Текст книги "280 дней вокруг света: история одной мечты. Том 1"

Автор книги: Артемий Сурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Артемий Сурин
280 дней вокруг света: история одной мечты. Том 1

© Сурін А., 2020

© ТОВ «Форс Україна», виключна ліцензія на видання, оригінал-макет, 2020

Артемий Сурин – общественный деятель, путешественник и мечтатель. Автор идеи и основатель travel-сообщества One Life, которое объединило путешественников из многих стран мира и стало полноценным международным движением.

После тяжелого жизненного кризиса и смерти отца Артемий решил совершить кругосветное путешествие. Ведь это была его детская мечта, которой он не мог изменить. Узнать, как живут, о чем мечтают люди на всех континентах нашей планеты, стало его целью, которой он достиг.

По результатам кругосветки Артемий Сурин принят в международный клуб выдающихся путешественников The Explorers Club, награжден орденом «Великие Украинцы современности», экспертный совет Книги рекордов Украины методом голосования избрал его бренд-амбассадором Украины в мире. Совершенное им кругосветное путешествие также установило четыре национальных и два мировых рекорда.

Интро

Едкая капля пота ползет по лоснящемуся лицу судьи, оставляя масляный след на землисто-серой коже. Все мое внимание сосредоточено на ее медленном пути. Я не могу оторвать глаз от этой мерзкой капли, в которую словно вжалась моя ломающаяся жизнь. Проходит минута, другая, вечность. Тишина пронзительно звенит. И вот судья, раздраженно смахивая пот, переводит взгляд на меня. Он смотрит с такой неприкрытой ненавистью, что я сразу понимаю: справедливого приговора не будет.

– Рассматривается дело гражданина Украины Сурина Артемия по обвинению в шпионаже против Исламской Республики Иран.

Его тучная фигура на непропорционально хлипком стуле, кажется, заполняет собой все пространство. Небольшая комната наполнена гремучей и душной смесью пота, пыли и страха. Единственный свидетель – водитель, которого я за день до этого нанял для путешествия по Ирану, – трясется перед судьей, словно перед свирепым древним божеством. Я вижу его мимику, жесты, полные страха и унижения, пытаясь хотя бы приблизительно понять, о чем идет речь. Водитель отвечает на вопросы коротко и тихо, будто выпрашивает, вымаливает у судьи шанс продолжить свое существование. Но судят меня, а не его. Каждое мгновение я ловлю, задыхаясь, как рыба, выброшенная на берег. И, как та же рыба, ничего не могу сказать в свою защиту.

Продолжается фарс на фарси[1]1
  Новоперсидский язык, официальный язык Ирана Афганистана, Таджикистана.


[Закрыть]. Каждым словом судья необратимо вбивает ржавые гвозди в мою жизнь. Он говорит на языке, который я раньше представлял прекрасным, величественным наследием Вавилона. Но из его рта фарси тянется, как слюнявый плевок, влажно повисший на подбородке.

Наконец мне дают слово. На ватных ногах я встаю и заглядываю в глаза судье в надежде найти там хотя бы тень человечности. Его черные зрачки масляно поблескивают.

Холодный пот стекает по моей спине, ком подступает к горлу. Беру себя в руки. Рассказываю, показываю, доказываю: я невиновен, я – турист, совершаю кругосветное путешествие, снимаю природу, не сделал ничего противозаконного. Проводил съемку в разрешенном месте, не снимал никаких запрещенных объектов.

– Есть разрешение на съемку. Посмотрите кадры с дрона. Посмотрите все, что есть, я же ничего незаконного не сделал!

Но судья даже не смотрит на бумаги в деле, лишь лениво перелистывает ленту в своем смартфоне. Иногда поднимает взгляд на меня, чтобы вновь и вновь я мог видеть в его глазах безразличие и жестокость.

Неужели он даже не выслушает меня? Неужели никто здесь меня не выслушает?

Грубый выкрик: «Стоп!»

Толстые губы судьи искривляются. На его лице смесь презрения и торжества. Уже понятно, что он скажет, но все еще не хочется в это верить.

