Текст книги "Мне повезло вернуться"

Автор книги: Артем Шейнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Недоброе прощание

В первый день августа каждый из нас уже знает, куда именно. Примерно половина нашего взвода попадает в первую отправку. В город Гардез, в 56-ю десантно-штурмовую бригаду. Другая половина – в Джелалабад. Несколько человек поедут в Кандагар. То, что я попадаю именно в Гардез, мне пока без разницы. Зато радует, что мы по-прежнему вместе и с Пахомом, с Валерой Лункиным, с Индейцем, Мартыном. С теми, с кем успели уже скорешиться за эти три месяца. А вот Валера Мищенко и Петя Еремеев грустят. Один попал в Гардез, другой – в Джелалабад. Они еще с гражданки дружат, призвались вместе. И вот – расстаются.

Почему нельзя отправлять нас вместе целыми взводами или хотя бы отделениями, по 15–20 человек, мне непонятно. Непонятно, зачем нужно разлучать сдружившихся и притеревшихся друг с другом пацанов? Зачем резать по живому, разлучая друзей, которые, может быть, никогда больше и не увидятся? Впрочем, непонятно мне все это сегодня. А тогда никаких «зачем?» и «почему?» у меня не возникает. За три месяца я хорошо выучил ответ…

Первая отправка – 3 августа. Так что мы еще успеваем отметить на Родине новый пока для нас праздник – День ВДВ. В моем случае – праздник двойной. Можно сказать, квинтэссенция исполнения юношеской мечты – сегодня День ВДВ, завтра – окажусь в Афганистане.

Впрочем, лично мне этот триумф воли родная армия умудрилась испортить. Лет с десяти мои любимые конфеты – соевые батончики. Могу их есть в неограниченных количествах, только подтаскивай. И надо же было так угадать родному командованию, что на праздничном обеде новоиспеченных воинов-интернационалистов решили побаловать… именно этими конфетами! Радости моей не было границ! Чего не скажешь про большинство моих товарищей. Мало кто разделял мои кондитерские пристрастия. Так оно и к лучшему. Все, с кем я сидел за одним столом и кто заметил мой светящийся радостью взгляд, свои батончики сгребли с собой.

Видимо, в честь предстоявшей завтра чуть ли не половине взвода отправки сержанты не стали шмонать нас на выходе из столовой – вопреки обыкновению. Обычно это делалось для того, чтобы никто из гвардейцев, которым толком не давали поесть, не затыривал по карманам куски хлеба. Для чистоты эксперимента, так сказать. Вот лучше бы им и напоследок не отступать от этой замечательной традиции… Но нет – они как будто не видят, как братка ссыпает мне свои батончики. А надо сказать, что и свои я в столовке есть не стал. Решил отведать в обстановке, более подходящей столь торжественному случаю. Но, став объектом невиданной щедрости товарищей и снисходительности сержантов, я дал слабину и решил, что уж один-то батончик я могу употребить немедленно. Я же три месяца их не ел! Не видел даже!!!!

Разворачиваю, трепеща от предвкушения, обертку, попутно отмечая, что на гражданке даже обертки батончиков куда более яркие и сочные… Да и сами конфеты куда более «жизнеутверждающего» цвета. А армейские – какие-то бледные, невыразительные… Параллельно этим глубоким мыслям разламываю батончик и, уже ничего почти не замечая вокруг, несу ко рту… Хорошо, что «почти». Как ни блаженно мне сейчас, но не заметить жирного белого червяка, вылезающего из самой середины конфеты, невозможно… Вот облом! Надо ж так нарваться! Тьфу! Чтобы загладить мимолетную неприятность, тут же разворачиваю и разламываю второй батончик. И уже предусмотрительно рассматриваю разлом… Та же фигня… Короче, червивые они оказались все. Видать, долго ждали своего часа… С Днем ВДВ тебя, воин! Счастливой дороги в Афганистан, гвардеец!

