Текст книги "Рудольф Абель перед американским судом"

Автор книги: Арсений Тишков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

ПОДГОТОВКА ПРОЦЕССА

Большое жюри [3]3
  Большое жюри – судебная коллегия, решающая вопрос о предании суду.


[Закрыть]подтвердило обвинительный акт, и теперь дело Абеля перешло в «надежные» руки судьи Байерса, восьмидесятилетнего, высокого и не по годам проворного старика. Того самого старого мракобеса Байерса, который в свое время «прославился» предложением ставить клеймо на руку всем иностранцам, постоянно проживающим в США и отказавшимся принять американское гражданство.

Байерс считал, что эта мера облегчит властям наблюдение за иностранцами и не потребует больших затрат. По свидетельству Донована, Байерс вообще был известен как человек «ультраконсервативных взглядов». Секретарь суда сказал о нем: «Этот без колебаний подпишет смертный приговор».

Те, от кого это зависело, знали, кого назначить судьей по делу «Правительство США против Абеля».

16 сентября 1957 г. суд рассматривал вопрос о дате слушания дела. Защита ходатайствовала о предоставлении ей месячного срока для подготовки к процессу.

– Адвокаты всегда просят дополнительное время, – резко ответил Байерс, – и назначил слушание дела через десять дней, на 26 сентября. Такая спешка, как выяснилось впоследствии, объяснялась тем, что основной свидетель обвинения Хейханнен сильно пил и пытался отказаться от своего обещания давать показания против Абеля. А без его показаний обвинению было бы совсем трудно (если не невозможно) доказать состав преступлений, инкриминируемых Абелю.

Для поведения Абеля во время подготовки к процессу характерен следующий эпизод.

В заключительной части документа об обстоятельствах обыска и ареста, подготовленного защитой, говорилось: «Если свободный мир не будет верен собственному моральному кодексу, не останется такого общества, которого стали бы жаждать другие люди».

По этому поводу между Абелем и Донованом произошел спор.

– Это звучит слишком эмоционально, – сказал Абель. И добавил:

– Мне кажется, столь эмоциональный призыв не может иметь существенного значения в юридическом деле подобного рода.

– Рудольф, – возразил Донован, – вам повезло: вы не занимаетесь юридической практикой в Соединенных Штатах. Если вы думаете, что, исходя из таких идей, можно эффективно вести дело в суде, вам никогда не удастся заработать и доллара.

«Ему это показалось весьма забавным», – замечает Донован.

Но Донован просто не понял того, что Абель намеревался снять этот абзац из политических соображений, так как не хотел, чтобы его дело служило поводом для пропагандистских лозунгов о так называемом «свободном мире». Помня, что он имеет дело с буржуазным адвокатом, Абель не мог говорить с ним об этом прямо, а попытался применить юридическую аргументацию.

Между прочим, дальнейший ход дела показал, что Донован лучше Абеля оценивал значение «эмоциональных» факторов в американском судопроизводстве. Присяжные, как мы увидим, вынесли свой вердикт скорее на основании чисто эмоциональных впечатлений, чем на основе юридических доказательств. Абель же в этом споре был, несомненно, прав в том отношении, что американским судьям, как оказалось, было решительно наплевать и на «свободный мир», и на «собственный моральный кодекс», когда дело шло о расправе с советским разведчиком, попавшим в их руки.

В тот же день прокурор Томпкинс сказал Доновану, что в министерстве юстиции существует «расхождение во взглядах» на меру наказания Абелю, которую должно потребовать обвинение. «Одни считают, что интересы правительства больше выиграют, если Абель будет приговорен к пожизненному тюремному заключению: в этом случае остается надежда на то, что в один прекрасный день он заговорит. Другие глубоко убеждены, что обвинение должно просить смертной казни – не только в устрашение других советских разведчиков, но также в расчете на то, что Абель может не устоять, испытывая сильное нервное напряжение, поскольку перед глазами у него будет электрический стул, и начнет говорить».

Разговор с Томпкинсом обеспокоил Донована. Не то, чтобы ему стало очень жаль Абеля, хотя, судя по его отзывам о нем, вероятно, было и это, но казнь Абеля, по мнению Донована, не соответствовала интересам США и означала полный провал защиты. А это уже непосредственно затрагивало и интересы самого Донована, его престиж выдающегося юриста и адвоката.

