Текст книги "Революция лжи (СИ)"
Автор книги: Артем Калышко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
Судьба хотела подарить мне свободу!
Я зааплодировал.
12. Революция настроений и чувств
Что делает человек, который готовится обрести свободу?
Он бездействует! Он смиренно ждет, в равновесии с миром и самим собой, блаженного часа.
Я занялся примерно тем же.
Кроме того, чтобы не слишком томиться в процессе смиренного ожидания, мне пришло в голову покопаться в интернете.
Сделал я это без какой-либо определенной цели. Мои освобожденные от малейшей логики скачки от страницы к странице напоминали дрейф брошенного в океане судна. Я не хотел с кем-то связываться, не искал чего-то определенного. Статьи оставались недочитанными, видео и клипы безжалостно закрывались задолго до окончания, а целые вереницы однотипных новостей пробегали мимо, не отпечатываясь в памяти даже отдельными заголовками. Любой берег не выглядел достаточно привлекательным, чтобы сесть около него на мель.
Бесконечные щелчки мыши успокаивали. Спутанное и бессмысленное чередование сайтов было однообразным, но не утомляло. Минуты отсчитывали часы, а мне и в голову не пришло заняться чем-то иным. Интернет оказался золотой клеткой, изнутри которой не были видны прутья. Идеальная, совершенная западня.
Одна, часто повторяющаяся новость привлекла мое внимание. Что-то в ней сумело-таки угодить в дырявые сети бездействующего разума. Мне не сразу удалось сообразить, что именно.
С минуту я сидел над текстом, стараясь отыскать разгадку. Она находилась где-то на поверхности, прямо перед носом. Это напоминало длительные поиски связки ключей, лежащей у тебя в ладони.
Вдруг, в одночасье, внутри меня разорвалась атомная бомба. Я чуть со стула не подпрыгнул от радости. Спасен – кричало все внутри, заглушая любые другие мысли. Это была настоящая революция настроений и чувств.
Новость рассказывала о триумфе отечественной науки, что уже само по себе было порядочной невидалью, вроде замерзающего Нила и снега на плато Гиза. Выдающийся ученый, нейробиолог Антон Борисович Головной, известный своим отнюдь не долголетним, но продуктивным трудом во благо человечества, десятого декабря сего года, то есть два дня назад, получил в Стокгольме нобелевскую премию в области физиологии и медицины.
Еще раз перечитав это предложение, я чуть не пустился в пляс. Судьба просчиталась. Мне не терпелось выставить ее на посмешище.
Отрывки
Ссылка на полный текст: https://andronum.com/product/kalyshko-artem-revolyutsiya-lzhi/
********************************************************************************
29. Кто же я такой?
Угловатая серая коробка здания в пять этажей, вмещавшая в себе лабораторию, встретила меня зарешеченными окнами и захлопнутыми веками жалюзи. Она утопала в глубине обширного парка, предоставляя любому, кому бы вздумалось туда направиться, возможность для легкой прогулки.
У самого входа, в основании высокой лестницы из девяти широких ступенек, ведущей к стеклянным дверям, стоял неприметный мужчина средних лет в хрестоматийном белом халате и очках. Он был отправлен, как оказалось, мне навстречу.
– У вас документы есть? – спросил он после того, как узнал мое имя.
Мы двинулись вверх по лестнице.
– А вам зачем? – спросил я. – Не верите мне на слово?
– Я верю, – покачал головой встречающий. – А вот они – и мать родную не признают без подтверждающей это бумаги.
Мужчина в халате, так и не представившийся, указал пальцем на двух охранников в военной форме, стоящих сразу за дверью.
– Выглядят, как настоящие солдаты, – заметил я между делом.
– А они и есть настоящие солдаты. Это государственная лаборатория.
– Я думал, это лаборатория доктора Головного.
– Одно другому не мешает, – вяло сказал он, вручая мне бумажку, синюю от бессчетных штампов и печатей. – Держите, это ваш пропуск.
