Текст книги "Зеркало для Марины"

Автор книги: Арслан Сирази

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

3

Голые стволы деревьев встречали неприветливо. Качали головами на ветру – «опять ты, опять ты». Полгода после исчезновения Марины я приходил сюда ежедневно. Глаза старались найти хоть какую-то зацепку, а память проворачивала все, что привело к исчезновению дочери.

Вот здесь мы шли за руку – крутой спуск в овраг, можно запросто улететь. А тут Маришка побежала, пугая голубей, что толклись по асфальтовой дорожке. Там я отошел в кусты – поссать. Вот и поссал…

Прежде чем вызвать полицию, я бегал по парку. Несколько минут. Тогда казалось, прошли часы – я влезал в шиповник, совался под забор, глядел в лицо каждому ребенку, который попадался навстречу.

И вот та самая сцена, где я показывал долговязому полицейскому мобильный с фотографиями Марины. Сцена театра…

Мурашки иглами стартовали с ног и в миг долетели до шеи. Деревянная сцена, сколоченная к девятому мая. Театр? В День победы тут наяривал оливково-зеленый гармонист. Марина сидела у меня на плечах и повизгивала от залихватских звуков и движений пальцев музыканта. Это театр. Тот ли, в котором ЛУЧШЕ СЛЫШНО?

Дерево сцены за зиму напиталось влагой и потемнело. Я тоже был вроде этого помоста – всю зиму стоял под сугробами, а теперь терпеливо жду весеннего солнца и его сухого тепла.

Рука прошлась по длинной струганой доске. Шляпка самореза вынырнула из утробы дерева на проверку – можно ли сбежать. Ветки скрипели, приходя в себя после зимы, ветер метался в поисках листвы, а я ничего не слышал. Ничего из того, что могло бы дать мне ответы.

Каких ответов я искал? Что Марина жива и найдется? Надежда на это ушла после нескольких месяцев на интернет-форумах поисковых отрядов. Что Настя вернется ко мне? Думаю, ей без меня лучше. Давным-давно, одна из первых любимых сказала мне: потеря ребенка – единственное, чего не может пережить семейная пара. Ветки согласно кивнули.

Я обошел вокруг сцены. Шесть метров в длину, столько же по ширине. Под ногами хлюпали первые лужицы, в голове стоял холод. Пусто. Пора возвращаться.

На ходу обтирая ботинки об асфальт, я двинулся в сторону дома. Поднял голову и увидел фигуру. Метрах в двадцати от меня кто-то стоял. Небольшого роста, кутается в бледно-синюю куртку. Я чуть помедлил – в парке было пустынно, а тут кто-то стоит на дороге.

Девушка. Моложе меня. Лет на десять. Волосы острижены почти под ежик, смешно топорщатся на ветру. Голову она спрятала глубоко в воротник. А глаза пристально смотрели на меня.

Куртка, я тебя знаю? Подруга жены? С работы, из новичков, которых я еще не успел даже осознать? Я шел прямо, изредка вскидывал взгляд – не отошла, не отвернулась ли? Но нет, глаза, не отрываясь, вцепились в меня.

Я почти прошел мимо, кося на нее взглядом, когда губы ее разлепились. Хрипловатый, озябший голосок:

– Уже не веришь?

Я отшатнулся, но ноги уже встали на месте. Тело само повернулось в сторону девушки. Еще одна сумасшедшая, везет же сегодня.

– Простите, что? – есть же объяснения: ослышался там, или она просто пьяна.

– Перестал уже верить?

– Во что?

– В поиск.

– Какой? Что за… – глаза чистые, светло-серого, почти прозрачного цвета. Пыльным налетом – синяки под глазами. Недосып или что? Наркотики?

– Ты что-то искал, а потом пошел – как человек, который отчаялся. Это заметно. Я и спросила.

– Да. Наверное. Похоже, перестал, – я кивнул и заставил правую ногу шагнуть прочь.

– Это хорошо, – почти в спину уже сказала девушка.

Я обернулся. Вгляделся в ее серые хрусталики. И отчего-то решился на вопрос, засевший в голове с утра:

– Скажи – я сошел с ума, да? Все это, – повел ладонью, – это глюки? Или ты сама – сумасшедшая?

