Текст книги "Sweet dream"

Автор книги: Артем Явас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Виталий понимающе покивал, после чего решительно провел ее до дома, и с тех пор это стало какой-то нечаянной традицией. Она брала его под руку, он надевал на лицо шутливо-зверское выражение, и так они шли несколько кварталов, болтая, хихикая и иногда заворачивая в парк, чтобы покурить на скамье. В квартиру его никогда не приглашали, но он каждый раз представлял этого омерзительного, оставшегося ни с чем Николая, «двухметрового, с огромными кулаками», и всё равно чувствовал себя на коне. Возвращаясь потом домой, он часто заходил в тот же парк, бродил, покуривая, по освещенным фонарями аллеям и заочно радовался своему счастью, ожидая момента, когда вес наконец-то будет взят.

Но время шло, недели сменялись неделями, темы для разговоров постепенно иссякали, а долгожданного чуда не происходило. Как будто пластинку с удивительно красивой песней вдруг мучительно заело на предпоследней строке, круг за кругом не давая взмокшему солисту добраться до верхней октавы…

В неосознанном стремлении замазать прорехи, стремительно проступающие в полотне реальности, Виталий сам не заметил, как снова начал пить – сначала в парке, по дороге домой, потом уже и дома… А после того, как на город пыльными протекторами наехал знойный август, и Женя стала подолгу зависать на телефоне, часами улыбаясь кому-то неизвестному, пил уже без остановки.

* * *

Очнулся. Ложка вся в картофельном пюре, котлета раздолбана в прах, нетронутый суп остыл и покрылся пленкой жира. В пиве плавает муха. Ну и хрен с ним, не очень-то и хотелось.

Встал, с сожалением поглядел на освободившееся место у окна, плюнул в оскверненный бокал, покурил на лестнице и на негнущихся ногах вернулся в кабинет. Подошел к шкафу, опасливо глянул в зеркало, утопленное в нишу. Щеки воспаленные, лоб в бисеринках пота, нос в черных точках, под глазами залегли круги, белки покрасневшие, будто он накурился травы. Сколько он уже не брился? Дня четыре, не меньше. Человеческий облик почти потерян, недолго осталось. Нюхнул рубашку в районе плеча – вся пропахла сигаретами, не менялась уже неделю. На джинсах брызги вина, какие-то жирные пятна. Носовой платок измялся и превратился в тряпку.

Виталий подошел к окну, откинул штору. В солнечных лучах заплясали пылинки – давно пора тут всё пропылесосить и выдраить. Но уборщице ключ от кабинета он не доверяет, чтоб не рылась где не надо, а у самого всё как-то руки не доходят.

В нише возле батареи желтели два раскуроченных ящика «Красного золота», в одном не хватало половины бутылок. Нашарив на столе ушастый штопор, он сел в кресло. Сжал бутылку, будто чье-то горло. Булькнула вынимаемая пробка, и он отхлебнул из горлышка.

Дверь раскрылась. Виталий инстинктивно опустил бутылку так, чтобы ее скрывал стол.

– Виталий, – в проеме показалось Женино лицо, – а вы не могли бы поставить музыку?

Он давно заметил: когда она преследует какой-то свой личный интерес, то всегда называет его на «вы» и хлопает глазами, как будто боится показаться наглой или надоедливой. Поначалу его эта ее манера забавляла, теперь же не вызывала ничего, кроме глухого раздражения.

«Она что, не понимает, что мне хуево? – подумал Виталий, ощущая себя пробитой субмариной, стремительно погружающейся в котлован с дерьмом. – Или она совсем бесчувственная? Щебечет, будто миллион баксов на улице нашла. И еще вдобавок электронику громко ставить не дает, надоело ей, понимаете ли, слушать одно и то же. А то, что у меня от ее идиотской попсы скоро зубы начнут сыпаться – это, значит, ничего…»

– Какую тебе музыку? – спросил он, глядя куда-то мимо ее головы.

– Какую? – Женя лукаво улыбнулась, накрутила на палец выбившуюся из-за уха прядь. – А то ты сам не знаешь! Ясно какую. Со словами.

Виталий вздохнул. «Со словами», это значит не электронику. Так что, Олег Костров и «Нож для фрау Мюллер» – отвалите временно с дороги, а дуэт «Ким и Буран» пусть вообще катится в жопу – зачастили тут, понимаешь ли…

– Хорошо, счас поставлю, – он сделал огромный глоток «Красного золота» и вытер губы тыльной стороной ладони.

