделал долгов и связался с преступниками; люди подали на него множество заявлений, из которых было ясно, что он занимался бессовестным вымогательством. Человек проиграл игру, в жизни у него не осталось никаких перспектив, и, будучи равнодушным и расчетливым, он решил убить себя, чтобы не расхлебывать заваренную кашу. Хоть такой конец и был достоин сожаления, у пастора никак не получалось сострадать несчастному покойнику. Однако вдова забыла все снесенные унижения и лелеяла память о связанных с мужем мелочах.
– Утром я надела комбинезон Сантери, натянула его резиновые сапоги, хоть они мне и велики, и обошла все те места, где он обычно работал. Я нюхала его одежду и все время плакала.
Хуусконен спрашивал себя: а дошла ли бедная вдова по следам мужа до его самогонного дистиллятора, забралась ли в больших сапогах убитая горем женщина в любовное гнездышко под крышей хлева, где Сантери Рехкойла, как он сам похвалялся, распутничал с другими женщинами. Скорбящей вдове пастор тем не менее сказал:
– Тоска по умершему супругу в моменты одиночества доказывает силу чувств и их неподвластность смерти.
Уже наступил вечер, и пастору было пора на заседание комиссии деревни Рекитайвал, где он выступал с докладом на тему «Как сохранить бодрость души в сельской местности». Заодно он попытался улучшить свой результат в метании копья в высоту, но почувствовал, что бремя вдовьей печали в какой-то степени передалось и ему: копье, едва поднявшись ввысь на одиннадцать метров, падало обратно в колодец и ударяло по защитному шлему. Стоя на дне, пастор Хуусконен думал, каким же ненормальным он стал с годами: бросает копья из колодца.
Дома пастора Оскари Хуусконена поразила жена, хлеставшая Черта выбивалкой для ковров. Медвежонок орал от ужаса во дворе, то и дело скалил зубы, но все же ему задали хорошую трепку, прежде чем Оскари подоспел на помощь.
Пасторша Саара Хуусконен задыхалась от ярости. Оставшись днем дома в одиночестве, медвежонок погрыз и испортил ковер в гостиной, высыпал в кухонную раковину сахар из нижнего шкафчика и на свою беду перепачкался пшеничной мукой, которую нашел там же. Он был с головы до ног покрыт мукой и сахаром, и белая пыль теперь сыпалась с него по всему дому, куда бы он ни пошел.
– Надо же мне было начать выбивать эту дрянь. Ты бы видел, какой он устроил бардак, когда я вернулась из магазина.
– Все равно незачем было хвататься за выбивалку.
Пастор на руках унес медвежонка в свою комнату и решил, что больше не оставит его дома наедине с женой. Саара была натурой запальчивой, в сущности неплохой, но в слепом гневе способной на опрометчивые поступки.
Пасторша пожалела о своей вспыльчивости, но не хотела признаваться в этом мужу. Напротив, она язвительно сказала:
– Прихожанам стоило подарить тебе не медведя, а обезьяну.
– Что бы я делал с обезьяной?
– А то медведь тебе прямо нужен. Над тобой смеется весь приход: доктор теологии, пастор идет по деревне с обделавшимся медведем на руках! И соревнуется с психом – бросает копья из колодца. Когда все узнают, я уйду из этого дома.
Позднее вечером Саара постучала в дверь и протянула Оскари бутылочку с соской – кажется, ту самую, из которой кормила младшую дочь более двадцати лет назад.
– Я сделала горячее молоко с медом, дай его Черту, – сказала Саара и ушла к себе в спальню.
Черт охотно высосал молоко с медом, причмокивая и закрывая глаза от удовольствия.
Перед сном Оскари прочитал ему несколько отрывков из умилительного сборника сказок Элины Карьялайнен «Утонувший медвежонок». Черт рассматривал картинки и слушал так, как будто все понимал. Но вскоре глаза медвежонка стали слипаться, и пастор отнес его в кровать. Сам он посидел еще немного – закончил проповедь к следующему воскресенью, самую мрачную за долгое время.