– А ты как определяешь – кто сошел, а кто нет?

Маленькая, невзрачная. Глазки эти серые. Может, сейчас кто-нибудь появится и отвлечет ее или меня, или нас от этого разговора, который все больше похож на бред. Конечно же, все дорожки пустовали, у всех были срочные дела в глубине парка и даже вечные пенсионеры и мамочки с колясками притаились где-то.

– Слушайте, это бред. Я недавно вышел из больницы и…

– Я знаю, – головка девушки прошуршала о воротник куртки.

– Откуда?

– Оттуда! Откуда ты слышишь и видишь – и я оттуда. Твои голоса и, как ты их называешь, глюки. Вот оттуда и слышу, – девушка с улыбкой смотрела на мою отвисшую челюсть, а потом ехидно добила меня – моим же именем, – Кирилл…

Голова закружилась. Знакомая, конечно, знакомая. Или ясновидящая, или… Или, в самом деле, я слетел, потерял реальность и вот, пожалуйста, бред от избытка кислорода в виде девушек в синих куртках. Девушки читают мои мысли, я вижу веселые картинки. Добро пожаловать на Волкова.

– Можешь проверить, – девушка высунула руку из-под куртки и вытянула перед собой. Узкая девичья ладошка чуть дрожала. Пальчики, мелкие и красные от холода, выглядели лет на шестнадцать, не старше, – Прикоснись. Ты же знаешь, как это делать.

Я сглотнул нерешительно. Рука сама потянулась к ее пальцам. Ладони зашуршали и слиплись друг с другом на весу, обдуваемые холодным весенним ветром.

Задуло сильнее. Шум треснул в уши и передо мной сразу же показался берег реки.

Позади меня мягко качался ряд корабельных сосен. Волны без устали перекатывались через глыбы известняка, словно языки облизывая челюсти реки.

Взгляд перекинулся вправо, к густым зарослям ивы. Там, под кустами, лежала девочка.

Лет двенадцати. Голая. Рядом валяются обрывки тряпок. Ее одежда? Бедра в ссадинах. На запястьях и лодыжках твердеют узлы веревок. Привязана к кустам ивы.

Ветки раздвинулись. Мужчина. Такой пройдет мимо и не заметишь, даже не взглянешь. Задроченный жизнью мужичок. Глаза щурятся от речного ветра. Насвистывает. Мелодия простенькая, знакомая из детства.

При первых же звуках девочка начинает съеживаться. Руками и ногами пытается подтянуться к кустам. Вжаться в землю. Когда мужчина подходит, девочка еще сильнее, наверное, до боли, тянет исцарапанные коленки к животу. Плачет.

Извиваясь, девочка кричала и билась телом о землю, видимо, зная уже, что будет дальше. Мужик все с тем же прищуром белесых глаз клонится к телу пленницы и накрывает собой полностью.

Ветер качнул ивы, задул сильнее. В ушах завсистело. Сквозь серо-зеленые пальцы ив проглянула синяя куртка, чернота парка и серое небо весенней Казани. Девочка с берега, только уже шестнадцатилетняя, держала меня за руку.

Когда мы сели на скамейку поблизости, она протянула сигарету. Я затягивался и в то же время крутил запястьями, пока не перестал ощущать боль в руках, привязанных к кустам – там, на берегу, сколько-то лет назад. Ее боль.

– Я наелась таблеток через год, – Вика (она представилась, пока тащила меня к лавке) втянула дым, а потом с силой и шелестом вытолкнула из-за щек. – Почти получилось. Клиническая смерть на четыре минуты. Потом меня вернули.

Девушка взглянула на меня, затянулась еще. Снова выдохнула сизым облаком.

– Через несколько дней поняла, что схожу с ума. Начала видеть. Чушь какую-то – так казалось. Однажды мама сидела рядом и заплакала. Я ее тронула. И увидела, что у нее есть мужчина – не отец.

– Рассказала кому-нибудь?

– Нет, – Вика смотрела прямо перед собой, – К тому времени привыкла молчать. Научилась.