– Ты снова пьешь… – Она нахмурилась. – Не нравится мне это совсем.

«Да кто ты такая, чтобы я перед тобой отчитывался? – подумал он, морщась. – Нравится, не нравится. Мне тоже много чего не нравится, ну и что теперь?»

Виталий пожал плечами и отхлебнул еще раз, издав громкое протяжное сёрбанье, от которого она отучивала его целый месяц. На выдвижную клавиатуру упало несколько рубиновых капель.

– Ладно, ты пока ставь, а я факс отправлю, хорошо? – Женя отошла от двери, оставив ее приоткрытой.

– Ага, хорошо.

«Ни хуя хорошего».

Поставив бутылку на пол, он взялся липкой ладонью за мышь, разыскал в «рабочем столе» папку с Жениными песнями и запустил Александра Добронравова.

Проверил почту – пусто. На этот раз даже спама не пришло. «Аська» не запускается – видимо, снова какие-то проблемы на сервере. Набрал адрес городского чата, полез в комнату «развлечения», но быстро сорвался на ругань и был выброшен.

Абсолютно тупой день. Пустой. Работать неохота. Виталий уныло окинул взглядом тесный кабинет, отхлебнул вина, подумал, что будет, если его стошнит прямо здесь, на затоптанный ковер. А ничего не будет. Шеф в Одессе, вернется не раньше пятницы. Как раз хватит времени, чтобы добить остаток неучтенного вина. Викторычу-то что, у него сейчас пьянки с одесскими вакханками и Черное море по колено. На эти жалкие четыре ящика, что без него оприходованы, ему вообще, по идее, насрать – он, когда в запое, в одиночку больше выпивает.

На всякий случай снова проверил в почту. Ага, наконец-то, есть письмо. Хоть кому-то он нужен еще.

«Привет, чувак!!

Я твое письмо еще неделю назад получил, да всё ответить было некогда. Тебе там хорошо, винище ящиками жрешь, пока шефа нет, а нас тут начальство имеет во все дыры. У всех животных период гона на март приходится, а наш главред, мудак, только в августе проснулся – гоняет всех, недовольствует, орет. Ну и хуй с ним. Захочу – в другой журнал перейду, меня тут уже полгода соблазняют. Правда, там зарплата поменьше, зато никто мозги не ебёт.

По поводу же этой твоей секретарши… Не хочу задеть ничьих чувств, но тут, по-моему, всё предельно ясно. Если ты уже звал ее и в кино, и в театр, и в оперу, и в цирк, и на КВН (я правильно повторяю последовательность? Гыгы!), а она соглашалась, чтобы потом отказаться, это значит лишь одно – у нее есть варианты получше. Я так понимаю, они всегда у нее есть, ты лишь «запасной патрон» на самый крайний случай. А то, что ей мужики на рабочий номер не звонят, еще ничего не значит – ты как будто сам не знаешь, что такие дела обычно решаются по мобиле, дабы не злить окружающих самцов вроде тебя. Не обижайся, но это так.

А вообще, знаешь, чувак, я таких избалованных девок видел уже предостаточно – к ним все липнут, и от этого они становятся стервами, которые никогда не отказываются от подарков, но в ответ ты хуй чего от них получишь, потому что они привыкли только брать, и цены себе не сложат. А если кого и осчастливят, то только на время, потому что у них в голове принцы на белых конях.

Потом, когда им уже за тридцатник, с подругами перецапались, и мужики следом уже не бегают, они перестают ломаться и начинают плакать-рыдать, потому что вместо принца получили обрюзгшую жопу с целлюлитными затяжками, только уже поздно, батенька, метаться – лучшие годы прошли…»

Женя снова заглянула в кабинет.

– Пошли покурим?

Первой мыслью было отказаться, но потом он решил, что, в сущности, ему безразлично. Лишь бы не у него в кабинете. Кивнул и встал, на ходу дочитывая абзац:

«…В общем, мой тебе совет: пошли ее в жопу. Забей хуй. Свет клином не сошелся.

Лучше приезжай в Киев, водки выпьем. Тут такие бабы гуляют, что всё нахуй забудешь. Я когда по Майдану с пивом иду, мне иногда даже о своей Надьке забыть хочется…

Гы! =)

С коммунистическим приветом,

Миша

P.S. Забей!»