Донован посоветовал Томпкинсу, чтобы министерство юстиции, прежде чем решать вопрос о том, какую меру наказания рекомендовать суду, проконсультировалось с государственным департаментом и Центральным разведывательным управлением.

Во время подготовки к процессу и в ходе его Абель содержался в федеральной тюрьме на Уэст – стрит.

Своим мужеством он быстро завоевал расположение заключенных. Несмотря на то, что он содержался в одиночке, ему все же удалось получать от них советы юридического характера. Заключенные передали Абелю точные выдержки из дел, которые могли бы послужить прецедентом по его делу, и изъявили готовность бесплатно обеспечить ему консультацию «тюремного юриста».

Между тем подготовка процесса шла полным ходом.

20 сентября защита получила список свидетелей обвинения. Из 69 человек, значащихся в списке, 32 были сотрудниками федерального бюро расследований.

Конечно, за шесть дней, оставшихся до начала процесса, было невозможно подробно ознакомиться со всеми свидетелями, но разрешения на встречу и предварительную беседу с Хейханненом защита все же добилась. Однако ничего существенного эта встреча не дала. В комнате, где адвокаты встретились с Хейханненом, было полно сотрудников ФБР, не сводивших с него глаз. Ответы были заранее тщательно отрепетированы. Испуганно поглядывая на окружавших его сотрудников ФБР, Хейханнен на все вопросы адвокатов отвечал как заученный урок: «До суда я с вами разговаривать не буду» или «Почему бы вам не задать этот вопрос Марку [4]4
  Под этим именем Хейханнен знал Абеля.


[Закрыть]. Он знает обо мне все». У Хейханнена тряслись руки, и весь вид его был крайне жалок.

Глядя на него, Донован вспоминал предателей, которых ему приходилось видеть, работая в разведке во время войны. Пьянство, душевное расстройство и самоубийства были частыми явлениями среди них. Видимо, я Хейханнен познавал сейчас, что жизнь предателя становится адом.

Несмотря на первоначальное решение судьи, начало процесса, с согласия прокурора, было перенесено на 3 октября.

Зал суда был переполнен. К дверям тянулась длинная очередь любопытных. Не в меру усердные охранники обыскивали посетителей, словно ожидали, что здесь будет не суд, а сражение.

Суд начал свою работу с рассмотрения ходатайства защиты о приобщении к делу материалов встречного иска Абеля об изъятии из дела всех вещественных доказательств из принадлежащего ему имущества, на которое был наложен арест.

Поскольку арест на имущество был наложен в Манхэттене, то и иск первоначально был предъявлен также в суде Южного округа Нью – Йорка (напомним, что уголовное дело Абеля находилось в производстве суда Восточного округа).

Это был гражданский иск, который, по замыслу защиты, должен был рассматриваться независимо от уголовного дела. В основе иска лежал все тот же вопрос нарушении установленных законом правил обыска и ареста. Доказать такое нарушение, казалось бы, не составляло труда, и защита надеялась, выиграв этот иск, избежать и уголовного процесса над Абелем.

Однако, как и следовало ожидать, этот скорее наивный, чем хитрый, «ход» провалился. Американская юстиция вовсе не собиралась выпускать Абеля из своих лап. Суд Южного округа (судья Сильвестр Дж. Райен) признал правильным ходатайство защиты о том, чтобы вопрос о наложении ареста на имущество Абеля рассматривался в порядке гражданского иска, отдельно от уголовного дела. Но, «принимая во внимание все обстоятельства», Райен отклонил ходатайство о рассмотрении этого иска в Южном округе, разрешив возбудить его вновь в суде Восточного округа. Но времени на это уже не было. И защите теперь ничего не оставалось, как просить судью Байерса приобщить к уголовному делу все документы по этому иску.

Доказывая незаконность ареста и обыска у Абеля, защита указывала, что Федеральному бюро расследований с самого начала было известно, кто такой Абель, и что служба иммиграции своими действиями просто прикрывала ФБР. Абель содержался в иммиграционном лагере все то время, пока ФБР пыталось склонить его к «сотрудничеству» с американской контрразведкой. Если бы эта попытка удалась, то не было бы и никакого процесса.

Донован не видел в этом никакого нарушения закона и считал, что такие действия вполне соответствовали «национальным интересам США» и входили в компетенцию контрразведки. Но поскольку вербовка сорвалась, то и завершать дело следовало административным путем (например, выдворить Абеля из США как нежелательного иностранца), а не оформлять задним числом в уголовном порядке.