Она ушла из дома. Бомжевала. Пару раз ее пытались изнасиловать, но «виденье» помогло. А потом встретила Джену.

– Кого?

– Джена, она так себя называет.

– Кто это?

– Та, что видит дальше нас с тобой. Дальше всех, наверное. Завтра я вас познакомлю.

Стемнело. Далекие круги фонарей рисовали силуэт Вики между черных стволов.

– Пора, – куртка зашуршала, – Завтра приходи на Булак.

Когда Вика назвала адрес, я не удивился. Правобулачная, 27. Адрес театра, где мы с Настей пытались вернуть нашу семью.

4

Здание смотрелось брошенным. По бокам от закрытых дверей лепились афиши. Верхняя половина одной отошла и дергалась на ветру. В мокрой бумаге пряталось название спектакля. На другой афише крупные красные буквы заявляли «Весна!» И в самом деле, подумал я, весна. Скрип тяжелой двери перекрыл шум города.

В холле пожилая вахтерша уставилась в переносной телевизорчик. Оторвавшись от экранных фигурок, на вопрос о «занятиях у Джены» показала куда-то в сторону от зрительного зала. Над незаметной, покрытой темно-синей краской дверью висела небольшая табличка.

ПОСТОРОННИМ НЕ ВХОДИТЬ!

А я – посторонний или нет? Дверь открылась на удивление легко. За ней изгибался длинный коридор. К стенам прислонялись куски декораций, желтели пачки афиш. Длинная вешалка с костюмами встречала не-посторонних старинными бордовыми сюртуками с желтыми лентами через плечо. Коридор тащил в себе несколько дверей и кончался лестницей. Вверх. Я глянул в темную дыру. Наверное, мне туда.

Ступени скрипели – тихо и нежно предавали идущего. Я представлял как это выглядит – вот из черного пола вылезает темноволосая голова, сверкает лицо, затем тело выходит из деревянной плоскости. Как из воды. Так оно, в сущности, и было. После прыжка (или падения – как угодно) я ощущал себя человеком, которые впервые выходит на берег незнакомой реки, не зная – сможет ли жить здесь, нужно ли это ему, и куда идти дальше.

На сцене полулежали люди. Взгляд выхватил девушку с длинными, растянутыми пальцами рук, седого короткостриженого мужчину моего возраста и женщину. Она походила на гигантскую лодку, что лежит кверху дном на берегу. Были еще силуэты, но внимание выловило только этих. Я поискал Вику из парка, но не увидел.

Я наполовину вынырнул из-под пола сцены. Ноги еще были там, в свете, а голова уже здесь, во тьме. Прислушался.

Женщина-лодка: Ты голой смогла бы выступать?

Девушка с длинными пальцами (комкает их в ладонях): Нет. Не знаю. Нет, наверное.

Женщина-лодка: А как думаешь, манера игры изменилась бы, если б ты голой выступала?

Девушка (вскидывает пальцы): Конечно!

Женщина-лодка: Ты знаешь, какой бы она стала?

Девушка: Наверное. Да, примерно знаю.

Женщина: Тогда ты это знание сейчас собери. И выступай. А мы будем воображать, что ты – голая, – женщина повернулась к седому мужчине, – Ты сможешь представить?

Седой мужчина: (неразборчиво бормочет)

Женщина: А ты попробуй. Как в мультике… Про львенка и черепаху. Представь, что ты спишь с открытыми глазами. Вот и представь, что она выступает голой. Давай, родная, играй.

Девушка встала с колен, из-за чего лицо оказалось выше круга света и пропало. Я подумал, что нужно обозначить себя сейчас, или ждать неизвестно сколько, пока воображаемо-голая девушка что-то сыграет.

– Добрый вечер, – слова показались мне чуть слышными. Я вытянул ноги из-под сцены и шагнул на деревянный помост.

Женщина повернулась ко мне всем телом. Киль лодки дал изгиб. Светло-бежевое платье пошло складками.

– Ты кто? – спросила она.

– Кирилл.

– Кирилл, ты зачем пришел?

– Мне сказали, что я вижу.

– Кто тебе такое сказал?