На следующей неделе пастор Хуусконен услышал, что Сайми Рехкойла занялась рыбалкой на озере Нуммиярви. На первый взгляд в этом не было ничего странного: рыбы в озере водилось много, и люди, живущие на берегу, постоянно ставили сети. Однако при жизни мужа Сайми никогда не выходила за ворота и не бралась за весла, а ухаживала дома за коровами и хлопотала на кухне. Теперь же она приохотилась к гребле, научилась ставить сети и спрашивала у соседей, в каких местах Сантери любил закидывать невод.
Вдова облачалась в рабочую одежду мужа и выезжала на тракторе в поля. Раньше она наблюдала за работой Сантери из окна, а теперь пыталась обрабатывать те же полосы.
Пастор Хуусконен констатировал, что печаль окончательно сразила вдову. В шестидесятые годы, будучи студентом, Хуусконен познакомился с концепцией горя Эриха Линдеманна, а теперь был вынужден отметить, что реакцию Сайми нельзя назвать здоровой. Порой случается такое: когда человек долго ухаживает за прикованным к постели родственником, который в конце концов умирает от болезни, то затем он сам начинает страдать от подобных симптомов, не может встать с кровати и оказывается на попечении других. Он словно подхватывает болезнь своего прежнего подопечного, не умея справиться с его смертью иначе. Вот и Сайми Рехкойла стала подражать своему мужу во всем: делала то же, что и он, хорошо хоть самогон варить не начала. Судя по всему, она ничего не знала о темной стороне жизни покойного мужа.
И вновь пастор Оскари Хуусконен отправился с медведем к вдове на душеспасительный разговор.
Медвежонок шалил в просторном зале от души; скорбящей вдовы он нисколько не боялся, наоборот, лез к ней на руки и выпрашивал у нее лакомства. Хозяйка вытащила из корзины для булочек плюшку с корицей, разогрела ее в микроволновке и разрезала для Черта. Медвежонок уплел угощение за обе щеки, попросил еще – и получил.
– Медведи такие славные, – заметила хозяйка. Затем она принялась говорить о своем горе, переносить которое уже становилось немного легче. – Я снова спустила лодку Сантери на воду и научилась рыбачить, поймала в сети очень много щук и лещей. Еще я взборонила пару гектаров залежи и отвезла кучи старого навоза на картофельное поле. Следующим летом хочу посадить раннюю картошку. Сантери тоже всегда хотел, хотя потом картошку обычно и не засеивал, да и, раз уж на то пошло, полос ржи у нас тоже было не так много. Не Божьей ли волей я теперь делаю работу, которую Сантери бросил, не закончив?
«В этом доме и на всей этой ферме слишком уж много неоконченных дел, брошенных на полпути замыслов», – подумал пастор Хуусконен. Вслух же он сказал:
– Вы оживились, потому что в горе у вас есть силы думать о ловле рыбы и урожае на следующий год. Господний хлеб дает людям силы.
– Но я все еще чувствую себя страшно одинокой. Как будто меня за все это наказали. У меня нет даже кошки, и взять ее я не могу, потому что Сантери кошек не любил.
– Я мог бы оставлять вам днем этого медвежонка, чтобы вы за ним присматривали. Вдруг он поможет вам справляться с одиночеством?
– А можно? Но что бы сказал на это Сантери?
Пастор уже готов был огрызнуться, что его медведь вовсе не принадлежит умершему беспутнику, но сдержался и сказал:
– Медведи находятся под особой защитой Господа, особенно такие маленькие.
Пастор рассказал Сайми Рехкойла, что духовный капитул вызвал его в Хельсинки для выговора по поводу какой-то весенней проповеди и нескольких газетных статей, которые настоятель Кафедрального собора и епископ диоцеза проглотили с трудом. На ночь ему придется остаться в столице, поэтому не могла бы хозяйка взять медвежонка под свою опеку на пару дней? То есть всего на одну ночь.
– А что скажет ваша жена? Она ведь тоже, наверное, хочет посидеть с медведем?
– У нее аллергия, поэтому я и спрашиваю.