В общем, радость от долгожданной отправки в Афганистан мне подпортили. Зато все остальное складывается наилучшим образом – завтра наконец-то буду там. Так что в целом жизнь прекрасна! Тем более что в Афгане-то всего этого дурдома, как в учебке, наверняка нет. Там же война. Там все по-настоящему. Там все как братья. Скорее бы уже…

Отлет

Вот и настал этот день. Отправка… Ферганский аэропорт, построение на взлетке, последняя проверка. Жуткая жара, и, как сквозь вату, причитания этого дебила майора. Неужто он не понимает, что поздняк метаться? Да и смысл? Вот даже не могу вспомнить, чем все кончилось в итоге. Врать не стану. То ли сам заглох, то ли слушать мы его перестали – не до него… как ни хорохорься, а понимаем ведь, куда летим и зачем…

Мы уже не здесь – мысленно мы уже там. Хотя и не знаем, какое оно – «там». Три часа лету – и узнаем.

Приятный сюрприз – борт гражданский. Все дела – газировка, стюардессы… Правда, смотрят на нас как-то странно. Я тогда подумал, что из-за панам наших дурацких. За три месяца бесконечной беготни, пыли, пота – они уже вообще ни на что не похожи… Даже на клоунские колпаки. Унылое, в общем, зрелище… Потом, много позже, понял: мы ведь не первые такие у них были. И знали они, куда летим, и ТАМ они уже бывали, и видели, наверное, в Кабуле, как кому-то из нас возвращаться предстоит… Другими самолетами. В другой «упаковке»…

А вот у нас при виде «слабого пола» все тяжелые мысли улетучились. Нам же по 18 всего. А кто в 18 о плохом задумывается?.. Опять же музычка в салоне играет…

Там
(3 августа 1984 года, Кабул, аэродром, пересыльный пункт)

Самолет помню плохо – как-то придавило меня. Не от полета придавило, а от мыслей всяких, с которыми один на один остался. От которых никуда не денешься, хоть бы ты и с пеленок мечтал на войну попасть. И ни стюардессы от этих мыслей не отвлекали уже, ни газировка…

Ярко запомнился только один момент – когда в самолете по громкой связи объявили, что мы пересекли границу Союза Советских Социалистических Республик… Уж не знаю, что мы там должны были при этом испытать. И понимаю, что объявили это не для нас специально, а просто потому, что так положено. Хотя в самолете-то никого, кроме нас, больше не было из пассажиров – получается, что вроде как для нас. Мол, все, ребятки, назад пути нет. Хотя и так его уже не было…

А внизу потянулся унылый однообразный пейзаж. Точнее сказать, отсутствие пейзажа. Бесконечные горы, горы, горы… В общем, тоска внутри, тоска снаружи. Хотя я знал – это пройдет. Это как в самолете, перед прыжком, когда в ожидании сирены и команды выпускающего что-то сжимается внутри, и возникает там какая-то пустота… А потом звучит сирена, ты делаешь шаг, прыгаешь… и сразу становится легко и радостно. И ты безмерно счастлив. Так уже было на прыжках в Союзе в феврале, так было на прыжках в Фергане в июне, так будет и сейчас. Хотя и нет у меня за спиной парашюта.

И вот наш «Ту-154» приземляется. Гражданский самолет – последнее, что связывает нас уже теперь не только с гражданской жизнью, но и с Союзом. На два долгих года Союз станет лишь мечтой, заклинанием, путеводной звездой. Местом, куда нужно обязательно вернуться, но так не хочется вернуться раньше положенного срока…

Самолет глушит турбины и подкатывается к кромке взлетки. Двери открываются… но ожидаемого трапа нет. Из двери свешивается вниз какая-то хлипкая лесенка без перил, даже не достающая до земли. Майор-сопровождающий зычным голосом подгоняет каждого из нас быстрее прыгать на землю. Так хлестает словами, будто палкой лупит.