– Вика.

– Кто такая Вика, чтобы знать – видишь ты или нет?

И тут бредовый разговор. Вика (или галлюцинация с таким именем) завела меня куда-то. А я поверил, как сделал бы любой, отчаявшись в поисках. Неужели все это – очередной кирпичик в стене моего бреда? Камушек выпал под ноги и вновь показал нереальность происходящего.

– Что молчишь?

– Я… не знаю, что ответить.

– Ну ладно хоть признался. А то пришел такой уверенный, что можешь прерывать нас, – женщина, казалось, ослабила свое внимание. Только сейчас я ощутил, как трудно было выдерживать ее взгляд и вопросы. – Давай, иди сюда.

Женщина похлопала по синей подушке рядом с собой. Я слегка пригнулся и, собравшись, в несколько шагов одолел расстояние. Когда подходил, женщина разглядывала меня.

– Ты, когда идешь, зачем пригибаешься? – слова встретили меня в шаге от подушки. Я продолжил движение, сел.

– Просто как-то… Сцена… Зрители…

– Ммм, – протянула женщина. Рядом с ней было жарко, тело ее словно расплывалось от жаркого марева. – Ладно, Дашенька, играй.

В большой, брошенный в середину сцены круг света вошла девушка. Длинные тонкие пальцы сжимали металл флейты. Отражениями заскакали никелевые зайчики. Даша выдохнула. Губы мягко разжались и обхватили мундштук. Полились первые звуки.

– Вот, Дашка, играй, будто ты перед Кириллом голая! – выкрикнула женщина. И добавила потише, уже для меня, – А ты ее представляй такой.

Мелодию я узнал с первых нот. Та самая, с берега. Песенка из детства. Свист мужчины с белесым взглядом.

Клапаны флейты поднимались и опадали, сверкали и прятались в темноте. Даша чуть пригибалась при каких-то сложных тягучих нотах, а потом отбрасывала всю себя назад, выдувая яркие легкие звуки. Волосы ее то накрывали лицо, то обнажали его. И когда она чуть изогнула тело вбок, заходя в припев, я и в самом деле увидел ее без одежды.

Девушка чуть за двадцать с длинными русыми волосами, с небольшой, округлой грудью. Талия текла к бедрам, между которыми прятался кустик волос – темных, вот как, оказывается. Ножки, длинные для ее роста. Мой член начал вставать. Пытаясь отвлечься, я уставился в пол. Трещины между досками чуть увеличивались, когда флейтистка нажимала на них, накрывая весом обнаженного тела. Ритм ее шагов-переступов задавался музыкой – раз-два-три-раз-два…

Я и сам не заметил, как налетел ветер. Перед глазами поплыли образы – Даша, несколько лет назад. Детская припухлость щек, большие глаза из-за чего-то очерчены синими тенями.

Девочка входит в комнатку. Оборачивается немного, глядит назад. Пальцы, и тогда уже длинные. Руки сомкнула на груди. Молится? Кто-то сзади, там в темноте коридора. Я замотал головой, пытаясь избавиться от очередного кошмара, схожего с Викиным в парке. Бесполезно. Видение шло своим чередом.

Из коридорного тумана позади Даши вырисовывается женщина. Высокая, в белой блузке и черной юбке ниже колен. Классика. Тонкие губы поджаты, смотрит в упор на Дашу. Это мать и дочь – я могу понять это не только по сходству, но и по какому-то совпадению не то цвета кожи, не то запаха, который я тоже ощущаю. Женщина говорит – резко, отрывисто. Даша опускает глаза. Щеки девочки краснеют, краска ползет на шею. Мать продолжает выталкивать слова из-за жестких губ. Даша исковерканными – как от боли – пальцами мнет платье на груди и видно…

Ветер перестал шуметь так же, как и начался. Я еще цеплялся за комнату с двумя женщинами, молодой и взрослой, за эти пальцы меж тканевых складок, даже за неприятные слова, которые вылетали изо рта матери, но меня внесло обратно на сцену. Тело было наполнено силой тяготения другой планеты, большей, гораздо большей, чем Земля. Пальцы не могли шевельнуться, а шея отказывалась поворачиваться. Я ощущал, что на меня смотрят и, возможно, о чем-то даже спрашивают – но кто и что? Нет, я не мог двинуться.