Удар молотка. Словно тяжелая могильная плита падает на мою реальность приговором:

– Гражданин Украины Сурин Артемий обвиняется в шпионаже против Исламской Республики Иран! Суд постановляет арестовать!

Вокруг – ватный белый шум. Чувствую свой пульс в висках. Во рту – привкус свинца. Внутренности выжигает коктейль из негодования, несправедливости и кошмара происходящего. Обвинение в шпионаже в Иране – это либо пожизненное, либо расстрел. Не в силах себя контролировать, вскакиваю и кричу: «Что вы делаете?! Я же невиновен, как вы можете?!»

Не обращая внимания на крики, судья через водителя приказывает мне подписать решение.

– Я не буду ничего подписывать, здесь все на фарси! Мне не понятно ни слова! Мне нужен переводчик, нужен адвокат! – кричу в этой комнате всем и одновременно никому.

Но никому нет дела до чужой сломленной судьбы, чужой жизни, загубленной здесь, в пыльных бараках иранского суда. Это было бы похоже на дурной сон, если бы не было явью.

От моих слов судья приходит в ярость. Его глаза наливаются кровью и злобой. Словно ужаленное животное, он что-то визгливо орет, машет руками, стул под грузным телом надсадно скрипит. Водитель дрожащим голосом переводит, что не будет никаких адвокатов, если хочешь адвокатов – будешь ждать их в тюрьме. Он покорно подбегает к судье и ставит на решении кривую подпись.

– Что ты подписываешь?! Зачем ты за меня подписываешь решение суда?! – кричу ему. В этот момент из меня словно вырывают куски тела, куски плоти и сути.

– Мистер, это я не за тебя, это я за себя подписывал, – бормочет свое очередное вранье водитель и прячет глаза.

Судья отрывисто командует конвоирам, стоявшим за дверью. Двое молодых иранцев с бездушными лицами грубо подхватывают меня под руки и выводят наружу.

* * *

Шестью часами ранее я ворочался в душном хостеле и шерстил информацию на англоязычных форумах о задержаниях в Иране. Ночь была тихой, словно затишье перед бурей. Угроза уже нависла, но на тот момент ситуация еще не воспринималась как катастрофа. Просто нелепое недоразумение, которое должно вот-вот разрешиться. Ведь иначе и быть не может!

Очень хотелось просто взять и сбежать из Ирана, не являться наутро в суд, рвануть в Азербайджан и оставить эту мутную историю позади. И я наверняка решился бы на такой шаг. Но город Язд, в хостеле которого я находился, расположен почти в центре страны, и до ближайшей границы ехать не менее суток. Столько времени у меня не было. Если сбежать сейчас, уже через несколько часов водитель обнаружит пропажу, доложит в полицию, и меня объявят в розыск. Кроме того, нет никакой гарантии, что моего имени уже нет в списке запрета на выезд. И поэтому, даже имея на руках документы, я, по сути, оказался в ловушке.

В надеждах и сомнениях я провел почти все часы, отведенные на отдых и сон. Пытался выудить хоть какую-нибудь информацию, за что можно было бы зацепиться. На форумах писали страшные вещи о пожизненном заключении и даже смертной казни за шпионаж. Как же не вовремя я попал в переплет! Выяснилось, что буквально накануне иранцы сбили американский дрон, и градус политического напряжения достиг пика. На улицах Ардакана на всем моем пути к хостелу в Язде были развешаны антиамериканские плакаты с лозунгами оскорблений и ненависти. Повсюду витала тяжелая энергия близящегося военного конфликта. Смутная тревога обволакивала меня в тесной комнатке, сдавливала горло осознанием неизбежного. Нет, это не тот Восток, который я так жаждал увидеть. Здесь для пришлого человека, не знающего ни языка, ни законов, возможен любой исход.

Как заевшая пластинка, в голове крутился весь день и особенно момент задержания. Вот я приехал в Херанак[2]2
  Селение в Иране с древними руинами, без каких-либо административных, военных или полицейских сооружений.


[Закрыть]. Вот увидел песчаные развалины деревни-призрака. Обошел окрестности, осмотрел, неторопливо поблуждал по пыльным лабиринтам, успел почувствовать себя настоящим исследователем, археологом. Индианой Джонсом, мать его. Здесь даже сам воздух словно застыл в далеком прошлом, когда вавилоняне ступали по этой потресканной земле, а теперь в городе неподалеку обосновались их прямые потомки. Горы, видневшиеся вдали, только усиливали впечатление древней и мистической картины.