– Перед министерством юстиции, – говорил Донован, – 21 июня стояла альтернатива: арестовать ли Абеля как уголовного преступника и предать суду или как иностранца, нарушившего правила въезда и проживания в США. Избрав последний вариант, оно лишило себя права на привлечение его к уголовной ответственности, ибо доказательства, изъятые при обыске, не были оформлены в законном порядке.

Суд посвятил рассмотрению этого вопроса три дня.

«Наша величайшая трудность, – пишет Донован, – бесспорно, состояла в том, что речь шла не об обычном гражданине, арестованном у себя дома. Дело касалось полковника Рудольфа Ивановича Абеля. И все же правовой вопрос был абсолютно одинаковым – по конституции Абель обладал точно такими же правами, что и я».

Но судья Байерс наглядно доказал, что рассуждения Донована о равенстве всех перед законом – в условиях США просто анахронизм или святая наивность. Он охарактеризовал весь спор об аресте и обыске как «малосущественный» и сказал, что может «разделаться с ним очень быстро». И разделался. Несмотря на то, что допрошенные судом свидетели – сотрудники ФБР и службы иммиграции полностью подтвердили обстоятельства ареста и обыска, Байерс отклонил ходатайство защиты, мотивируя свое решение тем, что министерство ЮСТИЦИИ «обязано соблюдать прежде всего интересы Соединенных Штатов» и что он не видит серьезных причин, почему два государственных учреждения Соединенных Штатов не могли бы сотрудничать в подобном деле.

Вынося такое решение, Байерс, во – первых, противопоставил американский закон «интересам США», во – вторых, ловко увильнул от решения вопроса по существу – законно или незаконно были добыты доказательства против Абеля. Ведь защита вовсе и не думала возражать против сотрудничества двух государственных учреждений, но утверждала только одно, что это сотрудничество должно проходить в рамках закона.

Решение судьи, по мнению Донована, было, по крайней мере, «простым и ясным», хотя защита и считала его неправильным с точки зрения существующих законов. Покончив с ходатайством защиты, судья Байерс приступил к подбору присяжных заседателей.

Тщетно было бы искать среди вызванных в суд кандидатов в присяжные заседатели хотя бы одного рабочего или прогрессивно настроенного интеллигента. Все это были вполне «благонамеренные» с точки зрения буржуазного правосудия люди: крупные и мелкие бизнесмены, клерки, целиком зависящие от своих хозяев, благочестивые домохозяйки.

Несмотря на отвод, заявленный защитой, судья Байерс оставил в числе присяжных женщину, невестка которой работала в ФБР, служащего военно – морского флота и некую Катрин Мактаг [5]5
  Впоследствии обвинению стало известно, что один из сотрудников ФБР дружит с дочерью Мактаг, и чтобы не создавать повода для апелляции, она все же была отведена.


[Закрыть], муж которой работал врачом на военно – морской базе. Оставление их в числе присяжных было очень нежелательно, так как Абель обвинялся в шпионаже против вооруженных сил и военно – морского флота США.

На следующий день суд закончил отбор присяжных и судья Байерс, отложив слушание дела Абеля до 14 октября, распустил их по домам. Судья предупредил присяжных о том, чтобы они ни с кем не разговаривали о деле, даже с членами своей семьи. Он выразил также надежду, что присяжные будут избегать чтения всяких комментариев по делу, которые будут появляться в печати. Эти слова Байерса были, конечно, чистым фарисейством. Формально он пошел навстречу ходатайству защиты о перенесении срока слушания дела' на это. число. Но защита категорически протестовала против преждевременного назначения присяжных. Действия судьи Байерса противоречили всей судебной практике, которая придерживалась правила, что присяжные после своего назначения должны сразу же включаться в процесс. Всякому понятно, что соблюдение этого правила является немаловажным условием их объективности при вынесении решения по делу.

В деле Абеля сроки назначения присяжных и фактического их включения в судебный процесс имели особенно существенное значение. Обвинение информировало прессу о каждом своем шаге. Во всех журналах печатались подробные отчеты и фотографии, изображающие «доказательства» вины советского разведчика, которыми располагали власти. Вся пресса, радио, телевидение кричали о деле Абеля. Таким образом, еще не началось слушание дела, а все средства буржуазной пропаганды, формирующие общественное мнение, уже вынесли свой вердикт – «виновен».