– Насмотрелся? – голос Джены, женщины с телом лодки на берегу, медленно дошел до меня. Я вздрогнул – тело начало слушать хозяина. Повернул голову в сторону звука.

– Не все… Не все увидел, – сглотнул пересохшим горлом. – Что она говорила?

– А ты спроси, – Джена кивнула в сторону Даши. Та уже опустила инструмент, флейта надежно улеглась в ее левую руку. Звуки таились под защитой клапанов.

– А… Можно? – я перевел взгляд на Дашу. Лицо ее выглядело спокойным. Будто выдувание звуков вынесло все, что было мгновением ранее – и эту обнаженность, и прежние мучения подростка. – Что тебе говорила твоя мать?

Даша перекатилась с пятки на носок, приподнялась как перед трудной нотой:

– Говорила, что я никогда не стану музыкантом. Что не могу играть. И у меня нет таланта, нет стремления, – губы девушки сжались, вновь вызвав образ матери, только уже наяву. Даже голос ее изменился, когда она вытолкнула эти слова, – У тебя нет ни малейшего шанса… Так она говорила. Но я играю. Спасибо тебе, Джена!

Лицо расслабилось, скулы перестали рвать щеки, девушка чуть раскраснелась от последнего признания.

– Тебе спасибо, родная, – кивнула женщина. И тут же повернулась ко мне, – Есть вопросы?

Я будто снова вошел в круг света на узкой сцене. Джена неотрывно смотрела на меня и я ощущал, что еще десяток людей занят тем же. Слова долго не могли прийти, но потом я спросил:

– Да. Есть. Как получается, что мы видим одно и то же?

Джена скривила губы:

– Неужели ты это хочешь узнать? – голос ее нарастал с каждым словом, – Больше ничего спросить не мог?! Зачем знать, как устроен телевизор, если тебе нужно найти свой канал?!!

Ноздри Джены раздувались, прищуренные глаза злобно смотрели на меня. Черт, и в самом деле – я же не для этого сюда пришел. Это все инженерный склад ума – всегда надо знать, что и как работает.

– Я… Хочу знать… – горло превратилось в высохший кран на кухне, мысли путались, – Знать… Жива ли моя дочь? Смогу ли я ее найти?

Джена откинулась на подушку. В глазах мне почудилась удовлетворенность. Словно этих слов она и ждала.

Женщина кивнула, а потом уставилась в пол недалеко от моей ступни. Губы ее шевелились, время от времени выпуская наружу кончик языка. Казалось, рот ее пробует новую еду на вкус.

Наверное, не ответит. Нет, не ответит – она сидела уже минуту или больше, все так же нажевывая. Правильно менты говорили – не ходите к экстрасенсам, чушь это все.

– Ты ее увидишь, но не найдешь, – голос резко щелкнул посреди тишины. Широкие, округлые глаза ее вновь смотрели на меня. Серьезные, донельзя карие в своей уверенности. И опять почудилось, что все это – сцена, флейта, разговор – дурацкий спектакль, из театральных экспериментов. Сейчас дадут свет в зал, а там уж «ложи блещут». А я – лишь guest star среди актеров. Или статист? Я пытался продумать очередной вопрос, когда Джена заговорила сама:

– Получил ответ?

Я смотрел на нее, а она – на меня. Пристально и тяжело. В теле моем что-то щелкнуло и оно обмякло. Спина надломилась и я согнулся к полу. Как в молитве. Почему я ни разу за весь год не обратился к Богу? Настя вот да, ходила в церковь. А я – не смог даже коротенькую просьбу сказать. Верни мне ее, верни, Господи…

По щекам потекли слезы. Я начал всхлипывать и постанывать. От всего – от сцены, видений, полета с моста, ушедшей жены, пропавшей, потерянной – мною же самим – дочери…

– Ты рыдать сюда пришел или что-то сделать как мужчина? – хлесткие слова поскакали по деревянным полам и рикошетом ударили в меня.