Предъявив невозмутимым солдатам полученный документ и паспорт, я подождал, пока они сверили их со списком лиц, имеющих право находиться в помещении. Убедившись, что все в порядке, они вернули мне бумаги. Мой провожатый, покинувший здание минуту назад, подвергся точно такой же процедуре. Солдаты, живостью не превосходившие языческих истуканов, вели себя так, словно в первый раз его видели.
Покончив с формальностями, мы прошли по широкому коридору, выкрашенному в белый цвет. Свет десятков продолговатых ламп, многократно отраженный от стен, нещадно бил прямо в глаза. Наверное, в конце одного широко известного тоннеля творилось нечто подобное.
Подойдя к лифту, мужчина в халате нажал на кнопку вызова. Немного подождав, мы отправились, не беспокоя друг друга беседой, на пятый этаж.
– Кто вы такой? – внезапно сорвался, снедаемый любопытством, мой провожатый.
– А? – не понял я.
– Любой, кто хочет встретиться с доктором Головным, сутками напролет обивает порог лаборатории и его дома, одновременно не слезая с телефона. Вы же позвонили всего один раз и, вуаля, словно по волшебству, уже находитесь здесь и направляетесь, прямым ходом, на встречу с "самим"! Кто вы такой? Ученый с мировым именем?
– Нет.
– Да я и сам это вижу, – согласился он. – Без обид. Важная шишка из правительства?
Я покачал головой.
– Миллиардер? Иностранный шпион? Его потерянный в далеком детстве и счастливо нашедшийся, горячо любимый брат? Свидетель страшного преступления, совершенного доктором?
– Нет, нет, и еще раз нет.
– А кто тогда? – не унимался провожатый. – Чем вы занимаетесь?
– Я журналист.
– Врете!
– Отнюдь.
– Черт! – мужчина в очках чуть не присвистнул от удивления. – Никак у нас конец света на носу!
Как в воду глядел.
30. Лицо современной науки
На пятом этаже, у самого выхода из лифта, нас дожидался, к моему большому удивлению, еще один солдат – кровный брат тех, что стояли внизу, со своим собственным миниатюрным пропускным пунктом. Убедившись, что мы наделены всеми необходимыми полномочиями и внесены в особый список этой части здания, он молчаливо убрался с нашего пути.
Провожатый искоса поглядывал на меня время от времени. Он все гадал, не разыграл ли я его. Я лукаво улыбался, подогревая его фантазию.
Пройдя через широкую автоматическую дверь, мы очутились в большом прямоугольном зале. Столов, стульев и компьютеров в нем было не меньше, чем игрушек в ящике мальчишки. Бесчисленные технические приборы всевозможных размеров и форм, неясного происхождения и предназначения, занимали все остальное пространство. Высокие стены были покрыты загадочными иероглифами схем, формул и химических соединений. Несколько мужчин и женщин, в таких же, как и у моего провожатого, халатах, понуро глядели в экраны мониторов и ноутбуков.
Куда только подевалась их меланхолия! Стоило нам войти, как они мгновенно бросили все, чем занимались, или просто делали вид. Сотрудники лаборатории смотрели на меня, как придворные на нагрянувшего во дворец Моисея. Они все гадали, с какой стати этот незнакомец оказался допущен к трону фараона. Провожатый, на которого переместились требующие объяснений взгляды, мог лишь незаметно пожимать плечами.
Тем временем в дальнем конце зала распахнулась, с резким скрипом, черная дверь. Нам навстречу вышел, а скорее – вылетел – высокий, чуть менее двух метров роста, мужчина немного за тридцать в темных брюках и белой рубашке при галстуке. Густые и черные, как уголь, волосы были коротко острижены. Красивое правильное лицо и атлетическое телосложение делали его похожим на голливудского актера.
Это был Антон Головной – мой старый, давно пропавший из поля зрения друг. Годы упорной работы и бессонных ночей нисколько на нем не сказались. Скорее, наоборот – выглядел он восхитительно.