На том и порешили. Пастор Оскари Хуусконен записал на бумаге, что из еды медвежонку следовало давать, где ему можно спать и как надлежит заботиться о его гигиене. Он предложил хозяйке деньги на еду для питомца, но Сайми отказалась.
– Одного медведя в большом доме всегда уж как-нибудь можно прокормить, – радостно сказала она.
Когда наступил вечер и пастор ушел домой, вдова постелила себе постель и уложила медвежонка рядом. Медвежонок сначала сомневался, действительно ли женщина разрешила ему забраться к ней в кровать, но вдова погладила его шерсть и умиленно с ним поговорила. Тогда он пришел к выводу, что в этом доме дозволено все, и запрыгнул в кровать на место, прежде принадлежавшее Сантери Рехкойла. Заснул медвежонок быстро и крепко, да и вдова не бодрствовала всю ночь, ведь в одной с ней кровати спал теплый и мохнатый приятель.
Военная деятельность Иисуса
В конце мая пастор Оскари Хуусконен написал для «Известий Сало» полушутливую статью о военной деятельности Иисуса. Хуусконен был человеком ученым, специалистом по экзегетике и апологии и, как ему казалось, умел рассуждать не только о теологических вопросах, но и об историческом, то есть фактическом значении христианства, и в особенности Иисуса. Он был знаком с теорией одного полубезумного английского религиоведа Джоэля Кармайкла о роли Иисуса как подстрекателя масс и бунтовщика.
В своих умозаключениях пастор Оскари Хуусконен пришел к тому, что для начала Иисус обладал превосходным ораторским талантом, с помощью которого находил множество слушателей и сторонников, особенно среди бедных слоев населения. Кроме того, Иисус явно желал свергнуть консервативное священство, поддерживавшее римскую оккупационную власть, и, возможно, в конце концов провозгласить себя царем иудеев, сначала на земле, а если на земле не получится, то хотя бы на небе.
В статье, озаглавленной «Военная деятельность Иисуса», Хуусконен писал, что Иисус, заручившись поддержкой широких масс, решил пойти на Иерусалим и захватить власть. Речь, таким образом, шла скорее не о мирном прибытии воскресной школы на спине осла, а об организованном, насильственном проникновении военизированного отряда повстанцев в иерусалимский храм. Иисусу подчинялась целая группа ревностных младших командиров, которых он называл апостолами и которые не брезговали применять силу. Храм охранялся когортой римлян, всего несколькими сотнями человек, а еще там жила стража еврейских священников. Это обленившееся войско смели в сторону, и Иисус очистил храм от менял и других противников.
Однако со стратегической точки зрения апостолы Иисуса оказались порядочными болванами, и столь успешное благодаря захвату храма начало вскоре обернулось поражением, плацдарм был потерян, Иисусу пришлось бежать в Вифанию. Он, пожалуй, мог бы продолжить бунт в качестве повстанца, на то он и обладал харизмой народного вождя и соответствующими навыками, но, по несчастью, один из его командиров, Иуда Искариот, посчитал нужным сменить лагерь и сдать укрытие бунтовщиков. Иисуса захватили врасплох, и он не смог защититься силой. В этом положении он выбрал единственную тактику, казавшуюся разумной, а именно – пассивное сопротивление.
Очевидно, что поднявший восстание народный вождь, который всерьез мечтал о независимом иудейском государстве и которого уже называли Царем Иудейским, представлял для римлян серьезную опасность. Поэтому его казнили, прибив гвоздями к деревянному кресту. Подобная жестокая судьба обычно ожидала всех незадачливых бунтовщиков.
В заключительной части статьи пастор Оскари Хуусконен высказал мысль, что, если бы Иисус жил в начале этого столетия в Финляндии, его ожидала бы примерно такая же суровая участь.