Согнувшись над клавиатурой, Виталий посопел, щелкнул мышью по значку «ответить» и быстро отстучал: «Уже забил». Отправил ответ и посмотрел на Женю, изучавшую картинку с раздавленной мухой.

– Ты вроде бы любил мух раньше, – девушка выглядела озадаченной.

– Никогда я их не любил. Идем.

Они вышли на лестницу и встали возле урны. Женя сунула в губы «Вог», дождалась, пока он поднесет огонь – ритуал, который всё больше действовал ему на нервы. Как будто сама прикурить не может…

– Виталий, что с тобой?

– Всё в порядке, – ответил он, сглатывая, и понял, что с ним уже давно не всё в порядке. Настолько давно, что пора что-то делать, иначе он просто развалится на части.

– Я так не считаю, – она заглянула ему в глаза. – Тебе нужно перестать пить. Ты похудел, ты всё время какой-то злой, дерганый, перестал понимать шутки…

– Правда? – он недобро усмехнулся.

– Правда. И не улыбайся, я серьезно говорю. Всё время сидишь на работе, это ненормально. Никуда не ходишь, ничем не интересуешься.

Закусив губу, Виталий без интереса следил за кончиком ее тонкой сигареты, на котором разгорался и тух огонек.

– А мне ничего не нужно.

– Так не бывает. Неужели тебе ничего не хочется?

– В данный момент мне хочется спать.

– Это не ответ. – На ее лбу пролегла упрямая складка. – Ты и так всё время спишь на работе, с тобой даже пообщаться невозможно стало. Я же знаю, что ты таким не был.

– А каким я был?

– Ну… не знаю… Просто другим.

– Зато ты в последнее время веселая очень стала.

– А что, разве это плохо? – Женя выпустила клуб дыма. – Я вот и тебя пытаюсь расшевелить, а ты артачишься.

– Что ты предлагаешь?

– Заведи себе девушку, что ли…

– Спасибо. Я непременно подумаю над этим.

Он затушил сигарету о перила, рассыпав сноп искр, вошел в офис и закрыл за собой дверь.

«Пиздец. Просто пиздец».

* * *

Хлопнуть дверью кабинета не получилось – мягкая обивка, мать ее… Виталий теперь часто срывал раздражение на предметах. В его руки вселился какой-то бес, они рвали бумагу, ломали сигареты, раскручивали авторучки… А правая ладонь вот уже две недели как требовала от него захлопывать все двери, какие только попадались на пути. Скоро, наверное, он уже будет делать это ногами.

Случилось всё как-то нечаянно. Женя попросила его полить цветы, стоявшие в горшках на этажерке с бумагами, и он, тяжко вздохнув (в последние дни Виталий чувствовал себя настолько заброшенным, что от любых действий ощущал почти физическую боль), полез на стул с чашкой в руке. При этом нечаянно пролил немного воды Жене на спину, и поспешно попытался смахнуть капли, пока те не впитались. Когда его ладонь задела обтянутые юбкой ягодицы, Женя отскочила, будто ее ужалили. Длинные ногти на вскинутой руке клацнули, словно хватая насекомое, а в серых глазах вспыхнула такая жгучая злость, что он отшатнулся и чуть не свалился со стула.

– Не делай так больше! – выпалила Женя, как ему показалось, с омерзением. Вода уже впиталась, но ее рука с ожесточением терла ткань, словно пытаясь отскрести едва заметные влажные пятна.

Он стоял, окаменев, не зная, что сказать. Потом слез со стула, выдавил «ну как хочешь» и ушел в кабинет на ватных ногах. Впервые за долгое время отгораживаясь от нее дверью, успел заметить, как злость на Женином лице сменилась растерянностью. В горле у Виталия запершило, и он отчетливо почувствовал, как незаслуженная обида перерастает в нем в острую черную ненависть.

Через полчаса Женя пришла, чтобы извиниться перед ним, и он даже нашел в себе силы вяло соврать, что всё нормально, но сам в это время думал о покинутом ею Николае. Тот больше не казался ему козлом. Виталий даже склонялся к мысли, что, пожалуй, выпил бы с ним рюмку-другую под душевный разговор. Ему уже очень давно хотелось выпить с кем-то понимающим. Потому что он находился в тупике. В полном тупике. И совершенно не представлял, что делать дальше.