Я внимательно проверил, нет ли где запрещающих знаков для полета дроном или предупреждений о близости закрытых объектов. Нанятый водитель, который на тот момент вел себя вполне адекватно, уверил меня, что все в порядке, это туристическое место, здесь можно снимать. До населенного пункта тоже было довольно далеко, да я и не планировал захватывать его дроном. Интерес представляли только развалины и природные пейзажи. Здесь было сразу несколько удачных ракурсов – руины, река, горы, мечеть.

Наметил план полета. Включил дрон. В меню не высветилось никаких красных зон, все зеленое, все чисто – gofly. Взлетел, сделал несколько широких пролетов, в основном над руинами, захватив немного пейзажей. «Красивые кадры, разрази меня гром», – подумал я, глядя на композицию кадра в смартфоне.

И в этот момент раздался вой сирен.

Я сразу понял, что это за мной, – никого, кроме меня, в целой округе не было. Словно кадр из дешевого боевика, вздымая пыль, ко мне подъехал полицейский пикап, из которого «десантировались» офицер и двое солдат с автоматами. Лица у всех троих были такие хмурые, будто я укокошил их армейского пса.

– Это вы снимаете? – отрывисто рявкнул офицер.

– Да, я. Вот, пожалуйста, разрешение на съемку, – я говорил без опасений, потому что знал, что ничего не нарушил. Но мой водитель, который перевел ответ на фарси, при виде вооруженных военных начал заметно паниковать. В тот момент я впервые будто кожей почувствовал – этот человек мне не помощник.

– Почему вы снимаете полицейский участок? – продолжил офицер.

– Я не снимаю полицейский участок. Я вообще не знаю, где он находится. Я снимаю руины и пейзажи. Вот – посмотрите кадры, – я пытался максимально спокойно и уверенно отвечать.

Началась возня. Офицер куда-то звонил, что-то уточнял у моего водителя, снова звонил, смотрел кадры с дрона. Я тем временем укрылся от палящего солнца в машине водителя. После часа напряженных диалогов решил связаться с посольством Украины. Было воскресенье, но в Иране этот день не выходной, и в посольстве подняли трубку. Лично консул, выслушав ситуацию, дал уверенный ответ: «Если есть разрешение – все законно. Все должно быть хорошо». Но потом добавил: «Разве только они захотят поиграть в политику. Держите нас в курсе».

И буквально сразу после окончания разговора я увидел лицо своего водителя с выпученными и полными ужаса глазами.

– Это все, это конец! – обреченно заскулил он. – Офицер приказывает ехать в участок.

Тогда я даже ухмыльнулся, потому что еще не понимал причин его паники. Всю дорогу водитель дергался, ерзал, заламывал руки и причитал.

– О Аллах, что же теперь с нами будет, – он твердил эту мантру как заведенный.

– Послушай, – я старался говорить спокойно и воззвать к его здравому смыслу, – у меня есть разрешение на съемку дроном в Иране, я его официально оформил. Тем более что ничего запрещенного в кадрах нет – ты же видел. Запрещающих знаков не было. И ты же сам говорил мне, что здесь можно снимать.

– Я? Когда? Нет! Я такого не говорил, excuse me, не-е-ет!

Осознание того, что он потопит меня при первой же возможности, пришло молниеносно. Оставшись совершенно один, без союзников, даже без надежного переводчика, рассчитывать я мог только на себя.

В полицейском участке у меня сразу отобрали паспорт, но еще разрешали звонить в посольство. Консул долго бодался на фарси с копами и таки помог вернуть паспорт. Но все это оказалось лишь прелюдией, всего-навсего кругами вокруг жертвы, которые делает акула, перед тем как провести решающую атаку.

За почти семь часов, проведенных в полицейском участке, меня не слушали, не видели, не понимали и не хотели понимать. Я был пустым местом для цепных псов чиновничьей машины. Они постоянно кому-то звонили, лаяли на фарси, сновали туда-сюда, перекладывали какие-то бумаги. Чувство, когда от тебя ничего не зависит, вызывало скорее раздражение, чем страх.