В течение десяти дней присяжные подвергались непрерывному «промыванию мозгов» и давлению не только буржуазной пропагандистской машины, но и со стороны своих родственников и знакомых.

Чтобы лучше себе представить политическую атмосферу, сложившуюся вокруг дела Абеля, приведем некоторые факты, свидетельствующие о том давлении и моральной травле, которым подвергался Донован.

Донован пишет, что к нему «последовали дурацкие письма и телефонные звонки. Авторы писем в основном горячо осуждали меня и лишь в двух – трех письмах были угрозы на тот случай, если я «зайду слишком далеко», защищая русского шпиона…

Но телефону звонили и всякие подлые личности. В большинстве случаев звонки раздавались среди ночи, когда мы все спали… Однажды телефон зазвонил около четырех часов утра, и, прежде чем мне удалось очнуться от сна и сообразить повесить трубку, я услышал необычайно «изысканный» набор нецензурных слов. Мне посоветовали убираться в Россию».

Донован вынужден был просить телефонную компанию на время процесса перевести его телефон на номер, не указанный в справочнике.

Многие юридические фирмы отказывали Доновану в его просьбе выделить ему в помощь юриста, заявляя, что «не уверены в том, что клиенты нашей фирмы пожелают, чтобы она оказалась связанной с защитой по этому делу». Даже один из партнеров его собственной фирмы угрожал Доновану выйти из дела. А телефонная компания отказалась установить телефон в помещении, где работали Донован и его помощники. Насмешки и язвительные замечания приходилось выслушивать также жене и детям Донована.

Все это делалось в отношении адвоката, взявшегося защищать Абеля не по собственной инициативе, а по назначению суда. И все это знали.

Что же в этих условиях могло остаться от «объективности» присяжных к началу слушания дела?

Донован посоветовал Абелю, чтобы облегчить свою участь, признать себя виновным по второму пункту обвинения (до 10 лет лишения свободы). Тогда, говорил Абелю Донован, можно будет надеяться, что суд сохранит ему жизнь по первому пункту обвинения, единственному, по которому грозила смертная казнь.

Абель не принял этого совета. Не веря в гуманность американского правосудия, он напомнил Доновану о суровом приговоре, вынесенном Дэвиду Грингласу после того, как тот признал себя виновным и оговорил Юлиуса и Этель Розенбергов. Розенберги были, как известно, казнены на электрическом стуле, а Гринглас влачит теперь в тюрьме жалкое существование: другие арестанты плюют ему в пищу.

Такова участь трусов и предателей, а Абель не был ни тем, ни другим.

– Не могу понять, как человек ради спасения собственной шкуры может предать свою страну и обесчестить свою семью, – говорил Абель своему адвокату по поводу попыток ФБР склонить его к «сотрудничеству», Он заявил, что ни при каких обстоятельствах не сделает во имя своего спасения ничего такого, что может нанести ущерб СССР.

– Я не хочу, – говорил Доновану Абель, – чтобы и вы делали что‑нибудь такое, что может умалить достоинство человека, честно служащего великой стране.

«Вот это парень, – подумал я», – такую запись сделал Донован в своем дневнике, вернувшись из тюрьмы после свидания с Абелем. Вот с таким парнем предстояло иметь дело американской Фемиде.

СУД

14 октября 1957 г. на здании федерального суда Восточного округа Нью – Йорка висела афиша, гласящая о том, что здесь слушается дело № 45094 «Соединенные Штаты Америки против Рудольфа Ивановича Абеля».

Председательствующий: Мортимер У. Байерс, федеральный окружной судья.

Стороны:

Обвинение: Уильям Ф. Томпкинс, помощник генерального прокурора, Вашингтон; Корнелиус У. Уикерсхэм, федеральный прокурор Восточного округа Нью – Йорка; Кевин Т. Мароней, Энтони Р. Палермо, Джеймс Т. Фезерстоун – прокуроры министерства юстиции.

Защита: Джеймс Б. Донован, Бруклин, Нью – Йорк.

Помощники: Арнольд Г. Фреймен, Нью – Йорк; Томас М. Дебевойс II, Вудсток, штат Вермонт.

Итак, поддерживать обвинение против Абеля Соединенные Штаты Америки направили пять своих прокуроров.