Люди в белых халатах повскакивали со своих мест. Стремительными рывками, подобно секундной стрелке на циферблате часов, Антон приблизился ко мне и провожатому.
– Доктор Головной, – сладко пропел последний, чуть ли не склоняясь в реверансе, – как вы и просили, – он немного помялся, после чего все-таки бросил наживку, – господин журналист доставлен в целости и сохранности.
– Журналист? – прямодушно изумился Антон, словно не понимая, кому в голову могла прийти такая нелепость. – А вы, – он внезапно улыбнулся мне, словно разгадав головоломку, – знатный шутник, господин журналист! Ха-ха! Прошу в мой офис.
Антон бесцеремонно отнял меня у провожатого и самостоятельно довел до черной двери, натянуто улыбаясь. Лишь только когда мы оказались в его кабинете, доктор Головной снова приобрел естественный вид.
– Свора бездарей и нахлебников, – без какой-либо злобы, а просто констатируя факт, произнес он. – Только для обсуждения сплетен они и годятся.
Я был несколько озадачен подобной нелестной характеристикой.
– Но разве они не занимаются наукой, не помогают тебе?
– Наукой? – спросил Антон. – Не смотри, что их одели в халаты – сальные костюмчики, пенсне и галстуки-бабочки подошли бы им больше. Они обыкновенные бюрократы, кладовщики и завхозы. Никакой наукой они не занимаются. Эти бухгалтера годятся больше для работы в ломбарде, чем в лаборатории. Да здесь вообще мало кто занимается наукой. Даже я.
Доктор Головной рассказывал столь бесстрастно, что, казалось, все это не имело к нему никакого отношения.
– Но как же твои исследования? – осторожно спросил я, ничего не понимая. – Разве они не являются наукой?
– Мои исследования на девяносто процентов посвящены поиску денег для науки и лишь на один – самой науке.
– А куда подевались еще девять?
– Они уходят на мольбы о предоставлении редких материалов и разрешений на опасные эксперименты, с которыми я обращаюсь к правительству, – объяснил он. – Вот тебе и лицо современной науки. Мы как избалованные дети – постоянно выпрашиваем подарки у родителей, обещая взамен порадовать их в неопределенном будущем.
Об опасных экспериментах я предпочел пока что не спрашивать.
31. Когда Архимед и Ньютон строили ракеты
С опозданием поприветствовав друг друга, мы уселись по разные стороны обширного, занимающего добрую часть комнаты стола коричневого цвета. Кипы бумаг, дивизии ручек и мириады карандашей заполняли все его пространство. Казалось, на него нельзя было положить хоть что-нибудь еще, даже булавку. За окном медленно падал снег.
– А выглядит все как будто прилично, – задумчиво и немного огорченно произнес я.
– Что именно? – не понял Антон.
– Да эта лаборатория вместе с, как ты выразился, хозяйственниками и бухгалтерами.
– С чего бы это?
Я попытался ясно выразить собственную туманную мысль.
– Ну, у них на стенах висят разные формулы и схемы.
– И что с того? – легко парировал Антон. – От этого они не перестают быть хозяйственниками и бухгалтерами. Они цепляют эти священные символы науки, чтобы не чувствовать собственной недостаточности, ради лживого самоуспокоения. Как подростки, вешающие на стены плакаты со знаменитостями и считающие, будто имеют какое-то отношение к чужим заслугам.
– А еще там, в зале, – я указал на дверь, сквозь которую мы недавно вошли, – все заполнено разнокалиберными и сложными, кажется, приборами.
– Захламлено, – поправил меня доктор Головной. – Все неудачные и отслужившие свое технические устройства, бесполезные для будущих экспериментов, отправляются, перед свалкой, в зал к нашим счетоводам. Должны же и они чем-то жертвовать ради общего дела?
Я приподнял, словно извиняясь, руки, а затем стал опускать их на стол. Еще раз посмотрел на пропасть канцелярских изделий, скрывавших его поверхность, как синие воды – Атлантиду, и передумал.