* * *

Проснулся, отодвинул от себя почти пустую бутылку. Компьютерный плеер в сотый раз долбил по заданной программе:

– Кто хотел взаимности доби-иться,

Перебрали тысячу причии-ин,

Про-осто одино-окая волчица

Ищет своего среди мужчи-ин…

Виталия чуть по-настоящему не стошнило, он закрыл глаза и со стоном вцепился пальцами в прическу. Что за говнище! Как он мог так долго терпеть этот бред? Нахуй, пошло всё нахуй! Он устал быть марионеткой в чужих руках.

Вырубил плеер, и, щурясь, посмотрел на часы. Половина шестого. Пиздец. Выглянул в коридор – пусто, никого нет. На всякий случай осмотрел спинки стульев – белая сумочка отсутствует. Ушла, даже не попрощалась. Наверное, отправилась склеиваться со своим одиноким волком, или кто там ее донимает по телефону. Охотница, блядь…

Сшибая предметы, Виталий вернулся в кабинет. Лег ничком на диван, задумался. Он не проводил ее впервые за… три недели? Четыре? Пять? Сколько вообще продолжалось это позорное вождение за поводок (причем теперь-то понятно, кто кого водил), которое так легко превратило его в покорного цепного пса? Он понял, что не помнит этого и, в общем-то, не хочет вспоминать.

В светлом еще холле – на улице пока только начало сереть – разорвался треском телефон. Виталий пошел на его звук, словно сомнамбула. Поколебавшись, снял трубку, осторожно поднес к уху. Некто таился в проводах и тоже молчал.

– Ну и пошел на хуй! – гаркнул он с неожиданной злостью, бросая трубку на рычажки. – Заебали, суки!

От выплеска эмоций стало немного легче. Мрачно добил остатки вина, полазил по музыкальным архивам, в итоге остановился на релаксирующем треке со звуками моря – любая другая музыка в последнее время только усиливала депрессию. Домой решил на идти – а, насрать… Уже как-то на всё насрать. Хуже будет вряд ли.

«Я одинок, но не один в кругу своих кручин» – вспомнил он школьные строки из Гёте, усмехнулся. Вылез из-за стола, достал из внутреннего кармана пиджака бумажный пакетик, развернул. Помял пальцем порошкообразную зеленую кашицу. Вытряхнул из пачки сигарету, медленно и задумчиво высыпал из нее часть табака, смешал его с остатками травы и затолкал обратно. Закрутил кончик сигареты, как конфетную обертку. Щелкнул зажигалкой. Закашлялся. Некоторое время сидел, откинувшись на спину, о чем-то думая.

Потом взялся за мышь, покопался в «рабочем столе», раскрыл папку с фотографиями, посмотрел Жене в лицо, растянул плакатное фото на все 19 дюймов монитора. Подумал: скорей бы ее уже уволили, боже… Скорей бы уволили…. эту…… суку…

* * *

Виталий плыл по волнам океана. Всюду, насколько хватало глаза, была только вода – яркая и синяя, того восхитительного бирюзового оттенка, который бывает только во снах и на рекламных плакатах. Вода была очень теплой и совсем не соленой, словно он барахтался в джакузи. Как лошадки из детского аттракциона, на горизонте расшивали водную гладь одинаковые фиолетовые дельфины.

Не хватает только неба с нарисованными в «Фотошопе» облаками, подумал он и задрал голову. Небо и впрямь было нарисованным, но не на компьютере, скорее напоминало грубый набросок цветными карандашами. В некоторых местах клубящаяся белизна резкими мазками выходила за твердо очерченную границу облаков, словно затушевкой занимался маленький ребенок. Виталия эклектичность пейзажа почему-то не удивила, он даже нашел в этом что-то милое, словно бы и впрямь пришедшее из далекого, чистого, как неразбавленный кокаин детства.

На волнах показался плот. При ближайшем рассмотрении – просто несколько бревен, связанных между собой веревкой. На бревнах, свесив босые ноги, сидел человек в почти полностью сгоревшей одежде, лицом чем-то похожий на Михаила Лермонтова. Он помог Виталию вскарабкаться на плот и указал на место рядом с собой. Обратив внимание, что одет в короткие купальные панталоны в синюю полоску, какие были в моде лет сто назад, Виталий послушно опустил ноги в воду.