– Вы же посмотрели дрон, там ничего нет, – в очередной раз обратился я к офицеру через водителя.

– Вы могли там все стереть, – отрезал тот. И добавил: – Мы передаем ваше дело в суд.

На этих словах водитель затрясся так, что стал похож на эпилептика в самый разгар приступа.

– Мы должны явиться завтра в 7:30 утра в суд города Ардакан, – перевел он гробовым голосом, будто уже стоял одной ногой в могиле.

Его страх начал передаваться мне, и все больших усилий стоило держать себя в руках. До последнего не хотелось верить, что все настолько серьезно. Возвращенный паспорт немного грел душу, и мыслями я уже практически выезжал дальше по маршруту кругосветки.

Боже, скорее бы все это закончилось!

* * *

На следующее утро в 7:15 по местному времени, уставший и вымотанный после бессонной ночи, встревоженный и полный сомнений, я приехал к зданию суда. Водитель, бледный, словно полотно, припарковался прямо напротив входа в обычное правительственное учреждение, каких много у нас на родине. Небольшая аллея с высаженными деревцами, вокруг – железный кованый забор. Похоже, мы были первые посетители в тот день.

Пока не приехал судья, у нас было время перекусить. Минуты тянулись, как сутки. Я много и судорожно думал, предчувствие беды ворочалось, перекатывалось в районе грудной клетки. Но если произнести опасения вслух, казалось, страх станет материальным. Достаточно было того, что водитель паниковал за нас двоих, я же предпочитал молчать.

На телефоне высветилось очередное сообщение. Снова какой-то рекламный спам. Раньше это меня раздражало, но в тот момент смартфон был словно тонкой ниточкой связи с моим миром. Тем привычным миром, которому не плевать на мою жизнь и который сейчас так далеко, словно в другой реальности.

«Хорошо, что не пожалел пятьдесят долларов на иранскую симку и зарядил ночью телефон на 100 %», – подумалось мне, и в этот момент нас окликнули охранники у суда.

На проходной был обыск. Охранники увидели телефон в поясной сумке и велели оставить его за пределами здания. Интуиция и логика работали в тот момент на полный максимум, на износ. Я открыл багажник авто и положил телефон в наружный карман рюкзака так, чтобы как можно быстрее достать его в случае нужды. Сжатый, как пружина, снова прошел досмотр и вошел в здание суда.

Бездушность – то самое слово, которое максимально точно передает увиденное в тех застенках. Чиновники и мелкие клерки проходили мимо в белых рубашках, оттеняющих их серые лица. Но в отличие от сотрудников полицейского участка, они меня замечали. Меня видели и открыто, насмешливо глазели. В их колких быстрых взглядах было презрение и ликующее злорадство. Я перестал быть пустым местом и стал «тем дурачком белым, в шляпе который». Они что-то говорили, спрашивали у моего водителя, у конвоира, посмеивались. Скалились, как шакалы, почуявшие кровь. Будто знали, что свободные люди выходят отсюда только в цепях.

Откуда-то из внутренней двери завели людей в серо-синих полосатых робах. Людей… Даже это слово казалось неуместным в том здании. Это были не люди, а тени – сломленные, поникшие, смирившиеся, с темными кругами под глазами и отрешенным взглядом. Они шли унылым строем, в наручниках, ноги закованы в кандалы. Длина цепи очень короткая, настолько, что даже подниматься по ступенькам им было тяжело: металлические звенья натягивались до предела и позвякивали, им вторили злобные смешки конвоиров, которые перемежались с ударами дубинок каждый раз, когда кто-то из них оступался или спотыкался.

Глядя на это, я не верил своим глазам. Непонимание. Шок. Бессилие. Трудно было представить, что на пороге 2020 года существует такое ужасное место! Если есть ад, то он должен быть похож на Ардаканский суд, где человеческая душа, достоинство, вся сущность безжалостно перемалываются и вбиваются в грязь деревянными дубинками конвоиров.