– Каюсь, виноват. Наверное, столь нелепые и смешные догадки мог высказать только такой профан, как я.
– Да нет, не только, – чистосердечно признался Антон. – Наши счетоводы довольно удачно околпачивают всех, кто не занимается, собственно, наукой. Архимед или Ньютон, по их гнусным заверениям, не меньше, чем ракеты бы строили, имей они таких замечательных помощников. Точная информация, сколько и на что наша лаборатория потратила средств, ни на миллиметр не приближает нас к конечному успеху. Им кажется, что наука – это то же самое, что и бизнес.
– Кому это – им?
– Нашим спонсорам – богачам и правительству.
– Да разве только наука? – внезапно для самого себя добавил я. – Любовь для них – коммерческое сотрудничество, брак – слияние, дети – создание дочернего предприятия. Для них вообще все – бизнес.
Антон согласно закивал.
– И ты не можешь уволить этих бесполезных людей? – спросил я минуту спустя.
– Наших бухгалтеров и счетоводов? – отвечал он. – А смысл? Спонсоры все равно считают, что мы здесь прокручиваем еще одно прибыльное дельце, а в бизнесе без бухгалтеров никак. Пришлют новых.
32. Слепая удача
Антон надолго притих, углубившись в собственные мысли. Мне захотелось отвлечь его, переведя разговор на что-нибудь менее удручающее. Но он опомнился первым.
– Однако, что это я? – пожурил себя доктор. – Делюсь с тобой мнением, с которым ты, возможно, и не согласен. Зря, конечно, потому что оно верное, но кто я такой, чтобы судить тебя за это?
Он был серьезен, как прокурор в зале суда. Сколько ни пытался я уловить в его словах хоть толику иронии, ничего не удавалось. Он нисколько не шутил.
– Ты – мой гость, – продолжал Антон, – а к гостям нужен особый подход, как говорит моя жена. Я вдруг подумал, что мы давно не виделись. Как твои дела?
Я был уверен, что вопрос задан исключительно формально, из правил приличия. В то же время, мне не приходилось сомневаться, что любой ответ, даже самый подробный и утомительный, будет сосредоточенно выслушан и проанализирован.
– Могли быть и лучше, – выдавил я из себя, подумав, что то же самое можно было сказать и про эти слова.
Выждав малость и убедившись, что я закончил, Антон кивнул.
– Очень взвешенный ответ, – поведал он в своей потрясающе бесчувственной манере.
– Рад, что тебе понравилось, – выпалил я, краснея и понося себя, на чем свет стоит. – А как ты поживаешь?
Доктор отнесся к своим словам так, словно говорил их под присягой. Он все честно выложил.
– После того, как мы виделись в последний раз, – раскладывал все по полочкам Антон, – я приехал в столицу и продолжил образование. Закончил медицинский, написал кандидатскую, стал работать в лаборатории, помог разработке нескольких психических лекарств, стал доктором, получил вот эту лабораторию, – он театрально развел руками, указывая на окружающее нас помещение, – женился – детей нет, разработал программную электрическую стимуляцию, отправился в Стокгольм, получил нобелевскую премию и работаю дальше. Вот, собственно, и все.
– Необыкновенно развернутый ответ, – искренне сказал я, решив воспользоваться удобно подвернувшимся моментом. – Можно считать это началом твоего интервью.
Доктор закатил глаза, сопоставил и прикинул что-то в уме, после чего одобряюще посмотрел на меня.
– Ну, хорошо, – сказал он. – Я готов.
– Отлично! – я чуть не всплеснул руками от того, как ловко все получилось. – Можно попросить у тебя, пожалуйста, листик и ручку? Спасибо! Итак, – перешел я на деловой тон, – как вы познакомились с будущей женой?
– Она работала ассистенткой в нейробиологической лаборатории при медицинском университете.
– Вы работали там же?
– Да.