– Ты кто? – спросил он, с любопытством вглядываясь в усатого незнакомца.

– Александр Гликберг, – представился тот.

– Кто??

– Александр Гликберг.

– То есть Саша?

– Да, можно и так, – миролюбиво согласился тот. – Саша Черный.

– Почему черный? Хотя… – Виталий посмотрел на обугленную, распадающуюся на куски одежду незнакомца, его закопченную щеку и умолк. – Понятно…

– Что понятно?

– Да ничего. – Он глупо улыбнулся. – Ты на поэта одного похож. Только у того усы были тоньше.

– А я и есть поэт, – Саша отколол от бревна щепочку и бросил ее в воду.

– Да ну?

– Ага.

– Только тот поэт умер давно. Еще в девятнадцатом веке. Пиф-паф.

– Ну и что? Я тоже умер, только позже. Мы все умрем.

– И кто же ты теперь?

– Никто. Просто Саша.

Виталий вздохнул:

– Ну вот, ты хотя бы Саша. А я вот всю жизнь Виталий. И хоть ты тресни, не могу стать Виталиком.

– А ты этого точно хочешь?

– Ну, для одной девушки – точно. Хотя уже не знаю…

– Кто ищет, тот найдет. Просить не пробовал?

– Насчет имени-то? – Виталий поболтал ногами в воде. – Пробовал.

– А она?

– Не хочет. Она вообще хочет только того, чего хочет сама.

Поэт покосился на него, ущипнул себя за ус.

– Сам-то понял, что сказал?

– Более чем. Ощущение такое, будто я всё лето на цепи просидел. Только вот… не кормили ничем. И гулять не выводили.

– Тогда пошли ее в жопу, – сказал Саша бесцветным голосом. – Забей хуй. Свет клином не сошелся.

– Уже забил, – Виталий виновато опустил взгляд на руки. Им овладело странное чувство déjà vu, словно этот разговор он уже где-то слышал. Или не слышал?

– Понимаешь, – сказал он после паузы. – Я, конечно, не знаю, как там было у вас в…

– Я умер в 1932 году, – подсказал Саша, провожая взглядом летящего альбатроса, – на пожаре.

– Ага. Так вот, я не знаю, может быть, в то время и принято было высказывать всё в лицо, но я не такой. Да и вообще, разве можно словами описать любовь? – Вздохнув, Виталий сплел пальцы в замок, вывернул его наизнанку, расцепил пальцы, снова сплел. – Жизнь без нее потеряла смысл, но мне не хотелось быть посланным так же, как она послала всех остальных. Примеров перед глазами было достаточно – взять хотя бы нашего шефа…

– В мое время перед красивым букетом не могла устоять ни одна девица, – туманно заметил Саша.

– Эта устояла без труда.

– Странно. И что, даже не поцеловала тебя в знак благодарности?

– Неа. За четыре месяца – ни разу, даже в шутку. Просто улыбнется, и всё. А по глазам не поймешь – то ли не доверяет мне, то ли не понимает ни фига, то ли ей просто доставляет удовольствие мною помыкать. – Виталий насупился, покачал головой, сплюнул. – Я уже себя пустым местом начал ощущать! Вот скажи – я урод?

– Нет, не урод. – Саша серьезно посмотрел на него. – А знаешь, я вспомнил, еще девицы в мое время любили бывать в синематографе…

Виталий с натужным смешком хлопнул его по колену:

– Хорошая шутка! Нет, Саша. Я думаю, для синематографа уже поздновато.

– Почему?

– Потому что общение с ней уже приносит мне только злость и боль! Теперь я могу ее только ненавидеть и презирать за то, что она никак не остановит распад моей личности. Кто она – дура, стерва или ей просто плевать на чужие страдания, я не знаю, и уже не хочу знать! Мне теперь хочется одного – чтобы она исчезла из моей жизни!

– А ты не пробовал искать причину в себе?

– Пробовал, сто раз пробовал. Саша! – Виталий схватил его за руку. – Пусть я сам виноват, что влюбился, но слышать от нее каждые полчаса шуточку «чего-то хочу, не знаю кого» – это уже слишком! Если я ей безразличен – могла хотя бы не втаптывать меня в грязь!

– А что другие мужчины?