Я попросил воды, но приставленный конвоир ответил ухмылкой. «Живым трупам вода ни к чему», – читалось в его презрительном взгляде. На вопросы тоже никто не отвечал. Так прошло не менее часа. И вот, наконец, конвоир приказал пройти в комнату заседаний, где вальяжно восседал тучный боров-судья.

* * *

Меня выволакивают под руки из комнаты заседаний. Слышу, как судья за стеной продолжает рявкать на фарси и раздавать указания о моей дальнейшей судьбе. «Это конец», – всплывают в голове слова водителя, сказанные вчера перед полицейским участком. «Шпионаж в Иране – пожизненно», «Там неоткуда ждать милосердия», «Верная смерть» – мозг хаотично подсовывает отрывки сообщений с форумов. Но как же так? Я ведь не один! Дома семья, любимая женщина, друзья, люди, которые от меня зависят, собаки, в конце концов! Что станет с моими собаками?…

Возникает желание на грани боли: хочу поговорить с кем-то, выговориться, спросить – почему, за что? И тут же меня режет острое осознание того, что просто не с кем. Я совсем один. Конвоиры, не говорящие по-английски, сажают меня на железную лавку на первом этаже и смотрят как на отработанный материал. Судебные клерки, жгущие желчью и злорадством. Водитель, совершенно безучастный, сидит рядом и лишь молча кивает на обращения. Всем плевать, что со мной будет. Я загнан в угол, в ловушке. Но я отказываюсь быть беспомощным. Я ОБЯЗАН выжить.

И все же человеческий организм удивителен. В моменты отчаяния он способен мобилизоваться и выдать такую реакцию на полную мощность, которой сам от себя не ожидаешь. Будто внутри работает коллайдер и генерирует огромное количество вариантов выхода. Включается тот самый инстинкт самосохранения, который дает лисе силы отгрызть себе лапу, но таки сбежать из капкана.

Нужно выйти на связь с посольством, нужно действовать! Единственный вариант – забрать телефон из машины. Но как, если шакалы-конвоиры отказываются даже принести стакан воды? Решение приходит почти мгновенно, словно автоматически. Начинаю делать дыхательную практику – ребефинг[3]3
  Дыхательная методика психологической коррекции, самоисследования и духовной трансформации, которую разработали Леонард Орр и Сандра Рэй в конце 1970-х гг. в США. Основной элемент ребефинг – глубокое, частое дыхание без пауз между вдохом и выдохом (связное дыхание). При этом вдыхать необходимо активно, с мышечным усилием, а выдыхать, наоборот, пассивно, спокойно.


[Закрыть]. Эффективную, но опасную практику, которая в случае неправильных действий вызывает гипервентиляцию мозга и вводит в тяжелое, болезненное состояние на грани потери сознания.

Глубокий вдох, еще один и еще.

Затем серия быстрых, поверхностных вдохов.

Снова глубокие.

Нужно выглядеть больным – и выглядеть правдоподобно, чтобы конвоиры позволили выйти наружу и добраться до сумок с лекарствами. Цель – любыми способами добраться до телефона.

Дышу так минуты три, прежде чем чувствую сильное головокружение и тошноту. К горлу подступает ком. Бросает то в жар, то в холод, все тело дрожит. В здании жарко, но по лбу струится ледяной пот. Меня скручивает спазмами, я уже не имитирую.

– I have pancreatiс, stress! I need medicine![4]4
  У меня желудочный спазм, стресс! Мне нужно лекарство! (англ.)


[Закрыть] – задыхаясь, хриплю конвоирам, цепляясь побелевшими пальцами за железную лавку. – I need medicine!

Говорю, что нужно пить таблетки три раза в день, если не приму сейчас, то могу умереть. Шакалы обступили меня кругом, недоверчиво переглядываются, что-то нервно спрашивают у водителя, тот перепуганно смотрит то на них, то на меня. А мне действительно очень плохо, это видно, это невозможно не заметить.

– Выводите его, идите за лекарствами, – решается кто-то из вышестоящих.

Все они идут за мной, настороженно наблюдая за каждым шагом. Иду медленно, пошатываясь, опираясь о стены и поручни. Я довел себя до этого состояния, но ближе к входной двери оно отступило на второй план. За окном, как путеводный маяк в ночи, как последний луч надежды, показался багажник машины. Там мой рюкзак, там телефон, там люди, которые не оставят в беде.