Антон выплевывал ответы с такой скоростью, будто участвовал в викторине. Или хотел быстрее покончить с интервью, что вероятнее.
– Что вас в ней привлекло? – задал я следующий вопрос.
– Она была женщиной.
Перед тем, как продолжить, мне пришлось внимательно посмотреть на собеседника. Нет, опять показалось.
– Что привлекло ее в вас?
– Это лучше у нее спросить.
Возможно, подумалось мне, Антон станет чуть более словоохотлив, когда речь пойдет о его работе.
– Как вам пришла идея заняться нейрофизиологией? – сказал я и понял, какой это на самом деле непростой вопрос.
– Мне было интересно.
Не такой уж и сложный, с другой стороны.
– Как вы приходите к своим гениальным открытиям? Озарение? Предчувствие?
– Как и все остальные, – сказал, словно не могло быть ничего проще, Антон. – Я просто исследую, анализирую, сравниваю, в общем – работаю, до тех пор, пока не раскрою всех свойств и характеристик чего-то науке еще не известного, а потом даю этому название.
Я с куда большим оживлением, нежели ранее, записал мысли доктора на бумагу.
– А что в вашем деле главное? Талант? Трудолюбие?
Антон посмотрел на меня с умилением и в то же время с грустью, впервые позволив себе хоть какие-то чувства.
– Удача, – сказал он, – слепая удача. Побочным эффектом моих ранних исследований стал "нейрион" – лекарство, что принесло миллионы владельцам фармацевтических компаний. Думаешь, они дали бы мне деньги, не рассчитывая заработать еще?
33. С самого начала
Антон потянулся к ящику стола и вытянул оттуда пачку сигарет, пепельницу и зажигалку.
– Не желаешь? – спросил он, протягивая мне пачку.
– Я бросил.
– Тогда ты не против, что я?
– Только если это не противоречит технике безопасности вашей лаборатории, – отшутился я.
Доктор Головной на миг призадумался, уверенно покачал головой, не вспомнив никаких запретов, и закурил. Полупрозрачное облачко сизого дыма взмыло под потолок.
– Поговорим, – сказал я, решив продолжить интервью, – о работе. О самой известной из ваших работ.
В тот самый позорный момент, когда мне не удалось выдернуть из памяти несколько раз слышанное, но прослушанное, название, Антон спас положение.
– О программной электрической стимуляции, – закончил он.
– Именно! – может быть, излишне поспешно воскликнул я, рискуя быть заподозренным в мошенничестве. – Расскажите об этом, э-э, методе.
– Конечно, всю необходимую информацию можно найти в моей статье, опубликованной в профильных журналах на пяти разных языках, но если ты настаиваешь...
– Не то, чтобы настаиваю, – поправил я, – но, считаю, создатель работы способен, как никто другой, объяснить неискушенным в данной сфере людям суть своего выдающегося открытия.
– Это логично, – легко согласился доктор. – Не знаю, так ли необходимо людям, неискушенным в данной сфере, вникать в суть моего открытия, но это логично. С чего начать?
– С самого начала.
Антон потер руки, словно готовясь к длинному, обстоятельному рассказу.
– Сначала, около четырнадцати миллиардов лет назад, случилось, вероятно, ключевое событие, первопричина всего сущего – большой взрыв. В микроскопические доли секунды после него наша вселенная, возникшая в одночасье из ничего, кардинально преображалась, расширяясь с невообразимой скоростью. Она стала...
Доктор Головной решил зайти издалека.
– Наверное, – осторожно перебил я, – не настолько сначала. Думаю, будет лучше немного пропустить и продолжить как раз с того момента, когда вы начали работу над программной электрической стимуляцией.
– Прости, я не серьезно, – сказал он абсолютно серьезно. – Жена говорит, что я слишком официален и должен пробовать, время от времени, вести себя неформально. Я пошутил.
Мне лишь оставалось верить, что ничего плохого она не хотела.
34. Специальные электрические сигналы
– Продолжим насчет вашего открытия, – мягко подтолкнул я доктора.