– Не знаю. Если бы кто-то был явный, я бы давно уже бросил эту затею. Но ведь нет никого! Хотя, может, я ошибаюсь… – Виталий пожал плечами. – Она такая улыбчивая стала в последнее время, загадочная. – Он сокрушенно потер лоб. – А, хрен с ней и ее загадками. Я очень устал.

Саша помолчал:

– Ты не любишь ее более?

– Не знаю. Честно, я разочарован. И не только ею, но и своим бессилием тоже. Я понимаю, что всё зашло слишком далеко, чтобы что-то можно было исправить. Когда умирает надежда на отдачу, все начинаешь видеть по-другому. Я больше не хочу делать ничего хорошего для нее, потому что живу с ощущением, что мной постоянно вытирают жопу. Тебя, Саша, использовали когда-то, не давая ничего взамен?

– Гм, ну это во все времена было… – поэт неожиданно пропел голосом Энни Леннокс. – Somebody wants to use you, somebody wants be used by you…

– Угу, – кивнул Виталий. – Это «Sweet dreams». Я даже когда-то рекламный слоган подобный сочинял для одного порносайта, только вместо «sweet» написал «sweat», и в итоге получились не «сладкие сны», а «потные мечты». Ну, в общем, неважно… А так, вообще, хорошая песня, хотя в исполнении Мэрилина Мэнсона, по-моему, круче звучит.

Саша улыбнулся с понимающим видом и стал отламывать очередную щепку.

– А может быть, она просто считает тебя своим другом? – спросил он, бросая деревянный обломок в воду. Щепка осталась плавать на поверхности. – По-моему, неплохая альтернатива для стервы, дуры или мизантропки.

Виталий помолчал.

– Не знаю. А ты что, веришь в дружбу между мужчиной и женщиной?

– Пожалуй, верю.

– Э, ладно. Хорошо тебе, ты умер уже…

– Что ж хорошего в смерти?

– Не знаю. – Виталий неожиданно затосковал. – Слушай, а мы точно все умрем?

– Да… Мы все умрем когда-нибудь.

Этот ответ неожиданно взбесил его. Виталий вскочил и забегал по маленькому плоту, с трудом сохраняя равновесие.

– А почему я должен тебе верить? – ткнул он пальцем в Сашу. – Может, ты и не поэт никакой вовсе… Не знаю я таких поэтов, с черными фамилиями!

– Обижаешь… – Саша выпростал ноги из воды, поднялся. – У меня даже про тебя стихи есть.

– Про меня?

– Ну, не только про тебя, но и про тебя тоже.

Он подбоченился, топнул пяткой, – при этом, как по волшебству, Сашина челка укоротилась и уехала вверх, на носу блеснули круглые очки, а усы побелели и растеклись по щекам, образовав окладистую фрейдовскую бороду, – и с улыбкой продекламировал:

– Кто не глух, тот сам расслышит,

Сам расслышит вновь и вновь,

Что под ненавистью дышит

Оскорбленная любовь.

Виталий пораженно застыл. Ему захотелось спросить о чем-то очень важном, о чем-то таком, что преследовало его всё это время, отказываясь формулироваться в вопрос, но Саша/Фрейд вдруг опустился на четвереньки, зарычал и стал по-собачьи отряхиваться. Остатки одежды на нем разлетелась клочьями, очки ударились о бревно и плюхнулись в воду. Не переставая трястись, мертвый поэт превратился в большого черного пуделя со стеклянными глазами-пуговицами, кинулся на Виталия и быстрыми, судорожными толчками принялся трахать его голую ногу.

* * *

Темно. Душно, как в гробу. Плеск океанических волн в ушах. Виталий вскрикнул от страха – по ноге что-то ползло. Что-то чужеродное. Опомнившись, сообразил, что это вибрирует мобильник в кармане джинсов. Поднес его к носу: номер незнакомый, код городской. Мембрана выхлестнула наружу панический женский плач:

– Алё! Алё!

– Да, Женя…

– Виталий, это ты?

– Я.

Он попытался встать, но затекшие ноги уронили тело обратно на стул.

– Ты где?

Щелкнул самостоятельно включившийся экран, осветил комнату призрачным голубоватым светом.

– На работе.

– На работе? – ошарашенная пауза. – Сейчас 2 часа ночи.

– Ну и что?

Виталий мельком взглянул на ее губы, заполнившие монитор, и свернул окно.

– Нет, ничего… – Всхлип. – Ты мог бы приехать?

Он закатил глаза и скрипнул зубами.