Я приподнял голову. Нос хлюпал, нижняя губа подрагивала.

– Что… – я еще раз всхлипнул, длинно выдохнул, – что я должен сделать?

5

Инструкция Джены была проста. «Вбирай в себя людей. Они будут идти мимо, стоять рядом, лежать с тобой в одной постели (в этом я пока сомневался), а ты должен видеть их». Собирать их память, даже забытую ими самими. Стать флешкой, дропбоксом для этих людей.

И это лишь тренировка. Основные занятия ждут впереди. Если справлюсь.

Наутро, сидя в своей кухне, я увидел соседку – не Людмилу, а одинокую пятидесятилетнюю бабу из-за стены. Сумасшедшую. В самом деле, сумасшедшую – весной и осенью ее как по графику увозили в дурку, подлечивали и отпускали. До новых встреч. Привет родным.

Пока я сидел с бутербродом в руке, кухонный стол начал стремительно отлетать куда-то вперед (или меня тащило назад?) По лицу шершаво мазнули стены, мелькнули обои, а потом я увидел ее.

В темно-бордовом изодранном кресле сидела морщинистая женщина. Из одежды на ней были лишь коричневые зимние сапоги чуть ли не до колен. Глаза распахнуты, почти выпучены, правая рука судорожно дергает нитки из обшивки.

Женщина резко вскочила, прошлась по деревянным полам. Облупленная краска скрипела и похрустывала под каблуками. Сапоги застыли, хозяйка их вскинула голову и закричала:

– Кто здесь? Че надо? – гримасы на лице переменялись с неимоверной скоростью, от горгулий до Мадонны.

Я мягко попытался отклеиться от ее взгляда. Вдруг женщина прогнулась в спине, отклячив задницу, и заорала, нестерпимо пронзительно:

– Уй! Уй! Ууууууй!!! – сапоги стрекотнули по кусочкам краски и соседка вновь погрузилась в кресло. Уставилась в телевизор, который, оказывается, был включен, – Вот я и говорю, говно, полное говно, говно, говно, гвно, гоно, гно, гн…

Язык все блямкал по губам, но слов было не разобрать. Женщина мерно кивала, невидящие глаза смотрели сквозь экран. Голубой экран, голубые зрачки.

Меня внесло внутрь этой безумной голубизны. Еще глубже? Так бывает? Шум ветра пришел позже, а вместе с ним перед глазами замельтешили: подвалы, узкие глиняные лестницы, почему-то певец Валерий Сюткин, хвост крокодила, реклама духов и запах…

Запах кошачьего говна. Я не сразу узнал в двадцатилетней стройной девушке нынешнюю безумицу. Ноздри девушки шевельнулись, расширились.

– Фуууу, что ж такое, – девушка жалобно поморщилась. Нагнулась под кресло, которое смотрелось единственным ярким пятном посреди комнаты с ободранными обоями. – Мурзик, ты что ли?

Девушка встала и прошлась по комнате, заглядывая в углы. На полу темнели влажные ободранные обои.

– Только ремонт начали, а уже гадишь, Мурзик! – девушка выговаривала с улыбкой, тело плавно гнулось, когда она пыталась найти неведомого мне Мурзика.

– Вот ты где! – метнулась куда-то под стопку бумаги и вытащила оттуда серый, в подпалинах комок.

Кот сопротивлялся такому извлечению, но поделать ничего не мог – хозяйка держала его туловище одной рукой, другой уцепилась за холку животного.

– Знаешь, Мурзик, а ведь это гадко, – девушка сжала кота сильнее, тот недовольно мявкнул, – мы тут ремонт затеяли, а ты гадишь.

Девушка прошла к креслу, задевая бумажные комки. Обои шуршали, хрустели и трещали под ногами. Мурзик смирился и обмяк в руках хозяйки. Обои еще раз хрустнули, и тут же, с последним звуком, подхватив ноту, влетел ветер…

Позвонки прорезались сквозь белую кожу девушки. Передо мной маячила голая спина, тонкая и длинная, переходящая в приплюснутую задницу с красно-синим прыщом на левой ягодице. Девушка клонилась над белизной ванны. Вода грохотала по стенкам. Тело девушки тряслось от рыданий. Звуки плача и рокот воды время от времени перекрывались еще одним звуком – кошачьим криком. Мурзик выл и орал. Когти скрежетали о металл ванны, но девушка не отвлекалась – она все так же склонялась над водой.