– Конечно, – кивнул он. – В один момент я подумал, а что если исследования человеческого мозга идут не в том направлении? Наука повсеместно, чем бы она ни занималась, пытается разобрать интересующий ее предмет на составные части, а каждую из них – на еще меньшие детали, пытаясь понять значение и функцию каждой из них, и так до самой меньшей, неделимой части. Это очень сложный, трудоемкий и длительный метод, постоянно спотыкающийся о наше техническое несовершенство, закрывающее возможность исследования на самых глубинных его этапах. Я как раз застрял в изучении определенных участков коры головного мозга, когда раздумывал над этим вопросом.
– И что же помогло, – я попытался вывести его из научных дебрей, – прийти к ответу?
– Жена и домашний быт.
– Это интересно.
– Отнюдь, – возразил Антон. – Совпадение, я думаю. Но совпадение удачное.
– Продолжайте.
– Жена попросила меня, не помню уж и зачем, перекрыть воду в ванной. Я ломал голову над своими исследованиями и был невнимателен. Кран никак не хотел проворачиваться, сколько бы усилий я не прилагал. Но стоило мне изменить вектор и дернуть его в другую сторону, как все получилось. В тот миг меня осенило. Я подумал, что, может быть, в работе следует поступить точно так же? Пойти от противного – не изучать отдельные части мозга, чтобы понять процессы, в нем происходящие, а просто воспроизвести, без осознания их смысла, сами процессы и поглядеть, к чему все это приведет.
– И вот тогда вы... – в ожидании кульминационного момента произнес я.
– И вот тогда я несколько лет экспериментировал без всякого видимого результата, пока не понял, что открыл программную электрическую стимуляцию.
– Наверное, – вдохновленный рождением выдающегося шедевра от науки, торжественно проговорил я, – это было триумфальное открытие!
– Да нет, – доктор покачал головой, – не сказал бы так. Вообще-то, я искал совершенно иное. Мое открытие – чистая случайность. Но случайность значимая.
Вот и вся разница между великими людьми и самозванцами. Первые никогда не путают успех и заслугу. Последние занимаются этим намеренно.
– И в чем суть этой... этой... – неловко замялся я.
– Этой случайности, – закончил доктор Головной. – Называйте вещи своими именами, не стесняйтесь. В этом и есть прелесть науки – не бывает неудачных исследований – они всегда дают нам ответ, будь он положительным, отрицательным, или вообще не таким, каким мы ожидали его видеть.
– И каким оказался ваш?
– Я заметил, что, подавая специальные электрические сигналы на определенные участки коры головного мозга, могу фактически создавать новые комбинации совозбужденных нейронов!
Доктор настолько увлекся воспоминаниями об открытии, что, кажется, и сам чуточку возбудился. Он многозначительно смотрел на меня, ожидая мгновенного прозрения. С таким же успехом он мог отправляться на поиски Эльдорадо. Мрак и невежество соправительствовали у меня в голове.
– Нельзя ли, – смиренно попросил я, – немножечко подробнее объяснить последнее предложение?
Антон терпеливо (по-другому он, наверное, и не умел) выбрал более понятные, по его мнению, слова.
– Специальные электрические сигналы, – сказал он, – образуют в головном мозге новые синаптические связи между нейронами и изменяют интенсивность уже имеющихся, что запускает процесс генерации искусственной памяти.
– А можно...
– Можно. Программная электрическая стимуляция позволяет изменять память, то есть – вносить в нее новые знания, опыт и навыки.
– Но это же... – начало понемногу доходить до меня.
– Главные факторы, влияющие на формирование личности, да. Изменение памяти, фактически определяющей личность и сознание, позволяет трансформировать их по желанию экспериментатора. Мозг превращается, – еще понятнее разъяснил Антон, – в компьютер, память – в жесткий диск, а ученый – в программиста.