Они явились во всеоружии. «В течение четырех месяцев министерство юстиции тщательно готовилось к суду над Абелем. Это дело для министерства сейчас было наиболее важным из всех уголовных дел. Каждый потенциальный свидетель много раз допрашивался, опрашивался и подвергался перекрестному допросу следователями, выявлявшими сильные и слабые места в том, что он может показать. Эксперты анализировали каждый документ. Была досконально продумана тактика, которой следовало бы придерживаться на суде. Соответствующие планы составлялись и заменялись лучшими; как по существу дела, так и по процедурным вопросам разрабатывались юридические меморандумы», – так описывает Донован подготовку обвинения к процессу. Он констатировал, что защита, конечно, не имела возможности так же хорошо подготовиться к слушанию дела. «Для такого подбора материалов по некоторым правовым вопросам, какие захотела бы провести любая почтенная адвокатская фирма, у нас не было времени», – уныло констатировал Донован. К тому же ходатайства защиты о предъявлении документов судья Байерс либо полностью отклонял, либо разрешал предъявлять только в самом минимальном числе.

При таких неблагоприятных условиях начался процесс.

В зале чувствовалось напряжение. У дверей и внутри зала находились судебные исполнители, размещенные так, чтобы наблюдать за публикой. Среди публики сидела делегация работников ФБР. У дверей толпились зрители, оставшиеся без места.

Ввели Абеля. Он занял свое место позади защиты и осмотрелся: на возвышении в большом кожаном кресле с высокой спинкой восседал Байерс – человек, в руках которого находилась теперь его жизнь. Справа от судьи на вращающихся стульях с подлокотниками и круглыми спинками сидели присяжные. Слева, напротив присяжных, были места представителей прессы. Они были заполнены до отказа. Помимо корреспондентов нью – йоркских газет, радио и телевидения здесь были и иностранные журналисты.

Все окна с правой стороны зала были раскрыты. Их наполовину закрывали выцветшие желтовато – коричневые занавеси. Доносилось урчание и шипение автобусов. Здесь была их конечная остановка.

После выполнения необходимых процессуальных формальностей слово для вступительной речи получил прокурор Томпкинс. Это был сорокачетырехлетний мужчина, худощавый и темноволосый. Он был известен тем, что добился вынесения более ста обвинительных приговоров по делам, в которых принимало участие руководимое им Управление внутренней безопасности министерства юстиции США.

Чисто выбритый и бодрый Абель, в новом костюме, купленном специально для процесса, внимательно слушал прокурора. Лицо его было бесстрастно, поза спокойная. Лишь иногда он делал какие‑то пометки в своем блокноте. Своей внешностью Абель обычно походил на скромного школьного учителя, но сейчас Доновану показалось, что он видит перед собой банкира, присутствующего на деловом совещании.

Окна напоминающего крепость старинного, с готическими башнями здания федерального суда Восточного округа выходили на дом № 252 по Фултон – стрит, где до своего ареста жил и работал Абель. Его скромная художественная студия хорошо служила ему, так как находилась в бедном районе Бруклин – Хайтс, где много лет художники, писатели и поэты вели тихую, замкнутую жизнь.

Обвинение отмечало, что советский разведчик поступил «исключительно дерзко». Он устроился как раз напротив штаб – квартиры всех органов, обеспечивающих соблюдение законности в Бруклине и Лонг – Айленде. По соседству находился и местный полицейский участок.

Сейчас можно, конечно, спорить: правильно или неправильно поступил Абель, выбрав себе такое соседство. Но факт остается фактом – четыре года он благополучно и спокойно работал под сенью бруклинской полиции и «всех органов, обеспечивающих соблюдение законности» в этом округе. Все окружающие видели в нем только скромного художника Эмиля Голдфуса и не подозревали, что на самом деле он совсем не тот, за кого себя выдает.

Донован считал студию «прекрасным прикрытием» для Абеля, а обвинение громко именовало ее оперативной «штаб – квартирой» Абеля. Поэтому‑то и судили его в Бруклине, по местонахождению этого «штаба», а не в Манхэттене, где он был арестован.

Между тем Томпкинс продолжал свою вступительную речь. Сорок минут он говорил об особом значении дела («если учесть, что все это происходило в критический период нашей истории») и излагал содержание обвинительного акта, обещая подтвердить его прямыми и косвенными доказательствами.

«Мы докажем, – восклицал Томпкинс, – что подсудимый – полковник службы безопасности Советского государства – совместно с другими высокопоставленными русскими чиновниками привел в действие чрезвычайно сложный аппарат советской разведки, пытаясь добыть наши наиболее важные секреты – секреты величайшей важности как для нашей страны, так и для свободного мира в целом».