– Мурзик, это же так гадко, нельзя же так, нет, невозможно так жить, Мурзик, ты же подарок, ты его подарок, а его больше нет, нет его, поэтому и тебя больше нет, нельзя жить, ты гадишь, гадишь, Мурзик, кругом говно, от тебя говно, говно, говно, говно, говно…

– Говно!!! – женщина замолкла. Снова в кресле, прибавив три десятка лет.

Глаза застыли так же невидяще. Ноги, обутые в сапоги, то расходились, то вдруг щелкали коленями друг о дружку. Она сводила их и разводила, между мелькали волосы, утыкавшие лобок. Темные, спутанные, они уже начали редеть – от возраста или от больничных таблеток.

Руки вскинулись к потолку. За ними взлетели ноги – так, что один из сапогов сполз на пятку. А потом все эти конечности с треском рухнули. Руки – на подлокотники, ноги – на пол.

Все вокруг захрустело и я, безо всякого перехода, оказался в своей кухне, за столом. Чай остыл. Хлеб валялся на полу, а кусочек сыра в пятнах масла мятым комком прятался между пальцев.

Это безумие. Полнейшее. Как галлюцинации, в которых голая сумасшедшая топит кота, помогут мне в поисках дочери? Как?!

Давай включим голову, уговаривал я себя, с опаской поглядывая на стену, за которой слышались крики соседки. Конечно, это сложно. И вообще – после смерти там, в тонущей машине, все кажется абсурдом – размышления, предпосылки и выводы, гипотезы и аксиомы. Какие могут быть убеждения после видения сморщенной кожи истерички?

И все же… Полет. Слова Марины. Медсестра. Врач. Соседка по лестнице. Вика. Обнаженная флейта. Голая сумасшедшая. Что я могу проверить? Сходить в больницу? Благодарю. Театр? Вряд ли. А вот к теплохалатной Людмиле заглянуть можно. Да, так и сделаю, только выкурю сигарету на площадке.

Дым вместе с мыслями улетал в форточку. Сколько людей так же курили в это окошечко до меня, пытаясь разобраться: не снесло ли им крышу от обыденности, потолок которой срывали бытовые заботы, душевные раздраи, крики из соседних квартир, жены, которые ушли еще вчера, но так и не вернулись и вряд ли вернуться, дешевый алкоголь из магазина за углом… Дым все так же влетал в открытый кусок неба, а я стоял на пыльном бетоне.

На площадке заскрежетал замок одной из квартир. Дверь приоткрылась и на площадку вынырнула соседка – вполне адекватная на вид Людмила, которая на днях протянула ключи и предлагала заходить, если что.

Вид у Людмилы был аккуратный и внушал спокойствие – все тот же халат светло-бежевого тона, прическа волосок к волоску. Фигура немного закруглена для приятности взора.

– Привет, а ты чего тут? Куришь?

– Угу, вышел вот, после завтрака.

– Отдыхаешь, что ли? На работу не пошел?

– Да, решил пока паузу взять. Больничный опять же, – белесые завитки дыма вместе со словами взлетели на воздух. Пятый этаж над уровнем асфальта.

Опять молчание, перебитое мягким топтанием.

– Чем занимаешься?

– Ничем, – я улыбнулся ей. – Вчера вот музыку слушал в театре.

– О, здорово, – протянула она,

…конечно, здорово, с утра вообще видео смотрел, в три-дэ, даже не сходя с места…

– Кофе не хочешь? Как раз новый сорт купила, – глаза еще не игривые, но уже где-то там.

– Ты вроде куда-то собиралась?

– Я? А… нет, просто вышла, – дверь отворилась шире, Людмила шагнула вглубь. – Заходи!

Я улыбнулся, щелкнул сигаретой заоконное пространство и шагнул на ступеньку. Пока я шел, Людмила из коридора неотрывно смотрела на меня.