«Если бы Иисус был т. н. красным, – а именно этого от него можно было бы ожидать, если учесть его политические симпатии, – то с началом восстания его, судя по всему, выбрали бы министром совета народных уполномоченных, то есть красного правительства. Его вполне могли бы назначить министром народного снабжения, ведь у него были подходящие качества и опыт в этой сфере (я указываю на случай, когда он накормил тысячи человек несколькими хлебами и рыбой). Он также стал бы умелым агитатором, оратором и журналистом, но едва ли – особенно искусным командиром действующих войск. Кажется естественным, что Иисус, будучи верующим человеком, глубоко усвоил бы теорию Маркса и применял ее в наиболее полном соответствии с собственными взглядами.
Когда позже восстание было бы подавлено, то Иисус, вероятно, не сбежал бы в Россию, как другие красные командиры, не основал бы там Коммунистическую партию Финляндии, а в момент поражения сдался бы без сопротивления в плен белым вместе с тысячами простых мужчин и женщин, поддерживающих красных. Его бы сразу отвели к краю гравийного карьера и расстреляли. Восстал бы Иисус из мертвых на третий день – об этом остается лишь догадываться. Однако наверняка красные принялись бы это утверждать, как было когда-то в Израиле.
Если бы Иисус выжил после всех произвольных казней, его как государственного преступника приговорили бы к смерти или пожизненному заключению. В последнем случае Иисуса, возможно, отправили бы сначала в Суоменлинну, а затем в исправительно-трудовой лагерь в Таммисаари, где он нашел бы плодородную почву для продолжения пропаганды своих политических взглядов и подпольной деятельности. Он однозначно стал бы народным героем красных, и есть вероятность, что Отто Вилле Куусинен ни за что не дорвался бы до власти во всемирном коммунистическом движении, если бы Иисус был жив.
Таким образом, можно предположить, что живой Иисус свергнул бы в конце концов Сталина и отправил того либо в ссылку, либо просто на тот свет. Международный коммунизм приобрел бы новое гуманистическое и праведное направление и никогда бы не рухнул. По-своему жаль, что Иисус не поучаствовал в финской гражданской войне. Но не исключено, что в этом можно увидеть руку всемогущего божественного провидения».
В начале августа пастор Оскари Хуусконен оставил Черта на попечении вдовы Сайми Рехкойла, а сам поехал в Хельсинки. Остановившись в гостинице «Интерконтиненталь», он направился в духовный капитул получать выговор. Часы показывали одиннадцать, встреча была назначена в кабинете Илкки Ханхилайнена, юридического советника капитула, на улице Булеварди. Епископ Хельсинкского диоцеза Уолеви Кеттерстрём также намеревался присутствовать. Ханхилайнен был полным, плешивым и ехидным шестидесятилетним мужчиной, а епископ Кеттерстрём, в свою очередь, – сухопарым и подтянутым, высоким и довольно трудным в общении. В просторном кабинете советника стоял рабочий стол красного дерева и перед библиотекой изношенный и мягкий кожаный мебельный гарнитур. На столе лежали купленные в ближайшей кондитерской Экберга маленькие пирожные и кофе.
Как епископ, так и советник с улыбками поднялись поприветствовать пастора Хуусконена. Их рукопожатия были крепкими и теплыми, из чего Хуусконен заключил, что разговор предстоит серьезный. Чем дружелюбнее церковники по отношению друг к другу, тем хуже их намерения.
– Возьмешь конфет, брат Оскари? Они вкусные и только с шоколадной фабрики «Брюнберг», – обратился к пастору советник.
Хуусконен отказался. Он хотел сразу перейти к делу.
– Да… Это довольно грустный случай, – начал епископ Кеттерстрём.
– Дело и впрямь неприятное, – признал советник.
Епископ сказал, что ни он, ни церковь не предъявляют претензий к частной жизни пастора Оскари Хуусконена, это целиком и полностью его дело.
– Но до нас дошла информация, что в Нумменпяя у тебя как минимум два, если не три внебрачных ребенка и что ты упрямо проповедуешь по-своему и не считаешься с предписанными цитатами дня.
– Ты начал там носиться с живым медведем на руках; по слухам, он гадит в ризнице и так скачет по церкви во время служб, что люди пугаются. Но это по-своему естественно, и не это нас в диоцезе волнует, – продолжил епископ приветливым и милосердным тоном.