Высота, в общем, немаленькая, но страх поиметь проблемы с резким майором перевешивает страх удариться при падении. Он вообще как-то сразу изменился, оказавшись в Афганистане. Даже не верится, что еще сегодня утром этот самый человек что-то там мурлыкал себе под нос.

И уже через несколько минут мы все стоим на афганской земле. Вот так неромантично и произошла моя встреча с мифическим Афганом. Может, потому таким неромантичным будет через два года и прощание…

Насколько осязаемы ощущения последних минут в Союзе, настолько же мутны и невыразительны мои самые первые впечатления от Афганистана. Точнее, не так – они какие-то полубредовые. Как больные сны в детстве, когда температуришь. Все какое-то неральное, недоброе и тревожное. Догадываешься, что это сон, а проснуться не получается.

Второе, что вроде запомнил – каких-то дембелей внизу. Нет, правда – это не из кино, это точно так было. И совсем не как в кино. Потому что они не смотрели на нас суровыми, но проникновенными взглядами дембелей – «старших братьев» из советских фильмов 80-х. И не были злобными дембелями-«упырями» российских фильмов 90-х. Нет, они вообще на нас не смотрели. Даже сквозь нас. Нас как будто не было. Или мы были миражами в дрожащем от зноя воздухе. Бесплотными и безликими духами. Вот это я точно запомнил.

И еще запомнил, что мне это как-то не понравилось. Это совсем не соответствовало тому, чего я ждал. Как представлял себе этот момент. Даже несмотря на три месяца в учебке, за которые «Пионерская зорька» в заднице, как говаривал Капа, у меня существенно поутихла. И все же в «моем» Афгане все должно было случиться как-то по-другому…

Следующая отчетливая картинка – мы стоим строем вдоль кроватей в какой-то палатке, и наш майор дает нам ценные указания. Среди прочего, он подтверждает, что мы-таки в Кабуле, на «пересылке». И далее сообщает о том, что в Гардез мы полетим не раньше, чем завтра, и что ночевать, стало быть, нам предстоит здесь. И что здесь нужно не щелкать хлебалами и не шариться где попало, потому что мигом утащат за колючку «духи» или «обуют» свои.

Про «духов», которые могут утащить уже прямо отсюда, слышать странно, но в целом понятно. Не очень понятно, как и зачем будут «обувать» свои. И непонимание это, видно, читается по нашим лицам.

Тут майор начинает заводиться:

– Не дай бог, сука, у кого-то что-то отберут из обмундирования! Пойдете поссать – это вон в том железном ангаре – идите вдвоем с кем-нибудь. И за мешками своими смотрите – за казенное имущество отвечаете головой! Не довезете до бригады – звиздец вам там будет!

Насыщенность этого текста непонятными нам смыслами настолько велика, что граничит с бессмыслицей. Почему и зачем кто-то должен у нас что-то отбирать? Почему поссать нельзя индивидуально? И откуда исходит угроза нашим мешкам?

Но додумать об этом мы не успеваем. В это время что-то с шуршанием пролетает над палаткой. С одной стороны, судя по звуку, высоко, но с другой – как будто прямо у нас над головами. Потом еще и еще. От этого звука хочется как минимум пригнуться. Но майор наш стоит прямо, стоим и мы… Хотя в том, что это артиллерийские снаряды, уже никто не сомневается. Но, судя по его спокойствию и отсутствию звука разрывов, обстреливают не нас, а мы. Вот это «мы» как-то очень естественно возникает в голове.

Все же не зря мы три месяца каждый день думали об этом. Ну, не то чтобы прям думали, но помнили постоянно, что у нас впереди. И потому так сравнительно легко внутренне «ощутили» себя частью воюющей армии. Хотя спокойнее-то от этого не стало. Как и от всего сказанного майором, который, решив, что достаточно нас застращал, на время удаляется из палатки. При этом хоть как-то отреагировать на шуршание в небе он даже не подумал – как будто и не слышал ничего.