– Знаешь, я тут так неплохо спал…

– Виталий! – Всхлип с подвыванием. – У меня… проблема.

– Что-то новое. – Он не смог скрыть удивления. – Куда ехать?

Щелчком мыши Виталий выключил назойливый плеск волн, льющийся из колонок, и наконец встал. По телу забегали мурашки.

– Ко… мне… Я дома.

– Скажи, что случилось? – он потер лоб, взъерошив челку.

– Я… не могу сказать… – В Женином голосе отчетливо прорезалась истерика. – Просто приходи…

Виталий закусил губу.

– Что, всё так плохо?

– Хуже не бывает… Помоги мне, помоги, пожалуйста…

– ЧТО СЛУЧИЛОСЬ???

– Я… я, кажется, убила человека.

Остатки сна слетели, словно отброшенная веником паутина.

– Хорошо. Я сейчас буду.

Он сел и прислушался к своим ощущениям. Хмель уже прошел. Глаза еще наверняка были красные, но голова мыслила вполне ясно. Страшно хотелось есть. Он достал из ящика стола распечатанную пачку крекеров, затолкал в сухой рот пару горстей желтоватых черепашек, лошадок и дельфинчиков. Открыл бутылку минералки, запил размолотых зубами зверюшек, сморщился и отрыгнулся газом. Взял со стола ключи, выключил компьютер, закрыл офис, кивнул охраннику на первом этаже и вышел в ночь.

* * *

На перекрестке Пушкина и Клары Цеткин, возле парка, его неожиданно стошнило. Воздухом. Он согнулся, чувствуя, как из глаз выдавились две слезы. Сплюнул.

– Молодой человек, что с вами?

Виталий обернулся. За спиной стоял милиционер. Еще трое в форме удалялись от них по улице, оживленно о чем-то переговариваясь.

– С тобой всё нормально? – спросил мент, внимательно глядя ему в лицо. Было видно, что он подвыпил, и к Виталию подошел просто ради порядка.

– Да так, – выдавил Виталий. – Язва…

– До дома сам доберешься?

– Угу, тут недалеко…

– Ладно, – мент повернулся и побежал догонять своих. Переходя дорогу, уже спиной Виталий слышал, как тот им на ходу что-то объясняет, пару раз мелькнуло слово «язва», потом кто-то засмеялся, разговор удалился и стих. Лохи…

Он свернул в сектор старой застройки, и спустя пять минут постучал в Женину дверь. От толчка дверь раскрылась, показав язычок замка, как будто до этого ее собирались захлопнуть, но не успели.

За дверью стояла Женя в домашнем халате с розами. Ему показалось, что от нее остались только глаза: огромные, серые и пустые, с безобразно растекшейся косметикой.

– Он… там, – она бессильно показала рукой, хотела что-то добавить, и вдруг, покачнувшись, бросилась вглубь квартиры. До Виталия донеслись приглушенные звуки рвоты.

Он вошел в тесную полутемную прихожую, совмещенную с кухней. Захлопнул дверь. Увидел белеющую на полу сумочку, одну туфлю и чьи-то раскинутые ноги в ботинках «Todd». Осторожно переступил через длинное мускулистое тело в футболке с изображением желтой улыбающейся рожицы, из левого нарисованного глаза которой торчал самодельный кухонный нож с костяной рукояткой. Нога поехала в черной луже, и он едва не упал, с чертыханием успев схватиться за угол холодильника. Постоял несколько секунд над трупом, для проформы пощупал сонную артерию. С новым интересом глянул в красивое запоминающееся лицо, расчерченное глубокими свежими царапинами.

«Вот ты какой, северный олень… Жаль, не выпил с тобой сегодня, а ведь мог. Жизнь, знаешь, такая штука…»

Кровь, выступившая на губах блондина, напоминала яркую губную помаду.

Виталия тронули за плечо.

– Что тут произошло? – спросил он, встретившись с Женей глазами. Она умылась, но выглядела всё равно неважно. Лицо бледное, как у утопленницы, губы дрожат.

– Это Коля.

– Угу.

– Он пришел сам, я его не звала, – девушка глотала слова, вытирая рот рукавом халата. – Понимаешь? Завалился пьяный, ударил меня, схватился за нож…

– Это который нож? – Он тронул кончиком туфли костяную рукоять. – Этот, да?