Увы! Как мы увидим из материалов судебного следствия, Томпкинс так и не доказал этого, хотя и добился осуждения Абеля. Но осудить и доказать – не всегда одно и то же.

Понимая, очевидно, слабость позиции главного свидетеля обвинения Хейханнена, Томпкинс попытался заранее повлиять на оценку присяжными его показаний.

«Основываясь на обычной практике, – говорил он, – я уверенно могу вам сказать, что защита будет оспаривать показания этого свидетеля. И все же, как мне кажется, вам нужно помнить следующее: этот соучастник отказался от участия в заговоре. Он покончил со старыми грехами и говорит правду».

Чтобы компенсировать слабость своей аргументации, прокурор напирал на вещественные доказательства, найденные при обыске у Абеля. Он не гнушался и такими юридически сомнительными доказательствами, как «перехваченная» ФБР радиограмма, отправленная якобы из Москвы Абелю, уже после его ареста. Однако не было никаких доказательств того, что она предназначалась именно Абелю. Более того, условия связи, по которым была принята «перехваленная» радиограмма, не совпадали с теми, какие имел Абель (другие позывные).

Было пущено в ход и письмо, написанное якобы Абелем Хейханнену, «найденное» в Проспект – парке в замурованном тайнике, который был указан ФБР этим провокатором. Вызванный в суд эксперт показал, что письмо это напечатано на пишущей машинке, принадлежавшей Абелю.

Томпкинс назвал его «одним из самых веских доказательств по делу».

Но вот беда: письмо было «найдено» много времени спустя после ареста Абеля, когда его пишущая машинка находилась в полном распоряжении ФБР. На ней можно было написать любое письмо и замуровать его в любом месте. Можно поверить эксперту, что оно было исполнено на машинке, принадлежавшей Абелю, но никаких доказательств, что оно было исполнено самим Абелем и предназначалось действительно Хейханнену, представлено не было.

В числе вещественных доказательств фигурировала и карта, действительно изъятая у Абеля при аресте. На ней имелись пометки, которые обвинение трактовало как «районы обороны США». На самом же деле это была обыкновенная туристская карта, не имеющая никакого военного значения. Абель просто отмечал на ней места, где он бывал, и понятия не имел, что в каких‑то из этих пунктов есть военные объекты.

И уж совсем никакого отношения к Абелю не имела пустотелая монета, найденная мальчишкой – газетчиком четыре года назад. Кстати сказать, суд потратил на нее довольно много времени.

Для любого юриста шаткость подобного рода «доказательств» совершенно ясна, но на неискушенных присяжных они производят сильное впечатление. Недаром один из них заявил после процесса: «Здесь было представлено очень много доказательств, и материалы ФБР выглядели внушительно».

Томпкинс, опытный юрист, несомненно, знал и понимал силу воздействия на присяжных представленных обвинением вещественных доказательств. Он утверждал, что «убежден в том, что обвинение доказало правильность своей позиции не только вне разумных необходимых сомнений, но и вообще вне всяких сомнений».

Забегая немного вперед, скажем, что защита не раз протестовала против использования подобного рода доказательств, но судья Байерс всегда отклонял эти протесты, заявляя, что «присяжные скажут, имеет ли этот материал какое‑то значение в качестве доказательства»,

В своей двадцатиминутной вступительной речи защитник Абеля Донован (на ее подготовку он затратил десять часов) стремился внушить присяжным, что при вынесении ими вердикта они не должны руководствоваться своим отношением к СССР или к коммунизму, а только ответить на вопрос – доказана ли бесспорно виновность Абеля в совершении конкретных, предъявленных ему «преступлений» [6]6
  Термин «преступление» применительно к Абелю употребляется, естественно, только с точки зрения американского законодательства и американских юристов.


[Закрыть].

Донован говорил, что дело Абеля не только экстраординарно, оно уникально. Впервые в американской жизни иностранному разведчику, работающему на государство, с которым США формально находится в мире, угрожает смертная казнь.

Донован просил присяжных помнить о том, что главный козырь обвинения – свидетель Хейханнен – сам совершил те же деяния, что и подсудимый, однако пока, еще ни за одно из них не привлечен к уголовной ответственности. Ему так же, как и Абелю, грозит смертная казнь, и единственная его надежда на снисхождение заключается в том, чтобы придать как можно больше важности той информации, какую он, по его словам, хочет передать правительству США.