Причина его беспокойства по поводу наших хождений и сбережения казенного имущества выяснилась очень скоро. Та же палатка, те же мы вдоль коек. Только на улице стемнело. Кто-то из наших уже без панамы. Кто-то – с бланшем под глазом. А у кого-то из всего содержимого вещмешка остался только тонкий ремешок, тренчик, которым он был перетянут. Самыми популярными объектами охоты стали сапоги, береты, шапки и шинели.

И вот майор отчитывает кого-то и стращает тем, что ночь тому предстоит провести в яме с хлоркой:

– Потому что ты, бл…дь, не солдат, ты преступник! Ты просрал казенное имущество!

Так, а ведь я уже где-то слышал это… Где ж это было?

Вспомнил! Апрель, нас только привезли в учебку, ночь мы провели в клубе части, и ночью же с кого-то из парней сняли гражданку. И точно такими же словами, с такими же оборотами нас распекал тогда точно такой же майор. Уж не этот ли? Понятно. Значит, декорации меняются – пьеса та же… Интересно, все остальное здесь тоже «так же»? Да нет, не может быть. Вот доедем завтра до бригады, уж там-то все наладится…

Мы провели на пересылке меньше суток. Все произошедшее там почти стерлось из памяти. И только два ощущения прочно засели внутри. Во-первых – напряженная тревога. Она сменила заползшую внутрь каждого из нас в утро отправки неясную тоску. А во-вторых – ощущение, что что-то не так. Оно потеснило во мне уверенность, что в Афганистане все обретет смысл и станет больше похоже на то, о чем я мечтал.

Царапнуло где-то внутри: «А может, я это все придумал?» Про Афган, про войну, про воинское братство? «Сам придумал – сам поверил», – как говорила острая на язык Женька, когда я слишком увлекался фантазией, что она моя девушка и будет меня ждать. Хотя знал – ведь она «кошка, которая гуляет сама по себе».

Может, и правда, это «Пионерская зорька» у меня в одном месте – прав был Капа? И правы те, кто правдами и неправдами отмазывает сыновей от Афгана? И нет здесь никакой романтики – только смерть и цинковые гробы? И ничему я здесь не научусь, ничего не пойму – только время потеряю? В лучшем случае время…

Но я, конечно, отогнал от себя эти мысли. Нет, не может быть! Не может быть, чтобы меня обманули все фильмы и все книги, где мне про это рассказывали и на это настраивали! Не может быть, чтобы все это было лишь придумкой для таких, как я! И потом, ведь мы же еще не добрались до Гардеза…

На следующее утро нас выводят за ворота пересылки и ведут к двум огромным вертолетам. Я таких никогда раньше не видел – размером с трехэтажный дом, наверное. Даже не верится, что эта неуклюжая махина может летать. Вскоре убеждаюсь – еще как может. Издает при этом совершенно неописуемый сипло-клекочущий звук, как огромная мифическая птица. Аж в животе от него начинает посасывать, и начинаешь вибрировать вместе с обшивкой вертолета. Особенно на взлете. Как позже узнаю, прозвище у этих вертолетов «коровы». А официально – «Ми-6». Немало пришлось мне на них полетать, больше, чем хотелось бы…

И вот за сорок минут эта «корова» доставляет нас в своем чреве в Гардез. Сидим мы у нее в пузе на полу, так что в иллюминатор не выглянешь. Над чем летим и куда приземляемся – не видно… Открываются огромные створки рампы, и мы, дробно стуча ботинками по металлическим сходням, спускаемся на землю. Вот мы и в Гардезе…

Гардез
(август – октябрь 1984 года)

Прибытие в бригаду осталось в моей памяти как бредовый, горячечный сон. Густое, колеблющееся марево над взлеткой, устланной рифлеными железными листами. Мы, неуверенной толпой бредущие в этом мареве в сторону клуба. И мечущиеся, словно злые духи, вокруг нас какие-то неистовые личности. «Вешайтесь, молодые!»