– Так получилось…

– А на хрена ты его впустила?

– Я… я не думала, что это он.

– А кто?

– Подруга. Она у меня часто ночует.

– Так и позвонила бы ей. Я при чем?

– Что ты! Она бы испугалась…

– Ясненько…

Женя мельком глянула на Николая, закрыла ладонью лицо, и он обратил внимание, что кончики ее длинных ногтей изгрызены.

– Он… умер?

– Боюсь, что да.

– Какой ужас… – прошептала она сквозь ладонь.

Виталий вспомнил Сашу с плота и неожиданно сказал.

– Ну и что? Мы все умрем.

– Не говори так!

– Да? Чего мне еще нельзя говорить? – мягко поинтересовался он.

– П-прости… – Она вонзила дрожащую руку в прическу. – Ты же знаешь, я не могу никого убить!

– Да, я вижу.

– Нет, – Женя издала сдавленный горловой звук, – ты не понимаешь…

– А что я должен понимать? Что?

– Я… я не могла спать с ним! Не могла, понимаешь?! – Слова полились из нее неудержимо, как рвота. – Меня отец изнасиловал, когда мне было 15 лет! Это было так больно! Эта боль до сих пор сидит у меня вот здесь! Здесь! – Она прижала руку к животу. – Я забеременела, пришлось делать аборт – снова боль, унижение, соседи смотрели, как на шлюху, я ушла из дома… Лечилась, пыталась избавиться от этого… но…

Виталий молчал. Она взяла его за руку.

– Я честно пыталась встречаться с Колей, как и с другими до него… И он мне действительно нравился, пойми, Виталий, но меня просто тошнило от одной мысли… что снова будет больно! – Женя с мольбой смотрела ему в глаза. – А ему был нужен только секс, он постоянно намекал на это! А я, понимаешь, я ненавижу, когда меня используют! Он только хотел делать мне больно! Как и мой отец!.. Как и эта сволочь из универа!.. А когда я отказала, обещал меня убить! Он псих!

– Хватит болтать, – перебил он с отвращением, вырывая руку из ее влажной ладони. – Тебя послушать, все вокруг ненормальные и хотят сделать тебе больно. А на самом деле хуево в итоге всем, кроме тебя. Я уже не верю, что он, – кивок в сторону трупа, – был маньяком или психом. Дело, думаю, в тебе.

– Я же говорю, он меня убить хотел!

– За просто так убить не обещают, – Виталий покачал головой. – Признавайся, ты его как-то унизила?

– Нет… – Женя сглотнула. – Я…

– Что?

– Понимаешь…

– Ну?!

– Я его покалечила.

– Добрая ты девочка. – Он потрясенно хмыкнул. – Это как, когтями, что ли?

– Нет, по-другому.

– Ладно, обойдемся без подробностей. Я так понимаю – покалечила и смылась, да?..

– А ты бы что, не смылся?

– Видишь ли… – Виталий отвел взгляд. Он ощущал себя гаже, чем когда-либо в жизни. – В отличие от тебя, я привык отвечать за свои поступки. А ты… Женя, ты никогда через себя не переступаешь, правда? Вместо того, чтобы лечить свою подростковую психотравму, ты предпочитаешь издеваться над всеми, кто к тебе тянется. Ты не думаешь о том, что у других тоже могут быть чувства. Сначала опускаешь мужиков, заставляешь их чувствовать себя мудаками и неудачниками, а потом еще удивляешься, что тебе мстят!

– Я…

– Не перебивай меня! Тебе всюду мерещится только гадость! У тебя никто не имеет права ничего попросить – ведь ты по жизни никому ничего не должна! А если кто тронет – готова глаза выцарапать. Потому что ты всегда пострадавшая сторона, а мужики всегда подонки и насильники, и их желания тебя не беспокоят. Конечно! Чего жалеть всяких козлов?.. – Он почувствовал, как в горле растет ком. – Ведь правильно?

Она опустила голову. Виталий почувствовал, что его начинает трясти.

– Тебе нанесли боль, я понимаю… Но почему, елки-палки, это не научило тебя сострадать другим? Потому что если ты думаешь, что ужасней физической боли ничего нет, то зря! Очень зря!

– Виталий, перестань…

– Ладно, – пересиливая себя, он снова окинул взглядом лежащее тело. – С этим вопросом мы разобрались. А как ты у него нож смогла вырвать?