Мы подходим к машине. Пристальные взгляды конвоиров уперлись мне в спину. Откидываю багажник, роюсь в рюкзаке, в сумках, делаю вид, что ищу лекарства – открываю и закрываю сектора и карманы, расстегиваю молнии. Руки дрожат. Соленый пот струится по глазам. Тяну время, усыпляю их бдительность, потому что знаю – они за моей спиной и все во внимании. Перекладываю вещи, выворачиваю пакеты с одеждой. Добираюсь до второй сумки, где лежит аптечка с лекарствами. Демонстративно перебираю таблетки, набираю в руку всякую мелочь – но-шпу, мезим, спазмалгон, витамины какие-то.

Слышу за спиной – конвоиры уже говорят между собой. Убедились, что я действительно пью лекарства. Молниеносным движением выхватываю из внешнего кармана рюкзака телефон, закидываю к себе в трусы и… промахиваюсь! Телефон проваливается в штанину и спускается ниже колена, к зауженному голенищу, к самому кроксу. Я вижу, как где-то внизу даже мигает огонек смартфона. Все на волоске от провала. Конвоиры умолкают и снова смотрят. Глотаю горсть таблеток без воды. Кажется, они застревают где-то поперек горла. Пора возвращаться в здание.

Иду очень медленно, корчусь от «спазмов», шаркаю, хромаю. Держу правую ногу ровной, потому что если согну хотя бы чуть-чуть или напрягу – телефон выпадет, и тогда, говоря словами водителя, это конец. На проходной меня не досматривают, я с конвоирами. Повезло. Дальше главное испытание – лестница, десять ступенек. Каждый шаг – как подвиг на грани возможностей. Все свое внимание, всю энергию концентрирую вот на этой костяшке правой голени, на выпадающем телефоне, на дешевых эйчэндэмовских штанах (хвала господу, в Иране нельзя ходить в шортах!) и заднем ободке своего растоптанного крокса.

Вспоминаю, как мечтал об Эвересте. Понимал, как тяжело делать там шаги. Но самые тяжелые шаги я делаю сейчас, здесь, на лестнице суда в самом центре Исламской Республики Иран, арестованный по обвинению в шпионаже. А все, о чем могу думать сейчас, – лишь бы этот маленький коробок алюминия с мигающим огоньком не выпал, лишь бы не выпал…

Еще ступенька. Еще шаг. Терпи. Не сгибай ногу.

Дохожу до железной лавки и опускаюсь, едва сдерживая стон облегчения. Дошел! Теперь есть телефон! Есть связь! Выжидаю момент, пока к конвоирам подходит клерк и они поворачиваются ко мне спиной. Всего на пару секунд. Но их хватает, чтобы достать телефон из штанины и положить в поясную сумку. Но как улучить момент и остаться одному, без сопровождающих лиц и их бдительных черных глаз?

Решение опять приходит откуда-то из недр подсознания. Без промедления (судья может вынести мои документы в любую минуту) вскакиваю как ошпаренный, хватаюсь двумя руками за заднее место, имитируя приступ диареи. Со всех ног бегу во внутренний двор суда, где туалет, и тут же слышу гулкий топот преследователей за спиной. Они кричат на фарси, приказывают остановиться.

Забегаю в туалет и – слава богу! – там есть закрывающиеся кабинки. Просвет между дверями и полом совсем маленький – это очень хорошо, меня не будет видно. Влетаю вовнутрь, захлопываю дверь и… дальше совсем не имитирую. Конвоиры вламываются за мной и останавливаются. Слышат громкие беспардонные звуки человеческого организма, наверняка вспоминают себя в такие моменты, проникаются редким для себя чувством эмпатии и успокаиваются. Или, возможно, оценили перспективу собственноручного очищения полов судебного здания от экскрементов, поэтому решили оставить меня ненадолго в покое.

Достаю телефон и быстро пишу сообщение на WhatsApp консулу: «Меня арестовали, ситуация критическая, спасайте». Прочитано! Вслед за ним успеваю настрочить пост в фейсбуке:

«SOS!