Очень мило…

Если Фергана и оставила во мне какие-то остатки романтики, то и они улетучиваются с невероятной быстротой, растворяясь в этом мареве и этих злобных заклинаниях: «Вешайтесь, „шнуры“!»

Заводят в какой-то капонир, крытый железом. Оказывается, это клуб. Рассаживают нас внутри по лавкам. А кровожадные неистовые личности продолжают толпиться за дверями, снаружи. И, кажется, как стая волков, готовы разорвать нас на части, стоит только выйти за дверь. Первым к нам обращается седой подполковник. Я его сразу узнал. Ну, то есть не узнал, а понял, на кого он похож. Был такой актер Евгений Лебедев, Кутузова играл в «Эскадроне гусар летучих» и в других фильмах тоже. Седой весь, и брови такие густые и седые. Такой насупленный, но добрый в душе дед-генерал. Тут он, правда, был с погонами подполковника на полевой форме, но это ничего не меняло – сходство стопроцентное.

Меня прямо как-то отпустило слегка, как увидел его – ну вот, первый персонаж из того «кина», которое я сам в своей голове уже несколько лет про Афган снимал. Вот так я и представлял сурового и надежного командира, «слугу царю, отца солдатам». Ну вот, сейчас все и начнет налаживаться…

И тут он, абсолютно с интонацией и мимикой народного ариста СССР Евгения Лебедева, произносит:

– Бойцы, вы прибыли в 56-ю отдельную гвардейскую десантно-штурмовую бригаду. Поздравляю с прибытием! Вам повезло: часть у нас боевая. Мы – одно из подразделений 40-й армии, которое проводит на боевых действиях больше времени, чем в пункте постоянной дислокации.

Эти его слова стали еще одним подтверждением того, что мои надежды начинают сбываться… Но уже следующими он меня «сбивает на взлете»:

– И еще мы удерживаем первенство в 40-й армии по количеству сломанных челюстей…

Было не очень ясно, ставит ли он оба этих достижения на одну доску. Но совершенно ясно, что ни в одном из пунктов не шутит. В общем, вдохновил…

Потом началось распределение по ротам. «Покупатели» уже внимательно присматриваются к нам. Первыми отбирают бойцов представители разведроты. Так уже здесь, с первого же дня, задается своего рода иерархия. Причем вполне объективная: в разведку уходят самые крепкие парни. И те, кто на гражданке серьезно занимался спортом, – прежде всего борьбой.

Потом очередь саперной роты. Остальных распределяет по ротам бровастый подполковник, заглядывая в какой-то разлинованный лист ватмана с кучей пометок.

Три месяца назад то же самое происходило на сцене летнего клуба ферганской учебки. За одну секунду двумя словами сидящий на сцене офицер предопределял, кому и когда ехать в Афган, а кому служить в Союзе. Здесь второй раз происходит эта своеобразная «раздача судеб» – кого куда… Ведь от этого распределения зависит то, в чем будет состоять твоя жизнь почти два ближайших года.

Каких-то 15 минут назад мы были курсантами 6-й учебной роты, а теперь стали разведчиками, саперами, связистами, бойцами одной из парашютно-десантных или десантно-штурмовых рот 1-го, 3-го или 4-го батальонов. Нам еще мало что говорят эти номера и названия. Лишь одно мы четко осознаем – начинается совсем другая жизнь… Жизнь в очередной раз перетасовывает нас, как колоду. Впрочем, мне новый расклад вполне по душе. Мы с Пахомом в одной роте – 2-й парашютно-десантной. Еще с нами Вовка Мордвинов, Олег Никулин и Юрка Лысюк из бывшего 4-го взвода – все земляки-москвичи. И несколько парней, которые в Фергане были в 4-й или 5-й роте. Вот уж у кого была лотерея так лотерея. Ведь это только 6-я рота через три месяца отправлялась в Афган вся. Из 4-й и 5-й только четверть курсантов уезжала в августе, а остальные – в ноябре. Так что кореша наших новых однокашников еще три месяца будут служить в Союзе.