– А еще говорят, ты спускаешься в колодец и бросаешь оттуда копья, но и такие увлечения мы не пресекаем. Евангелическо-лютеранская церковь Финляндии гуманна и терпима, – подчеркнул советник.
– Но эти твои газетные статьи… Они бесовские, – произнес епископ печальным голосом.
– Последний раз ты, черт возьми, опубликовал в «Известиях Сало» совершенно невозможную статью, – посетовал советник.
– Там ты среди прочего даешь понять, что Иисус был бы каким-то бунтовщиком и коммунистом, – добавил епископ Кеттерстрём.
– Ты смеешь утверждать, что ученики и апостолы были бы главами военизированных подразделений повстанцев, а Иисус – революционером, и мечтал бы о независимости Израиля и собственном государстве.
Церковники отпили кофе и надкусили пирожные. Затем епископ объявил:
– Эти статьи от дьявола, иначе и не скажешь. Своими пасквилями ты выставляешь Евангелическо-лютеранскую церковь Финляндии в дурном свете, подрываешь самый стержень религиозной жизни, коверкаешь весть об Иисусовом искуплении и прощении. Это так же богохульно и нелепо, как если бы ты утверждал, что зачатие Марии не было непорочным.
Пастор Оскари Хуусконен сердито посмотрел на своих оппонентов и буркнул:
– А может, оно и не было? Как женщина может забеременеть от одного Святого Духа? Все это сильно попахивает искусственным осеменением.
Юридический советник немного откашлялся и сказал, что Хуусконен знает это как нельзя лучше, раз благодаря ему на свет появилось несколько байстрюков.
Тут пастор Оскари Хуусконен начал терять терпение. Он спросил, что являлось целью этого выговора, чего им хотели добиться. Его желали просто вразумить или намеревались применить какие-то административные меры, например отстранить от чтения проповедей, снять с должности настоятеля церкви или что-то подобное?
– Не в этом суть, – с досадой бросил епископ Кеттерстрём. – Дело настолько деликатное, что, мне кажется, нам надо прийти к согласию.
– Мы предлагаем, чтобы ты, брат Оскари, на какое-то время прекратил сотрудничать с газетами.
– На священников свобода слова тоже распространяется, – заметил Хуусконен.
– Это правда, – обрадовался епископ. – Особенно свобода проповеди, однако проповедь обязательно должна быть одобрена церковью и соответствовать канонам, а не выдумываться. В религиозных вопросах разные толкования недопустимы. Жить надо в соответствии с церковными догмами. Уже в раннем христианстве…
– Тогда каждый молол все, что хотел, – любую чепуху, и любой вздор записывали на глиняных табличках, – возразил Хуусконен.
– Те времена пришли и ушли, – подтвердил советник. – Сверх того, в Библии по-прежнему есть истинная и святая сила, ты не можешь этого отрицать.
– Этот текст получше будет, чем твоя писанина в «Известиях Сало», – подтвердил епископ Кеттерстрём.
Пастор Оскари Хуусконен охотно согласился. Однако он не хотел так легко принять запрет советника и епископа публиковаться в СМИ и объявил, что продолжит гнуть свою линию, пока будет считать ее правильной. Хуусконен предложил:
– Давайте договоримся, что я брошу свои литературные увлечения с осени. У меня и другие дела будут помимо болтовни с вами. Надо отправить медведя в зимнюю спячку.
Советник и епископ с облегчением налили себе еще кофе.
– Я правильно понял, ты действительно собираешься оставить в своем доме этого медведя? – спросил епископ, у которого гора с плеч упала, едва они достигли соглашения.
Хуусконен подтвердил, что уже привык к необычному подарку и не планировал от него избавляться. Жене медвежонок не нравился, но Оскари нашел малышу добрый приют у одной скорбящей вдовы.
– А как его зовут? – благодушно спросил епископ.
– Черт.
Епископ Уолеви Кеттерстрём посчитал, что имя медведю дали очень меткое.
– Хищные животные во многом похожи на чертей. Диоцез против его прозвища ничего не имеет, будь он хоть Сатаной, нам-то что.