Я вздрогнул. Горизонты возможностей, опоясывающие судно программной стимуляции, были сколь потрясающие, столь и пугающие. С их помощью словосочетание "власть над умами" переставало быть метафорическим преувеличением.
– Ученый становится, – предостерегающе заметил я, – подобен богу.
– Бога нет, – заявил, как о чем-то очевидном и вполне выясненном, доктор Головной.
– Не было, – поправил я, – до этого момента.
35. О чем думала природа
Какое головокружительное, фантастическое, неповторимое открытие – думал я о программной стимуляции. Много воды утекло, но те слова остаются, применительно к работе доктора Головного, наиболее точными.
Головокружительное – до тошноты. Фантастическое – до сих пор не верится в его последствия. Неповторимое – ни одно другое открытие не приводило к гибели человечества. Все сходится.
Еще я думаю, сколь безответственна была природа, награждая нас столь могучим, загадочным и непостижимым инструментом, как разум. Хрупкие, недолговечные, подверженные всем страстям и порокам, которые мы сами и выдумывали с завидной частотой, люди получили под свой полный контроль орудие власти, не имеющее подобия во вселенной. О чем природа только думала?
Любое орудие с легкостью превращается в оружие, а оружие непременно убивает. Бывает – даже собственного хозяина.
Человечество пользовалось данным ему оружием, в равной мере, во благо и во вред, но каковы были шансы, что оно не пальнет в итоге себе в висок?
То, чего не сумели сделать величайшие злодеи, ставившие мир на грань катастрофы, совершил человек совсем не плохой. Но он так крепко увяз в собственной работе, что перестал видеть в людях нечто большее, чем просто живая плоть. Мысли и чувства имеют физическое начало – они порождаются электрической перекличкой между нейронами. Антон знал об этом. Но что происходит с ними дальше? Разве они не избавляются, в итоге, от оков материи? Разве они не становятся бесплотными?
Чистый расчет взялся за исцеление сознания, а человек, растерявший в мире холодных цифр почти все человеческое, получил власть над душой.
Гроза надвигалась.
36. Наука не знает добра и зла
– И какие границы, какие возможности у программной стимуляции? – спрашивал я, позабыв о ручке, листке и ведении записей. – Ведь наверняка имеются какие-то препятствия, ограничения?
– Никаких границ, потолков и условностей, – убежденно проговорил Антон. – С чисто научной стороны, разумеется. Единственное препятствие – невежды и глупцы, считающие, будто наука способна принести вред.
– А она не способна?
– Нет, нет и еще раз нет! – слегка раздраженно проговорил доктор, обращаясь к невидимому, но непримиримому оппоненту. – Вред всегда приносят люди! Только они! Наука не знает добра и зла!
– То есть, – с ужасом расслышал я собственный голос, – пользы от нее тоже никакой?
– Не пользы, а добра, – пропустив мой невольный укол, спокойно поправил он. – Наука – инструмент поиска истины, и только. Использовать ее к благу, либо во вред – решает уже сам человек.
Доктор Головной щелкнул зажигалкой и затянулся еще одной сигаретой. Неслышно падающие снежинки за окном превратились в капли дождя, звонко барабанящие по стеклу. Табачный дым расползался по комнате.
– Вернемся к программной стимуляции, – сказал я. – Вы утверждаете, что способны на любые изменения личности с помощью этого метода?
– Практически, – подтвердил Антон. – Исключая, разумеется, генетические факторы. Против них мой метод бессилен. В остальном – полная свобода действий. Сознание, личность – все, что мы вкладываем в эти понятия, содержится в памяти. Программная стимуляция с легкостью изменяет, корректирует и создает новую память. Делайте выводы.
– То есть вы способны фактически переписать человека, создать его с ноля?
Доктор Головной немного подумал над ответом.
– Теоретически, – сказал он, – способен. Но это слишком долгий и технически крайне сложный процесс. Вы представляете, сколько информации содержится в памяти взрослого человека? Не представляете. Я и сам с трудом представляю. На переписывание памяти с чистого листа уйдет времени не намного меньше, чем потребовалось бы для ее накопления в естественной среде. Но этого нам и не требуется.