Он призвал присяжных постоянно помнить, что от того, как они будут выполнять свои обязанности, может зависеть жизнь человека.

Абель заранее отказался от показаний.

По американским законам показания подсудимого приравниваются к показаниям свидетеля, а свидетель обязан отвечать на любые поставленные ему сторонами вопросы. Совершенно понятно, что, согласись Абель давать показания в суде, он поставил бы себя в крайне невыгодное положение.

На покрытое ковром возвышение – место для свидетелей – поднялся Хейханнен. Его допрос продолжался несколько дней, из которых, по крайней мере, два дня ушло на изучение его собственной биографии.

Обвинение постаралось выудить из Хейханнена все, что тот только мог сказать.

Прокурор Томпкинс все время задавал наводящие вопросы. Защита неоднократно протестовала, но безрезультатно. Судья Байерс заявил, что не видит в наводящих вопросах прокурора ничего «вредного», так как они «экономят время».

Рассказывая подробнейшим образом о технике разведывательной работы и о различных фактах, подтверждающих принадлежность Абеля к советской разведывательной службе, Хейханнен, однако, не смог сказать ничего конкретного ни о передаче СССР атомной и военной информации, ни о сборе такой информации. Тут «его утверждения были расплывчаты и не подкреплялись твердо установленными данными – датами, указанием времени, точного местонахождения и конкретных лиц», – пишет Донован. Так, например, на один из вопросов Донована с просьбой уточнить время события Хейханнен ответил, что это было весной, «так как шел дождь», но тут же признал – «это могло быть и осенью», ибо осенью «тоже идет дождь».

Таким образом, показания Хейханнена подтверждали только пункт третий обвинительного акта (пребывание на территории США в качестве агента иностранной державы без регистрации), грозивший максимально пятью годами тюремного заключения.

С большим трудом Томпкинсу с помощью Байерса все же удалось выудить из этого свидетеля, что по поручению Абеля он пытался собирать информацию «относительно национальной безопасности США», т. е. «военную информацию или секретную информацию об атомном оружии». Это была заученная формула закона – ничего более конкретного Хейханнен не сказал, да и не мог сказать.

Так обстояло дело с главным свидетелем обвинения. Остальные многочисленные свидетели и подавно ничего не могли сказать конкретного о разведывательной работе Абеля. В лучшем случае они подтверждали отдельные факты и вещественные доказательства, говорящие опять‑таки о принадлежности Абеля к советской разведке, но не более. Свидетели, лично знавшие Абеля, неизменно давали о нем самые положительные отзывы.

Вот на месте свидетелей появился Силвермен, художник, проживавший по соседству с Абелем на Фултон – стрит.

Судья Байерс: Обсуждали ли вы когда‑либо его (Абеля. – А. Т.) репутацию с другими людьми?

Силвермен: Да, совершенно определенно.

Судья Байерс: В отношении его правдивости?

Силвермен: Да. Она была безупречна.

Судья Байерс (повторяет): Безупречна?

Силвермен: Да.

Донован: Не слышали ли вы когда‑либо что‑нибудь плохое о подсудимом?

Силвермен: Нет.

Судья Байерс: И эти разговоры относились к человеку по имени Голдфус?

Силвермен: Да.

Известный интерес для понимания последующей позиции обвинения и приговора суда представлял только свидетель Роудс. Мы уже упоминали о том, что Хейхан нен показал, что Абель поручил ему разыскать Роудса. А у Роудса был брат, который якобы работал инженером на атомном заводе где‑то в штате Джорджия. Вот если бы удалось разыскать Роудса, да еще если бы удалось при помощи Роудса привлечь его брата к сотрудничеству с советской разведкой, получился бы атомный шпионаж. Вот за это‑то обстоятельство и ухватилось обвинение.

Однако, как мы уже знаем, Хейханнен Роудса не разыскал, и потому все эти многочисленные «если бы» просто повисли в воздухе.

Вот как выглядит краткая выдержка из стенографической записи допроса Роудса Донованом:

Донован спросил Роудса, указывая на Абеля, видел ли он когда‑либо прежде этого человека. Роудс ответил твердо: «Нет, сэр». Такое же твердое и категорическое «нет» последовало и на вопросы о Хейханнене и других лицах, указанных в обвинительном акте.

– Был ли какой‑нибудь представитель Советской России связан лично с вами в Соединенных Штатах?