Нас, зачисленных в 2ПДР, как ни странно, забирает только какой-то сержант. Хотя из остальных рот за молодыми прислали офицеров.

Палатки роты в паре сотен метров от клуба, так что скоро все проясняется. Палатки пусты, сержант – прикомандированный из охранения. А рота наша – на боевых, и когда вернется – неизвестно. Так что «вешаться» нам предстоит начать несколько позже. Впрочем, мы толком не понимаем, что это значит… А пока потихоньку привыкаем к бригадной жизни.

Живем все вместе в одной из ротных палаток. Здесь все напоминает о том, что «хозяева» отсутствуют уже довольно давно, а собирались они сумбурно. На кроватях нет белья, только матрасы и несколько одеял; тумбочки выдвинуты в центральный проход, половина из них распахнута. На полу разбросаны какие-то блокноты, листки, письма…

Ночевать сержант уходит к себе на противотанковую батарею. Уходя, он назначает дневальных и оставляет им часы, чтобы знали, когда менять друг друга ночью.

В отличие от находящихся в бригаде соседей – первой и третьей роты, – дневальные которых в бронежилете, каске и с автоматом бродят всю ночь на улице, наши дневальные дежурят внутри палатки. В одну из ночей выпадает и моя очередь дневалить.

Заступаю уже перед самым рассветом и начинаю сонно бродить по палатке взад-вперед, от тамбура к тамбуру, зябко поеживаясь – на дворе середина августа, но по ночам нежарко. Все-таки горы – выше 2500 метров стоит бригада. Да и разница температур сказывается – после дневной жары за 40 ночью мерзнешь и при 25…

Но скоро в окна палатки пробиваются первые лучи солнца, и становится веселее. Это время всегда наполняет меня какой-то внутренней радостью.

Вспоминался дом, и я невольно вздыхал. Все это уже в позапрошлой жизни – дом, девчонки, цветы. Еще в Фергане это казалось хотя бы вчерашним. Все-таки Союз… А здесь даже трудно поверить, что все это по-прежнему существует. Что едут сейчас по утренней Москве машины, поливают мостовые. Что бегают по квадратикам паркета в моей комнате солнечные зайчики. Что где-то там спокойно спят мама, братья, Женька… Женька, которая хоть и не дождется, наверное, но которой готов подарить все цветы мира… Там все по-прежнему, только нет меня. И не будет еще очень-очень долго. Даже подумать страшно – как долго… Но на душе стало почему-то тепло. Видно, я неисправимый романтик…

Так и осталось в моей памяти то утро – теплым, светлым и трогательным. Утро, когда я осознал, что теперь Афганистан – это и моя жизнь… Правда, это было, пожалуй, последнее тепло души на многие месяцы.

Скоро вернулась с боевых рота – и мы поняли, что значит «вешаться»… Начались самые, пожалуй, тяжелые полгода моей жизни. Полгода, когда первый и последний раз в жизни задумался – не лучше ли не жить вообще, чем жить так… Ты «шнур».

Ты никто, и звать никак… А если нужен, есть универсальный оклик для любого из нас: «Один!..»

– Один! Сигарету!..

– Один! Воды!..

И не дай бог не будет через минуту сигареты, воды, листка, ручки, иголки, подшивы, щетки и еще черт его знает чего…

– Сюда иди, сука! Нагнулся! Шею расслабил, мотаешь головой… – И хрясь ребром ладони по нагнутой шее!..

И так – день за днем, неделя за неделей… Беспросветные, безнадежные, одинаковые…