– Поясните, пожалуйста.
– К чему переписывать человека полностью, если можно, с относительной легкостью, сделать поправки в ключевых местах и, тем самым, в корне изменить его поведение? Вот с этим программная стимуляция справляется на отлично.
Я снова взялся за лист бумаги и ручку. Голова гудела от бесчисленных мыслей, которые отчего-то с трудом складывались в простые вопросы, предпочитая рассыпаться в последний момент, словно высохший на солнце песчаный замок.
– В каких сферах, – наконец сказал я, – вы полагаете, можно использовать программную электрическую стимуляцию?
– Образование, психиатрия, социальная коррекция, пенитенциарная система, – без запинки перечислил Антон. – Возможно, где-нибудь еще.
– Судя по всему, ваше открытие может принести много пользы – как отдельным людям, так и обществу в целом, – сказал я, чувствуя, как мой внутренний дьявол-искуситель снова поднимает голову. – Правильно?
– Совершенно верно.
– Но возможно ли, что его станут использовать во зло? Как и любой другой инструмент? Программная стимуляция, как мне кажется, не оснащена предохранителем, допускающим лишь позитивные изменения личности?
– Не оснащена, – с легкостью подтвердил доктор. – Но никто не станет использовать ее во зло. Это бессмысленно. Посмотрите на наши школы, улицы, телевизионные программы и популярные интернет-сайты. Есть куда более простые способы изменить человеческую личность к худшему. И они давно работают.
37. Что управляет миром
Еще несколько минут я испытывал вопросами доктора Головного, но он с расчетливой уверенностью и неумолимой логикой отвечал на любой из них. Каждая хитрость спотыкалась о его прямоту, двусмысленности не вводили в заблуждение выдающийся интеллект.
– Кажется, – сказал я, возвращаясь к приватной беседе, – с интервью покончено.
– Мне приятно это слышать, – ответил Антон без малейшего намека на радость в голосе.
– Помнится, – после крохотной паузы заметил я, чувствуя свой долг перед ученым, – во время нашего утреннего телефонного разговора ты намекал, что был бы не против кое-что обсудить со мной?
– Нет, – покачал головой доктор. – Я говорил об этом прямо.
– Правда, – кивнул я. – Ну что же. Ты и представить себе не можешь, как только что меня выручил. Готов ответить на любые твои вопросы или что ты там задумал.
Антон вздрогнул и несколько секунд подозрительно оглядывал меня, что-то прикидывая и сопоставляя.
– Спасибо, – покачивая головой, словно развеяв все подозрения на мой счет, сказал он.
Но доктор не вернулся, после редкого обнаружения присущих смертным чувств, к своему прежнему бесстрастному состоянию разума. Он беспокоился, долго раздумывал над тем, что сказать, и запинался после двух-трех слов, не способный решить, как именно построить фразу.
– Вот какое дело, – заговорил он витиевато и, в его случае, показательно наигранно. – Ты, как мне кажется, живешь не в столице, верно?
– Все правильно, – подтвердил я, стараясь не реагировать на его причудливое и неестественное поведение.
– А вот как скоро ты намерен, ты же намерен? Да, конечно. Как скоро ты намерен отправиться домой?
Он пытался говорить небрежно и раскованно, по-свойски, явно не имея большого опыта в такого рода общении. Стремясь быть естественным, он походил на плохого актера.
– Вообще-то, – признался я, – мне хотелось бы уехать прямо сегодня вечером. Или через несколько дней, – добавил я, вспомнив об Оле. – Видишь ли, у меня почти нет, кроме тебя, знакомых в столице, да и лишних средств, признаться, тоже. А редактор требует интервью, еще раз, кстати, за него спасибо. Поеду домой, отредактирую текст, как следует, и готово! Пришлю тебе, если желаешь, номер журнала с твоим лицом – уж можешь в этом не сомневаться – на обложке.