АРЕСТОВАН В ИРАНЕ

НУЖНА ПОМОЩЬ!

Свяжитесь с МИДом, кто слышит.

Задержали за наличие дрона, держали в полицейском участке, затем суд за полчаса – постановил АРЕСТОВАТЬ. Переводчика нет, хотели заставить подписать бумаги в суде, не дал. Подписывал за меня какой-то водитель.

ШЬЮТ ШПИОНАЖ.

Город Ардакан»

Мгновенно начинают сыпаться сообщения друзей и знакомых, комментарии к посту. Читать не успеваю, на это нет времени. Меня трясет от осознания, что с этой задачей я справился. Теперь об аресте знают на родине, появился шанс выбраться, и сознание цепляется за него как за соломинку.

Но расслабляться рано. Конвоир подгоняет меня резкими, отрывистыми фразами. Выйдя из кабинки, первым делом открываю кран умывальника и пью отвратительную ржавую воду прямо оттуда – это заготовка на случай, когда снова понадобится выйти на связь.

Телефон стоит на беззвучном, но каким-то внутренним чутьем ощущаю каждое сообщение. Представляю, какой переполох поднял мой призыв о помощи, и надеюсь, что этого будет достаточно. Вот только любимую Марусю не хотел волновать, она, наверное, там места себе не находит…

Время течет, как иранский песок сквозь узкую горловину древних стеклянных часов. Сухо, душно, с почти змеиным шипением. Я периодически совершаю набеги на туалетные кабинки, блюю выпитой из под крана ржавой водой, что дает конвоирам основания выпускать меня в туалет. И строчу на родину сообщение за сообщением. Конвоиры уже перестали опасаться и оставляют меня внутри одного. Активно переписываюсь с консулом, который заверяет, что все они в поиске адвоката неподалеку, просит по возможности держаться и держать в курсе. Но когда будет следующая возможность связи – каждый раз неизвестно.

Примерно после трех часов дня выносят оформленное решение. Полицейский, который меня арестовал, выглядит весьма довольным и даже каким-то сытым. Будто самая сочная косточка в этой богом забытой глуши досталась именно ему. Премию ждет, не иначе. Подачку сверху.

Нас с водителем отвозят в здание полицейской управы, где снимают мои отпечатки пальцев. Рядом постоянно копы, к телефону доступа нет. Не имея больше связи ни с консулом, ни с социальными сетями, лишенный шанса даже выйти в туалет или попросить воды, отбиваюсь от потока внутренних вопросов. Удалось ли найти адвоката? Есть ли надежда на освобождение? Когда мне дадут позвонить?

– Когда мне дадут позвонить в посольство? – озвучиваю последний вопрос через водителя.

Местный полицейский с барсеточкой аж ухмыльнулся. Он пыжится, гримасничает, смотрит на меня, на мое состояние с нескрываемым презрением, а сам лощеный такой – в рубашке, брючках и с кожаной барсеткой. Но стоит появиться кому-то из «старших», тут же поджимает хвост и заискивающе тявкает, как по команде.

– В следующем месте. Вот сейчас тут закончим, тебя повезут, там тебе все дадут, – его обещание звучит как угроза.

«Следующее место – это что? Тюрьма?» Хочу спросить, но понимаю, что получу от него лишь новую порцию ухмылок и смешков. Перед ним сейчас не человек с поломанной судьбой, а просто отметка в ежемесячной статистике, в которой он с удовольствием поставит галочку, мол, поймали шпиона.

Как мешок с рисом, меня снова бросают в автомобиль.

По дороге мы останавливаемся, и мне разрешают купить воды. Беру две полуторалитровых бутылки, хотя чувствую, что и этого может быть мало. Пить уже хочется зверски, желудок сильно болит от ржавой воды из-под крана, от таблеток, от голода, от выжигающих нервов.

Мы выезжаем из Ардакана, строений все меньше и меньше, пока населенный пункт не переходит в лысую пустыню. На бэкграунде – коричнево-песочные горы, такие, как были в окрестностях Херанака. Не имею ни малейшего представления, где мы находимся. Телефон достать не могу. Остается только ждать и верить, что у судьбы есть на меня какой-то высший план. Что все не просто так, не зря. Что этот опыт мне нужен, что я его успешно пройду и выживу.

Едем. Вдали, посреди выжженной пустыни, возвышается огромная коробка. Вижу ее внушительный размер, высокие двенадцатиметровые стены и колючую проволоку, словно ощетинившуюся перед очередной жертвой.

ЭТО ТЮРЬМА.

Странно, но паники уже нет. Я полностью осознаю, что меня привезли в тюрьму и сейчас бросят в камеру, как какого-то неизвестного преступника. И ни о каких звонках в посольство, ни о каких контактах с внешним миром речи уже идти не будет.

Кто знает, сколько живых трупов уже влачат жалкое существование в этих стенах. Есть среди них и воры, и убийцы. Конечно, и несправедливо осужденные. Или туристы, которые точно так же, как я, приехали в Иран с миром, чтобы взглянуть на великое наследие Древнего Вавилона. И вот оно, это наследие, – возвышается среди пустыни, как гигантский мавзолей, полный живых мертвецов и призраков.

Останавливаемся у входа. Стук в тяжелую железную ржавую дверь. Маленькое решетчатое окошко подымается, показав пару черных недоверчивых глаз. Внутри – огромная открытая территория по типу воинской части, похожая на плац. Полицейский с барсеткой и водитель идут на пару шагов впереди. Я понимаю, что дальше в тюрьме будет обыск, и у меня отберут все. Это последний шанс выйти на связь.

Не теряя времени, вынимаю телефон и пишу консулу очень короткий текст: «Я в тюрьме. Спасайте». Пишу тот же пост в фейсбуке. Прикрываю телефон полуторалитровыми бутылками. Сообщение доставлено! Успел!

В этот момент коп поворачивается, будто глаза у него на затылке, и все видит. Молча отбирает телефон, глядя со злостью прямо мне в глаза, и мы заходим на проходную.

В предбаннике проходной сидят трое. Один из них толстый лысый мужчина средних лет, по духу и фактуре напомнивший ардаканского судью, другие двое «приспешников» помоложе. Они поглощают мясо из тарелок прямо руками, макают лепешки в густой соус, жадно набивают рты, громко чавкают. Увидев меня, резко оживляются: первым подходит тот, что помоложе и поборзее. Вразвалочку, с автоматом наперевес, чувствуя свою значимость в схватке с беззащитным человеком, лишенным прав в чужой стране. Он подталкивает меня к своим жующим товарищам, гогочет, визжит что-то на фарси. Начинает бить по щекам. Сначала слабо, с издевкой, а потом хлещет увесистые пощечины, не жалея сил.

Стискиваю зубы – нужно терпеть. Щеки горят от боли, возмущения и гнева, от унижения и осознания собственного бессилия. Защищаться нельзя. Инстинктивно хочется укрыться, поворачиваюсь спиной, вжимаю голову в плечи. И сразу чувствую сильный удар в затылок. В глазах вспыхивают искры, но мне удается устоять на ногах. Раздосадованный моей стойкостью, тюремщик грубо толкает меня в следующую комнату под общий смех и улюлюканье. Двое других провожают меня горящими, торжествующими взглядами и вытягивают шеи, будто гиены.

– Welcome to our hotel! – гогочут они уже по-английски с ужасным акцентом. – Сheck-in, check-in, mister, check-in!

Я не спрашиваю ни про адвоката, ни про звонок в посольство. Просто молчу и, сцепив зубы, прохожу дальше.

В другой комнате глаза слепит синий неоновый свет лампы, напомнивший процедурную для кварцевания из харьковского детства. Здесь меня перестают бить, старательно записывают данные. Отводят к доктору, который выделяется на фоне местных гиен, как тополь среди кустов. Аккуратный, педантичный, интеллигентного вида, но тоже абсолютно равнодушный и отстраненный от человечности. Ему бы работать патологоанатомом и препарировать трупы. Впрочем, подумал я, поскольку он работает в иранской тюрьме, живые люди для него те же препараты, только с отсрочкой.

– Вес?

– Рост?

– Возраст?

– Группа крови?

– Чем-то болен?

– Зависимость от наркотиков?

– Принимаешь лекарства?